1. Психофизиологический уровень.

Он должен быть эмоционально устойчив, выдержан, спокоен, реально взвешивать обстановку, устойчив к стрессу, психотерапевты должны обладать сильным типом нервной системы.

2. Интеллектуальный уровень.

По данным теста Кеттела, успешность деятельности напрямую коррелирует прямо с фактором интеллекта. Помимо этого, за годы обучения на психологическом факультете (в том случае, если оно

188

проходило достаточно эффективно), у студентов формируется особо мировоззрение. Основой его является представление о сложности, противоречивости природы психики и поведения человека, отсутствие каких-либо обыденных норм и догм, в рамках которых клиент может быть однозначно оценен.

3. Личностные качества.

Психотерапевт социабилен, поэтому предпочитает работать с людьми, радуется социальному признанию, любит идти в ногу с событиями. Это общительный человек, он великодушен к людям, легко формирует активные группы, хорошо запоминает имена людей, любезен, тактичен, дипломатичен в общении. Он также любит совместные действия, подчиняет интересы личности групповым интересам совестливый, добросовестный, имеет чувство долга и ответственности, сильный, энергичный, умеет подчинить себе. Он смел, быстро решает практические вопросы.

4. Фасилятивность.

Склонность в эмоциональной поддержке в общении с другими. В этом большую роль могут играть особенности личности самого психолога: коммуникабельность, сензитивность, направленность на другого, тактичность и другое. При этом особенно важным является умение увидеть мир глазами другого человека при одновременном сохранении профессиональной объективности.

Специалисту в области психотерапии необходимо личное мужество для того, чтобы признавать ошибки, иногда позволить себе быть уязвимым, обнаруживать неточности собственного восприятия.

Эффективный психотерапевт должен быть личностно защищен и, следовательно, признавать и принимать личностные ограничения, и при этом у него не должно возникать ощущения, что это угрожает его профессиональной состоятельности.

А. Комбс, изучая профессиональные особенности людей “помогающих профессий”, пришел к выводу, что эффективность их работы определяется прежде всего ожиданиями по отношению к людям. Поэтому эффективный психотерапевт должен относиться к людям с позитивными установками (верить в людей) [279].

А что же ценят клиенты в своих спасителях? Ответы на первых местах содержат следующее: человеческое, неформальное, душевное отношение, способность вызвать к себе симпатию.

Личностные особенности психотерапевта, работающего с группой, во многом дублируют личность специалиста, работающего индивидуально. Тем не менее, работа в группе предполагает наличие особых качеств.

189

Петровская Л. А. пишет о ведущем группового тренинга: ориентирован на язык чувств, владеет невербальными средствами общения, искренен, естественен в эмоциональных проявлениях, способен постоянно оставаться самим собой, планомерно выполнять программу общения, способен импровизировать.

“Все вышеизложенное означает, между прочим, что отнюдь не владение психотехникой является определяющим в профессиональной подготовке ведущего” [238; 83].

Б. Мастеров полагает, что ведущий должен достаточно хорошо знать самого себя, то есть те струны своей души, за которые может “зацепиться” агрессия, похвала или хула, когда у него самого может появиться желание попросить поддержки. Ведущий психологической группы должен быть подготовлен и компетентен личностно и профессионально [193; 130].

Брук В. И. отмечает, что эффективность работы ведущих групп связана с тем, насколько успешно построено их взаимодействие с участниками. У предпочитаемого для себя инструктора участники хотят видеть выраженным фактор социабельности. [54; 116].

Анализ работы начинающих ведущих показал, что у них имеется ряд трудностей в работе: периодические спады эмоционального и иногда физического состояния, нестабильность; трудности работы с участниками, обладающими родственными проблемами; работа больше построена на вопросах к участнику и делении своим жизненным опытом, чем на умении подвести клиента к ответу на свои собственные вопросы и выявлению его собственных ресурсов; сочетание сильной авторитарности в работе с чрезмерным попустительством под лозунгом “идти за клиентом”; в случае затруднений возможные обвинения самого участника в нежелании двигаться, сопротивлении, страхе перемен; сочетание потребности долго говорить самому с невмешательством и отсутствием выраженной собственной позиции; копирование методов собственного ведущего, трудность отойти от жесткого плана занятий, недостаточное умение приспособиться к изменяющейся ситуации; недостаточный опыт саморегуляции, приведения себя в уравновешенное эмоциональное и физическое состояние после группы [54; 112—113].

Данные утверждения содержат общие положения: недостаток знаний и опыта. Современные требования становятся более жесткие: адаптацией молодого специалиста никто не занимается. С момента профессионального старта востребованными являются профессиональная компетентность и устойчивая идентичность.

190

При систематизации поведения групповых терапевтов обычно используют такие категории как “роль”, “ориентация”, “терапевтический стиль” (Т. Высокиньска-Гонсер, 1990). Понятие “роль” сводится к положению, которое занимает терапевт в структуре группы. И. Ялом (1970) выделяет 2 основные роли — технический эксперт и эталонный участник. Выступая в качестве эксперта (“социальный инженер”, по М. Либерману), терапевт планомерно и целенаправленно использует свои навыки и знания для достижения терапевтических целей, в нужный момент применяя соответствующие методы. В качестве эталонного участника группы он может преследовать двоякую цель: демонстрацию желательных образцов целесообразного поведения, либо ускорение процесса социального научения.

С. Кратохвилл (1978) выделяет пять основных ролей группового терапевта: “активный руководитель”, “аналитик”, “комментатор”, “посредник”, “член группы”.

М. Либерман и соавторы (1973) выделили четыре основных стиля группового терапевта: эмоциональная стимуляция, опека, познавательная ориентация, исполнительская функция.

Установлены следующие характеристики поведения группового терапевта: более прагматические, целевые аспекты, проявляющиеся в вербальной активности и более экспрессивные, связанные с личностью терапевта как переживающего и самовыражающегося субъекта. Первым свойственны следующие характеристики: директивность — недирективность, определенность — неопределенность высказывания, а также степень активности; вторым — анонимность-самораскрытие, а также выражение положительных или отрицательных отношений [247].

Во многих работах ставится вопрос о том, какими качествами должен обладать хороший тренер и как найти способы оценки качества работы тренера. Некоторые авторы идут “от противного”, сравнивая опытных и умелых тренеров с неопытными и анализируя причины неудач в проведении групп молодыми тренерами.

Опытные тренеры пользуются тремя когнитивными шкалами (доминантный-подчиненный, дружелюбный-недружелюбный, способствующий работе тренера-мешающий), а новички — только двумя (доминантный-подчиненный, высокая степень участия — низкая степень участия). Кроме того, у опытных тренеров имеет место большой разброс оценок, их когнитивные шкалы более дифференцированы [247; 158—159].

Конин с соавторами (известные эксперты по работе с группами) приходят к общим выводам: хороший тренер должен обладать гибкостью, хорошей профессиональной подготовкой, способностью создать в группе терапевтический климат, умением осуществлять вмешательство

191

в критические моменты и умело использовать тактики совместного решения проблем [247; 159].

Корей с соавторами обсуждает влияние системы личностных ценностей ведущего на работу группы. Недопустимо “давить” своими ценностными ориентациями. Де Люций и Боумэн выделяют 4 фактора, определяющих качество работы тренера: умение осуществлять вмешательство в групповой процесс, умение создавать условия для раскрытия и роста личности, владение теорией, профессионализм [247; 160].

Таким образом, эффективное руководство группой предполагает правильный выбор стиля руководства, определенный навык организатора и широкий спектр творческих умений.

2.3.2. Использование терапевтом собственного “я”

Ценным для рефлексивно-деятельностного подхода (Е. И. Кузьмина; 1994) понимания свободы является представление В. А. Лефевра о свободном выборе. Человек, по В. А. Лефевру, в конкретной ситуации взаимодействия с миром способен отражать себя на нескольких уровнях (рангах) рефлексии — самого субъекта, образа себя у субъекта, модели себя (то есть, “образа себя у образа себя”). Автономный человек, по мнению В. А. Лефевра, самостоятельно организует шкалу оценивания альтернатив выбора, определяет ключевую детерминанту, полюса и индексы веры (значения полезности) различных альтернатив: “Он... способен сам “назначать” вероятности, с которыми намерен выбирать альтернативы” [164; 55].

Оценивая образ “я”, К. А. Абульханова-Славская (1991) пишет:

“Неразвитый образ самого себя, неспособность к рефлексии, к адекватным оценкам не только своих отдельных действий и проявлений, но и своей личности в целом приводят человека в состояние “внутреннего тупика”, когда ему “нечего сказать самому себе” ... Отсутствие самопознания, само-оценки приводит к тому, что человек подчиняется власти своих первых порывов, непроверенных мнений или, напротив, фиксированных раз и навсегда установок, не умеет дифференцировать себя от других, не знает свои слабости, достоинства и т. д.

…При отсутствии образа своего “я” человеку навязывается любой другой образ, любая социальная функция, которые он присваивает за неимением своих. Напротив, внутренняя зрелость позволяет человеку не только адекватно

192

видеть себя со стороны, не только создавать свой верный социальный образ, но и реально осуществлять многообразные социальные роли, оставаясь самим собой.“ [4; 91—98].

Оценка и самооценка согласно К. А. Абульхановой, могут быть на всех уровнях и компонентах деятельности. Так, оценка целереализации включает в себя анализ достигнутости цели, алгоритмов и способов достижения цели, последствий реализации цели и определяется уровнем сформированности “Я”-концепции личности, содержанием алгоритмов оценивания.

“Я”-концепция, образ “я” включают в себя в обобщенном виде совокупность притязаний личности: ее требования, ожидания от жизни, ее собственные намерения, устремления, цели и требования к самой себе [4; 234].

Е. И. Кузьмина предполагает, что субъект утрачивает свободу в результате неспособности преодолеть когнитивный диссонанс, основанный на противоречии между самооценкой и оценкой окружающих, самооценкой и ожидаемой оценкой, самооценкой и идеальным образом “Я” (и другими компонентами содержания “Я”-концепции), самооценкой и показателем успеха [164; 85].

В литературе по общим вопросам практической психологии перечисляются и обосновываются профессиональные требования, предъявляемые к психологу-практику..

А. И. Сосланд пишет, что, с одной стороны, речь идет о том, что составляет компетентность психолога, то есть об овладении техниками, приемами, теорией. С формальной точки зрения принято удостоверять эту компетентность соответствующими сертификатами, дипломами и свидетельствами. С другой стороны, имеют место также вполне разумные требования к диагностически-экспертной компетентности, то есть к пониманию того, в какой ситуации и как эти методы применять.

Другой блок требований охватывает морально-этическую сферу. Это касается, в основном, правил, трактующих особенности взаимоотношений терапевта и клиента в вопросах уплаты гонорара, сохранения врачебной тайны и недопустимости нетерапевтических отношений [304; 152].

По мнению А. И. Сосланда, встречается и другое. Большинство современных авторов считает, что оптимальная терапевтическая подготовка предполагает наличие у терапевта собственного пациентского опыта. Предполагается, что такого рода опыт помогает серьезно

193

понять суть страданий и правильно отнестись к переживаниям человека и приобщиться к тайнам использования метода.

Однако Сосланд обращает внимание на то обстоятельство, что сплошь и рядом серьезный успех имеют терапевты, которые так или иначе не вписываются в общепринятые представления о профессиональной компетентности. Он обозначает их деятельность как профессионально адекватную, но допускает, что этот профессионализм не имеет никакого отношения к исключительному терапевтическому успеху, и дело здесь в чем-то другом.

А. И. Сосланд полагает, что чаще всего в таких случаях заводят туманную речь о так называемом «воздействии личности» психотерапевта. Вопрос о специфике этого воздействия, его параметрах остается открытым [304; 153]. Сосланд видит возможности поиска и ответа в обсуждении харизматической личности в психотерапии.

В области психотерапии существуют разногласия по поводу того, как именно терапевт использует собственное “я”, чтобы добиться ведущего положения в терапевтической системе [199; 36].

Точка зрения С. Минухина, Ч. Фишмана по вопросу об использовании терапевтом собственного “я” состоит в том, что он должен научиться чувствовать себя свободно при самых разных уровнях вовлеченности.

Поскольку собственное “я” терапевта — его самое сильное оружие, он должен хорошо представлять себе возможный диапазон своего репертуара присоединения. Для терапевта важно уметь использовать собственные ресурсы, а не стараться подражать добившемуся успеха специалисту. Еще одно правило присоединения состоит в том, чтобы работать с теми проблемами, с которыми терапевт уже сталкивался [199; 38].

Ф. Перлз считал, что хорошим терапевтом может быть только личность с большим негативным опытом и багажом собственных, правда осознанных и проработанных проблем. С позиций гештальт-терапии это вполне оправдано, ибо имея собственный опыт, проживая и переваривая его, человек вновь возвращает его во внешний мир уже в форме проекций и таким образом постигает реальность.

Терапевт должен следить за переменами в самом себе, отражающими скрытые стереотипы взаимоотношений. [199; 39].

В. Невярович пишет как Св. С. Саровский учил быть внимательным к себе: “Положи примету, и непрестанно входи сам в себя, и смотри, какие страсти, по твоему замечанию, изнемогли пред тобой, какие истребились, и совершенно оставили тебя, какие начали умолкать вследствие выздоровления души твоей, а не удаления только того,

194

что возбуждало их, и какие научился ты одолевать разумом своим, а не одним лишением себя причины страсти”. [212; 50].

Роджерс К. поделился своими представлениями об использовании своего “Я” в психотерапии:

”Общаясь с людьми, я понял, что не смогу им помочь, если я буду тем, что не есть я.”

”Я понял, что у меня все получается лучше, когда я могу с принятием прислушаться к себе и быть самим собой.”

”Когда вы становитесь собой, взаимоотношения становятся подлинными Подлинные взаимоотношения пре красны тем, что полны жизни и смысла”.

”Чем больше я открыт тому, что происходит во мне и в другом человеке, тем меньше во мне стремление к “фиксированным точкам”.

”То, что наиболее личностно, то наиболее всеобще.” [257; 44—51]

В моменте пересечения “Я-функционального” и “Я-экзистенциального”, по мнению А. Ф. Бондаренко, сталкиваются в неповторимом взаимодействии уровни и аспекты профессиональных и личностных проявлений психолога-практика, образуя многомерный и многообразный “жизненный мир“, в котором психологически невозможна слишком большая дистанция между обоими “Я”, мир, который уже в самом начале своего проявления предполагает интенсивную вовлеченность в процессы собственного развития. В противном случае возникают раздвоенность, тревожность и, как следствие, неуверенность либо авторитарность [46; 140]

Обобщая сказанное, А. Ф. Бондаренко утверждает, что подобные противоречия в личностном и профессиональном самосознании ведут к нарушению личностной и профессиональной идентичности психолога. И наоборот, достижение адекватной профессиональной идентичности снижает тревожность, повышает личностный потенциал, уменьшает дистанцию между “Я-функциональным” и “Я-экзистенциальным”.

О достижении истинной подлинности и идентичности как творческом акте рассуждает Р. Мэй:

“Пожалуй, единственным актом в жизни, когда индивидуум достигает полного слияния с самим собой, преодолевая тем самым чувство вины, является акт чистого творчества, в самые напряженные моменты которого

195

художник входит в состояние, близкое к экстазу” [209; 32].

Необходимость использовать собственное “Я” специалистом постулируется в психоанализе. Р. Гринсон отмечает, что для того чтобы практиковать терапевтический психоанализ, психоаналитик должен уметь использовать определенные психологические процессы, которые происходят у него самого. Наиболее ценным способом, дающим психоаналитику возможность передать инсайты разуму другого человеческого существа, является поведение его собственного разума. Как следствие этого, искусность психоаналитика неразрывно связана с его собственным бессознательным и той степенью, до которой оно может быть использовано его сознательным Эго [89].

Как помочь самому себе? — является важным вопросом для людей “помогающих” профессий. Ответ находим у С. Хаггса:

научиться принимать самого себя, стремиться к хорошей умственной и эмоциональной настройке, научиться делить себя с другими [337].

2.3.3. Профессиональный портрет психолога-практика

При создании профессионального портрета психолога-практика традиционно идут от противного, сравнивая академического и практического психолога. Различия в целях и задачах влекут за собой различия в концептуальном аппарате, методологии и процедурах, используемых в фундаментальных социально-психологических исследованиях, с одной стороны, и в работе психологов-практиков — с другой. Важные различия прослеживаются в ценностных предпочтениях и самоидентификации людей, работающих в фундаментальной академической и практической областях [65; 14—20].

Таблица сравнения: академический и практический социальный психолог.

Параметры сравнения	Академический психолог	Практический психолог
высшее признание успехов	Наименование высококвалифицированным специалистом	наименование настоящим профессионалом
высокая значимость	формальной квалификации, должности, списка печатных работ	опыта практической работы
терминология	испытуемый, респондент, опрос	заказчик, клиент, беседа
внимание	теории	мифам

196

язык	научный	научно-бытовой
методы	опрос, эксперимент	беседа, игра
критерии оценки качества инструментария	надежность, валидность, репрезентативность	работает или нет
ценится	строгое доказательство	интуитивное понимание
влияние личности психолога на получаемые результаты	избегание влияния личности разработчика, стандартизация процедур (элиминация личности)	учет личностного влияния, стремление уподобиться разработчику
характеристика знаний	дисциплинарна	недисциплинарность
характер ориентации	предметно-ориентирована	проблемно-ориентирована
проблемы	новые	типичные
подход	монизм (методологически чистый, единственный)	плюрализм, эклектика
выбор и использование метода	чисто методический вопрос	методический вопрос и личностное пристрастие

Бондаренко А. Ф. (1997) считает, что специфика содержания деятельности психолога-практика актуализирует две темы: этическую и “психотехническую”. Получив общее с психологом академической ориентации базисное содержание образования, относящееся к усвоению знаний и умений, связанных с функционированием психики, ее природы, методов исследования и истории психологической науки, психолог-практик в своей работе сталкивается с такими явлениями, ситуациями, психическими и иными проявлениями общественной и личной жизни, которые не идут ни в какое сравнение с экспериментальными исследованиями. Реальная жизнь отличается от эксперимента невоспроизводимостью происходящих в ней событий, переживаний и невосполнимостью утрат.

“Каждый человек со своими переживаниями в конкретной житейской ситуации, пусть даже типичной, единичен и уникален и, в отличие от экспериментальных условий, не защищен. Ни клиент, ни психолог-практик не могут остановить поток жизни, изменить ситуацию, или, на худой конец, просто констатировать ее безвыходность, как, скажем, исследователь прерывает эксперимент, констатируя его безрезультатность, или изменяет его условия” [46; 138].

197

Отсюда вытекает совершенно иная мера ответственности психолога за ход и результаты консультативного и психотерапевтического процесса, считает А. Ф. Бондаренко. Ее уровень поднимается подчас до высочайшей отметки — самой человеческой жизни, человеческой судьбы, что и выдвигает этическую проблематику на первое место при профессиональной подготовке психологов-практиков [46].

Р. Кеттел с коллегами проводил исследование личностных черт, отличающих психологов-исследователей от психологов-практиков, с помощью опросника 16 PF. “Профессиональные портреты“ строились с учетом эффективности деятельности в форме регрессионных уравнений. Аргументами в них были личностные черты, функцией — эффективность, весовые коэффициенты указывали на вклад факторов в прогноз эффективности профессиональной деятельности.

Для психолога-практика: Эфф. = 0,72A + 0,29B + 0,29H +0,29N.

Для психолога-исследователя: Эфф. = 0,31A + 0,78B + 0,47N,

где A — “готовность к контактам”, N — “умение поддерживать контакт”, B — “общая интеллектуальность”, H — “ненасыщаемость контактами с другими людьми”.

В. Н. Дружинин, интерпретируя эти результаты, пишет, что, очевидно, психологи-исследователи с трудом переносят интенсивное общение и не тянутся к нему. Отсюда и меньшая значимость готовности к контактам, но большая значимость “умения поддерживать контакт” для профессионального успеха исследователя. Психолог-практик нуждается в “живой воде” человеческого общения. Для него это естественная среда обитания, люди ему не надоедают, а контакты с ними потребны и никогда не утоляют жажду общения [98].

Российские психологи Н. А. Аминов и М. В. Молоканов выявили, что для успеха практического психолога самыми важными качествами личности являются: общий интеллект (фактор B по Кеттелу) и стрессоустойчивость, поддерживающий стиль общения (фактор H). Психолог-исследователь в большей степени готов к контактам, интеллектуален, эмоционально холоден и рационален в поддержании контактов, сдержан при проявлении общего интереса к человеку. Практик умеет поддерживать контакт и устойчив к стрессу при общении, может контролировать свое поведение, эмоционально заразителен, эмпатичен, повышенно самоуверен, расслаблен, энергичен и самодостаточен. Следовательно, психолог-практик, в отличие от исследователя, является личностью, способной хорошо адаптироваться к социальной среде. На стезю психологии его толкают совсем иные мотивы, нежели психолога-исследователя: он успешно взаимодействует

198

с людьми и полагает, что их можно изменить в лучшую сторону; понимая их проблемы, он не обращает внимания на различия между собой и другими людьми [10].

И. В. Дубровина (1991), изучавшая взаимосвязь науки и практики в школьной психологической службе, заключает:

“Школьный психолог сочетает в себе ученого и практика ученого в том смысле, что он должен быть компетентным исследователем и содействовать получению знаний о ребенке, а практиком в том, что он в своей по вседневной работе обязательно проводит обследование или изучает учащихся. И это изучение отличается от экспериментальной работы научного сотрудника. Основная разница — в истоках экспериментальной работы, в том, почему, зачем они начинают обследование. Дело не в том, что лучше, что хуже, дело в специфике профессиональной деятельности.” [101; 4].

2.3.4. Какими качествами должен обладать идеальный терапевт

Из анализа русскоязычной и переводной литературы хорошо обнаруживается образ идеального терапевта. Под словом “терапевт” большинство авторов имеют в виду как практических психологов, так и психотерапевтов любого направления, имеющих психотерапевтическую практику. Мы ведем изложение в той же традиции словарного употребления.

Главным моментом в работе терапевта является общение и, естественно, умение общаться считается основным качеством, определяющим профессиональную пригодность терапевта. Для того, чтобы эффективно общаться, терапевт должен распознавать две реальности: внешнюю и внутреннюю, т. е. обладать рефлексией. В коммуникативном процессе это означает: отпуская вовне свои проекции, проверять их истинность, “считывая” обратную связь.

Правильно оценивать реальность, в частности клиента, и обратную связь с ним помогает, отстраненное, безоценочное отношение (взгляд со стороны эмоционально невключенного в процесс человека, способного хладнокровно провести анализ ситуации, находясь в позиции взрослого). А на другом полюсе восприятия этой же цели служит эмпатия.

Рефлексия и эмпатия представляют собой соответственно две стороны человеческой психики: интеллектуальную (когнитивную) и эмоциональную. Несомненно, развитие обеих этих сфер одинаково

199

для личности, но в ситуации общения приоритет отдается эмоциональной сфере.

Эмоциональную сторону в общении достаточно подробно описал В. В. Бойко [44]. Так, эмпатия, по его определению — это форма рационально-эмоционально-интуитивного отражения другого человека, которая позволяет преодолеть его психологическую защиту и постичь причины и следствия самопроявлений — свойств, состояний, реакций в целях прогнозирования и адекватного воздействия на его поведение. Неподдельный, искренний интерес к другой личности как таковой, к ее субъективной реальности — основная предпосылка глубокой эмпатии.

Практический психолог должен уметь постичь причины и следствия самопроявлений другого, спрогнозировать поведение, адекватно воздействовать на другого.

Рациональный канал эмпатии характеризует направленность внимания, восприятия и мышления эмпатирующего на сущность другого человека — его состояния, проблемы поведения.

Эмоциональный канал эмпатии — способность эмпатирующего входить в эмоциональный резонанс с окружающими — сопереживать, соучаствовать (энергетическая подстройка к эмпатируемому).

Интуитивный канал эмпатии — способность “видеть” поведение партнера, действовать в условиях дефицита информации о нем, опираясь на опыт, хранящийся в подсознании. На уровне интуиции замыкаются и обобщаются различные сведения о партнере.

Р. Гринсон (а также Ференци, Стербой, Шарпе, Рейк, Флисс) утверждают, что психотерапевт должен уметь переходить с позиции участника на позицию наблюдателя. Психотерапевт использует интуицию, которая тесно связана с эмпатией. “Эмпатия и интуиция являются фундаментом таланта для улавливания неосознанных значений, стоящих за осознанным материалом; лучшие терапевты используют и то, и другое.” [89; 302].

Интеллектуальное знание психологических теорий также является необходимым. Работа с клиентами, семинары, посвященные разбору клинических случаев, чтение литературы с описанием случаев поставляют тот необработанный материал, из которого строится теоретическая структура.

Эмпатия и знания дополняют друг друга. Иногда они могут заменять друг друга. Самой хорошей ситуацией является та, когда имеется в распоряжении и то, и другое, когда знание и эмпатия дополняют и подтверждают друг друга.

Идентификация — о еще одно непременное условие успешной эмпатии. Это умение понять другого на основе сопереживаний, постановки

200

себя на место партнера. В основе идентификации — легкость, подвижность и гибкость эмоций, способность к подражанию.

Вот что пишет Бодалев А. А. [41] о качествах личности, нужных для успешного общения:

“... глубокое знание психологии другого человека, прежде всего его ценностных ориентаций, которые находят выражение в его идеалах, потребностях и интересах, в уровне его притязаний, знание имеющегося у человека представления о себе, знание того, что человеку в самом себе нравится, что он себе приписывает, а против чего восстает”.

Люди и процесс общения в ценностной шкале терапевта, несомненно, должны занимать одно из центральных мест. Далее А. А. Бодалев пишет о необходимости наличия развитой наблюдательности,

“способности фиксировать мельчайшие колебания в поведении людей и заключать об истинном характере изменений в их настроении, отмечать малозаметные особенности поведения или внешнего облика и за ними видеть существенное в личности ... Важнейшим познавательным процессом, обслуживающим общение, является мышление, ... способность анализировать поступки человека и видеть за ними мотивы ... Большое значение имеет интуиция — постижение особенностей, характеризующих личность путем непосредственного их усмотрения, без обоснования с помощью доказательств.

Еще одно необходимое качество — воображение, умение ставить себя на место другого (А. А. Бодалев), близкое по смыслу с идентификацией (В. В. Бойко).

Способность осознавать и вербализировать свои чувства особенно важна для терапевта, т. к. работа внутреннего супервизора начинается с анализа собственных эмоций как негативных, так и позитивных.

Слова, язык и тон голоса играют особую, основную роль в наведении мостов над пустым пространством между клиентом и психотерапевтом, т. к. это уже происходило однажды между матерью и ребенком после того, как появилось телесное разделение. В терапевтической ситуации важным аспектом искусства общения является умение психотерапевта использовать молчание.

В своей работе психотерапевт должен демонстрировать, что он считает заслуживающим серьезной работы каждое высказывание пациента (Р. Гринсон; 1994).

201

Нельзя не упомянуть также подлинность психотерапевта, возможность быть собой, способность осознать и преодолеть свой негативный сценарий, умение реализовать свою неповторимую индивидуальность [34].

Каковы же основные навыки, которые должен усвоить человек, стремящийся стать эффективным, идеальным духовным помощником? С. Хаггс выделяет следующие: умение слушать (“слушать — значит не думать о том, что вы скажете, когда человек перестанет говорить” Н. Райт), умение определить уровень нужды, принятие людей такими, какие они есть (ненавидеть грех без ненависти к грешнику), отклик на переживания (путь к сердцу и мужчины и женщины лежит через чувства), смотрите, что вы говорите и как вы это говорите, умение различать причины и симптомы, умение хранить тайны, умение мудро пользоваться вопросами, следите за языком своего тела, не пытайтесь погружаться на самую глубину [337].

Формулу действия психолога Розин В. М. определяет так: максимум рефлексии и культуры мышления, максимум осторожности, максимум ответственности [275; 123].

Что такое хороший терапевт? — задается вопросом, как и другие, Р. Мэй. Умение привлекать людей к себе, умение чувствовать себя свободно в любом обществе, способность к эмпатии, и прочие внешние атрибуты обаяния. “Личное обаяние”, по Р. Мэю, — это оборотная сторона проявляемого к людям интереса и радости от общения с ними [209; 102].

Завершим портрет идеального терапевта словами К. Роджерса:

“Это эмоциональный и в то же время рефлексивный человек. Он доверяет своему целостному организму, в качестве важного источника информации использует скорее свои ощущения, чувства и мысли, чем советы других людей” [257].

2.3.5. Человек, занимающийся практической психологией

Существует представление о психологе как о врачевателе души, умеющем глубоко проникать в мысли и чувства людей, способном ясно понять их тайные замыслы, прежде всего, помочь им изменить свою судьбу.

Этот портрет мало соответствует действительности. Несомненно, есть люди, как женщины, так и мужчины, изначально обладающие особым “даром” контактности и непринужденного общения, что позволяет им выслушивать других и оказывать им известную моральную поддержку или подводить их ближе к ответам на те или иные вопросы. Ж. Годфруа, по-видимому, не столько вопрошает,

202

сколько удивляется: “Сколько приходится на одного психолога, достойного этого звания, шарлатанов в этом деле, чья “профессия” находится под защитой закона лишь в немногих странах?” [83; 101].

В нашей стране в ситуации формирования “рынка” психотерапевтических услуг при сплошном заимствовании зарубежных технологий положение еще более усугубляется. По признанию Б. С. Братуся

“Когда я вижу многих людей, которые занимаются психотерапией... у меня раньше даже такой критерий был очень простой, когда все только начиналось. Я смотрел на человека и думал: пошел бы я к нему? Или послал ли бы я к нему свою жену или дочь? И были такие люди, к которым и я бы не пошел. Но очень часто я видел людей, к которым бы я не послал никого. И собрания психотерапевтов, когда они в массе собирались, вызывали у меня очень тягостные чувства...” [51; 75—76].

Р. Мэй заявляет, что человек — равно земное и духовное существо. Наибольшее напряжение возникает в месте пересечения этих двух плоскостей [209; 33]. С ним перекликается точка зрения М. Кана: “…терапевты также имеют целый ряд человеческих недостатков, включая нетерпимость, бессознательную агрессивность, стремление защищать себя, садистские влечения и властные побуждения.“ [132; 87].

Сам по себе данный факт не является угрожающим. “Жизненные осложнения начинаются тогда, когда индивидуум пытается играть не свою роль”, — замечает Р. Мэй [209; 19].

Возникает некоторое сомнение: не являются ли искренность, эмпатия и безусловное положительное отношение, провозглашенные К. Роджерсом, как необходимые элементы для успешных клинических взаимоотношений — чистой идеализацией. Вероятно, такие сомнения возникали и у М. Кана, поскольку он пытается найти разрешение данного сомнения.

“Я уверен, вам думается, что если бы каждый из нас мог быть всегда вполне искренним, эмпатичным и радушным, то мы находились бы в штате Нирвана или на небесах и не имели бы в наличии земных клиентов. То же самое полагал и Роджерс. Он думал, что простой смертный может быть совершенным хотя бы в одном из этих трех качеств. Роджерс рассматривал каждый из этих атрибутов как континуум и считал, что искусство терапевта состоит всецело из развития собственных способ-ностей продвигаться дальше и дальше вдоль каждой из трех составляющих этого континуума. Чем дальше продвигаешься, тем более искусным терапевтом становишься”. [132; 48].

203

Е. Калитиевская [129] собрала много ответов психотерапевтов о себе, о своей деятельности, которые содержат немало проекций. Она делится впечатлением, что при первом же прочтении ответов очевидно, как нелегко отделить экзистенциальные потребности от социальных. “Жизненные потребности терапевта, эротические, нарциссические, а также экзистенциальные, образуют один ряд и незначительно отличаются от таких же потребностей пациентов”. (И. Кемпер).

В социальных потребностях терапевтов обнаруживается: желание уйти от одиночества, добиться внимания, быть поставленным на пьедестал, благодаря контакту с клиентами сохранять душевное равновесие или отгородиться от чего-то в таком контакте, (например, по мнению Р. Гринсона, значительное число психоаналитиков страдает повышенным чувством страха), познать себя экзистенциально.

Ф. Перлз допускает, что для большинства терапевтов занятия терапевтической практикой — это симптом, а не призвание: они экстернализуют свои трудности вовне и пытаются разрешить их в других людях, а не в себе [231; 135].

О том, что потребности и проблемы терапевтов не отличаются от таковых у пациентов пишет Б. Дж. Квин, занимающаяся психодрамой с психотерапевтами. Среди личностных особенностей терапевтов она называет высокую сенситивность и изощренность психологических защит. Она же ссылается на работу Гая (не переведенную на русский), в которой автор исследует особенности личной жизни психотерапевтов и говорит, в первую очередь, об их психологической и физической изоляции. Исследуя психологические аспекты такой изоляции, он отмечает следующие характерные для нее последствия: личностную скрытность, нежелание говорить о себе, избегание проявления личного отношения, контроль за своими эмоциями, стремление к “раскрытию” партнера при эмоциональной закрытости от него, склонность к интерпретациям, постоянная готовность реагировать как на идеализацию и фантазии о всемогуществе со стороны других людей, так и их нападки и попытки обесценить профессию и личность. К этому добавляется готовность прекращать отношения как только достигнуты цели лечения; высокая соревновательность в профессиональной среде и восприимчивость к общественному мнению. Стремление занимать терапевтическую позицию влияет на отношения с окружающими. Все эти факторы являются потенциальными источниками стресса.

Насколько вообще кажется нормальным, если психолог, имеющий отношение к практике, является человеком психологически неблагополучным? Насколько правильна и закономерна ситуация, когда люди психологически неблагополучные идут в психологию, по

204

сути дела, чтобы помочь себе — обсуждение этих вопросов, поставленных М. Розиным, становится вполне уместным после приведенных выше сведений.

“Выбор той или иной области психологии может быть обусловлен либо “избытком”, либо “недостаточностью” того или иного “психического качества” у человека, главное, — считает В. Н. Дружинин — что это качество стало предметом его внимания либо внимания окружающих” [98; 34].

Нам представляются интересными взгляды В. Н. Дружинина на то, почему и каким образом личность реального психолога “вписывается” в профессиональную ситуацию вспомоществования другому человеку.

Он предполагает, что чувство глобальной дезадаптации, непохожести на других людей и толкает человека в объятия “музы психологии” — Психеи. Но для профессиональной реализации этого недостаточно. В. Н. Дружинин уточняет, что помимо переживания непохожести, у психолога должна присутствовать еще одна особенность: осознание различия субъективной и объективной реальности. Он склонен считать, что не столько дезадаптация, сколько изначальная неприспособленность, “неприлаженность” душевного склада некоторых людей к миру, прежде всего, миру человеческого общения, связанная с желанием эту дисгармонию преодолеть, и может привести человека в психологию. Мир другого человека должен быть для психолога загадкой именно потому, что попытки приписать другому качества своего внутреннего мира, свои личные особенности приводили и приводят к неудачам в общении и взаимодействии.

Если бы Дружинин остановился на этом выводе, то основания для недоумения сохранились бы. Но он продолжает искать в “непохожести” психолога скрытую совокупность достоинств.

Психолог — не психопат, он чувствителен к “обратной” связи при общении. Именно это позволяет ему не приписывать свой мир другому, не опираться на прежний обыденный опыт, а каждый раз относиться к психике другого как к загадке, разгадку которой надо найти самому. Душеведческая направленность ума — результат его жизни, порожденный необычностью внутреннего мира, неадаптированностью к внешнему миру, чувствительностью к состояниям и поведению другого и стремлением эту неадаптированность преодолеть рациональными методами, исследуя особенности психики других людей. Отсюда и терпимость, снисходительность к людям, присущая психологам, поскольку изначально допускается возможность различных, нестандартных форм поведения, мыслей, переживаний. То, что другим людям дается как бы “само собой”, — навыки поведения и

205

общения — психолог вырабатывает и приобретает путем рефлексии и самообучения [98; 35].

Дальнейшие выводы из вышеизложенного звучат как рекомендации: если человек осознал, что его субъективный мир и мир объективной реальности — не одно и то же, если он понял, что нет людей, абсолютно похожих друг на друга, если в его сознании или подсознании живет чувство недостатка своих знаний о субъективном мире других людей и причинах их поведения, тогда у него есть шанс стать психологом не по названию.

На такие же пожелания не скупится и Р. Мэй:

“Консультанту следует развить в себе то, что Адлер назвал мужеством несовершенства, т. е. умение мужественно принимать неудачу. Консультант должен научиться радоваться не только достигнутым целям, но и самому процессу жизни. Консультант должен быть убежден, что проявляет интерес к людям ради них самих [209; 109—110].

2.3.6. Препятствия на пути становления психотерапевта

Обычно люди выбирают образ жизни и профессию на основании своих психологических программ. К. Витакер считает, что эти программы часто задаются гипнозом раннего детства в семье. Р. Гринсон утверждает, что те мотивации, которые привели человека в область оказания психологической помощи (психоанализа), также играют роль в том, как он работает со своими пациентами. Умения, знания, характер и мотивация взаимосвязаны с сознательными и бессознательными эмоциями, побуждениями, фантазиями, отношениями и ценностями психолога.

Глубинный анализ препятствий на пути становления психотерапевта выполнен К. Витакером в его “полночных размышлениях” [67].

Человека, стремящегося стать психотерапевтом, по мнению К. Витакера, ожидают два этапа развития. Сначала он пытается отомстить за свое несчастное детство и недостаток родительской заботы. Затем, чтобы защититься от ужаса своей мстительности, он решает исцелить мать и отца от их плохих качеств. Когда этот процесс развивается, человек становится все больше озабочен патологией других людей, напоминающих патологию его матери и отца, как он это себе представляет. Может даже развиться склонность к “грязным историям”, коллекционирование и символические интерпретации случаев из жизни, трагедий, падений, болезней и т. д.

206

Если все складывается благоприятно, К. Витакер считает, что он может перейти от непрофессиональной терапии к изучению профессиональной терапии и попадет в странную ситуацию, где является одновременно и ребенком, и приемным родителем. Пациент платит и поэтому является родителем терапевта. В то же время терапевт подражает роли родителя: руководит, приписывает себе верховный статус, опытность и мудрость. Цель родителя-терапевта состоит в том, чтобы предоставить пациенту возможность быть самим собой в большей мере; открывать новые границы своей деятельности, чтобы стать центром собственного бытия. Эта свобода возникает благодаря тому, что терапевт (родитель) управляет ситуацией, отвечает за безопасность, создает подходящую среду. Если повезет, профессиональная психотерапия поможет ему сделать следующий шаг и стать терапевтом любителем, часто подражающим своему собственному терапевту. Им движет желание преуспеть перед своим соперником, коллегой. В профессии психотерапии именно состояние ревностного любителя чревато перегоранием. Человек убегает от близости в техническое манипулирование, а оно в свою очередь, вызывает контрманипуляцию со стороны пациента. Когда к ревностному любителю обращаются за профессиональной помощью, он как бы усыновляет пациента на всю жизнь. Психотерапевт пытается решить свои личные проблемы за счет клиента. Он как можно сильнее опекает своего пациента.

К. Витакер отстаивает точку зрения о необходимости и возможности контроля за профессиональной ситуацией. Профессиональный терапевт знает о своей ограниченности и организует ситуацию так, чтобы быть более эффективным, тщательно изолируя время, пространство и роль, в которых выступает как психотерапевт, от того факта, что он является личностью и у него есть своя жизнь. Он осознает границы взаимоотношений — рамки времени и очерченность круга установленных обязанностей.

Превращение терапевта в профессионала — это переход от знания о психотерапии к тому знанию, как проводить терапию (то есть технической стороны). Терапевт сталкивается еще и с проблемой, как не вернуться к состоянию любителя, занимающегося терапией из удовольствия или из навязчивой потребности разрешить неразрешимую проблему.

Параллельно развитию профессиональной роли, роли ненастоящего приемного родителя, обратная связь, которую психотерапевт получает, ведет его самого к целостности, заставляет все в большей мере становиться самим собой. Развивается устойчивая профессиональная идентичность. Но профессионализму мешает еще одна вещь —

207

феномен пустого гнезда. Пациент неизбежно, если терапия помогла ему стать взрослее, покидает психологическую имитацию жизни и отправляется в настоящую жизнь. Терапевт остается наедине с пустотой в своем ненастоящем мире. Ему стоит самому обратиться к терапевту, который поможет яснее разделить профессиональную искусственную роль и его собственную жизнь.

При благополучном стечении обстоятельств терапевт, занимаясь своим делом, растет, и у него появляется своя реальная жизнь, превосходящая профессиональную роль.

У терапевта странное положение: он играет структурированную роль мудрого человека, который хочет преодолеть социальные стереотипы общения в особом месте с особыми целями. В. М. Розин (1995) полагает, что при этом он может иметь определенные мифы:

1. практика имеет дело с научным знанием и теорией (хотя на самом деле прежде всего с языком описания, с интерпретациями, и лишь затем — с гипотетическим знанием).

2. человек “прозрачен”, его рано или поздно целиком и полностью можно описать на основе исповедуемой исследователем (практиком) психологической теории.

3. психолог, познав в своей науке устройство психики, ее законы, может управлять человеческим поведением, превратить его в средство своей деятельности [275].

4. эмпатия к другому человеку гарантирует успех психологической помощи. Однако стоит помнить, что чрезмерное включение в состояние другого человека может заблокировать конструктивное поведение психолога. (Сидоренко Е. В., Хрящева Н. Ю.) [292].

Терапевт имеет свои естественные наклонности, и обычно именно они окрашивают те роли, которые он играет в начале своей психотерапевтической карьеры. Новичок сначала учится теории психотерапии, затем тому, как это делать, а потом, если все идет гладко, становится терапевтом. Последнее означает умение играть разнообразные роли в зависимости от ситуации, открывающихся возможностей и своих задач. Важно понять, что существуют роли, несвойственные психотерапевту.

Обычно роль утешающей, поддерживающей приемной матери играется без особых трудностей. Сложнее не превратиться в сверхопекающую мамашу. Научиться отходить в сторону труднее, чем научиться присоединяться.

Препятствием в профессиональном становлении практикующего психолога могут стать, по мнению В. М. Розина, следующие склонности:

1. склонны натурализовывать, объективировать свои теоретические и нетеоретические интерпретации и версии, не осуществляя необходимой

208

критической проработки этих процедур. В практике на деле используют упрощенные, частичные представления человека. Теории могут быть неадекватны типу человека, или его проблемам, а также направленности и характеру эволюции личности человека, т. е. используются не модели психики, а схемы психики.

2. придавать чрезвычайно большую роль осознанию ситуаций, приводящих к психическим нарушениям, слабо понимая роль переосмысления.

3. отождествлять собственные представления с представлениями пациента или клиента или не учитывать представления и концепцию пациента.

4. стремление культивировать болезнь.

5. разрешать собственные проблемы за счет своих пациентов

В. М. Розин видит кризис, связанный с низкой культурой мышления психологов, отставанием форм осознания от реальной практики работы; с другой — обусловленный особенностями современной культуры и человека [275; 114—120].

В процессе психотерапии можно учиться, как играть разные роли с разными пациентами в разных ситуациях, как преодолевать профессиональные мифы. Обычно считают, что супервизор должен этому научить. Но К. Витакер с этим не согласен. Он считает, что лучше учиться, занимаясь психотерапией со сверстником, потому что тогда мы свободнее критикуем друг друга и свободнее в присутствии друг друга ищем свой собственный творческий почерк. И обратная связь будет естественной, а не просто игрой интеллекта.

Одна из трудностей терапевтической арены — это бред величия, навязываемый пациентом. Альтернативный ход — войти и быть одновременно и действенным, и отделенным от пациента — гораздо более ценен, но достигается с большими трудностями.

Традиционно психиатрия обращала внимание на некоторые аспекты внутренней жизни психотерапевта. Самый очевидный из них — интеллектуальное понимание терапевтом того, что происходит между терапевтом и пациентом. В последние годы становится все более привычным, что терапевт во время терапии делится с пациентом своими свободными ассоциациями, фантазиями, мечтами, подробно говорит о личных переживаниях, связанных с пациентом и только сейчас осознанных терапевтом в процессе общения.

Психотерапия все больше становится самой заурядной вещью — чем-то вроде новой религии, и неудивительно, что пациент переходит от одного терапевта к другому. Избежать этого можно двумя способами: 1) при первой встрече надо отчетливо выяснить, как пациенты пытались ранее справиться со своими проблемами с помощью профессионалов или непрофессионалов; 2) необходимо с огромным подозрением еще в самом начале относиться к себе.

209

Еще одна из реальных опасностей в области психотерапии, которая может сделать психотерапевта профессионально несостоятельным — это придание слишком большого значения внешним фактам. Психотерапевт может видеть других только через того себя, которого он знает. Поиск своего “я” является центральным в использовании того “я” в терапевтической работе.

С. Хаггс перечисляет опасности, которых нужно избегать в духовной помощи: чрезмерное любопытство, сексуальное влечение, чувство превосходства, неумение молчать, поспешные выводы, чрезмерная активность, опасность смотреть на истину так, будто она нужна только другим, неправильное ударение, чувство поражения, лень, желание быть принятым, ревность и зависть, личное восхищение [337].

Для роста терапевта необходимо профессиональное общение. Профессиональное сообщество психотерапевтов бдительно следит за тенденциями развития “психотерапевтических культов”. В одних случаях отслеживаются группы, обладающие признаками культов, присваивающие себе видимость психотерапевтической практики. В других случаях высокостатусные терапевты могут обнаруживать признаки авторитарности. Е. Л. Русакова видит в профессиональном общении возможности выполнения регулятивных функций внутри профессионального сообщества. [203; 213].

Еще один путь, важный для профессионального и личностного роста, это тесный контакт с собственными свободными ассоциациями, воображением, фантазиями, с собственным безумием. И надо всегда помнить, что пациенты не связаны обещанием хранить тайну. Психотерапевт на виду у всех и нужно защищать себя.

Еще одна черта, свойственная растущему терапевту, — все увеличивающееся умение находить обходные пути к тому, что не поддается лобовой атаке. Бред величия сходит на нет, но растет осознание процесса, где клиент гораздо сильнее терапевта.

Профессиональный терапевт должен заботиться о том, чтобы включиться в работу с клиентами, сохранив при этом любовь к своему “я”. Только хорошо осознавая свои собственные потребности роста и желание избежать сгорания, терапевт может сохранить свою полезность для других.

Профессиональная эффективность слагается из принятия человека таким, каков он есть, а также самому терапевту быть самим собой, быть полным жизненных сил во время встречи, и личностно реагировать на происходящее. В нашей терминологии это звучит так: профессиональный успех обусловлен достижением профидентичности.

210