3.Художественные образы конфуцианства

В учении Конфуция впервые обрела систематическую форму столь характерная для идеологии китайской империи идея главенства в человеческой жизни культурного начала, еще точнее — символизма культуры. Кроме того, Конфуциева проповедь впервые определила культуру как единство жизненной спонтанности и морального усилия, создающего традицию, и провозгласила целью человеческой жизни претворение (в Китае говорили «наполнение» или, лучше сказать, «восполнение») судьбы каждого человека, приравненной к природе. Как обладатель «воли» (чжи) к реализации человечности в себе, чело­век наделялся энергией, необходимой для поддержания жизненной гармонии космоса; он вставал в центр мирового движения. Как творец культуры он обретал бессмертие в нормативных, типизированных же­стах — продуктах усилия человеческого самоосознания, неизбежно нравственного. Наследие Конфуция направило всю китайскую мысль к выявлению и опознанию культурной матрицы человеческого опыта, к постижению символического ключа культуры.¹

Конфуций всю свою жизнь занимался усовершенствованием себя в так называемых шести свободных художествах, без зна­ния которых человек, по мнению китайцев, не может считаться образованным. Это шесть свободных ис­кусств — музыка, духовные и гражданские обряды, ма­тематика, каллиграфия, искусство биться на всяком оружии и управлять колесницей.

В биографическом повествовании, написанном К.М. Карягиным, приведена история, ярко отражающая взаимосвязь искусства и философии в учении Конфуция, и я считаю важным для своей работы привести ее в тексте.

«Из княжества Иен он отправился в княжество Кин, где жил знаменитый музыкант Сианг. Там Конфуций хотел окончательно усовершенствоваться в музыке, на которую он смотрел как на один из драгоценнейших даров неба человеку, возвышающий и облагораживаю­щий характер человека, утишающий страсти, обурева­ющие человеческую душу, и дающий чистое и невин­ное наслаждение. Окончательное усовершенствование потребовало немного времени у Конфуция — он постиг всю ее премудрость с небольшим в две недели, из чего мы можем заключить, что музыкальные требования того времени были не слишком обширны и сложны. В самом деле, в одном из своих изречений Конфуций дает в вы­сшей степени простой совет, как обучиться музыке. Он говорит: «Музыке легко выучиться: при начале игры все инструменты должны быть настроены; в продолжение игры все должно идти плавно, внятно, без диссонанса; то же и в конце». Как бы то ни было, Конфуций дорожил музыкой и ввел ее в свое преподавание как средство для смягчения народных нравов. В одной из канонических книг, составленных Конфуцием, сказано: «Желаете ли обра­зоваться,— тщательно изучайте музыку. Музыка вы­ражает и живописует нам союз неба с землею. С бого­служением и музыкой в империи ничего не может быть невозможного». Он даже, по словам летописцев сочинил книгу о музыке, к сожалению, затерянную. Те же летописцы передают следующие слова Конфуция, сказанные им, когда он явился в последний раз к Сиангу, чтобы отдать отчет в разученной им пьесе:

- Теперь я похож на человека, с горной вершины обозревающего пройденное пространство и всю окрестность. В музыке я вижу то, что в ней возможно видеть. Благодаря постоянству и прилежанию я понял таинственный смысл древней пьесы, мною разыгранной. Играя ее, я перечувствовал все, что испытал ее состави­тель,— мне казалось, что я его вижу, слышу, говорю с ним. Воображаю себе этого составителя человеком сред­него роста с несколько печальным лицом, с большими ласковыми глазами, с кротким приятным голосом — словом, в сочинителе песни вижу великого правителя Ву-ванга. Угадал ли я?

Сианг подтвердил его догадку и в восторге воск­ликнул:

— Я должен быть вашим учеником, а не вы моим!»¹

Искусство в конфуцианской традиции подчинено нравственной проблематике. Конфуций утверждал, что «Человек делает великим Путь, а не Путь делает великим человека». Именно поэтому идея гармоничного единства человека, его благородства и служения стала душой не только осмысленного бытия, но и китайского искусства, вершиной которого стала письменность, выражающая китайско-конфуцианскую духовность.

В китайской письменности все имеет значение: почерк, цвет, качество бумаги и туши, манера изложения и содержание написанного. Иероглиф и каллиграфия осознаны как сферы эстетики и этики. Китай – родина уникальной живописи, сочетающей глубокую символику и изящную эстетику. Жанр «цветы и птицы», «травы и насекомые» имеет общий смысл в живописи и поэзии. Например, пион и зимородок символизируют богатство и благородство, а мэйхуа (дикая слива) – мироздание, чистоту и несгибаемость. Человек - скорее слуга цветка, чем его господин. Искусство пейзажа осознаётся как миссия воссоздания мироздания из частей мироздания. Дерево, камень, горы становятся объектами элитарной поэзии и живописи, а создание уникальных изделий из драгоценных камней считается прикладным искусством. В китайской эстетике живопись измеряется философией и каллиграфией, то есть духом и линией. Образы даются не как индивидуальности, а как типы. Китайская живопись, находясь под влиянием конфуцианства, всегда содержала в себе задачу нравственного совершенствования личности.

Идеальным образом конфуцианства в китайской культуре служит храм Конфуция, описанный знаменитым российским синологом В.В. Малявиным в научно-публицистическом и биографическом труде из серии «Жизнь замечательных людей», посвященном Конфуцию. И в завершении этого раздела работы, для наглядности и прикосновения к прекрасному и гармоничному миру конфуцианства, я думаю, стоит привести несколько цитат из пролога книги, озаглавленном «Возвращение к Конфуцию».¹

«Миновав Тысячесаженную стену, отделяющую нетленный мир Конфуциевых идеалов от бренной повседневности, мы, к нашему удивлению, не увидим ни величественных храмов, ни роскошных дворцов, достойных памяти величайшего из мужей. Не следует считать это знаком неуважения к Конфуцию. Монументальной архитектуры в Китае, в сущности, и не было. Честолюбивые правители в этой стране должны были зарабатывать себе бессмертие не сооружением грандиозных зданий, а совершенствованием в добродетели. Что же касается дворцов и храмов Китая, то все они, не исключая и храма Конфуция, представляют собой ансамбль небольших по размеру, простых по конструкции деревянных строений с одним просторным залом, что делает их больше похожими на павильоны… Перед нами развертывается пространство, не подчиняющееся абстрактным геометрическим законам; пространство, неотъемлемым свойством которого становится время.»

«Стоя перед могилой великого учителя Китая, невольно задумываешься о том, какой путь ты проделал, чтобы прийти сюда. Этот путь не назовешь ни легкой прогулкой, ни утомительным путешествием, которое могло бы служить подобием ритуального испытания... Этот путь наполняет нас ожиданием встречи с возвышенным, но возвышенное всякий раз является в неожиданно скромном, как бы приниженном образе... Снова и снова возвращают они к вечному и, следовательно, вечно новому, вечно обновляемому и вечно чистому в человеческой душе.»