- •Ирина Жеребкина феминистский литературный критицизм как модель развития теории женской субъективности
- •Понятие женской литературы
- •Теоретические подходы
- •2) Женско-центрированная литература: "время невинности"
- •3) "Женский опыт" и "женская литература"
- •Понятие женского чтения
- •Понятие женского письма
- •Женская автобиография
Понятие женского письма
Основные трансформации в феминистском литературном критицизме переживает постструктуралистское понятие "письмо".
На французских писательниц Люси Иригарэ и Элен Сиксу большое влияние оказало дерридаистское понятие письма, которое он противопоставлял понятию речи. По мнению Деррида, речь воплощает собой фаллическую истину, в то время как для реальной практики письма понятие истины всегда является чем-то незначимым и вторичным, так как главное в письме — это сам опыт писания, производство графических композиций, а не то, насколько графический опыт письма соответствует ментальной истине. В результате "письмо", а также и литература объявляются феноменом, обладающим женской природой (ecriture feminine), то есть способностью избежать мужских доминант логоцентризма.
В работе "Смех медузы" (1972)30 Элен Сиксу впервые вводит ставшее впоследствии знаменитым понятие "женского письма" ("ecriture feminine"), которое освобождает женщину от маскулинистского типа языка, стремящегося к единой истине. Одинокая, находясь перед чистым листом бумаги, женщина может наконец освободиться от сдерживающих пут логики и от давления самосознания, бремя которого неизбежно присутствует в любом актуальном моменте речевой ситуации.
Люси Иригарэ вводит свое собственное понятие "женского письма", которое она обозначает несколько другим термином — "ecriture de la femme". Смысл этого понятия состоит в том, что оно, по мнению Иригарэ, либо лишено понятия субъективности, либо содержит "перевернутую" субъективность. Любая попытка анализировать "женское письмо" в традиционном аналитическом языке неизбежно трактует феминность либо как субъект, либо как объект исследования. В таком случае уникальность этого понятия исчезает.
Книга Иригарэ "Speculum другой женщины" ("Speculum de l'autre femme", 1974) построена как попытка перечитывания текстов Фрейда и основных представителей западноевропейской философской традиции. Перечитывая текст, женщина-читательница имеет возможность играть с разнообразными смыслами этого текста, достигая тем самым независимости от традиционных категорий и понятий, то есть от маскулинистских оценок культуры. Перечитывая Фрейда, Иригарэ не критикует фрейдовскую теорию; она скорее читает его маргинальные замечания или нюансы, прислушиваясь к тому, что не было сказано непосредственно в тексте, — к воображаемому и метафорическому в текстах Фрейда. Поэтому стиль ее книги таков, что не позволяет дать какие-либо традиционные определения по отношению к некоторой фиксированной позиции. В книге Сиксу и Клеман "La jeune neе" ("Вновь рожденная женщина", 1972) критике подвергается сама структура символического значения, так как, по мнению авторов, в ее основе всегда лежит первоначальное бинарное разделение на мужское/женское, где мужское преимущественно оценивается как позитивное, а женское — как негативное. Авторы приводят следующие наиболее распространенные примеры оппозиции подобного типа:
активность/пассивность
солнце/луна
культура/природа
день/ночь
отец/мать
голова/сердце
интеллект/чувственность
Сетка бинарных оппозиций составляет сущность традиционного дискурса. Мужское в нем по преимуществу трактуется как субъект, а женское — как объект. Иригарэ предлагает рассматривать это соотношение через метафору соотношения Солнца (мужское) и Земли (женское). Но что произойдет, спрашивает исследовательница, если Земля перестанет быть инертной по отношению к Солнцу. И если пассивный объект, то есть женщина, начнет двигаться или говорить не в системе предписанных оппозиций, но по своим собственным законам? В таком случае, отвечает исследовательница, сложившаяся система Солнце-Земля (или мужское-женское) будет разрушена, а традиционные идентификации женщины как объекта потерпят крушение.
Другими словами, акт женского языка или женского письма должен децентрировать систему традиционных значений.
Под влиянием Деррида Люси Иригарэ предлагает вместо традиционного фаллического символизма использовать противостоящий ему "вагинальный символизм". Так называемый фаллический язык, по мнению Иригарэ, основывается на семантическом эффекте глагольной оппозиции иметь/не иметь и ее бесконечном повторении. Противостоящий фаллическому "вагинальный символизм" способен производить различия как в структуре значения, так и в синтаксической структуре. Против символической структуры фаллоса как структуры "одного" символическая структура вагины выдвигает ни "одно" или "два", но "два в одном" — то есть множественность, децентрированность, диффузность. Поэтому "вагинальный символизм" женского языка предполагает другой — в отличие от традиционного — тип слушания:
"Вы должны слушать ее различающе — чтобы суметь услышать некое "другое значение", которое бесконечно вплетает себя в смысл, обнимая каждое из слов, но одновременно не позволяя им стать застывшими и неподвижными"31.
Вместо отношений идентичности "вагинальный символизм" воплощает отношение длительности, механизм действия которого не подчиняется логическому закону непротиворечивости. Иригарэ замечает что если женщину просят дать однозначный и ясный ответ, она не может ответить: она будет стараться бесконечно дополнить свой ответ, бесконечно двигаться в уточнениях, возвращаясь вновь и вновь к началу своей мысли.
Иригарэ считает, что аналогичными живой речи являются и отношения женщины с текстом, которые она обозначает как "феминные действия с текстом". Суть их заключается в том, что эти действия воплощают бесконечность игры со знаками, приносящей женщине огромное удовольствие. Такой тип удовольствия от текста Иригарэ обозначает словом jouissance; она считает, что этот тип удовольствия — как удовольствия, не приносящего непосредственной пользы — запрещен в традиционной культуре, лишен своего языка выражения. Именно о такой работе с текстом говорит Деррида на примере Ницше в книге "Шпоры. Стили Ницше" (1978). И писатель, и читатель оказываются погруженными в то состояние удовольствия, которое не знает уже никаких грамматических способов выражения или правил: грамматология Деррида превращается в ницшевскую "веселую науку", которая противостоит любым формам левоцентризма или правилам канонической истины.
Однако дерридаистское понятие женского все-таки не совпадает с феминистским определением этого понятия. Стартовая точка феминистской игры с текстом выражает отнюдь не теоретический интерес и не теоретический уровень работы с языком, как это имеет место в теории феминного Деррида. В основе женских операций с языком лежит, по мнению Иригарэ, болезненный опыт познания женского подавления в культуре. Другими словами, феминистская деконструкция дискурсивности имеет не столько теоретическую, сколько практическую цель. В концепции мимезиса Иригарэ целью является не просто деконструкция или высвобождение языковой игры с текстом, но стремление выразить запрещенную традиционной культурой женственность.
Обнаружение женского присутствия — всегда необходимого, но и всегда подавленного — помогает женщине обнаружить новый способ отношений как к самой себе, так и к другим. Этот новый способ является одновременно новым способом и бытия, и языка.
Феминистские авторы исходят из того, что наличие традиционных оппозиций в языке позволяет производить постоянный языковой обмен. Но в языке, по их мнению, существует также нечто такое, что не может быть обменено рациональным способом, то, что выпадает из ситуации обмена. Это и есть, по мнению Иригарэй, то место, из которого говорит женщина.
Феминистские авторы вслед за Жан Жаком Руссо предпочитают разделять два основных типа языкового употребления: язык рациональный и язык выразительный. Женские типы языка и письма относятся к стратегиям выразительного языка — того, который ускользает за пределы языковых матриц установленных значений. Восстановить эту выразительную феминность и стремятся феминистские авторы. В интервью "Язык, Персефона и жертвоприношение" (1985) Иригарэ использует мифологический образ Персефоны, которую ищет и не может найти мать Деметра: только эхо исчезнувшей феминности откликается ей. Поисками феминности называет Иригарэ поиски языка, который говорит до “речи”, — некоего утопического языка, который говорит "вне и помимо слов", значение которого не фиксируется в артикулированной речи.
Где же искать феминность? И как феминность способна выражать себя?..
Сиксу дает следующий ответ на эти вопросы: феминность — это женское тело и телесные отношения с другими телами. Но что, по мнению Сиксу, скрывается под понятием "тело"? И под понятием "женское тело"? И что означает феминистский лозунг "писать тело"?
Отвечая на этот вопрос, Сиксу опять отсылает нас к руссоистской концепции двух типов языка (рационального и выразительного). Только пользуясь вторым типом языка — выразительным, чувственным языком, — можно обнаружить существование "тела": чувственного образования, которое не поддается рациональному осмыслению. Мужчина всегда контролирует свои импульсы, женщина — нет. Писать текст для мужчины — значит пользоваться законченными формулировками и понятиями; писать текст для женщины — значит длить ситуацию незавершенности и бесконечности в тексте. В женском тексте нет и не может быть ни начала, ни конца; такой текст не поддается присвоению. По мнению Сиксу, категории традиционного языка мешают непосредственно воспринимать окружающий мир, накладывая на него сетку априорных понятий или определений. Такому восприятию мира, считает Сиксу, может противостоять только наивное, не отягощенное рефлексией восприятие, существующее до всяких языковых категорий, — восприятие ребенка или женщины. В женском восприятии мира, так же как и в восприятии ребенка, считает Сиксу, преобладают не категории мужского рационального мышления, но экстатическая ("телесная") коммуникация с миром, которая состоит в первую очередь из ощущений цвета, запаха, вкуса. Другими словами, женская коммуникация с миром — это коммуникация физического тела с физическим миром вещей.
В утверждении стратегий женского языка Сиксу и Иригарэ не останавливаются на уровне употребления слов, но спускаются на более глубокий уровень грамматики. Женский язык склонен нарушать общепринятый синтаксис. Иригарэ обосновывает идею "двойного синтаксиса":
первый выражает логику рационального мышления,
второй — женское подавленное бессознательное. Во втором случае языковые фигуры или образы не коррелируют с традиционной логикой.
От теории женского языка французские исследовательницы переходят к практике женского перформативного письма. Сиксу, например, пытается выразить в языке тревогу, охватившую женское тело32. Она описывает нервную агонию женщины, привыкшей ориентироваться на мужские образцы и мужские ценности жизни, которая неожиданно оказывается оставленной своим любовником. Оказывается, что ее женская суть неспособна справиться с одиночеством и заброшенностью в этой ситуации, женщина обнаруживает себя предельно зависимой от бывшего боготворящего внимания мужчины, от его писем и от отрывочных воспоминаний о прежних телефонных разговорах. Обнаруживается, что, казалось, привыкшая к самостоятельности женщина не может жить самостоятельно, без мужчины. Отсюда ее агония и истерия. Выживает она лишь потому, что, как она прочитала в некоей старинной книге, она пытается найти жизнеутверждение в своей собственной жизни — без всяких чужих образцов, моделей, без страха смерти или ответственности перед кем бы то ни было. Это и есть, считает Сиксу, жизнь реальной женщины, а не женщины-символа или женщины-образца.
Но для Сиксу остается вопрос: а как стать этой реальной женщиной?.. Сиксу описывает колебания женщины, стоящей перед двумя дверьми — одна дверь с надписью "Мужчина", другая с надписью "Женщина"33. Она открывает первую и, минуя ее, проходит ко второй. Между двумя местами нет никакого внешнего различия, так же как нет внешнего различия между полами, считает Сиксу. Но все-таки перцептивные переживания этих двух миров совершенно различны: в них пользуются двумя различными языками. Чем дольше длятся поиски женщины во втором мире, тем больше язык приближается к ритму. В первом мире женщина теряется в мире пустых знаков и слов, которые никак не связаны с реальными женскими потребностями и жизнью. Она ощущает себя в пустыне, в которой для нее нет места. И только некая далекая мелодия выводит ее из лабиринта абстрактных слов и мыслей в собственный — женский мир, где каждое слово пережито и близко. Поэтому Сиксу в этой книге экспериментирует с синтаксической структурой: в предложениях нарушена грамматическая последовательность, текст строится фрагментарно, выражая чувства, а не законы грамматики. Это, по словам Сиксу, бесконечное взаимодействие в одном тексте разных текстов, разных текстовых — исторических и мифологических — фигур. Такой текст сопротивляется критическому осмыслению, так как в нем невозможна некая стабильная позиция или точка отсчета.
Чем женский текст отличается от мужского, спрашивает Сиксу. Тем, что женский текст в первую очередь выражает бесконечное и плюральное Желание.
Чтобы объяснить свои утверждения относительно женского языка, Сиксу приводит пример с восприятием прекрасного сада. Как только в сад придет биолог, который начнет классифицировать каждое из растущих в саду растений, очарование сада исчезнет. Восприятие сада в целом — с его запахами и вкусом — характерно, по мнению Сиксу, только для женщин и детей.
Аналогичным образом в книге "Инвективы" (1978) Сиксу противопоставляет мужскую моносексуальность женской "бисексуальности", используя последнее понятие в качестве метафоры гетерогенности. По ее мнению, мужчина невротическим образом фиксирован на фаллической функции в культуре, то есть стремится всеми средствами укрепить свою "я"-идентичность, в то время как женская сексуальность строится как гетерогенная, не сводимая к одной фигуре идентичности, включает измерение "инаковости" (например, "мужского") в структуру собственного "я".