3. Проблема языка в философии Витгенштейна

Принято считать, что Витгенштейн положил начало двум важным философским направлениям, к которым, впрочем, себя не причислял. Одно из них — логический позитивизм, или логический эмпиризм, игравший заметную роль в тече­ние десятилетия перед второй мировой войной. Другое — аналитическое, или лингвистическое направление, известное также под названием Кембриджской школы. Это направле­ние доминирует в современной британской философии, а также распространено во всем англосаксонском мире и в странах, где сильно англосаксонское влияние.

Философия Витгенштейна, бесспорно, имела исключи­тельное значение для обеих отмеченных школ. Для первого направления важна была его ранняя работа «Логико-фило­софский трактат» и те дискуссии, которые он вел с некоторы­ми членами Венского кружка; для второго — помимо «Трак­тата» — его лекции в Кембридже, а также известные узкому кругу людей его работы, не опубликованные им при жизни. Отчасти верно, что Витгенштейн отрицал результаты своего влияния. Он не принимал участия в широких философских дискуссиях, которые были стимулированы его идеями. Он считал — полагаю, вполне справедливо, — что его идеи непра­вильно понимаются и искажаются даже теми, кто причислял се­бя к его ученикам. Он сомневался, что в будущем его поймут лучше. Однажды он сказал, что у него такое чувство, что он пи­шет для людей, которые бы мыслили и воспринимали мир со­вершенно иначе, чем сегодня. Для людей какой-то другой куль­туры. Это было одной из причин, по которой он не публиковал свои поздние произведения.

Структурная лингвистика Ф. де Соссюра, Л.Блумфильда, Л.Эльмслева и «пражцев», «новое учение о язы­ке» Н.Я. Марра, лингвистическая относительность Э. Се­пира и Б.Л. Уорфа, генеративная грамматика Н.Хомского, а одних семантических «метатеорий» в послевоенной философии языка - девять — и большинство из них так или иначе связаны с учением Вит­генштейна. Семиотика, кибернетика, теория информации, теория искусственного интеллекта, теория игр (Дж. фон Неймана), модальная логика — все это тоже науки о язы­ке, и все они так или иначе зародились или получили наи­большее распространение в XX веке.

Философия языка актуализировалась тогда, когда разочаровались в естественнонаучной позитивной фило­софии позднего романтизма (или, как его еще называли, реализма — не в противопоставлении номинализму, а в противопоставлении идеализму). Герои предшествующей эпохи — Дарвин, А.Бюхнер, Клод Бернар — верили в возможность изучения реальности самой по себе. В конце XIX века решили, что такая реальность — фикция, что эксперимент и экспериментатор связаны «принципиаль ной координацией» (Э.Мах), реальность стали понимать сквозь призму изучающего ее наблюдателя. Тут-то про­блема языка, которым пользуется наблюдатель для опи­сания реальности, и стала решающей.

Позитивная часть «Логико-философского трактата» явилась титанической попыткой на новой лингвагенной основе защитить старую метафизику (такое понимание «Трактата» см. в последней монографии Н.Малкольма, предельно заострив и обнажив ее. Карти­на мира, изображенная в «Трактате», неимоверно напря­женная, как будто насильно гармонизированная, пред­ставляет собой некий преувеличенный, заостренный, де­формированный в своей схематичности Порядок. Кажет­ся, что с психологической точки зрения это крайне тревожный, напряженный аутистический символ, выра­жающий страдание перехода из одной эпохи в другую. Безусловно, это экспрессионизм в философии, такой же, как двенадцатитоновая музыка А.Шёнберга, живопись О.Кокошки, архитектура А.Лооса и проза Ф.Кафки. Так же как и в «Трактате», у экспрессионистов — предельная упорядоченность и анализ языковой структуры, нужный для того, чтобы во что бы то ни стало избежать хаоса, ко­торым чреват развал системы ценностей позднего роман­тизма. Поэтому необычайная шизоидная жесткость кон­струкции сочетается у них с гримасой напряженного страдания, а апология гротескной упорядоченности (как в прозе Кафки) граничит с абсурдом и тоской.

Однако Витгенштейн уже в предисловии к «Тракта­ту» предупреждает, что гиперрационалистическое описа­ние мира не является решением жизненных проблем:

...истинность изложенных здесь мыслей кажется мне не­опровержимой и окончательной. Следовательно, я держусь того мнения, что поставленные проблемы в основном оконча­тельно решены. И если я в этом не ошибаюсь, то значение этой работы заключается, во-вторых, в том, что она показы­вает, как мало дает решение этих проблем.

По сути, Витгенштейн приходит к тому же выводу, что позднее сформулировал К.Гёдель в теореме о непол­ноте: если система непротиворечива, то она неполна. Может быть, Витгенштейн отнесся без особого энтузиаз­ма к знаменитой теореме отчасти и потому, что сам при шел к тем же выводам, сформулированным по-другому, значительно раньше.

Как кажется, в «Трактате» осуществляется еще один фундаментальный принцип методологии XX века, в тео­ретической физике известный как принцип дополнитель­ности, а у логических позитивистов — как принцип сим­метричных описаний. Логически этот принцип вытекает из теоремы Гёделя: поскольку при помощи одной дедуктивной системы нельзя непротиворе­чиво и полно описать реальность, то она (реальность) мо­жет быть адекватно описана только в дополнительных системах описания. У Бора это квантовый и волновой языки; у позитивистов, например Рейхенбаха, — детер­минизм и телеологизм; возможно также дополни­тельное описание мира как текста и как физической ре­альности. У Витгенштейна это противопоставление физического (того, что может быть и должно быть сказа­но ясно) этическому (тому, о чем следует молчать и что следует «делать, не спрашивая»).

В последнем своем трактате «О достоверности» Вит­генштейн приходит самостоятельно и к третьему фунда­ментальному принципу научной методологии XX века, который он формулирует следующим образом:

Трагическая отрешенность Витгенштейна от современ­ников не помешала этому удивительному человеку само­стоятельно прийти к основополагающим принципам мышления эпохи. Витгенштейн говорил, что место, в ко­торое можно попасть при помощи лестницы, его не интересует. Действительно, ко всем решениям он приходил, отбросив лестницу алгоритма. Впрочем, он сам никогда не признавал окончательности каких бы то ни было решений.