М.Г. Ярошевский

Неправомерно мнение о несовместимости естественнонаучного образа мысли с ценностно-нравственным воззрением на сущность человека

Кто же будет возражать против прекраснодушных размышлений о внедрении в психологию нравственного понимания человека в его родовой сущности?

Как известно, немало писано о родовой сущности человека нашими философами в советские времена, правда, с ориентацией не на Бога, как у Б.С. Братуся, а на молодого Маркса. Б.С. Братусь прав, различая понятия о человеке и личности, считая первое философским, второе — психологическим.

Стремление их соотнести вдохновило его на "вынужденный — как он признает — экскурс" психолога в философию. И это объяснимо, поскольку еще Кант считал вопрос "Что такое человек?" главным вопросом философии. Но психология — конкретная наука с собственным категориальным аппаратом и своими программами и методами исследования одной из сфер реальности. Изучая ту сферу, она, подобно другим позитивным наукам, описывает, объясняет, предсказывает явления с тем, чтобы практика могла обрести власть над ними. Приходится говорить об этих тривиальностях, ибо в мыслях Братуся о "нравственной психологии" нет, к сожалению, и намека на то, какими средствами (понятийными, методическими) можно было бы ее разрабатывать, сообразуясь с изображенной автором родовой сущностью человека.

Что касается его неудовлетворенности ситуацией в психологии, коснусь лишь нескольких пунктов. Прежде всего, — его утверждения, будто "психология большую часть жизни проходит в естественнонаучных одеждах", видела свое предназначение "в исследовании элементарных психических процессов". Неправоту этого мнения можно было бы продемонстрировать множеством эпизодов истории психологической мысли. Но приведу только два, относящиеся к русской науке. В социально острые периоды ее развития проблема человека становилась для нее крайне значимой. В частности, для Сеченова.

Вслед за Братусем сошлюсь на Г. И. Челпанова, но в другом контексте. "Почему книга Сеченова о рефлексах головного мозга, — спрашивал Челпанов в 1902 году (т.е. через сорок лет после публикации сеченовской работы), — в течение почти четверти века пользовалась особым вниманием нашей интеллигентной публики? Не потому, конечно, что это была книга физиологическая, а потому, что она решила философскую проблему"

Принято считать, что здесь имелась в виду проблема мозга и психики. Но это не так. Это была проблема человека... Весь пафос сеченовской книги являлся нравственно-философским. Речь шла о том, как средствами науки формировать таких людей, которые "не могут не делать добро". Сеченов писал, что это будут люди — рыцари, "которые в своих действиях руководятся только высокими нравственными мотивами, правдой, любовью к человеку, снисходительностью к его слабостям и остаются верными своим убеждениям, наперекор требованиям всех естественных инстинктов". "Только при развитом мною воззрении на действия человека в последнем возможна величайшая из добродетелей человеческих — всепрощающая любовь, т.е. полное снисхождение к своему ближнему"'.

Сеченовский, естественнонаучный анализ поведения человека, оказавший, как известно, огромное влияние на развитие объективной психологии, имел, таким образом, нравственный подтекст. Это стало возможно потому, что он понимал человека не как сугубо духовное (точка зрения Братуся), а как телесно духовное существо. Это же относится и к другому великому русскому мыслителю — естествоиспытателю князю А.А. Ухтомскому. После окончания духовной академии он, считая убеждение в дуализме души и тела устаревшим, стал изучать физиологию, открыв доминанту, как особый телесный механизм. Ее работе у человека он придал нравственную направленность в виде учения о "доминанте на лицо другого, только благодаря которой человек, изнутри постигая в общении уникальность другого, сам обретает свою человеческую сущность". Замечу, кстати, что М.М. Бахтин, цитируемый Братусем, слушал Ухтомского, у которого, как известно, заимствовал понятие о хронотопе и, возможно — о "доминанте на лицо другого" (понятие, которое диалогично по своей сути).

Уже эти исторические эпизоды говорят, сколь неправомерно мнение о несовместимости естественнонаучного образа мысли с ценностно-нравственным воззрением на сущность человека. В понимании этой сущности Б.С. Братусь оставляет без внимания не только телесное, но также социальное и культурно-историческое. Отсюда и трудности, с которыми он столкнулся, размышляя о проблеме нормы. Социальное для него если и существует, то исчерпывается отношением человека к другим людям.

Столь общей формулы для понимания нравственных норм недостаточно. Нормы. Различаемые по способ фиксации (формальные, неформальные и т.п.), заданы социальной системой, к которой причастен индивид и в пределах которой действует. Таких систем множество и, обходя их требования и притязания, невозможно понять "сердце человека, сотканное из отношений к другим".

Думаю, что не стоит упоминать о различных нормах в различных культурах и в различные периоды истории социальных систем. Это общеизвестно. И жаль, что Б.С. Братусь, надеясь создать психологию, адекватную предполагаемой родовой сущности человека, остался безразличен к огромному потоку социально-психологических исследований ценностных ориентаций, регулирующих реальный ход нормального или аномального человеческого поведения.