§ 147. Вы, может быть, удивитесь, что я ставлю

^чение- учение на последнем месте, особенно если я скажу

вам, что придаю ему наименьшее значение. Это может показаться стран­ным в устах книжного человека и тем более похожим на парадокс, что обычно главным образом вопрос об учении вызывает оживленнейшее обсуждение, когда речь идет о детях, и почти только этот вопрос и имеется в виду, когда люди говорят о воспитании. Когда я размышляю о том, сколько шума идет вокруг вопроса о маленькой дозе латыни и греческого языка, сколько лет тратится на ее усвоение и сколько бесплодных забот и хлопот на это уходит, то я едва могу удержаться от мысли, что родители • детей продолжают жить под страхом розги школьного учителя, в которой они видят единственное орудие воспитания, как будто вся цель послед­него заключается в изучении .одного-двух языков. Ибо иначе — как был бы возможен тот факт, что детей держат прикованными к скамье в течение семи-восьми или десяти лучших лет их жизни ради усвоения одного или двух языков, которые, как мне думается, можно было бы усвоить с гораздо меньшей затратой труда и времени и изучить почти играючи.

Поэтому—простите меня — но я не могу спокойно думать о том, что молодого джентльмена считают необходимым втолкнуть в общее стадо и затем погонять его розгой и плеткой из класса в класс, как бы сквозь строй, ради того, чтобы он «приобрел интеллектуальную культуру» («ad capiendam ingenii cultum»). Как же, скажете вы, по-вашему, он не дол­жен уметь читать и писать? Неужели он должен быть невежественнее