Текст № 4

Во второй половине XVII в. образ Нестора-летописца еще воспринимался как образ не слишком древней истории, но монаху-книгописцу пришлось дать место в историографии боярам и дворянам, дипломатам и купцам, подь­ячим и сельским священникам, посадским людям и стрельцам. Выдающимся па­мятником «объективизированного» летописания, уклоняющегося от злободневных суждений, стал летописец, открывающий ныне 31-й том Полного собрания русских летописей (М., 1968). По месту хранения его единственного списка – в Мазуринском собрании Центрального государственного архива древних актов (№ 522, 310 лл.) – он назван Мазуринским летописцем. Авторство его вначале оставалось загадочным. Изучая со­держание и источники сочинения, ученые установили, что его автор принадлежал к окружению патриарха Иоакима (1674-1690 гг.) и служил в одном из патриарших приказов или на подведомственном ему Печатном дворе. Имя автора указано в тексте Летописца, в статье о нашествии Батыя под 6745 (1236/37) г. «А подлинно обо всем ево похождении и о войне», – говорит автор о Батые, – писано в другом летописце, моем же, Сидора Сназина». Однако, несмотря на это указание, проследить судьбу автора оказалось не так просто. Редкую в России фамилию Сназины носили представители дворянского рода, считавшие себя выходцами из Дании. При Иване Грозном они получили поместья в новгородских землях и занимали низшую ступень в иерархии служилых феодалов, именуясь «детьми боярскими». Лишь в Смутное время один из Сназиных с характерным именем Паук попал в «московский список» дворян, но его род не продолжился. В результате об­следования фондов Поместного и Разрядного приказов удалось собрать обширный материал о жизни и деятельности фамилии Сназиных в XVII в., но Исидора или Сидора (или Сидоровичей) среди них не оказалось. Не наш­лось упоминания о Сидоре и его детях и в столбцах Оружей­ной палаты, документах Казенного, Печатного и судных прика­зов, нигде, где обычно подробно отражались события жизни дворянина. Этот отрицательный результат позволил сделать важное заключение, что Сидор Сназин не получал по­местья, не служил со своим разрядом «детей боярских», не со­вершал имущественных сделок, не получал жалованья и даже ни разу не судился. В отличие от своих род­ственников – буйного нрава военных и приказных людей новгородского Софийского (митрополичьего) дома – он избрал духовную карьеру. Поиски его имени в новгородских синодиках (помянниках), в излюбленном Сназиными Александро-Свирском монастыре, оказались тщетными.

Но Мазуринский летописец в последней своей части, посвященной событиям Московского восстания 1682 г., был написан в столице: автор был очевидцем восста­ния. Рукопись механически обрывается на записи за 27 декабря 1682 г. Вскоре, видимо, она была закончена: на это указывает увеличение хронологической частоты записей начи­ная с кончины царя Федора Алексеевича 27 апреля 1682 г., а также водяные знаки на бумаге рукописи, датирующиеся первой половиной 1680-х годов. Поэтому поиски сведений об авторе нужно продолжать в Кремле, в окружении патриарха Иоакима. Сидора Сназина не оказалось среди служащих пат­риарших приказов, Казенного и Дворцового, среди сотрудников Печатного двора, среди церковных должностных лиц, на­чиная с келарей и казначеев, которые уже отмечались в патри­арших приходо-расходных книгах. Поскольку книги не фикси­ровали лишь простых монахов и священников, остается заклю­чить, что Сназин был одним из них. Следы его деятельности должны были сохраниться в рукописной книжности. В Синодальном (бывшем патриаршем) собрании рукописей Государственного исторического музея сохранился Синодик, составленный во второй половине 1670-х годов в Чудовском монастыре – обители патриарха (№ 576/290). Он начинался проклятиями «еретикам», вождям раскола и участникам Крестьянской войны во главе со Степаном Разиным и продол­жался поминовением константинопольских патриархов, русских великих князей и царей, митрополитов и патриархов, «великих людей» России. Предназначенный для церковной службы с участием патриарха, Синодик очень скупо представлял «роды великих людей». Роды Воротынских и Голицыных были записаны в него лишь в 1680-х годах (в связи с их значительным возвышением в период регентства царевны Софьи, 1682-1689 гг.). За составом Синодика тщательно следили. Он аккуратно пополнялся записями о скон­чавшихся членах царской семьи (начиная с царевича Ильи Федоровича, ум. 21 июля 1680 г.), а роды опальных бояр – например Милославских – заклеивались чистой бумагой. В этом элитарном Синодике среди людей, «избиенных под Казанью и в Казани», обнаруживается мелкий дво­рянин Иоанн Сназин. Среди убитых «на государева службе... в полку боярина и воеводы Иоанна Андре­евича Хованского» (1660-1662 гг.) записан простой рейтар Дмитрий Сназин, среди немногих отмеченных жертв кровопролитной Чигиринской войны 1678 г., записан Федор Никитич Сназин. Человек, внесший в Синодик сразу трех представителей своего незнатного рода, принадлежал к братии Чудовского монастыря. Он должен был пользоваться глубоким уважением патриарших книжников, не исправивших такое явное нарушение феодаль­ной иерархии.

Мазуринский летописец представляет собой фундаменталь­ный труд, изложенный ясным, четким языком, отличающим его от большинства летописей этого периода, перегруженных ар­хаичной лексикой и фразеологией. Обширная летопись, начи­нающаяся с легендарных известий о Словене и Русе, о начале Русской земли и доведенная до современности, основана на глубоком знании многочисленных русских и иностранных источ­ников. В основу своего труда Сназин положил русские хроно­графы различных редакций, Лаврентьевскую летопись или близкие к ней памятники, замечательную Никоновскую лето­пись, Софийскую 1-ю, Новгородскую 3-ю и другие новгородские летописи, Новый летописец и киево-печерский «Синопсис». Для изложения событий церковной истории летописец использовал Макарьевские Четьи-Минеи, Киево-Печерский патерик, святцы в русских рукописях, Житие митрополита Филиппа. Документальные источ­ники Мазуринского летописца представлены разрядными записями и Соборной грамотой 1570 г. о разрешении четвертого брака Ивана Грозного. Среди иностранных источников особен­но выделяется популярная в России XVII в. Хроника Матвея Стрыйковского.

Автор Мазуринского летописца тщательно перерабатывал источники своего сочинения. Избегая прямого цитирования, он точно передавал их содержание, лишь изредка указывая источ­ник сведений, например: «речеся о сем в Степенной книге»; «А в наказе написано». Поэтому де­тально выяснить источники Мазуринского летописца очень трудно. В то время как современные ему историографы стремились к тематической связности повествования, четкости его сюжетного строя, Сназин избрал для произведения под­черкнуто традиционную форму. Его Летописец состоит из от­дельных статей по годам, значительно и преднамерен­но отличных друг от друга по содержанию. Круг интересов автора очень широк. Летописец охватывает события на всем православном Востоке с древнейших времен. Политические и церковные события, чудеса и знамения, пожары, эпидемии и строительство на Руси сочетаются со сведениями о событиях в окрестных странах: в Литве и Польше, Сербии и Валахии, Бол­гарии и Византии, в Орде и образовавшихся после ее распада ханствах. Его мысль вторгается в историю народов Средней Азии и Средиземноморья, он упоминает Испанию и Кипр, Александрию и Вавилон, Мекку и Медину. Сообщения Мазу­ринского летописца вписывают историю Руси и ее народа в общечеловеческую историю.

Происхождение и этнические связи русского народа явля­ются важным предметом исторических изысканий Сназина. Как и Андрей Лызлов, он обращает пристальное внимание на проблемы этногенеза. Сназин считает славян одним из древнейших народов, скифами, кото­рые «яко крилатии орли прелетаху пустыни многий, ищуще себе места на селение». Славяне и Русь, согласно лето­писцу, – это единый народ. Именно с него, с «начала Великого Славенска, иже ныне Великий Новград» (в 3113 г. от Сот­ворения мира), начинает Сназин свое историческое повествова­ние. Хорошо усвоенная внешняя беспристрастность автора не означает, что его глубокие внут­ренние убеждения не нашли своего выражения. Так, после рассказа о построении Славенска в 3113 г. сле­дует статья о многострадальном библейском Иове под 3575 г. (за 1925 лет до Рождества Христова), о пророке Моисее под 4015 г., о Иисусе Навине под 4058 г. и т. д. Много позже, в 4885 г., слух о могущественных славянах и русах «во уши возгреме» самому Александру Македонскому, «веса вселенныя самодержцу». Не осмелившись воевать с ними, он немедленно «посылает к ним з дары многими и писание, многими похвала­ми украшено и самого царя высокодержавною десницею златы­ми писмены подписано». Александр якобы изъявил «честь, мир и милость... храброму народу славенскому, славнейшему коле­ну, руским князем и владельцем от моря Варяжского даже до моря Хвалынского» и признал их власть над всеми северными землями.

Сочинение Сназина отразило формирование важнейшей идеи общности племен и народов Российского государства, опираю­щейся на древнюю культурную традицию. Подчеркивая в своей летописи глубочайшие исторические корни российского народа, прослеживая их дальше библейских времен, Сидор старался перечислить все «языки» России. «Древность рода» много значила для дворянина. Она служила высокой по­хвалой, признаком знатности и чести, выделяла одного среди других. Но стремление возвеличить один народ России за счет другого, одно племя среди славянских племен было для Сна­зина неприемлемо. Гордость летописца выразилась в его толковании проис­хождения Российского государства (задолго до «призвания варягов»). Сназин пишет о старейшем князе «Земли Руской» Гостомысле, правившем «многочисленными народами» вокруг Славенска много лет. Затем под 5903 (430) г. он рассказывает об основании Киева тремя братьями племени полян: Кием, Щеком и Хоривом, – затем о многочисленных самостоятель­ных княжениях в Новгороде, Полоцке, Смоленске, Белоозере (где жила «весь»), на Ростовском озере («меря»), на Волыни, по Оке и в других местах. Мысль о призвании варягов, возникшую у Гостомысла, Сна­зин объясняет тем, что в «Варяжской земле» сохранился род потомков «кесаря Августа» (римского принцепса Октавиана Августа). Русь же нуждалась в правителе не ином, как только «от роду царскаго»: только такому царю «несть сраму... покоритися». Легенда о происхождении русских царей от римских императоров, которые считались на­следниками троянского царя Приама (через Энея), играла в XVII в. важную роль в утверждении статуса Российского госу­дарства (в противовес имперским концепциям Габсбургов, французских королей и Оттоманской Порты), использовалась для идеологического укрепления позиций династии Романовых.

Но призвание наследников Августа – Рюрика и его брать­ев – Сназин описывает только под 6369 г., т. е. спустя четыре столетия после Гостомысла. Все это время новгородцы, по сло­вам летописца, управлялись посадниками, а киевляне своими князьями. Только раздоры между разными государственными образованиями на Руси заставили новгородцев вспомнить «на­казание Гостомысла всей Руской земли» и пригласить к себе Рюрика в 6370 г., «при греческих царех Михаиле, Василии Ма­кедонянине». Аналогично подходит летописец и к вопросу о принятии россиянами православной христианской веры. По словам Сна­зина, еще до крещения Руси князем Владимиром Святым, «рус­сы» крестились четырежды. «Известно буди всякому, – под­черкивает Сназин, – яко и пред Владимера ... первое убо крестися словено-рустий народ... от святаго апостола Андрея Первозваннаго», при котором на Руси уже были знаменитые князья. Второй раз Русь крестилась в 863 г. при князьях Святополке, Ростиславе, в третий – в 886 г., в четвертый – при княгине Ольге в 955 г.. Наконец в рассказе о выборе веры Владимиром Сназин перечисляет множество участников споров о вере: это «египтя­не, орапове, татарове, срацыне, немцы», болгары, посланники «от папы, и от цесаря, и от князей римских, и латынских, и не­мецких», «жиды и иные веры», Кирилл Философ, приехавший от царя и патриарха из Константинополя. Но окон­чательное утверждение христианства на Руси произошло еще спустя много лет после выбора веры, в 988 г. С этого времени, продолжая отмечать важнейшие события всеобщей истории, летописец сосредоточивает основное внима­ние на развитии русского православного государства, стреми­тельном росте его славы и могущества, подвигах его богатырей и святых подвижников. Рассказ Сназина отмечает пе­ренесение в Россию христианских реликвий, знаков отличия византийских императоров, начало Москвы и «Московского господоначальства», княжеские усобицы и татарское разорение, борьбу русских князей с крестоносцами и иными завоевателя­ми, мирные отношения с соседями. Летописец старается отра­зить жизнь всесторонне, включая войну и дипломатию, внут­реннюю и внешнюю политику, историю церкви и веры, строи­тельства и разрушения, описывает стихийные бедствия, эпиде­мии и голод, небесные явления в России и окрест­ных странах.

Продолжение традиционной погодной летописи с древней­ших времен до самых последних, современных автору событий имело историософский смысл. Так же как множество самых разных событий, не связанных в повествовании, отража­ет единство многообразия жизни, так и капли лет, сливаясь в потоки веков, образуют нескончаемую до кончины мира реку истории, объединяющую настоящее, прошедшее и будущее. Не внешняя, субъективная оценка, а место события в реке истории, само существование факта определяет его значение. Оценка личностна, личность на земле временна, событие же остается в истории. Так подчеркнуто традиционное по форме, макси­мально объективизированное повествование летописца стано­вится в высшей степени концепционным. Взгляд на историю Сидор Сназин пытается заменить самой историей. Стремление летописца как можно точнее описать историче­ские события, не раскрывая непосредственно своего отношения к ним, особенно ярко проявляется в его рассказе о современных делах. Сназин уделяет немалое внимание деятельности митрополита, затем патриарха Никона, лишь в одном месте назвав его «премудрым». В то же время он отмечает, что Никон был пожалован на патриарший престол царем, «без жеребья» (против правил), но никак не комментирует этот острый момент церковной истории, так же как и свое подчеркнуто фак­тологическое сообщение о лишении Никона патриаршего сана.

Нет в Мазуринском летописце следов отношения автора к острейшей борьбе за власть в правительстве в 1670-е годы (хотя главы сменявших друг друга правительств упоминаются), нет и присущих подавляющему большинству летописей того вре­мени резких обличений стрельцов, солдат и горожан, восстав­ших в 1682 г. в столице. Посвященный Московскому восстанию 1682 г. обширный текст одинаково объективно описывает как действия восставших, так и мероприятия властей. Подробные описания учиненных восставшими казней «изменников-бояр и думных людей» должны оставить у читателя неприятное впечатление, но сам автор лишь раз одну особо жестокую казнь называет «нехристианским» поругательством. Негативные по существу моменты содержит и рассказ о дей­ствиях властей. Не давая оценок, Сназин подробно опи­сывает обстоятельства вероломной казни боярами князей Хованских, говоря об официально объявлен­ных «винах» князей, трижды подчеркивает, что эти обвинения выражают мнение правительства. Автор не считает себя доста­точно компетентным, чтобы опровергнуть сообщение боярского «наказа», но и не присоединяется к мнению властей, как это делали его современники-летописцы. О некоторых действиях «верхов» он сообщает, что видел, но о чем шла речь, не выяс­нил: «не слышать издали», «а за что, не ведомо, не слышать, что говорили». Присоединяться к правительственной пропаганде хорошо осведомленный летописец явно не собирается. Даже когда царский двор бежал в Троице-Сергиев монастырь, объя­вив по всей стране, что восставшие «идут на великих государей боем», Сназин замечает: «А которые вести им, великим государем учинилися, и то пролгалося».

Занимать «отстраненную» позицию историку слож­но всегда, в переломные, «бунташные» моменты истории – в особенности. Как представитель официальной церкви Сназин обязан был обличать раскольников, летом 1682 г. поднявших в Москве открытое восстание против патриарха и церковных властей. Изданные тогда в столице от имени патри­арха книги «Слово на Никиту Пустосвята» и «Увет духовный» были наполнены проклятиями староверам; они широко распространялись и были даже предметом переписки патриарха с царями. Государственная власть активно выступила на стороне официальной церкви; лидеры раскола были казнены и сосланы; буквально все летописцы поддержали обличения патриарха на староверов, рассказали в своих сочинениях о «чудесах», помогавших церкви, бранили рас­сольников. Каких усилий стоило Сназину избежать привычного обличительного тона рассказов о восстании старо­веров, чтобы «без гнева и пристрастия» изложить только дей­ствительные факты. Автор отметил, что староверы вошли в Грановитую палату «с невежеством большим» (без долж­ного почтения к царской семье и властям, как оно и было на самом деле). Он не повторил ни одного обви­нения в адрес раскольников, в том числе высказанных на со­бранном для их осуждения церковном соборе. Даже говоря о решении собора, Сназин не привел содержавшихся в нем поно­шений, ограничившись замечанием, что «ото всево освященнова собору преданы они, плуты, проклятию».

Своеобразие идейной позиции Сидора Сназина не должно уводить от факта, что его сочинение является неотъемлемой частью патриаршего летописания. Образование летописного центра при московском патриаршем дворе в по­следней четверти XVII в. связывается с появлением в столице нового патриарха, бывшего новгородского митрополита Иоаки­ма в 1674 г. Уже в 1670-х годах патриаршие летописцы созда­ют крупный летописный свод, использовав в нем как рукописи московской ризницы (библиотеки патриархов), так и новгород­ские источники. Это позволяет предположить, что вместе с Иоакимом в Мо­скву приехали квалифицированные книгописцы Софийского до­ма – резиденции новгородских митрополитов. Только в послед­ней четверти XVII в. новгородские книжники создали ряд круп­нейших летописных памятников, в том числе Новгородскую третью летопись (составление первой редакции которой было прервано в 1674 или 1675 г.), Новгородскую Забелинскую летопись и Новгородскую Погодинскую летопись. Все они пред­ставлены в пространных и литературно обработанных сокра­щенных редакциях, распространявшихся во множестве спис­ков. Сназин происходил из Новгорода, его родственники работали в Софийском доме, он начал книж­ную работу в Москве в 1670-х годах. В летописи Сназина был использован большой комплекс новгородских известий. Маловероятно, чтобы богатое по содержанию и блестящее по форме летописное сочинение XVII в. было соз­дано начинающим автором. Высокая степень освоения мате­риала, отсутствие характерных для больших летописных ком­пиляций того времени «швов» между разными источниками текста заставляют думать: это вторая, упоря­доченная и сокращенная редакция памятника.

Как создавалось это сочинение? Задачей группы летописцев-составителей прежде всего бы­ло создание комплекса исторических сведений и определение их последовательности, а затем уже (эта работа продолжалась в сокращенной редакции) – придание тексту литературного единства. При составлении первоначальной компиляции важно было помнить, откуда взят тот или иной материал, можно ли будет его при необходимости расширить и уточнить. Поэтому соста­вители отмечали: «О сем пространнее пишет в житии его»; «и о сем в книге Страннике подробну»; «и о сем есть и гистория»; «и о сем есть истолкование с немецкого на русский язык, чего ради сие знамение бысть и что ему толк». Часто сведе­ния об одном и том же событии находились в разных источни­ках, которые либо дополняли, либо противоречили друг другу и требовали установления истины. В любом случае составите­лям требовалось различать, откуда сделаны выписки: «из под­линника Лустина Семена», или из «летописца о Русской земли»; за одной выпиской часто сле­довала другая, с пометой: «выписано из ыного летописца», «из ыной книги». Необходимость заставляла при работе над круп­ным произведением различать даже разные редакции одного источника, например, разные издания «Синопсиса»: «выписано с печатного летописца польскаго, а печатан в лето 7182 в Печерской Киевской обители Инокентием Гизелем»; «сие выпи­сано ис печатного летописца, печати в лето 7188 году». Масса сводимых вместе сведений из множества летописных и нелетописных источников содержала повторы, требовалось решить, под каким годом поместить рассказ о том или ином человеке, длительном событии, ту или иную историю. В Новгородской Забелинской летописи составители помечали для себя: «И о сем инде (в другом месте) есть про­страннее, о недоставшем злате, о строении монастыря». Некоторые записи говорили о завершении сводки сведений об одном событии. «Сия написашася до зде (до сих пор), колико возмогох о сем обрести, толи и написаша», – указывал летописец. При редактировании летописи (практически всегда связанной с сокращением подробностей) такие пометы становились не нужны и отбрасы­вались. В рукописи Мазуринского летописца их почти нет, и «лишь иногда оставленные чистыми места для дат и фактов, ко­торые Сидор Сназин не сумел уточнить, напоминают о его поисковой и сопоставительной работе. В отличие от летописей в пространных редакциях сочинение Сназина лишено сравнений и сопоставлений источников между собой. Автор не представляет разные даты и противоречивые факты, избегает приводить различные версии событий. Лето­пись Сназина явилась результатом большой, скрытой от глаз читателя аналитической работы. Составители приложили немалые усилия для выделения тех черт и деяний своих персонажей, на которые следовало обратить особое внимание читателей летописей. Наибольшие сложности состав­ляли деятели Смутного времени начала XVII в.: чтобы мотиви­ровать обличение Бориса Годунова, достаточно было предста­вить его узурпатором престола, но как в таком случае можно было прославить захватившего трон Василия Шуйского? Сназину пришлось произвести Шуйского от Влади­мира Святого, доказывать его «богоизбранность» на царство и декларировать необычайные «добродетели» этого монарха, которые не удалось подкрепить историческими при­мерами.