Судьба и свобода.
Главное в этом случае — отказ от свободы, и если считать этот случай общим явлением, то вся проблематика человека и судьбы оказывается тривиальной, в значительной степени механической и лишенной высокого и поучающего смысла. Но не считаться с этой ситуацией, когда проблема берется в самой «слабой» ее точке, конечно, нельзя. Она, действительно, и типовая и типичная. Перед неопределенностью будущего и зыбкостью надежды человек, в самом деле, нередко останавливается перед выбором двух полярно противоположных путей, каждый из которых по-своему несвободен и лишен творческой силы. Альтернатива несвободного выбора может быть сформулирована так: или насилие по отношению к будущему как зеркальное отражение того мнимого насилия, которое якобы будущее совершает по отношению к человеку, стремление устроить будущее по своему плану, чаще всего неотличимому от произвола, даже не всмотревшись в это будущее и не выслушав посылаемые им сигналы, или же пассивное принятие будущего, как бы «поддавание» ему, готовность быть им взятым, также не потрудившись понять будущее и оставаясь к нему по существу безразличным.
В обоих этих случаях человек совершает роковую ошибку, в корне которой единое — несвобода по отношению к будущему как отражение своей собственной несвободы. В частности, эта несвобода состоит как в том, что предикат несвободы переносится или с человека (действительно несвободного) на инфицируемое им будущее, или с будущего, по аналогии со своей собственной несвободой, представляемого как несвободное на себя самого. В частности, заблуждением, чаще всего неосознаваемым, является пренебрежение зависимостью будущего от самого себя (от человека) при нередком гипостазировании своей зависимости от будущего.
Несвобода провоцирует разнообразие обуживающих и сепаратистских движений. Человек, впадая в грех или соблазн изоляционизма, лишается возможности осознать, что само будущее связано с человеком, в определенном смысле зависит от него и, более того, не может быть, естественно, реализовано вне человека, помимо него, вопреки ему. Выстраиваемое с разных сторон и из множества неопределенностей, будущее коррелирует со сферой человеческих потенций, готовится к их воплощению и реализации в себе, но и провоцирует человека к его собственному «самостроительству», идея которого почти неотличимо совпадает с ее воплощением в том будущем, в которое человек входит, особенно если он исходит из свободного выбора этого будущего.
Но, претендуя на такую свободу или, по меньшей мере, считая ее оптимальным условием, человек должен отдавать себе отчет в том, что и само будущее должно отвечать этой свободе выбора его человеком. Имея в виду несколько иной ракурс, можно сказать, что право на равную же свободу в отношении человека должно быть признано и за самим будущим (а это значит, что оно должно стать существенно гуманизированным и очеловеченным), потому что обе эти свободы — человека в отношении будущего, избираемого им, и будущего в отношении человека — образуют одну и ту же свободу, взятую в двух разных, но дополняющих друг друга ракурсах.
Но сам выбор свободы может быть подлинным лишь при том условии, что человек займет в отношении будущего сдержанно-аскетическую и целомудренную позицию, и, прежде всего, откажется от выпытывания тайн будущего во что бы то ни стало, по существу всегда двусторонне насильственного, разрушающего и складывающееся здание будущего, и, прежде всего, самого себя, человека, оказывающегося в положении Исава, который отказался от неясной ему свободы и полноты сыновства и первородства ради ближайшей и сиюминутной выгоды, очень вещественной, но скоро преходящей.
Человек, соучаствующий в порождении того будущего, в котором заключена и его собственная судьба, сам, прежде всего, оказывается под угрозой, когда он несвободно смотрит на будущее, которому он тоже отказывает в свободе, и не столько размышляет над его еще неясными очертаниями, сколько видит в нем (бездумно или сознательно-хищно) объектное поле «удачи» и выгоды. Это искушение будущим — тот соблазн, который не только уводит человека от достойного его будущего, но и — что важнее — своего высшего назначения, от подлинно свободного пути, наконец, от своей, неслучайной, заслуженной судьбы.
Две проблемы возникают в этом контексте с неизбежностью — судьба и свобода и открытость — закрытость будущего человеку или — иначе говоря — будущее и свободная воля. Типичная ошибка состоит в распространении понятия судьбы за те пределы, в которых это понятие только и «работает», и слишком произвольное, излишне метафорическое употребление его. Два ограничения необходимы с самого начала. Судьба имеет подлинный смысл только в связи с проблемой свободы, а эта последняя обретает свою полноту лишь в контексте «основного слова» Я — Ты, которое, по Буберу, может быть сказано «только всем своим существом» (в отличие от «слова» Я — Оно).
Одна из типичных и роковых ошибок состоит в попытке универсализации феномена судьбы, в утверждениях типа «у каждого человека — своя судьба», откуда делается вывод, тоже ложный, «всякий человек имеет судьбу». Но судьба не всеобщее достояние и не бесплатное, ни с того ни с сего даваемое приложение к человеческой жизни. Ее надо заслужить и быть достойным ее. Для этого нужно войти в пространство свободы, освободиться от той угнетающей причинной необходимости, которая неизбежна в мире Оно и которая, в конечном счете, исключает встречу человека и с этим пространством свободы и, следовательно, с судьбой. Таинство связи судьбы и свободы объясняет многое и — что важнее — главное.
Встреча с судьбой — всегда прорыв в некое новое состояние, в спасение, которое обретается тем вернее и подлиннее, чем больше и страшнее была опасность. Уже указывалось, что в недрах религиозной, историософской и даже биологической мысли формировалось представление о некоей силе, которая безраздельно определяет судьбу человека, держит его в тисках, оставляя ему на выбор «рабство по убеждению» или «рабство бунта» перед лицом неограниченной причинности, проявляющей себя, в частности, в рамках последовательно-постепенного хода развивающихся событий. Бубер справедливо подчеркивает, что эта догма —
«капитуляция человека перед безудержно растущим миром Оно. Имя судьбы человек употребляет неверно: судьба не колокол, опрокинутый над миром людей; лишь тот встречает ее, кто исходит из свободы. А догма последовательного течения событий не оставляет места свободе, не оставляет места самому проявлению ее. Догма последовательности оставляет тебе в своей шахматной партии лишь такой выбор: соблюдать правила или нарушать их; но совершивший поворот опрокидывает фигуры. Догма всегда позволит тебе реализовать обусловленность в твоей жизни, а в душе оставаться «свободным»; но совершивший поворот считает такую свободу позорнейшим рабством. Единственное, что может стать для человека злым роком, — это вера в злой рок: она подавляет попытки поворота и обновления. Вера в злой рок есть самого начала ересь»(сопряженности судьбы и свободы в этих «узких» обстоятельствах соответствует неразрывность злого рока и своеволия). «Своеволие» пытается помочь предопределению осуществиться, «подтолкнуть» его и для этого у него есть знание целей и набор средств для осуществления ее. «Но у свободного нет разделения на цели и средства; у него лишь одна цель, одно решение: идти к своему предопределению. Он верит: он встречает» .
Само же предопределение — имя-метафора непредсказуемости будущего. И это в большей степени свойство будущего, чем ограниченность человеческих способностей в отношении познания будущего. Не будь будущее непредсказуемым, ни при чем оказалась бы и свобода воли: только эта непредсказуемость его придает смысл и цену свободному выбору.