Мы чувашами родились

И у Волги поселились,

И живем при ней давным-давно.

А ученые хлопочут:

Откуда мы происходим?

Мы чуваши – так чуваши,

Нам приятели – татары,

И язык у нас чувашский.

В грусти, в горе и в несчастье

Мы бежим скорее к торе:

В киремети заколем

Молодых телят, коров,

Чтобы тора дал здоровье,

Чтобы тора дал нам счастья.

Мы не знаем ни писать,

Не умеем и читать;

Мы к священнику бежим:

Что нам делать при несчастье?

Так живем и доселе

И видим все-таки свое счастье,

Да понюхиваем табак.

У нас есть домашний скот:

Кони, свиньи, куры, пчелы,

Овцы, гуси и быки,

Утки, яйца и молоко…

А домашний скот мы продаем,

Чтоб скопить побольше денег… [24].

Как указывает сам публикатор, автора стихотворения следует искать среди обрусевших волостных писарей.

В статье «О чувашском языке» В.И. Лебедев, хотя и пишет, что он раз шестьдесят проезжал через земли чувашей и не слыхал более двух-трех песен («гимнов»), однако свои этнографические наблюдения он делал только в с. Штанаши, возможно, с помощью своего отца – священника: все три упомянутые выше статьи написаны им на штанашском материале.

В статье «Чувашские предания» автор указывает, что «селение Станашево… как говорят русские старожилы, получило название свое от стана разбойничьего, находившегося на северо-восточной стороне селения… Напротив того, старики-чуваши рассказывают, что село Станашево получило название свое от имени одного из семи братьев, родоначальников присурских чувашей, – Штанаша» [25]. Пересказывая предание о кладе, В.И. Лебедев замечает: «Клад этот вынул чивашин (чувашин), которого зовут Митрейка Илюшкин, и который, вдобавок, в 1837 году сам мне рассказывал, на родном своем наречии, об открытии этого клада» [26]. Другое предание о происхождении присурских чувашей В.И. Лебедевым записано также в с. Штанашеве [27]. В той же статье указано, что недалеко от с. Штанаши расположена дер. Атай. «По имени этой деревни называлось прежде волостное правление, а нынче удельный приказ – Атаевский, и всегда помещались и помещаются они в селении Штанаш» [28]. Чувашские волости Курмышского уезда были переданы в удельное ведомство в 1835 г.

В статье «Симбирские чуваши» В.И. Лебедев повествует о жизни, хозяйстве и быте присурских чувашских крестьян – с. Штанаши и нескольких окрестных селений, причем старается давать чувашам непременно унизительные характеристики. Автор указывает, что он был в Штанашах зимой 1837 г. Отец его, священник, проводил помочь, пригласив чувашских крестьян. «Священник отрекомендовал меня гостям за своего сына, приехавшего недавно из Питера. Пошли толки, разговоры, удивления, допросы, предположения; и, наконец, решили, что я должен быть олбут (барин):

- Попынъ ывыль хале олбуть болны, вулъ Питиръ-данъ кильны («Сын священника теперь сделался барином: из Питера вишь приехал») [29].

В статье «Звериная ловля у симбирских чувашей» обстоятельно описан охотничий промысел присурских чувашей, опять-таки Штанашской округи. Автор, между прочим, делает здесь важное для нас замечание: «… в 1837 году, в последний год бытности моей в Симбирской губернии…» [30]. Следовательно, после 1837 г. В.И. Лебедев в Штанаши более не приезжал. В том году, по-видимому, пробыл в селе долго. Вероятно, здесь и записал он интересующее нас стихотворение. С.М. Михайлов здесь не служил. В 1837 г. ему было всего 16 лет. До службы в Козьмодемьянском земском суде он интереса к словесности и науке не проявлял.

Рассматриваемое стихотворение написано на верховом диалекте. Име-ются веские основания относить его язык к красночетайскому говору [31].

Поиски автора стихотворения должны привести к писарю Атаевского удельного приказа (до 1835 г. Атаевского волостного управления), служившему здесь по крайней мере до 1838 г.

В статье «Симбирские чуваши» В.И. Лебедев рассказывает о его встрече с волостным писарем (фактически уже с писарем удельного приказа). Вскоре после возвращения с чувашской пирушки (зимой 1837 г.), пишет В.И. Лебедев, «случилось мне заехать в волостное правление села Станашева, где наткнулся я на чувашскую сходку, человек в пятьдесят или более. На вопрос, что причиною этой сходки, один из них ответил:

• Тякамъ вурлаза кайны Токмакинъ сине малахай; Обаинъ пру вурлаза кайны («Не знаю, кто-то украл у Токмака новую шапку; а у Обы украли теленка»).

• Мень жинъ азыръ кильдыръ кондалла? («Зачем же вы собрались сюда?»).

• Тьякъ билясъ, каларе, кам вурланы она («Писарь сказал, что он узнает, кто украл их»).

Любопытно было видеть, какую хитрость употребит для этого писарь. Я и остался тут на несколько времени, тем более, что сам писарь приглашал меня посмотреть на свое искусство в разузнании воров» [32].

Из этой цитаты узнаем, что В.И. Лебедев хорошо был знаком с писарем. Общался с ним: еще ранее получил от него приглашение. Писаря чуваши называют тьякъ. Под этим словом чуваши подразумевали вообще всех чиновников. В данном случае чувашские крестьяне писаря называют дьяком, стремясь показать свое почтение к нему.

Из дальнейшего писания видно, что писарь прекрасно владел чувашской речью, долго говорил с крестьянами на родном языке. Чтобы определить вора, укравшего теленка, он положил поперек комнаты лутошку и начал уверять собравшихся, «что если вор не сознается, а между тем перешагнет через лутошку, ток весне не увидит ни дому, ни родных, ни ржи, ни овса в поле – иссохнет сам как лутошка! По окончании этой трогательной и убедительной речи» один из чувашей попросил писаря пойти в другую комнату и признался в воровстве, отдал деньги для передачи хозяину теленка. Затем все остальные перешагнули через лутошку. Среди второй группы чувашских крестьян «нужно было узнать, кто украл шапку… На этот раз писарь взял со стола несколько предварительно изготовленных палочек длиною каждая в вершок, а толщиною в перо; подошел к явившимся чувашам и начал им опять речь по-чувашски. Сущность этой речи, которая в оригинале была больше длинна, чем толкова, состояла в следующем: «Смотрите, вот палочки все ровны: я вам их раздам, только одну оставлю у себя, и киреметь сделает, что у вора палочка будет и длиннее, и толще, чем у всех других. Выходите же, я позову, кого нужно!» Крестьяне вышли, и писарь начал их призывать каждого поодиночке». Последним входит человек в оборванном кафтанишке, «бледный как полотно, дрожащий как осиновый лист», и винится в краже [33].

Этот писарь, несомненно, происходил из чувашей, хорошо знал обычаи и суеверия сородичей, в частности, их страх перед киреметем. Человек, так успешно использовавший обычное право народа в раскрытии краж, не прибегая к официальному суду, наказаниям, вероятно, был человеком, сочувственно относившемся к положению крестьян. В описанных выше действиях мы видим в писаре человека изобретательного и, по-видимому, поэтической натуры.

В самом содержании стихотворения отражены представления штанашцев о том, что они когда-то поселились на Волге. Согласно их преданию, в присурские леса прибыли их предки с Волги [34].

Чтобы определение автора стихотворения было убедительным, я в 1981 г. попросил литературоведов В.Г. Родионова и Г.Ф. Трофимова (Юмарта) определить личность писаря Атаевского волостного правления – удельного приказа, ведя поиски в фонде Алатырской удельной конторы ЦГА ЧР. С изученными ими делами при них же ознакомился и я. Им удалось установить, что документы с декабря 1836 г. по апрель 1838 г. в качестве писаря Атаевского удельного приказа (по-прежнему волостного писаря) подписывает Максим Федоров. В 1835 – 1836 гг. его предшественником был Дормидонт Обручев. С июня 1838 г. документы Атаевского приказа подписывает писарь Захар Шмырей, ранее работавший помощником писаря. В 1838 г. М. Федоров был переведен в Алатырский удельный приказ на должность писаря [35]. В.Г. Родионов представил мне следующее написанное его рукой заключение: «Изучение архивных документов позволило нам установить фамилию интересующего нас писаря. Из материалов известно, что с 1836 по 1838 год должность писаря Атаевской волости занимал некий Михаил или Максим Федоров. Итак, теперь нам известен автор первого оригинального чувашского поэта. В предстоящих исследованиях мы должны изучить биографию этой интересной для нас личности» [36].

Покамест другими данными о Максиме Федорове мы не располагаем. Прямых свидетельств о том, что он был автором стихотворения «Чьвашъ аберь болдымыръ», не имеется. Однако приведенные выше доводы позволяют допустить возможность его авторства: он мог быть там «обрусевшим писарем», который сочинил одно из первых оригинальных произведений «юной чувашской словесности». Возможно, дальнейшее изучение жизни и деятельности Максима Федорова позволит найти достоверные свидетельства в пользу его авторства стихотворения.