Джон Рёскин

Отношение искусства к пользе²¹

1870

Предметом нашего обсуждения сегодня яв­ляется вопрос о том, на чем основано изящное искусство и каким путем оно может содейство­вать удовлетворению практических потребнос­тей человеческого существования.

Здесь у искусства две функции: во-первых, оно дает форму знанию и красоту тому, что по­лезно, то есть делает зримыми те предметы, ко­торые без него не могла бы описать наша на­ука, не могла бы удержать наша память; во-вто­рых, оно придает прелесть и ценность предметам повседневного потребления: одежде, мебели, жилищу. В первом случае оно сообща­ет точность и очарование истине, во втором - точность и очарование практически полезному. В самом деле, создав что-нибудь полезное, мы по закону природы испытываем удовольствие и удовлетворены как собой, так и сделанной ве­щью. Мы невольно желаем украсить или усо­вершенствовать ее как-нибудь поизящнее, об­ращаясь к помощи искусства, выражающего наше удовольствие.

Сегодня я хотел бы остановиться на этой тес­ной и здравой связи между изящными искусст­вами и материальной пользой, но сначала дол­жен кратко пояснить вам первую функцию ис­кусства, то есть придание формы истине.

Многое из того, чему я до сих пор старал­ся научить вас, было оспоримо из-за того, что я придавал слишком большое значение искус­ству как средству изображения естественных явлений и слишком малое – как источнику удовольствия. И в последней из четырех всту­пительных лекций я хочу особо подчеркнуть и, насколько возможно, убедить вас в том, что вся сущность искусства зависит от того, истинно ли оно и полезно ли; и как бы ни было оно приятно, чудесно и выразительно само по себе, оно все-таки останется искусством низшего разряда, если не преследует одну из двух глав­ных целей: или выразить что-либо истинное, или украсить что-либо практически полезное. Оно никогда не может существовать одно, са­мо по себе; его существование оправдано только тогда, когда оно является орудием знания или украшением чего-нибудь полезного для жизни²².

Далее, прошу вас заметить, – я говорил об этом часто и раньше, но недостаточно ясно, - что всякое хорошее произведение искусства, какой бы из этих двух целей оно ни достигало, включает в себя два элемента: во-первых, про­явление человеческого умения, и, во-вторых, создание поистине прекрасного творения.

Умение и красота здесь всегда налицо. Но по­мимо них изобразительное искусство неизмен­но преследует ту или другую из двух целей, на которые я только что указывал – истину или практическую пользу; без этих целей бесплод­ны и умение и красота; только благодаря этим целям могут законно царить и та и другая. Все графические искусства начинаются с очертания тени того, кого мы любили, и заканчиваются тем, что придают ей подобие жизни; все архи­тектурные искусства начинаются с изображе­ния чаши или блюда и заканчиваются велико­лепным сводом. Вы видите, что в графических искусствах присутствуют Уменье, Красота и Сходство, в архитектурных – Уменье, Красота и Польза. В каж­дой группе необходимо добиться равновесия и соразмерности трех элементов; все главные ошибки искусства заключаются в недооценке или в преувеличении одного из них.

Например, почти вся система и все надеж­ды современности основываются на идее, что [природную] способность можно заменить меха­никой, живопись – фотографией, скульптуру – отливкой в формах. Это – основа веры или безверия нашего столетия. Вы думаете, что тол­чением можно добыть все: и музыку, и литера­туру, и живопись.²³ К сожалению, это не так. Од­ной молотьбой ничего не добудешь, кроме пы­ли. Даже для того, чтобы намолоть ячменную муку, необходим ячмень; а он получается про­израстанием, а не молотьбой. Главное же – мы совершенно потеряли способность наслаждать­ся самим умением работать, тем его величием, которое я старался объяснить вам в прошлый раз. Мы потеряли способность к полноценному ощущению этого наслаждения, потому что са­ми прилагаем недостаточно труда к тому, чтобы добиться правильности в работе, и не имеем представления о том, какой ценой приобретается эта правильность; поэтому восторг и уваже­ние, которые мы обязаны чувствовать при виде работы сильного человека, нас покинули. Впрочем, мы отчасти еще храним их при созер­цании пчелиных сот или птичьих гнезд; мы по­нимаем, что они, благодаря божественному дарованию, - не то, что [просто] комок воска или пучок палочек. Но [живописная] картина более чудесна, чем соты или гнездо, а разве не­смотря на это мы не знаем людей, и людей ум­ных, которые думают, что в шесть уроков мож­но изучить искусство ее создания?

Итак, у вас должно быть уменье, должно быть понимание красоты, которая есть высший нравственный элемент, и, наконец, истины или полезности, которая является не нравствен­ным, но жизненным элементом. Это стремле­ние к истине или пользе есть одна из трех це­лей, которые всегда руководят великими шко­лами и умами всех без исключения великих мастеров. Они могут допустить неумелость, уродство, но никогда – бесполезность или не­соответствие истине.

По мере того как в их работе возрастают уменье и красота, еще более растет их стремле­ние к истине. Невозможно найти все три эле­мента в более стройном равновесии и гармо­нии, чем в нашем соотечественнике Рейнолдсе. Он радуется, демонстрируя свое умение, и те из вас, кому удастся постигнуть, чем же в действи­тельности является произведение художника, со временем будут так же радоваться, даже сме­яться – это высший смех, происходящий от чистого блаженства, – при созерцании великого процесса: внутренняя мощь и пламень взма­хом руки отпечатываются на холсте так же лег­ко, как сила ветра на поверхности моря. Он, Рейнолдс, наслаждается отвлеченной красотой, симметрией и гармоничностью рисунка. Вы никогда не найдете у него краски, которая не была бы прекрасна, ни одной лишней тени, ни одной некрасивой линии. Но свой талант, свою изобретательность он подчиняет – и тем удач­нее, что они полны благородства, – верной це­ли: он желает дать такое яркое изображение ис­тинного англичанина и истинной англичанки, чтобы они вечно могли служить предметом со­зерцания. […]

Возьмите, например, ботанику. Наши ученые сейчас заняты главным образом класси­фикацией видов; между тем в будущем при усо­вершенствовании методов эти разделения ока­жутся недостаточными. Далее, ботаники приду­мывают названия, из которых при дальнейших успехах науки при увеличившихся требованиях в одних опять-таки не будет надобности, другие же придется отвергнуть. Предметом ботаники также является исследование различных эле­ментов при помощи микроскопа; и это иссле­дование, торжественно открыв, что ткань со­стоит из сосудов, а сосуды из ткани, до сих пор убедительно не объяснило ни происхождения, ни энергии, ни течения сока; это исследование столько же сделало для естественной истории растений, сколько анатомия или химия – для естественной истории человека. Наши худож­ники так убеждены в справедливости дарвинов­ской теории, что не всегда считают нужным воспроизводить различие между листьями вяза и дуба; почти каждая страница книг, служащих обычно подарками на Рождество, украшена тщательно прорисованными гирляндами роз, трилистника, чертополоха и незабудок, но даже для этих редких цветов рисовальщик не счита­ет обязательным передавать правильность [формы] лепестков, а публика этого не требует…