Глава 4. Соседи

321

Другой источник фиксировал несколько отличное положение. Грузины и мугалы как население присвоенной «лезгинами» территории остались на своих прежних землях (разделенных на участки кешкели) в качестве наследственных арендаторов. Они были обложены значительными, «но точно определенными податями и повинностями. Если принять во внимание, что побежденные пользовались более чем достаточным количеством земель, что они уплачивали собственникам кешкелей ни в каком случае не более одной третьей части, а иногда только десятую часть своего урожая, что владелец кешкеля не имел права держать их в крепостной зависимости и они не обязывались ему никакими личными повинностями, а тем более службою, что, наконец, наказаниям подвергались только по суду и притом на основании обычаев (адатов), довольно близких к их собственному праву, то будет понятно, почему к началу русского владычества в Закавказье они почти слились с лезгинами, хотя сохранили свой язык, нравы и обычаи. К сожалению, значительная часть этих грузин… успела к тому уже времени перейти в ислам» [Утверждение русского владычества, 1901, с. 67].

Эта оценка принадлежат автору, чуть ранее отметившему пренебрежение «лезгин»-воинов к труду земледельца. В свете известного, в последнем можно усомниться. Но очевидно, что «лезгины» в новых условиях сохранили традиционные представления о побежденных, о нормах регулирования отношений с ними. Как и в горах Дагестана, «пленники» постепенно включались в социальную систему вновь сформированных обществ и, как в Дагестане, победители накладывали строго регламентированные повинности на подчинившихся жителей. Косвенная связь с пахтой усматривается и здесь — более сильный пользуется долгосрочной рентой. Данное положение мало отличается от типичных форм вассально-сюзеренных отношений эпохи раннего феодализма. Тем не менее местная особенность все же имеется. Она заключается в учете правил — здесь представленных, хотя и в сглаженном виде, которые регулировали взаимоотношения соседей в традиционных горских обществах.

4.2.2. Ближние соседи. Правила общения (окончание)

Все, что говорилось выше о ближних соседях, касалось отношений между дагестанцами и грузинами. Но очевидно, что такими же соседями являлись между собой и дагестанцы разных селений и обществ, и порядок связей между ними не может быть проигнорирован.

Взаимоотношения последних были далеки от идиллических. Заключение договоров и союзов между обществами являлось лишь одной стороной дела, к тому же с очевидностью говорившей о сложностях регулирования интересов. Договариваться приходилось, когда цели сторон различались или совпадали частично. Местные хроники, а Дагестан, с его восходящей к Средневековью традицией письменной фиксации происходящего, богат ими, тоже, как правило, обращали внимание на то, в чем расходились интересы тех или иных обществ и каким образом противоречия снимались. Именно из таких фактов выстраиваются сюжеты местных историй, запечатленные в памяти народа, тогда как мирная жизнь растворяется в бессобытийности.

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

322	Ю. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

Предмет спора или вражды обычно составляли земля и скот, а также политическое влияние в окру ге. Примеров этому великое множество. В качестве образцов приведу рассказы, ныне бытующие в дидойских (цезских) селениях. Они незатейливы, но в этом их прелесть и содержательность, позволяющие до некоторой степени взглянуть на жизнь местных обществ глазами если не самих участников событий, то их прямых наследников.

Однажды сагадинцы напали на Нахуратль (Сагада и Нахуратль — два соседних селения). Все жители Сагады пошли в сторону неприятельского селения и остановились на горе над ним. В Нахуратле в это время была только одна женщина по имени Халу ма со своими четырьмя взрослыми сыновьями. Сагадинцы скатывали на Нахуратль большие камни. Но один из их богатырей (богъадуров) сказал: «Зачем нам драться с нахуратльцами?» Однако женщины обвинили его в трусости. И он, с целью доказать, что он не трус, перешел речку и, расположившись напротив Нахуратля, несколько раз выстрелил в одного из сыновей Халумы, пасшего скот, и попал ему в ногу. Халума в это время была у родника. Сагадинец крикнул ей, чтобы она забрала тело своего сына. В ответ женщина показала на свой пах и крикнула, что таких сыновей она сможет родить еще много. Старший из сыновей Халумы в это время поднялся к роднику и убил сагадинца. Сагадинцы же забрали весь скот нахуратльцев, а также тело своего богъадура. Позднее нахуратльцы поднялись на пастбища сагадинцев, схватили и связали их чабанов, а скот перегнали к своей башне, где его весь зарезали и устроили садаку (разделили между собой). После этого в Нахуратль пришли все сагадинцы с представителями других селений, чтобы восстановить мир между ними, и мир был восстановлен (записано в селении Нахуратль) [ПМА, № 1384, л. 78 об.—77].

В дидойских селениях помнят и те давние времена, когда в них раз в год приходили отряды бежтинцев и анцухцев (сейчас последних обычно называют тляратинцами по названию современного административного района) для сбора дани — с каждого хозяйства по две овцы. Рассказывают, что среди бежтинцев был силач, способный, схватив зубами овцу за шерсть, продержать ее в воздухе 15 минут. После этого он бросал животное, и если овца не вставала на ноги, то ее, как слабую скотину, не брали. Бытует несколько версий рассказа об избавлении от подобной дани. Победу в сражениях дидойцам принесли не только храбрость воинов, но якобы и дельный совет мудреца Олу (о котором говорилось в первом параграфе предыдущей главы) либо военная хитрость, выразившаяся в том, что члены одного из отрядов, раздевшись догола, намазали свои тела маслом, а сверху сажей и в таком устрашающем виде напали на бежтинцев. Заключительной акцией явился поход объединенных сил дидойцев в Бежту, которую они разграбили, а жителей жестоко покарали — женщинам отрезали грудь, мужчин убивали, а иных уводили в плен. Пленных поместили в башню, что располагалась возле селения Шаитли. Позднее пленным бежтинцам удалось бежать, и они удирали не оглядываясь до местечка Жамбаз. По другой версии, после десятилетнего рабства, когда пленников использовали вместе с быками при пахоте и молотьбе, им предложили вернуться к себе либо остаться. Бывшие лаги (рабы) выбрали последнее, но просили выделить им земли для отдельного селения. Дидойцами было высказано несколько суждений относительно размещения анцухцев и бежтинцев — на самой границе с Грузией, чтобы они первыми принимали на себя удары тушин, на границе с Цумадой (соседний район

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

Глава 4. Соседи

323

Дагестана) с целью защиты дидойцев от нападений жителей этого района Дагестана, на снеговых горах. Мудрец же Олу предложил поселить их там, откуда приходят тляратинцы, что и было сделано. Так появился аул Генух, у жителей которого особый язык, хотя и родственный дидойскому и бежтинскому [ПМА, № 1213, л. 17, 17 об., 49—49 об.; № 1723, л. 12—12 об.].

Рассказы дидойцев на эту тему деталями и общей интонацией отличаются от сведений, которые в 1832 г. сообщил И. И. Норденстамм. Согласно его информации, по-видимому, почерпнутой в Анцухе и Бежте, некогда эти два общества составляли союз, славившийся могуществом и богатством во всем Дагестане. В то время дидойцы были им «подвластны вроде крестьян и платили ежегодно дань». Позднее союз распался, что ослабило каждое из обществ, и это почувствовали дидойцы, которые, не смея «явно отказаться от платежа» дани, ждали лишь подходящего момента. И он настал. Лет за 80 или 100 до даты письменной фиксации этих сведений в горах разразилась страшная болезнь, вероятно холера, в результате которой в Анцухе и Бежте «народонаселение уменьшилось до того, что некому было работать». Видя слабость своих «господ», дидойцы, под предлогом опасения заразы, отказались от уплаты дани. Прошел год, за ним другой, после чего анцухцы попытались было силой вернуть все на свои места, но тщетно, и «вынуждены были оставить их (дидойцев. — Ю. К.) в свободе» [Норденстамм, 1958, с. 323].

Таковы отдельные, но характерные примеры отношений дагестанских обществ между собой, в которых акцент делается на соперничестве и вражде. В чем они схожи и чем отличаются от отношений и вражды с грузинами?

Есть общие черты — стремление к подчинению соседей и к тому, чтобы заполучить их богатство. Подчинение анцухцами и бежтинцами дидойцев напоминает отношения первых с жителями кахетинских деревень при том важном различии, что у грузинских крестьян имелся хотя и не самый сильный, но все же покровитель — царь Ираклий, которому эти «господа» сами обязывались оказывать услуги. Многие «вольные» общества Дагестана оказывали схожие услуги и платили дань соседним владетельным хозяевам горных и равнинных территорий — главам ханств, уцмийств и т. д. В документе, характеризующем власть и права аварских ханов в средневековый период, говорилось: «Весь Дагестан от большого до малого, от великого до низкого, со всеми жителями горных и плоскостных мест без малейших противоречий повиновался хану». И далее следовала «Опись ежегодным доходам... с подданных им за пастьбу на горах стад, пригоняемых туда разными обществами» [Материалы, 1980, с. 200, 202]. От подобных обязанностей стремились избавиться и боролись за независимость различными средствами, но добивались ее не всегда. Однако в любом случае это были по своему «домашние» дела и проблемы, касавшиеся собственно Дагестана (что лишний раз оттеняет восприятие местными жителями Страны гор как социальной и исторической общности). Здесь наиболее важными были споры за землю, которые разрешались различными способами, в том числе путем подчинения одного селения или общества другим. Дань овцами и иным движимым имуществом по большому счету являлась второстепенной по значимости. И в этом плане отношения между ближними соседями внутри Дагестана и таковыми по другую сторону Главного хребта гор принципиально различались.

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

324	Ю. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

В спорах и вражде между дагестанскими обществами стороны часто обращались к посредничеству третьего субъекта. Здесь с очевидностью давал о себе знать принцип троичности, который обеспечивал стабильное функционирование местных общин (джамаатов). В документе по истории цахуров, составленном, как предполагают, в 1700 г., рассказывается о вражде местных обществ с рутульским селением Хнов, приведшей ко многим жертвам, и о посреднической миссии некого Али-бека.

Али-бек, кроме скота, от хиновцев потребовал возвращения пленных... Алибек устанавливает крепкий мир между Тургаем и хиновцами. И овец хиновцев отправляет на свои летние пастбища... Обе стороны без возражений остаются довольными этим договором. И более друг на друга не совершали нападения.

[Ибрагимов Г., 1980, с. 177—178]

В случае с «инородцами» («иноверцами») посредничество третьей стороны, как правило, не было предусмотрено. Во многом по этой причине мы не располагаем достоверными свидетельствами о попытках подчинения дидойцами тушин и наоборот (хотя в дидойских селениях рассказывают о якобы некогда имевшем место подчинении им некоторых грузинских территорий) 45. Произойди это, и на помощь дидойцам пришли бы многие из их дагестанских соседей, а к тушинам — пшавы и хевсуры. Непредусмотренность посредника-судьи (но не военного союзника) в спорных делах между «своими» и «чужими», очевидно, была сознательной. И одна из причин этого заключалась в том, что данный порядок отношений открывал возможности для молодчества-джигитства — крайне важной сферы общественной жизни.

Анцухцы и бежтинцы некогда подчинили себе дидойцев и брали с них дань. Но порядок ее взимания был далек от системы набегов. Равно и другие общества Дагестана подчиняли себе «своих» соседей аналогичным порядком. Исключения были редки. В набег, где проявлялось удальство, главным образом ходили к соседям из категории «чужих», «инородцев», «иноверцев». «Своих», как правило, не брали и в плен, и мотивация этого явно выходила за рамки принадлежности к одной вере (случай с плененными бежтинцами из приведенного рассказа не вполне типичен). В ожесточении междоусобиц были возможны зверства, тем не менее кисти рук у поверженных «своих» не отрезали.

Вообще подобный знак удальства интересен в этнографическом аспекте, поэтому уделю ему внимание.

* * *

Изображения руки (кисти, ладони) имеют широкое распространение по всему свету. На Кавказе, в том числе в Дагестане, они встречаются в петроглифах, на строительных камнях [Атаев, Марковин, 1965; Тменов, 1996, с. 247—

45 Чужая территория, очевидно, была малопривлекательной и по той причине, что она во всем изначально являлась «чужой» — ее населяли чужие духи (каждый горный район Грузии имел своих божественных покровителей), обитавшие в земле, воде и т. д. В этом плане представления населения горного Кавказа были близки таковым ряда «примитивных» обществ иных континентов (см.: [Шнирельман, 1994, с. 149]).

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

Глава 4. Соседи

325

248], а также в памятниках культовой бронзовой пластики, где раскрытые гипертрофированных размеров ладони рук фигурок в позе адорации являются зримыми акцентами (см.: [Марковин, 1986; Карпов, 1998]. Данные изображения связывают с культово-магическими представлениями, которые в социально стратифицированных обществах превратились в эмблемы силы и власти (на грузинских материалах данное явление изучено вполне обстоятельно) (см.: [Бардавелидзе, 1939, с. 51—53; Меликсет-Бек, 1957]). С учетом этого можно интерпретировать и упоминавшуюся практику горцев.

Юноша-тушин, который сватался к девушке, обязан был принести ей три или семь (сакральные числа) кистей рук поверженных им врагов, иначе его предложение не было бы принято (тушинка не выходила замуж и за человека, раненного сзади) [Бенкендорф, 2000, с. 339; Дюма, 1988, с. 159]. Такая добыча и такой подарок подразумевали обладание молодым человеком надлежащей для брака силой — мужеством-самцовостью. Отрезанные руки врагов свидетельствовали о взрослости молодого человека/жениха, его победах в единоборствах с соперниками на право называться мужчиной в широком смысле этого слова. «Отмечать» совершеннолетие схожим образом было принято и у дидойцев [Раджабов, 2003, с. 113] 46 . Перейдя в категорию взрослых, горец теми же средствами упрочивал свое общественное положение — кисти рук поверженных «чужаков» он развешивал на стенах собственного дома, а также на стенах мечети или святилища. Такие знаки личной храбрости повышали «степень уважения и отличия в народе» 47 . Одновременно они являлись своеобразным магическим средством, оберегом жилища. Их символическая равнозначность изображениям руки строителя и хозяина дома, наносившимся на стены или опорный столб последнего, вполне вероятна.

Нечто подобное подразумевало и размещение кистей рук врагов на стенах молитвенного здания. Статус последнего подразумевал концентрацию в себе жизненных сил общинного сообщества и выражал идеологию этого сообщества (вспомним, что священнослужители часто являлись инициаторами военных акций к соседям). Поэтому если оружие мужчин селения, готовое к использованию, хранилось внутри мечети или святилища, то результаты его применения и зримые выражения силы, мужественности и, соответственно,

46 В аварском языке лексема бихьи н имеет значение ‛самец’ и переносное ‛мо лодец’, бихьинчи — ‛мужчина’, бихьинчильи — ‛мужество’, ‛мужественность’ [Аварско-русский словарь, 1967, c. 92].

47 Как писал человек, по его словам, неоднократно наблюдавший соответствующие сцены, «весь аул сбегался смотреть, хвалить, завидовать счастливцу, самодовольно взиравшему на собравшуюся толпу, которая обступила его каменную саклю и рассматривает только что привешенную на колышке, еще свежую посиневшую кисть человеческой руки…» [Зиссерман, 1872, с. 411]. Согласно недавним воспоминаниям пожилой дидойки, «раньше всегда воевали. Шли в Грузию, Тушетию. Этого Анна там убили... его двоюродный брат пошел в Грузию (с целью отомстить. — Ю. К.). Там убили четверых грузин. Когда его (Анна) садака раздали (в данном случае своеобразная поминальная трапеза. — Ю. К.), вернулись обратно. (Брат сказал): „Теперь от милостыни хорошей заправились“. Рядом лежало четыре руки (кисти грузин). Один, когда я была маленькой, пришел сверху, держал руку на оружии. Он принес руку привязанной к ружью. Вышли на поле, где заиграли зурна и барабан. С ним танцевало 5—6 женщин. Кто убил тушина, тот имел большой почет. Всем селом организовывали веселье в таких случаях»

[Раджабов, 2003, с. 113].

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

326		Ю. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор
		власти как таковой его обладателей
		демонстрировались по возможности
		широко и открыто. Александр
		Дюма свидетельствовал, что видел
		картину	некоего		художника,
		находившегося		при	русских
		войсках и запечатлевшего на ней
		один из дидойских аулов, на стенах
		мечети которой было «до двухсот
		пригвожденных рук» [Дюма, 1988,
		с. 158]. В небольшом дидойском
		ауле Сагада вспоминают, что на
		стенах здешней мечети в свое время
		красовалось два ряда кистей рук
		поверженных		врагов	[ПМА,
		№ 1384, л. 57 об.]. Зато и грузины,
		штурмовавшие дидойские селения в
		составе русских войск, при виде
	Два тушина (по: [Ховен, 1860])	таким образом		украшенных стен
		мечетей, действовали «особенно
		беспощадно		и	энергично»

[Ржевуский, 1883, с. 411].

Повторю, что кисти рук здесь отрезались у чужаков, подобно тому как и охотники за головами Юго-Восточной Азии добывали свои трофеи у иноплеменников, которые не воспринимались «настоящими людьми» или людьми вовсе. Однако жизненная сила «чужаков», сосредоточенная в этом элементе человеческого тела и перенесенная в «свое» сообщество, обеспечивала последнему благоденствие — здоровье его членов, плодовитость женщин и плодородие полей [Шнирельман, 1994, с. 113—149]. Очевидно, на Кавказе описываемое явление подразумевало нечто весьма этому близкое.

Пенять на дикость нравов именно дагестанцев не приходится. То же и из тех же соображений практиковали грузины-горцы, которые помимо рук «после всякого дела рубили головы убитым и даже раненым лезгинам и приносили их начальнику», так что сторонние люди лишь сокрушались, заявляя: «Тушины хотя и христиане, но не имеют ни малейшего понятия о христианских добродетелях» [Ховен, 1860, № 102, с. 25—26].

Те же сторонние — русские говорили о «зверской радости при обретении горцем подобных трофеев, которые были для него важнее материальной добычи» [Зиссерман, 1872, с. 410—411]. Но такая оценка грешила лукавством. Ее автор не мог не знать об утверждении аналогичной практики и в русской армии, долгие годы воевавшей с горцами и перенявшей немалое число их «законов». «Драка за трупы и отрезывание голов, — свидетельствовал другой участник событий, — вошли в нравы и обычаи кавказских войск». Однако он различал бытование данного обычая у горцев, рожденного их традиционными представлениями, практику рядовых русской армии и политику командования последней. Генералы за каждую принесенную голову черкеса или лезгина платили солдатам по червонцу. «Поэтому за каждого убитого горца была

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

Глава 4. Соседи

327

упорная драка, которая иногда многих стоила жизней с той и другой стороны. Для горцев была другая причина упорства» [Филипсон, 2000, с. 83] 48.

Отправляясь на какое-нибудь военное предприятие, горцы заключали со своими ближними друзьями военные союзы, причем давали присягу не выдавать своего товарища живого или мертвого; если нельзя унести из сражения тела, его товарищ должен, по крайней мере, отрубить ему голову и принести ее семейству убитого; в противном случае он обязан во всю жизнь на свой счет содержать вдову и детей своего убитого товарища. Сверх того, такое действие считалось позорным.

[Филипсон, 2000, с. 105—106]

Исполнение подобного долга чести, перенятого от горцев и русскими 49, не ограничивалось, впрочем, представлениями о чести. Здесь можно апеллировать к весьма архаичным суждениям о том, что погребение умершего предполагало полную «комплектность» тела, ибо в противном случае погибший якобы не находил успокоения на том свете [Байбурин, 1993, с. 108]. Обязанность доставлять хотя бы голову погибшего товарища его семье резонно рассматривать в контексте традиционного мировоззрения, в котором физический объект отождествляется с его головным убором [Карпов, 2001а, с. 16, 103], и это косвенно, но определенно указывает на то, что силу физического лица заключала в себе голова (хотя, по-видимому, не только она) 50. Возвращенная в родной дом голова свидетельствовала о сохранении у него хотя и умозрительного, но защитника (души, «силы» оного — ?) и добытчика, обеспечивающего

существование семейства; в противном же случае последние обязанности возлагались на не исполнившего свой долг товарища. С подобными представлениями напрямую стыкуется и бытовавшее среди горцев установление прикреплять руки поверженных врагов к дому не вернувшегося из похода товарища. К тому же не исключено, что отрезанные кисти рук врагов расценивались как талисманы, с помощью которых можно было воровать у «чужаков», не боясь быть пойманным [Байбурин, 1993, с. 108]. В любом случае, «умыкание» составляющих физических тел отдельных врагов подрывало жизненные (и боевые) силы противника как такового — «чужака».

48Схожие обыкновения были заведены и в турецкой армии: «Турки отсеченные головы отсылают в Константинополь, а кисти рук, обмакнув в крови, отпечатывают на своих знаменах» [Пушкин, 1986, с. 395].

49Современник событий вспоминал: «Между кавказскими солдатами и казаками существовал еще обычай, заимствованный из горских нравов: считать большим позором оставлять в руках горцев тела убитых товарищей (я не говорю о начальниках и офицерах). Благодаря этому обычаю, в делах наших, в лесах чеченских и в горах Дагестана мы теряли всегда значительное число лишних людей» [Дондуков-Корсаков, 2000, с. 423—424].

50Представления о голове как «хранилище» мужского семени свойственны представителям архаических обществ [Шнирельман, 1994, с. 134].

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

Трофеи тушина (по: [Ховен, 1860])

328	Ю. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

Следует заметить, что обычай отрезания правой руки у врага (кровника) зафиксирован нартским эпосом осетин. Его соотносят с аналогичной практикой скифов (у последних к тому же имелось обыкновение изготавливать из кожи отрубленных рук врагов чехлы для колчанов) [Дюмезиль, 1976, с. 44— 45]. В эпосе дается косвенная интерпретация данного обычая, высвечиваемая через реплики персонажей о необходимости погребения всех составляющих тела пусть ненавистного, но достойного врага: «„…Как обычай велит, отнеси руку тому, кому она принадлежит“. В то время убитого не хоронили без какой-либо конечности» [Нарты, 1989, кн. 2, с. 285; 1991, кн. 3, с. 79, 81].

К схожим представлениям восходит и другая практика горцев. Из воспоминаний участника Лезгинской военной экспедиции.

—А помните, заговорил N***, когда, разрушив Хупро, мы воротились на Хупристави, в каком виде нашли нашу бывшую позицию: могилы разрыты, трупы вынуты, иссечены шашками и вдобавок во рту каждого… N. не договорил

ис омерзением плюнул.

—Для чего они вырезывают желчь? Обратился прапорщик с вопросом к капитану.

—Уверяют, будто она помогает излечивать раны. Вот и тушины тоже придерживаются этого убеждения.

…На старой позиции Бористави, по обыкновению, могилы были разрыты; посиневшие трупы вынуты, иссечены шашками и желчь вырезана…

[Плетнев, 1864, № 37, 55]

Возможно, желчь, добытая из тела человека, действительно использовалась как лекарственное средство. Но вероятно и другое, а именно, что ее удаление у врага, как и лишение тела «чужака» руки и головы, уменьшало его силу. В местных языках определение рассерженного человека передается словосочетанием «желчь поднявшись бывающий» [Бочкарев, 1939, с. 39]. Соответственно, удаление желчи из тела отдельного врага делало врагов как таковых менее агрес-

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

Глава 4. Соседи

329

Памятники погибшим на чужбине односельчанам в дидойском селении Цебори. Фото автора. 2005 г.

сивными и менее дееспособными в бою. В этом же ряду располагается поверье горцев, согласно которому если удавалось вырезать врагу сердце и бросить его в воду, то можно было не сомневаться в победе [Ахлаков, 1968, с. 73].

Выкапывание и осквернение трупов врагов явно подразумевало недопущение их нахождения в оберегаемой, «своей» (благодатной) земле, ибо они оскверняли ее своим присутствием. Обратной стороной того же взгляда являлось устройство памятников погибшим на чужбине одноаульцам, чьи тела оставались неведомо где. В селениях дидойцев такие памятники, именуемые назаризах (очевидно, от мазар — паломничество, и через это — место поклонения), располагаются у дороги при входе в аул. Все входящие и выходящие из него отдают долг памяти погибшим, кладя к плитам с надписями камешки. Устройство таких памятников на свой манер выражает идею собирания всех ушедших из жизни членов общинного сообщества (подобно представлениям о необходимости собирания всех частей тела умершего человека) в целях поддержания его силы и жизнеспособности.

К традиционным мировоззренческим установкам восходит и устраивавшееся тушинами ежегодно на Крещение (натлоба) игрище, где разыгрывалась встреча Шете Гулухаидзе с Шамилем [Шавхелишвили, 1983, с. 254]. В этом случае имело место широко использовавшееся горцами разных областей Кавказа включение исторического факта в календарную обрядность годового цикла и конкретно — в обряды, связанные с почитанием божества растительности. Такие обряды своими корнями уходили в глухую древность,

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

330	Ю. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор
		но сохраняли устойчивый сюжет о
		победе над врагами и казни их
		предводителя, образ кото-
		рого		в	разных		средах
		актуализировался в				согласии		с
		конкретикой местных историй. Во
		многих районах Грузии и Армении,
		а также в дагестанском селении
		Кубачи подобные обрядовые действа
		инсценировали			победу		местных
		воинств над иранским шахом, у
		жителей		Кумуха —		победу		над
		римлянами, у			чеченцев —			над
		войском Тамерлана и т. д. [Карпов,
		1996, с. 195—217]. В поздней
		истории тушин наиболее яркими ока-
		зались фигура Шамиля и борьба с
		дагестанцами — своими ближними
		соседями.
			Мировоззренческие установки в
		отношениях с соседями демонстри-
		ровали себя и в тех клише, через ко-
		торые горцы, вопреки реальной
		обстановке, готовы были видеть
Памятник в гидатлинском		себя и своих недругов. Их наглядно
(аварском) селении Тидиб		представляет			шаблонная фраза,
Фото автора и Е. Л. Капустиной. 2004 г.		приписываемая тем или иным лицам,
		в	конкретных				ситуациях

оценивавшим вероятность захвата русскими войсками укрепленных селений. Ответ жителей дидойского аула Кидеро на ультиматум генерала Шварца, осадившего его в 1845 г., звучал так: «Скорее живой человек взойдет на небо, чем русские (войдут. — Ю. К.) в Дидо» [Ржевуский, 1883, с. 407]. Шамилю приписывают следующие слова, якобы произнесенные им, когда русские войска в 1857 г. подошли к укрепленным высотам Анцуха: «Скорее ишак взойдет на дерево, чем русские в Анцух» [Ховен, 1860, т. 5, № 101, с. 5]. Наконец, эта же фраза прозвучала в 1877 г., когда русские войска подходили к Асаху («Если русские доберутся до Асаха, то и ишак залезет на дерево»), а один из местных жителей многозначительно добавил: «Появление русских сомнительно, тогда как приход зимы неизбежен» [ПМА, № 1723, л. 38— 38 об.]. Данное клише было рождено восприятием горцами самих себя обитателями верхней (высшей) пространственной зоны со всеми вытекающими из этого следствиями и качествами. Напомню, что топоним Асах означает ‛близко к небу’, а самоназвание дидойцев — цезы переводится как ‛орлы’, и, очевидно, не в последнюю очередь ощущением собственной близости к небу и небожителям питалась самоуверенность асахцев, как и большинства прочих горцев. На соседей они традиционно смотрели с высоты «орлиных гнезд» и взором орлов.

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

Глава 4. Соседи

331

* * *

Уверенность горцев в себе не означала, впрочем, экономической самодостаточности их обществ. Если дагестанцы, жившие по соседству с Грузией, на определенных условиях арендовали земли на равнине у грузин под зимние пастбища, то и тем горцам, которые являлись соседями владетелей «своих» — дагестанских предгорий и равнин, приходилось делать то же самое. Предгорья и равнина Дагестана в основной массе были территорией расселения кумыков, а землями распоряжались правители местных феодальных владений. Аварские общества Койсубу и Гумбет и даргинское Акуша платили кумыкским князьям достаточно высокую плату за право выпасать скот зимой на их территории. У тех же лиц арендовались и пастбищные горы (арендная плата в этом случае составляла не менее 50 баранов и 12 кусков сыра, весом в 12 фунтов каждый) [Хашаев, 1961, с. 201].

Однако аренда пастбищ не решала в полном объеме экономической проблемы горцев. Одновременно с переселением горцев в Кахетию и процессом образования Джаро-Белоканских обществ происходило и «сползание» горцев в северном направлении. Только если в первом случае подобное взаимодействие с ближними соседями — «чужаками» воспринималось как агрессия, то в дагестанском — «своем» варианте оно в основном было лишено подобного оттенка. В зоне предгорий (соединяющей горы и равнину) появлялись огромные стыковые селения [Османов М., 1996, с. 113—114]. В этой же зоне наблюдалась частичная смена населения — горцы постепенно вытесняли «равнинников». Наглядным примером этому служит история аварского селения Чиркей — центра Салатавского общества, которое упоминалось в другом месте в связи с целенаправленной организацией в нем социального пространства. В настоящем случае обращу внимание на отношения новопоселенцев с ранее проживавшими там кумыками. Материалы для этого предоставляет местная хроника.

Согласно преданию, основателями Чиркея были два брата — Хидри и Муса, вместе с семьями покинувшие в начале XVI в. (эта дата практически совпадает со временем описанного выше процесса миграции горцев в Кахетию, что вполне может указывать на общие причины обоих фактов) общество Гидатль, что в Центральной Аварии. Проведя некоторое время в поисках удобной для жизни земли, они облюбовали местность Чиркей-тала (Чиркей — кумыкское слово, название мелкой кусающейся мушки) у реки Ахсу (кумык. Белая вода) и выпросили у ее владелицы Зазай-бике право на поселение. Началась работа по устройству быта, которая вызвала опасения у окрестных жителей, и, как оказалось позднее, небеспочвенные. К первым чиркейцам стали подселяться мигранты из внутренних районов Дагестана. Далее, согласно пересказу информации, некогда якобы записанной со слов Зазай-бике, события развивались таким образом:

По мере роста Чиркея увеличивалась и опасность для тех аулов, которые были расположены на Салатав (название горного хребта. — Ю. К.). Они стали мало-помалу переселяться в другие места, переходить в плоскостные кумыкские земли: одни ушли в Эндирей, другие в Яхсай, третьи в Костек (крупные кумыкские селения, центры соответствующих феодальных владений. — Ю. К.). Таким образом, вскоре из салатавских поселений лишь один Бек-юрт (т. е. ‛Крепкий аул’) остался обитаемым…

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН

332	Ю. Ю. Карпов. Взгляд на горцев. Взгляд с гор

Чиркейцы предлагали бек-юртовцам переселиться к ним или продать свои земли Чиркею, обещая дать за это все, что те попросят. Чиркейцы обращались к ним с такими просьбами много раз, но бек-юртовцы не соглашались ни на что… Тогда чиркейцы задумали победить соседей хитростью. Они приблизились к Бек-юрту одни в медвежьих, другие в волчьих шкурах. Те, которые были одеты в медвежьи шкуры, катались на посевах бек-юртовцев, и все посевы были погублены. Одетые же в волчьи шкуры бросились на стадо бек-юртовцев. Тогда бек-юртовцы подняли тревогу, и все боеспособные жители вышли из Бек-юрта, покинув, таким образом, аул без защиты. В этот момент находившийся вблизи от аула в засаде отряд чиркейцев внезапно захватил беззащитный Бек-юрт.

Старики, дети и жены бек-юртовцев стали пленниками чиркейцев.

После этого старые люди с обеих сторон повели переговоры, решив кончить дело миром. Было решено, что бек-юртовцы должны уйти из своего аула куда им угодно, а земли их переходят чиркейцам.

Главная заслуга в захвате Бек-юрта принадлежала Кудияв Бори и его сыновьям. Бек-юртовцы говорили о них: «Что за „борави“ (волки) — они и людей поедят». С этого времени указанный род носит название Борави (волки). Салатавские горы очистились от их обитателей, и все земли перешли в руки чиркейцев: часть этих земель была выкуплена чиркейцами, часть взята в вакф (собственность мечетей. — Ю. К.), а остальные попросту захвачены силой.

[Магомедов Р., 1975, с. 209—213]

История образная, хорошо иллюстрирующая процесс «сползания» горцев на плоскость и формирования ими стыковых селений в пограничье гор и равнин. Характерно, что в этой истории использованы устойчивые штампы, в частности о военной хитрости, к которой прибегли чиркейцы с целью выманить из Бек-юрта его защитников. В отличие от наиболее популярной в горах Дагестана версии об использовании в качестве манка для азартных «охотников» оленя (чью шкуру обычно накидывали на ишака), здесь фигурируют медведи и волки. Можно заметить, что медвежья шкура иногда встречается в схожих преданиях, но в данном случае образы медведей и волков подразумевают иное. Они явно отсылают к волчьей символике мужских союзов и к традиции членов последних обряжаться в волчьи (и иногда в медвежьи) шкуры. Использование в изложенном предании данных образов по-своему оттеняет мировоззренческие слагаемые масштабного общественного явления, каковым была миграция горцев на равнину. Волчья символика иносказательно говорит о военизированном характере данного процесса.

На то, что это был сложный и длительный процесс, указывают сохранившиеся документы о покупке в XVIII—XIX вв. чиркейцами и жителями других селений сформировавшегося со временем аварского или аварско-кумыкского общества Салатавия земельных угодий, пастбищ у жителей Эндери — одного из центров Засулакской Кумыкии [Новые документы, 1981]. В данном процессе имели место и вооруженная борьба с захватом территорий и изгнанием или ассимиляцией прежних жителей [Агларов, 1981, с. 91], и постепенная экономическая экспансия горцев на равнину. Процесс был обусловлен тем, что «почва земли владения Кумыкского причисляется к плодороднейшим на северном скате Кавказа» [Буцковский, 1958, с. 244], и она не могла не притягивать к себе горцев, испытывавших явные стеснения в жизненных ресурсах. Земли Кумыкии

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_05/5-85803-331-8/

© МАЭ РАН