Граф петр александрович гейден
«А потому остаётся одно незыблемое указание – закон, – безусловно и во всём для всех обязательный, и я постоянно им руководствовался, вполне сознавая справедливость мудрых слов императора Петра Великого, начертанных на зерцале, что «всуе (напрасно) законы писать, коли оные не исполнять».
Вот, что я имею сказать не в оправдание, а в объяснение моих действий, которые были и будут всегда строго законны.
Смею рассчитывать, что моё объяснение будет повергнуто на Высочайшее усмотрение. Прошу Ваше Высокопревосходительство принять уверение моего уважения и преданности. Граф Пётр Гейден».
Письмо Гейдена министру внутренних дел В.К. Плеве (1902).
Петр Александрович Гейден родился 29 октября 1840 г. в Ревеле, где его дед по отцу был военным губернатором и командиром порта. Казалось, все складывалось так, что и юный граф Петр Гейден также пойдет по военной стезе. Он блестяще закончил Пажеский корпус – самое привилегированное военное учебное заведение императорской России. В его «формулярном списке о службе и достоинстве» говорилось: «Имя корнета графа Гейдена, не имевшего из товарищей себя выше, как в поведении, так и наградах, помещено в Пажеском Его Императорского Величества Корпусе за сей 1858-й год на светло-мраморную доску, учрежденную для сохранения имен отличнейших камер-пажей. Сверх того, корнет граф Гейден, будучи признан по испытанию отличнейшим, удостоен награды, определенной для 1-го класса, и в этом качестве внесен под №1 в особую книгу, на сей предмет в корпусе имеющуюся». Распределили Петра Гейдена в лейб-гвардии Уланский полк с прикомандированием к Михайловской артиллерийской академии. Пройдя полный академический курс, он в 1860 г. «был наименован отличнейшим и выпущен с правами по гражданскому чинопроизводству первого разряда и с правом носить аксельбант». Однако к новым служебным обязанностям новоиспеченный артиллерийский поручик так и не приступил: сначала он взял полугодовой отпуск, а затем, по высочайшему распоряжению, был уволен от службы «по домашним обстоятельствам». В действительности, никаких таких «обстоятельств» не было: просто Петр Гейден, по его же словам, осознал, что не имеет никакого призвания к военной службе.
В октябре 1863 г. двадцатитрехлетний Гейден поступил на гражданскую службу в качестве чиновника для особых поручений при орловском губернаторе. В Орле он присоединился к кружку людей, «проникнутых чувством радости под впечатлением совершившейся реформы и преисполненных стремлением к труду в атмосфере, созданной проводившимся в жизнь освобождением крестьян». В феврале 1865 г. молодой граф женился на 19-летней княгине Софье Михайловне Дондуковой-Корсаковой. Через некоторое время он снова увольняется от службы, но в январе 1866 г., – вновь при губернаторе, уже теперь при воронежском – «старшим чиновником особых при нем поручений». Через полгода Гейден – директор воронежского Тюремного комитета. Дальнейший его путь – служение Фемиде: в общей сложности он проработал в судебных учреждениях 18 лет. За это время граф был членом Воронежского окружного суда, членом Санкт-Петербургского окружного суда и товарищем председателя этого суда, членом Санкт-Петербургской судебной палаты. На приемах просителей он, по воспоминаниям коллег, интересовался «не только содержанием бумаг, которым ограничиваются заматерелые судьи, но, пожалуй, даже больше душевною физиономиею и индивидуальностью каждого просителя». Близким другом графа стал видный юрист А.Ф. Кони, который посвятил Гейдену свою книгу «На жизненном пути». Оба они принадлежали к «шестидесятникам», с воодушевлением встретившим александровские реформы. В этих людях жил и бескорыстный труд, и высокое чувство долга, и возвышенное понимание звания судьи. А.Ф. Кони потом писал, что общение с графом Гейденом «укрепляло и ободряло нравственно». Занимая высокий пост начальника канцелярии по принятию прошений на высочайшее имя (1886-1890), Гейден всегда стремился действовать по закону, последовательно боролся против чиновничьего бюрократизма, с разного рода «протекциями». Однако, по его собственному признанию, он «пришелся не ко двору» и вынужден был выйти в отставку, правда, с весьма хорошей пенсией (3 тыс. руб.). К тому времени Гейден имел высокий чин тайного советника (произведен 1 января 1890 г.) и три ордена: Св. Станислава 2-й степени, Св. Анны 2-й степени и Св. Владимира 3-й степени.
Вместе с женой и дочерью граф Гейден жил то в Петербурге, то в своем имении Глубокое под Псковом. Свое хозяйство он поставил на рациональную основу, выписывал из-за границы новейшие машины, нанимал хороших специалистов, следил за иностранными книжными и журнальными новинками по сельскому хозяйству. Особой его гордостью было известное на всю Россию племенное стадо. Но он не чурался и постановки фабричного дела, прекрасно ориентировался в банковских, финансовых хитросплетениях. Неудивительно, что и мать, и сестра, и другие родственники просили наладить и их хозяйства, что он охотно и делал.
Еще состоя на службе, П.А. Гейден активно занялся общественной деятельностью. В 1883 г. он был избран уездным гласным в Опочецком уезде Псковской губернии, а с 1889 г. – и губернским гласным. С 1895 г. он стал к тому же уездным предводителем дворянства. Тогда же его избрали президентом Вольного экономического общества (ВЭО). Время его президентства совпало с походом бюрократии против Общества, являвшегося сосредоточием экономической мысли и одним из центров притяжения оппозиционной интеллигенции. Гейден, по определению секретаря ВЭО Хижнякова, являлся идеальным президентом, давал простор для творчества и в то же время мужественно защищал организацию от натиска властей. В апреле 1898 г. министр внутренних дел И.Л. Горемыкин и министр земледелия А.С. Ермолов в письме Николая II просили изменить устав ВЭО, отмечая, что оно стало «ареной борьбы политических страстей при явно антиправительственном направлении большинства докладчиков». Со своей стороны, граф Гейден полагал, что любое подавление инакомыслия несовместимо с человеческим достоинством. Он дважды обращался к царю с всеподданнейшими докладами, в которых отрицал противозаконную деятельность ВЭО и обвинял министерство внутренних дел в клевете. Тогда же он писал министру Ермолову, что нападки на Общество есть ни что иное, как поход против проявления какой-либо самостоятельной инициативы, на которую не испрошено было предварительного административного разрешения. «Между тем такая самостоятельная инициатива, – настаивал граф, – крайне желательна и необходима. Всеми признано, что Россия отстала от других стран на поприщах торговли, промышленности и сельского хозяйства. Везде на окраинах иностранцы вытесняют русских, неспособных пробудиться от своей апатии, своей вековой спячки. А хотят люди проснуться и пользоваться своими правами в пределах закона и устава, так сейчас хотят их урезать».
Гейден всегда исходил из того, что государство сильно духом своего народа, а не усердием чиновников. Такой президент ВЭО, естественно, был неприемлем для бюрократии, и в начале 1900 г. она мобилизовала все силы для того, чтобы на очередных выборах провести на пост президента Общества своего человека. 23 марта 1900 г. на выборы явились даже чиновники, никогда не посещавшие Общества, присутствовали начальники различных канцелярий, департаментов, даже некоторые заместители министров. Был настоящий бой, и он окончился поражением бюрократии: Гейден был вновь избран 115 голосами против 70.
О степени самостоятельности и инициативности Петра Александровича говорит уже тот факт, что он, еще до своего первого президентского срока (в ВЭО он состоял с 1885 г., а президентом избирался 4 раза: в 1895, 1897, 1900, 1903 гг.), в 1891-1892 гг., когда разразился голод, вместе с двумя англичанами, привезшими в Россию 50 тыс. руб. для голодающих, выезжал в Симбирскую губернию и без участия официальных властей (таково было условие жертвователей) раздавал деньги голодающим. Был он и попечителем больницы, а во время русско-японской войны готовил санитарный отряд для отправки на фронт.
П.А. Гейден был одним из очень немногих в высших кругах империи, кто сумел отрешиться от узкосословной точки зрения на развитие событий в России, на ее судьбу. Понимая, что страна «на переломе», он бросается в самый водоворот общественно-политической жизни. Он хотел, чтобы Россия, пойдя по эволюционному пути, без крови и насилия, стала современной державой.
В 1900-1905 гг. П.А. Гейден входил в политический кружок «Беседа», где встречались многие будущие лидеры различных политических партий и организаций. Уже тогда, за несколько лет до первой русской революции, он заявлял, что«самодержавие так же несовместимо со свободой, как солнце с ночью... Самодержавие есть путь к революции!». А революцию он называл «акулою», по-видимому, предчувствуя, что та, в конце концов, «проглотит» Россию. А в 1902-1905 гг. он был активнейшим участником земско-городских съездов, избирался их председателем. И здесь он старался содействовать «мирному, спокойному разрешению надвигающегося кризиса», работать для установления «правового государственного строя». В известном письме к новому министру внутренних дел В.К. Плеве Петр Александрович писал, что он и его единомышленники убеждены в необходимости коренных реформ – экономических, социальных и политических, но желают провести их «мирным путем, а не тем революционным, на который бессознательно толкает всю страну правительственная система». Он подчеркивал, что Россия «живет жизнью всей Европы», а «русский народ подлежит мировым законам, а не особенным своим, ему якобы присущим, от которых он будто бы никогда не отступит». Ответственность за революционный кризис, который переживала страна, Гейден возлагал прежде всего на правящие круги, постоянно опаздывавшие с проведением назревших реформ. В том же письме к Плеве он призывал перейти от слов к делу и считал, что «действовать иначе просто преступно».
Для Гейдена были органически неприемлемы «реакция сверху и террор снизу». С произволом, считал он, надо всеми силами бороться. Монархистов-охранителей он называл «обскурантами», «квасными патриотами» и «дикарями». Печальнее всего то, полагал он, что «думают реакцией и строгостью водворить порядок. Это грустное заблуждение еще много вреда принесет». 6 июня 1905 г. на приеме у императора депутации земских городских деятелей он пытался повлиять на Николая II «в либеральном духе».
Не принял Гейден и попытку революционного «водворения свободы» в декабре 1905 г., полагая, что «пока свободу смешивают с революцией, ничего путного не выйдет». Все его упования были связаны с реформами и введением умеренной конституции. В противовес и охранителям, и радикалам, П.А. Гейден замыслил создать центристскую либеральную партию, куда собирался вовлечь всех твердых сторонников конституционного строя.
Уже современники графа Гейдена отмечали, что одним из самых блестящих, хотя и тяжелых периодов его жизни было время вскоре после объявления царского манифеста 17 октября 1905 г. В Псковской губернии, где он жил, чувствовалась растерянность, ожидание лучших порядков и вместе с тем опасение погромов. Местная администрация явно потеряла почву под ногами. Один из сподвижников Гейдена писал потом: «Нисколько не растерялся, кажется, один граф Гейден. Он нашел, что теперь самый подходящий момент для внушения крестьянам истинного конституционализма и стал устраивать в больших размерах собеседования с крестьянами». Собрания были довольно бурными. Вековая вражда к барину давала себя знать. Но на этих собраниях Гейден сильно импонировал всем своим необыкновенным хладнокровием, и его спокойный голос, по воспоминаниям очевидцев, как-то магически действовал на толпу.
Поддержав объявленные в царском манифесте конституционные принципы, граф П.А. Гейден явился одним из основателей умеренной, либерально-консервативной партии «Союз 17 октября» («октябристов»). На выборах в I Государственную думу за него проголосовали 38 псковских губернских выборщиков, против – 21. Накануне открытия I Государственной Думы П.А. Гейден, слушая в дворянском клубе «охранительные речи», в которых все настаивали на неприкосновенности «священной частной собственности», один шел против течения. Заявляя дворянам, что с этим при мужицкой Думе они произведут революцию и что надо уметь своевременно уступить. Он и тогда, за месяц до начала работы Думы, отстаивал свое мнение, вызывая на себя огонь критики: «Все боящиеся за свои земли, испуганные тем, что я допускаю обязательное отчуждение частных земель, сплотились против меня».
Однако сам Гейден и его немногочисленные сторонники (М.А. Стахович, князь Н.С. Волконский) сделались, по их же признанию, самыми правыми в Думе. «Но вся моя правость в том, – писал Гейден в те дни жене, – что я враг революционных приемов и стою за мирную борьбу». Он был убежден: «Я назад не пошел, а только не стремился неразумно вперед».
Стоило Гейдену в I Думе услышать несправедливый упрек в адрес своей группы, он поднимался, просил слова и часто с достоинством заявлял: «Вы ошибаетесь, правая сторона Думы будет всегда стоять за справедливое дело». Так, по самому острому, аграрному вопросу, он высказался вполне определенно: «Вопрос о принудительном отчуждении есть крайняя мера, к которой следует приступить, когда другого исхода не будет. Я думаю, что частная собственность священна и неприкосновенна, но она должна уступить государственной потребности». В другой раз он развил мысль о частной собственности, этом «создании человеческом», которое, как таковое, может быть изменено «теми же человеческими руками».
В Думе П.А. Гейден стал весьма заметной фигурой. Он состоял в пяти думских комиссиях и часто выступал с ее трибуны (190 раз!), высказывая свой взгляд по каждому сколько-нибудь крупному вопросу. В. А. Маклаков писал о нем: «С лицом американского "дяди Сэма", он не был ни многословен, ни красноречив, не искал словесных эффектов… Но был всегда содержателен, всем доступен и его речи не только производили впечатление, но внушали лично к нему уважение даже противников». В этих речах, в коротких замечаниях и репликах «ясно выступают чистый конституционализм, глубокий культ права, полное достоинства уважение к чужому мнению и стремление подчинить мелкие разногласия объединяющей важности главного, общего дела».
«Я, – говорил Гейден, – всегда привык стоять на почве закона и стараться на этой почве найти исход, так как я думаю, что мы ведь пришли сюда бороться с произволом, понятно, не произволом должны бороться, а законом и внушением уважения к нему.» Отвечая одному из ораторов, заявившему, что палата должна уважать свои права, Гейден сказал: «Уважать свои права мы обязаны. Но также и прежде всего мы должны уважать чужие права. Я думаю, что в этом и заключается настоящая свобода».
В Думе Гейден повел энергичную борьбу против левых радикалов и решительно возражал против любого политического шага, не опиравшегося на законную почву. Полагая, что «рано сманивать нас с мирного законодательного пути», он так формулировал свою позицию: «Я и многие из моих товарищей пришли сюда с целью не революционизировать страну, а с целью ее успокоить, и я думаю, это достижимо только при спокойной, планомерной работе». Между тем, представляя умеренное крыло Думы, граф Гейден весьма откровенно высказывался о правительстве: «Представителями власти должны быть представители современных идей, а не носители тех ветхозаветных мыслей, того ветхозаветного строя, каким является большинство теперешнего министерства, и мое глубокое убеждение, что это министерство должно уступить место другому, пользующемуся доверием Думы».
Осуждение произвола и насилия, от кого бы они ни исходили, от реакции или революции, легло в основу «Партии мирного обновления», которую граф П.А. Гейден начал формировать весной 1906 г. в первой Думе. Ему казалось возможным объединить не только либеральных октябристов, но и умеренных кадетов, и «группу демократических реформ» М.М. Ковалевского, и часть беспартийных крестьянских депутатов. Оценивая расклад сил в Думе, он писал: «Примерно 200 депутатов ни у кадетов, ни у трудовиков... И вот, когда мы соорганизуемся, то разговор пойдет другой».
Однако усилия графа Гейдена сделать партийную группу «мирного обновления» центром притяжения всех умеренных конституционалистов и образовать думское большинство с целью умиротворения страны и ее мирного развития не удались. Гейден вынужден был констатировать: «Мы генералы без армии». Депутат Госдумы М.А. Сухотин, зять Л.Н. Толстого, человек весьма наблюдательный, отмечал в дневнике: «И кадеты, и трудовики вели свою линию, и все ухищрения Гейдена только докучали им и заставляли понапрасну терять время. Убедительность ораторов может иметь значение лишь тогда, когда жизнь вступает в спокойное будничное русло, когда революционные и партийные страсти потухают».
Страна переживала не конституционный, а революционный кризис, и именно это обстоятельство было причиной роспуска I Государственной думы. Гейден считал этот шаг правительства «бесконечной глупостью»: «Всякая новая Дума будет левее и радикальнее и с нею будет еще труднее». В это же время Гейден стал активным участником переговоров о создании «общественного министерства», которые вели правящие верхи с думскими лидерами. Он стремился повлиять на Столыпина, «чтобы не смахивал в реакцию», старался убедить премьера, что «вполне либеральная и законная деятельность его может спасти положение, привлечь всю благомыслящую часть населения». Как и другие умеренно-либеральные общественные деятели (Д.Н. Шипов, А.И. Гучков, Н.Н. Львов, А.Ф. Кони, М.А. Стахович), граф Гейден был готов войти в правительство – обсуждалось его назначение на пост Государственного контролера. «Мы, – писал Гейден жене, – долго этот вопрос обсуждали и, сознавая трудности дела, риск, которому мы подвергаем свою популярность и утрату возможности продолжать общественную деятельность, тем не менее решили, что долг наш идти вперед и тотчас начать менять произвол законностью и подчинению нашим условиям... Мы решили жертвовать своим положением и идти в состав кабинета. Может быть, это единственно возможный способ обращения правительства на добрый путь. Может быть, нам поверят и положение улучшиться. Мы заявили, что при несогласии с программой мы тотчас уйдем».
Между тем в стране не произошел подъем революции, чего так опасались правящие верхи. Правительство, отделавшееся легким испугом, прервало консультации с общественными деятелями, не нуждаясь теперь в ширме переговоров. Д.Н. Шипов вспоминал, что граф Гейден, сообщив ему о своих последних разговорах со Столыпиным и отрицательно оценив маневры премьер-министра, со свойственной ему меткостью выражений и юмором сказал: «Очевидно нас с вами приглашали на роль наемных детей при дамах легкого поведения…». С другой стороны, казалось, оправдывались партийные расчеты Гейдена на раскол кадетской партии, которая всегда казалась ему рыхлым конгломератом группировок, чуждых друг другу и удерживаемых вместе лишь силой дисциплины и необходимостью солидарно реагировать на репрессии правительства. Умеренные кадеты все дальше дистанцировались от радикального («милюковского») ядра своей партии. Укреплялась надежда и на эволюцию взглядов коллег из «Союза 17 октября»: Гейден надеялся, что антиконституционность правительственных мероприятий лишит Столыпина ореола «Дульцинеи октябристов», и их значительная часть встанет под знамена Партии мирного обновления. Сближение двух флангов либерализма привело бы, как думалось Гейдену и его сторонникам, к созданию конституционного центра, который мог бы противостоять на грядущих выборах любому радикализму.
Однако «партстроительство» шло с большим трудом. Сама легализация новой партии потребовала немалых усилий: вначале власти отказались регистрировать ее, и только личный визит графа к Столыпину привел к ее официальному разрешению. В качестве лидера партии, 66-летний граф Гейден проявлял поразительную для его возраста активность, организуя целую серию совещаний мирнообновленцев, принимавших и рассылавших на места воззвания с призывом к единению всех прогрессивных сил для «борьбы за свободу и за культуру против всяких нарушений конституционных начал, откуда бы они ни исходили». Поначалу казалось, что деятельность партии имела осязательные результаты: были образованы ЦК, местные отделы (их к осени 1906 г. в стране насчитывалось 25 с двумя тысячами членов партии), устраивались предвыборные собрания и т.д. Но за фасадом относительного благополучия шел процесс внутреннего разрушения партии – резко усилились разногласия среди вождей. М.А. Стахович все сильнее тянул к «Союзу 17 октября», а Д.Н. Шипов и Е.Н. Трубецкой, демонстративно отстраняясь от «октябрей», «косили глазами налево», в сторону кадетов. Граф Гейден, находясь в центре, изо всех сил старался удержать фланги. Это «внутреннее нестроение вождей» отражало все более очевидную проблематичность объединительных попыток «мирнообновленцев». Их мечта – создать в стране конституционный центр на основе этических начал в освободительном движении при определенно оппозиционном отношении ко всяким антиконституционным действиям, откуда бы они ни исходили, – отторгалась российским политическим муравейником.
В избирательной кампании по выборам во II Государственную Думу П.А. Гейден и его Партия мирного обновления подверглись острой критике и слева, и справа. «Мирнообновленцы» терпели одну неудачу за другой – и в столицах, и на периферии. Избиратели ее не воспринимали; администрация относилась с подозрением и неприязнью. В Киеве власти закрыли отдел партии, в Одессе черносотенцы разгромили местное партийное бюро и т.д. В итоге, во II Думу «мирнообновленцам» удалось провести лишь трех своих депутатов. Забаллотирован был и граф Гейден. Лидерам партии пришлось констатировать, что «их надежды объединить достаточное число лиц, которым дорого было мирное преобразование нашего государственного строя, представляются неосуществимыми». Газеты писали о Гейдене и его партии, что «они оказались между двумя стульями». Характерно, однако, что провалу Гейдена на выборах не радовались даже противники, «многие из которых чувствовали себя как-то сконфуженными…».
Как и предполагал Гейден, II Дума оказалась еще радикальнее, чем ее предшественница. Граф мало верил в ее жизнеспособность, но, как и все истинные либералы, придерживался тактики «бережения Думы», пытался использовать малейшие шансы, чтобы заложить и в ней основы конституционного центра. Он старательно фиксировал все изменения в конфигурации политических партий, их взаимоотношения: «всякие с.р. и с.-д. оплевывают кадетов и те перейдут к центру и образуют умеренную массу»; «кадеты только говорят, что идут влево, а в действительности переходят вправо» (и Гейден тут же предлагает Д.И. Шаховскому перейти в свою партию, ибо «кадеты к нам подошли…»). Однако «мирнообновленцы», имея всего троих депутатов, не могли серьезно влиять на политический расклад во II Думе. Стахович, Искрицкий и Константинов не только отказались создавать фракцию, способную сплотить беспартийных, но и сами сознательно вошли в «беспартийную группу». В конце концов, и сам Гейден настолько отчаялся создать «оркестр» в Думе, что махнул на это рукой, меланхолически заметив: «С этим надо мириться и просто ждать лучших времен…». 3 июня 1907 г. правительство распустило II Думу, а потом и изменило избирательный закон. «Тяжелые времена переживаем мы из-за глупости правительства», – писал Гейден своему другу А.Ф. Кони. Но его взор уже был устремлен вперед, на III Думу. Многие либералы прочили Гейдена в ее председатели.
Однако родная земская среда кипела раздражением против Гейдена: помещики, напуганные «иллюминациями» и другими эксцессами революции, открыто выражали недовольство либерализмом своего лидера. В ходе работы по организации очередного земского съезда, Гейден все больше убеждался в том, что «со многими трудно ладить; дикари, да и только… Многие готовы шипеть против меня». Он не исключал того, что ему придется уйти со съезда, на котором, по его предположению, «я опять волею судеб буду левым». Но и в начале июня 1907 г. Гейден, как всегда, был деятельным и настроенным на перспективу: «четырнадцатого хотим собрать нашу партию и говорить о подготовительной работе к выборам (в III Думу. – В.Ш.)».
Жизнь внесла свой трагический корректив в новые планы графа. В июне 1907 г., во время земского съезда в Москве (на нем, в отличие от съездов 1904-1905 гг., доминировали не либералы, а консерваторы, что сказалось и на голосовании: за Гейдена как председателя было подано лишь 28 записок, а за М.В. Родзянко – 79), граф заболел воспалением легких и умер 15 июня в гостинице «Метрополь». Похоронен он был в своем имении Глубокое в Псковской губернии. При погребении в сельской церкви о нем было сказано, что покойный граф «ярко освещал путь к мирному государственному устроению», «предохранял от того опасного пути, на котором разбросаны подводные камни политических учений», что ему было свойственно «глубокое понимание народного блага…». Российская либеральная общественность восприняла кончину графа Гейдена как тяжелейшую утрату для страны. В прессе появились десятки некрологов и откликов на его смерть. В них отмечалось, что среди отошедших в вечность общественных деятелей «немного найдется людей, столь единодушно оплакиваемых». Известный философ Е.Н. Трубецкой писал, что «кончина графа Гейдена представляет крупное общественное горе». Его роль в освободительном движении уникальна; в нем ценили живую личность, которая «стояла в центре конституционного движения и для конституционалистов олицетворяла общее всем им знамя». Газета «Биржевые ведомости» писала: «В гробу граф Гейден, "Белый граф", как многие называли покойного... Не его белые волосы и не серебряная борода – не эта видимая белизна дала повод к такому названию. Человеческая мысль, искреннее чувство, серьезные побуждения, постоянная во всем прямота, непоколебимая вера в истину своих стремлений, преданность работе обновления родины, чистота души, которая не окроплена ни одной каплей лжи или лицемерия, а ведь граф П.А. Гейден был политическим деятелем в это кошмарное время... – вся эта внутренняя белизна создала покойному имя "Белый граф". И оно останется за ним!».
Полностью разделял это мнение о П.А. Гейдене и вождь кадетской партии П.Н. Милюков: «Провести эти горячие годы в самом пекле политической борьбы и выйти из нее без малейшей царапины, – это счастье, которое достается немногим. Вот почему живые могут только позавидовать умершему. Его жизненный путь окончен – память его будет чиста и нетленна».
Пожалуй, единственным резким диссонансом в откликах печати на смерть П.А. Гейдена была статья В.И. Ленина «Памяти графа Гейдена (Чему учат народ наши беспартийные демократы?)». Автор не отрицал, что само появление его статьи было вызвано беспрецедентным обилием некрологов о Гейдене, и, особенно, участием в этом хоре социал-демократической газеты «Товарищ», написавшей: «Прекрасный образ покойного Петра Александровича привлекал к себе всех порядочных людей без различия партий и направлений. Редкий и счастливый удел»! Для начала, всех, кто в уважительном духе отозвался о Гейдене, Ленин обозвал «хамами», «холопами», «дурачками», у которых и «душонка насквозь хамская», и «образованность – лишь разновидность квалифицированной проституции»… Пытаясь дискредитировать образ либерала и гуманиста Гейдена, Ильич явно чувствовал опасность «делу развития классовой борьбы» (ее «растравления», по определению самого П.А. Гейдена). «Налицо, – писал Ленин, – заражение широких масс, способное принести действительный вред, требующее напряжения всех сил социализма для борьбы с отравой».
Парадоксально и горько, что именно ленинская интерпретация идей, имен и событий получила со временем в России статус «официальной истории». Об этом трагическом парадоксе написал в эмиграции Петр Бернгардович Струве. Вспоминая, что ему «выпало счастье полюбить таких людей, как граф Гейден, Д.Н. Шипов, М.А. Стахович и полюбиться им», признавшись в том, что он всю жизнь «боготворил незабвенного графа П.А. Гейдена», Струве назвал, в сущности, и главную причину политической неудачи этих русских либералов – основателей «Партии мирного обновления»: «Партия эта совсем не удалась, "не вышла" в стране, которая каким-то роком была влекома не к миру, а к вражде и крови».