UNperzRttz

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ МУРМАНСКИЙ АРКТИЧЕСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

А. А. Сауткин

СОЦИОКУЛЬТУРНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ:

ОПЫТ ФИЛОСОФСКОГО РАССМОТРЕНИЯ

Монография

МУРМАНСК

2015

1

УДК 1:316 ББК 87.524.7+87.6

С21

Печатается по решению Совета по научно-исследовательской работе и редакционно-издательской деятельности Мурманского арктического государственного университета

Рекомендовано к печати кафедрой философии и социальных наук МАГУ (протокол № 4 от 18 декабря 2015 г.)

Издание осуществлено при финансовой поддержке Министерства образования и науки Российской Федерации в рамках выполнения государственного задания по проекту «Социокультурные границы как механизм формирования и воспроизводства идентичности на Европейском Севере» (код проекта 362)

Рецензенты: О. Д. Мачкарина, доктор философских наук, профессор кафедры философии, истории и социологии Мурманского государственного технического университета; А. И. Виноградов, доктор философских наук, директор Социально-

гуманитарного института Мурманского арктического государственного университета

Сауткин А. А.

С21 Социокультурная идентичность: опыт философского рассмотрения :

монография / А. А. Сауткин. – Мурманск : МАГУ, 2015. – 139 с.

Монография посвящена философскому анализу понятия «социокультурная идентичность», являющегося ключевым для построения современных теорий взаимодействия индивида и общества.

Издание адресовано широкому кругу лиц, интересующихся проблемами современной философии.

Печатается в авторской редакции.

ISBN 978-5-4222-0274-4	Сауткин А. А., 2015
	ФГБОУ ВО «Мурманский арктический
	государственный университет», 2015

2

ВВЕДЕНИЕ

Настоящая монография написана в рамках выполнения государственного задания по проекту «Социокультурные границы как механизм формирования и воспроизводства идентичности на Европейском Севере» (код проекта 362).

Как явствует из темы исследования, в фокусе нашего внимания находятся два основных понятия: границы и идентичность, и предлагаемая читателю книга посвящена теоретическому осмыслению проблем социокультурной идентичности, рассматриваемой как эффект границеполагания, которое совершается не в физическом пространстве, а в сфере сознания.

Границы – один из важнейших конститутивных элементов реальности, постоянно присутствующий как в индивидуальном, так и коллективном опыте, но, именно в силу своего фундаментального характера, чаще всего остающийся сокрытым, непроясненным. Следовательно, необходимо эксплицировать сущностные связи границ и культуры, границ и общества, исследовать не только онтологические параметры границы в сугубо теоретическом аспекте, но и постараться обеспечить её изучение из практического опыта понимания (осмысления и переосмысления границ, их прочерчивания и перепрочерчивания).

Границы – в аспекте их проведения и установления – это объекты символической предметности, связанные с актом символизации, различным образом фиксирующим соотношение «своего» и «чужого». Границу можно рассматривать как место и способ актуализации того, чтó существует неявно и чтó не выражено как «свое», но осознается и познается в этом качестве лишь на границе с «другим». Опыт границы воплощается в идее диалога, которая была глубоко разработана М. М. Бахтиным, писавшим, что «все внутреннее не довлеет себе, повернуто вовне, диалогизовано, каждое внутреннее переживание оказывается на границе, встречается с другим, и в этой напряженной встрече – вся его сущность. […] Быть – значит быть для другого и через него – для себя. У человека нет внутренней суверенной территории, он весь и всегда на границе, смотря внутрь себя, он смотрит в глаза другому или глазами другого»1.

Жизнь человека имеет ценностное измерение, задающее основные параметры его поведения. Ценностная сфера, как бы мы её ни трактовали в плане онтологическом и гносеологическом, открывается человеку через личностный акт самоотнесения, самоотождествления с некими ценностными структурами. Индивидуальность указанного акта, вместе с тем, не означает, что человек сам непосредственно созидает ценностную реальность, напротив, эта последняя имеет самостоятельный характер. Проце-

1Бахтин М. М. 1961 год. Заметки // Бахтин М. М. Собрание сочинений. Т. 5. М.: Русские словари, 1997. С. 344.

3

дура идентификации задает то или иное устойчивое тождество как структуру сознания, и это тождество есть обратная сторона отличия от чего-то не-тождественного, чему себя человек необходимым образом противопоставляет. Иначе говоря, идентичность выстраивается именно посредством проведения границ.

Идентичность – необходимая структура сознания, поскольку именно она задает человеку определенность его персоны во взаимодействиях с другими людьми и, в значительной степени, предопределяет его поведение, тем или иным образом располагая его по отношению к миру. Определенность есть обозначенность пределов, границ, и первейшей из таких границ является моя собственная кожа, задающая мою телесную обособленность от всех других тел. Но эта естественная граница должна быть еще отражена в сознании, чтобы стать в полной мере границей как механизмом идентификации, т. е. она должна стать объектом рефлексии. Отграничив себя как телесного индивида от мира, человек далее встречает множество таких же индивидов, в отношении которых ему предстоит проделать тяжелую работу, выстроив систему своих сходств и различий с ними.

Формирование личной идентичности видится нам как процесс, опосредованный коллективными идентичностями, имеющими социокультурное содержание: свой внутренний мир человек начинает обустраивать извне, через посредничество Другого. В связи с этим возникает вопрос: а откуда берется и как существует идентичность коллективная? Прояснению этих вопросов и посвящена настоящая монография.

Актуализация интереса к проблеме границ и идентичности обусловлена существенными цивилизационными трансформациями эпохи Постмодерна. Границы (как географические, так и социокультурные) начинают осмысляться как всё более проницаемые, размытые, если не вовсе упраздняются, что нашло своё отражение в концепциях «номадической сингулярности» и «детерриториализации» Ж. Делёза, теории номадизма Р. Брайдотти, идеях «ускользающего мира» Э. Гидденса и «современности без границ» А. Аппадураи, М. Уотерса и ряда других исследователей. Соответственно, возникает настоятельное стремление осмыслить проблему идентичности в этом новом контексте, ведь ответ на этот вопрос, вместе с тем, является и ответом на вопросы: «Кто мы?» и «Почему мы мыслим себя именно так, а не иначе?». Известный белорусский исследователь Н. Н. Беспамятных пишет по этому поводу: «Любой труд фундаментального характера, предлагающий новую парадигму интерпретации социокультурной реальности, не обходит стороной проблему идентитета, которая оказывается не частнонаучной проблемой, но приобретает глобальный, универсальный, с точки зрения перспектив человека, общества, культуры, характер»1.

1Беспамятных Н. Н. Этнокультурное пограничье и белорусская идентичность: проблемы методологии анализа кросс-культурных взаимодействий. Минск: РИВШ, 2007.

С. 237.

4

Мы полностью поддерживаем эту точку зрения и полагаем, что проблема идентичности действительно является первостепенной для современной социальной философии и философской антропологии.

Настоящая книга, как явствует из её подзаголовка, представляет собой опыт свободной философской рефлексии в отношении концептов «граница», «идентичность» и «субъект». Этим объясняется не вполне академический характер её структуры и стиля. Так, в частности, автор решил воздержаться от разделения глав на параграфы – возможно, по тем же причинам, что подвигли продюсера The Beatles отказаться при записи альбома «Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club Band» от трехсекундных пауз, традиционно разделяющих песни на пластинке, для создания эффекта целостности произведения. Есть книги, которые можно читать практически с любого места; есть книги, которые требуют последовательного вдумчивого чтения страница за страницей; моя книга пребывает где-то между: читатель волен выбрать главу, но внутри главы «трёхсекундные паузы» в виде заголовков параграфов отсутствуют.

Целью данной монографии является обозначение некоторых теоретических позиций, которые в дальнейшем могут стать основанием для более частных исследований проблемы границеполагания и производства идентичности. Собственно, эти исследования уже намечены, и автор надеется, что продуктивная критика высказанных им идей поможет в предполагаемой исследовательской работе.

5

ГЛАВА 1. СОЦИОКУЛЬТУРНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ: ОТ ДРУГОГО К СЕБЕ И ОБРАТНО

Мир всегда уже существует, он обстоит нас со всех сторон. Мы «приходим в мир», «появляемся на свет», и очевидный смысл этих привычных выражений, описывающих наше рождение, указует на первичность мира по отношению к нам. Событие нашего рождения – это мировое событие: мы сбываемся1, осуществляемся в мире как его часть, событийствующая всем другим его частям, обстоящим нас. Но эту нашу частность мы распознаём не сразу. Мир мы обнаруживаем раньше, нежели опознаем в мире себя, и опознать себя можно не иначе, как отграничив себя от мира, от всех других его частей.

Но что такое мир для нас, когда нас, вполне отличных от мира, еще нет? «Всё во мне, и я во всём»: отсутствие границ, зыбкость и текучесть всего. Об этом – сложнейший текст Андрея Белого, автобиографический роман со штейнерианской подоплекой «Котик Летаев» – удивительная попытка проникнуть в ту область нашей жизни, которая предшествует прочерчиванию границ, дерзание постигнуть своё пребывание в еще не оплотнившемся мире: «Мои детские, первые трепеты: трепеты ощущаемых м ы с л е ч у в с т в и й сознания; трепеты образованья текучих миров, пламенных объятий вселенной (огонь Гераклита)… Мои первые детские трепеты удивляют меня; удивляет все: что оно таково, каково оно есть; почему о н о не текуче?»2

Постепенен этот переход к жизни в ставшем, ведь ранее живет человек в становлении. Мир становится, и, ставший (пусть еще не окончательно), он опознается в качестве мира, когда мы говорим о себе «я», другими словами: говорим о себе как о чем-то тоже ставшем и – отдельном, особом: «я» – моя первая собственность.

Мир, сказано, обнаруживаем мы прежде всего, но сказано это неточно: не мир, а себя-в-мире, еще не знающих ничего о себе, о своей «соби». О мире же в более точном смысле мы узнаем не раньше, чем узнаём о себе. Но спросим теперь иначе: что такое мир для нас, узнавших уже, что он – мир, а я – это я? Мир для нас – это всё то, что обстало нас здесь и теперь,

1В слове «событие» можно вроде бы уловить «со-бытие, совместное бытие», однако этимология этого слова, разумеется, иная, хотя к бытию и имеющая отношение. В. В. Виноградов пишет: «Слово событие, представляющее собою образование от глагола събытися, вошло в русский литературный язык из языка старославянского. […] Значение слова събытие очевидно: ‘исполнение, осуществление’ (т. е. обозначение действия по глаголу событься, сбыться). […] в первые десятилетия XIX в. в слове событие возобладало значение не процесса, а как бы продукта его: то, что исполнилось, совершилось» (Виноградов В. В. История слов / Отв. ред. академик РАН Н. Ю. Шведова. М.: Институт русского языка им. В. В. Виноградова РАН, 1999.

С. 643–644).

2Белый А. Котик Летаев // Белый А. Собрание сочинений. Котик Летаев. Крещеный китаец. Записки чудака / Общ. ред. и сост. В. М. Пискунова. М.: Республика, 1997. С. 47.

6

во всех мельчайших подробностях, такое и не иное. Другими словами, мир для нас – это наши обстоятельства в самом конкретном и прямом значении слова. Мир не Вселенная, не всеобъемлющая целостность, не бытие всего вкупе, но фрагмент, что зовем мы обстоятельствами. К понятию о Мире как всеобъемлющем мы сможем прийти лишь гораздо позже, и он всегда будет для нас лишь понятием, в опыте мы никогда не переживаем Мира, пребывая в нём: опыт Мира возможен лишь на путях выхода из Мира – в мистическом ли созерцании или чём-то подобном. Мир дан нам лишь как часть Мира, т. е. как обстоятельства.

Очень чётко эту встроенность человека в обстоятельства фиксирует Хосе Ортега-и-Гассет: «Нашу жизнь мы не даем себе сами. Мы встречаем ее, и именно тогда, когда встречаем самих себя. Неожиданно, не зная, как и почему, человек обнаруживает себя, сталкивается с тем, что он обречен находиться в неизбежном, внезапно явившемся пространстве (здесь и теперь), во власти конкретных обстоятельств. […] Пока что – для простоты – назовем это неизбежное и неожиданное пространство, то есть конкретные обстоятельства, которые мы обнаруживаем в жизни, миром. Итак, данный мир, где я обречен быть, позволяет мне избрать внутри него то или иное место. Но ведь никому не дано избрать себе жизненный мир. Ибо он – единственный в своем роде мир, существующий здесь и теперь»1.

Итак, первичный опыт полагания границ приводит человека к миру как данным обстоятельствам, которые от него самого не зависят. Обнаружение мира оказывается, вместе с тем, и обнаружением себя в мире, но уже не в слитности с ним, а в различии. Теперь перед нами уже два вопроса: о мире и о самих себе.

В упомянутом романе Белого этот второй вопрос предстает в думах «на креслице» четырехлетнего героя Котика Летаева:

–“Почему это так: вот я – я; и вот – Котик Летаев... Кто же я? Котик Летаев?.. А – я? Как же так? И почему это так, что –

–я

–я?..”

Из-под бледно-каштановых локонов, падающих на глаза и на плечи, и из сумерек поглядывал: в зеркала.

И становилось так странно...2

Первый вопрос «Что такое я и почему я есть я?» выглядит основательнее и имеет разные измерения: онтологическое, психологическое и

1 Ортега-и-Гассет Х. Человек и люди [Электронный ресурс]. URL: http://www.gumer. info/bogoslov_Buks/Philos/gas_chel/01.php (дата обращения: 14.11.2015).

2Белый А. Указ. соч. С. 63. (В цитате сохранены авторские пунктуация и графическая организация текста. Отметим также, что присутствующий в данном фрагменте образ зеркала представляется нам весьма значимым для анализа проблемы становления Я.)

7

гносеологическое. Но коль скоро наша книга посвящена социокультурной идентичности, мы обратимся ко второму вопросу: «Что такое этот “Котик Летаев”?», что значит «быть Котиком Летаевым»?

«Летаев» – это принадлежность к роду, фамилии; признать себя Летаевым означает оказаться вписанным (если не пойманным) в разветвленную сеть отношений, именуемых «родством» и накладывающих определенные ограничения. «Летаев» как бы огораживает моё место в мире, но – моё ли? Ведь я еще и «Котик» – домашнее имя, которым зовёт меня мама и другие близкие, выделяет меня именно как меня, индивидуализирует, обособляет. Пожалуй, «Котик» – первое из моих определений, с которым я свыкаюсь и принимаю как моё. Принять то, что ты еще и «Летаев», думается, сложнее: твоя фамилия из чужих уст всегда звучит незнакомо и отчужденно, в ней – и ты, и не ты, во всяком случае – не весь ты, коль скоро Летаевых много. В этом отождествлении мы получаем опыт подобия, сходства с кем-то еще, кто не является мною (мать, отец и др.), но, однако, тоже является Летаевым. Фамилия – это граница, производящая различие, которое замыкает меня в круг тех, с кем я связан происхождением своим.

Быть «Котиком» возможно лишь в семейном кругу, в кругу Летаевых, и не только потому что «Котик» – слишком интимное прозвище, но потому еще, что «Котиков» может оказаться много (кого в детстве мама не называла так?), и в этом случае индивидуализирующая сила данного имени мгновенно расточится. В романе Белого мы подобных ситуаций не встречаем, но вполне можем вообразить, как ребенок, услышав, что кого-то еще, помимо него, называют «Котиком», с обидой, если не со слезами, заявит: «Это я Котик, а не он! Пусть не называют его так!»

Имя собственное (скажем, Николай) менее интимно и лишено налёта инфантильности, но это ничего не меняет: на детской площадке может оказаться не один Николай, а несколько, и для того, чтобы обособиться от других, придется ответить на вопрос: «Чей ты будешь, Николай?», «Как твоя фамилия, мальчик?» Парадоксальным образом имя собственное столь мало говорит о своём носителе, что этот последний оказывается вынужденным индивидуализировать себя посредством соотнесения с Другими, свидетельствующими о том, ктó же он есть.

Так нам открывается, что наши обстоятельства включают в себя и других людей, и cоциокультурная идентичность фиксирует представления о различии и тождестве, которые выявляются в соотнесении индивидом себя с теми или иными группами, ценностными системами, моделями действий.

Можно сказать, что идентитет1 – это выражение тех границ, которые оформляют знание индивида о том, кто он есть. При этом личная идентич-

1Вслед за белорусским исследователем Н. Н. Беспамятных мы используем, хотя и не всегда последовательно, терминологическое различение понятий «идентичность» и, в целом малоупотребимого, «идентитет»: «Термин “идентитет” употребляется для

8

ность всегда является не только знанием о собственной самотождественности (я есть я), но и знанием о том, что объединяет меня (моё я) с другими. Иными словами, ответить на вопрос «кто я?» невозможно без того, чтобы прежде не ответить на вопрос «кто мы?»

Культура и общество, по выражению Яна Ассмана, суть «исходные структуры», предзадающие личную идентичность (которая вкупе с индивидуальной идентичностью составляет я-идентичность), однако «это не значит, что здесь непременно возникает и мы-сознание, артикулирующее принадлежность индивида к определенному обществу и его культуре как сопринадлежность, т. е. соучастие. […] Только через доведение до сведения – например, через обряды инициации, или через осознание, например, благодаря встрече с иного рода обществами и формами жизни – принадлежность может интенсифицироваться до мы-идентичности»1.

Мы-идентичность не возникает у коллектива автоматически, в силу самого факта существования данного коллектива: она является результатом рефлексии, поскольку изначально любая общность рассматривает свой образ жизни и свою систему ценностей как единственно возможную. Следовательно, лишь соприкосновение или даже столкновение с Иным может дать толчок к осознанию различий и к формированию идентичности как отрефлексированного тождества группы самой себе в отличие от других групп.

Можно сказать, что социокультурная идентичность выстраивается посредством определения границ между моим и не-моим, и эти границы необходимым образом существуют в сознании индивидов, образующих те или иные группы. Личная идентичность также является результатом рефлексии, и, хотя эта последняя имеет индивидуальный характер, задается она теми категориями самоопределения, которые выработаны культурой в рамках той или иной исторической «эпистемы», если использовать известное понятие Мишеля Фуко.

Идентитет и есть рефлексия по поводу границ, результатом которой выступают различные способы закрепления в сознании идеи тождества группы. Эти границы производятся, «воображаются» как нечто относительно устойчивое. Не вдаваясь в детали дискуссии конструктивистов и примордиалистов, отметим всё же, что идентичности, на наш взгляд, всегда являются конструктами сознания (хотя это и не означает, что изначальным источником идентичности является именно сознание, устанавливающее, как полноправный суверен, собственные порядки в своём домене). Как писал Б. Андерсон в своей известной работе, «все сообщества

обозначения феномена как такового… тогда как “идентичность”, как правило, предполагает атрибуцию (“белорусская идентичность”)» (Беспамятных Н. Н. Указ. соч.

С. 241).

1Ассман Я. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности / Пер. с нем. М. М. Сокольской. М.: Языки славянской культуры, 2004. С. 143.

9

крупнее первобытных деревень, объединенных контактом лицом-к-лицу (а, может быть, даже и они), – воображаемые»1.

Обстоятельства, порождающие эти «воображаемые» границы и интенсифицирующие рефлексию, могут быть самыми разнообразными, но они всегда связаны с обнаружением Другого. Именно через Другого мы и постигаем самих себя.

Я есмь некто определенный лишь в силу того, что я есмь то же, что и некоторые другие, однако эта тожественность не абсолютная: я не мой отец и не моя мать, но нечто нас объединяет в единую группу, противопоставляя всем другим группам.

Что же должно быть «доведено до сведения» индивида, чтобы он мог осуществить процедуру соотнесения? Думается, ключевым здесь будет знание об определенном наборе социальных категорий и о перечне критериев, которые этим категориям соответствуют. Категория родства («быть Летаевым») осваивается одной из первых, так же рано ребенок узнает о своей половой принадлежности, начиная выстраивать гендерную идентичность. Другие категории менее очевидны – скажем, этничность, национальность, принадлежность к человечеству и проч. Они более абстрактны по своему содержанию, и их освоение, равно как и их конструирование, – это сложный процесс. Представляется, что частные идентичности можно определить как изначально «сильные» – в сравнении с идентичностями более абстрактного характера, которые мы склонны признать «слабыми». Говоря «изначально», мы имеем в виду традиционное общество, в котором система социальной категоризации была далека от абстрактности: признать себя членом рода или небольшой общины и определять своё поведение через родовую/общинную принадлежность куда проще, нежели осознать себя «гражданином государства» или же «человеком вообще».

Разумеется, сила или слабость идентификационной категории определяется конкретными параметрами общества, и она может меняться: классовая или гражданская принадлежность может возобладать над родовой.

В известной книге Льва Кассиля «Кондуит и Швамбрания» есть весьма популярный и часто цитируемый эпизод с характерным подзаголовком «Самоопределение Оськи»: главный герой сообщает своему младшему брату Оське, что оба они – евреи. Для Оськи это становится откровением: кто такие эти «евреи»? Брат объясняет, что это такой народ, есть русские и китайцы, есть немцы и французы, а есть евреи. Ося спрашивает, взаправ-

ду ли это или понарошку, и получает ответ, что он еврей взаправду, а не

1Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышление об истоках и распространении национализма / Пер. с англ. В. Николаева. М.: КАНОН-пресс-Ц, Кучково поле, 2001. С. 31.

10