Публичная дипломатия(ВОПРО№1)

Публичная дипломатия

[править | править исходный текст]Материал из Википедии — свободной энциклопедии

Публи́чная диплома́тия (англ. public diplomacy) — комплекс мер, нацеленных на изучение и информирование зарубежной аудитории, а также на установление контактов.

Термин «публичная дипломатия» не является синонимом термина «открытая дипломатия», которая касается характера дипломатического поведения государства на международной арене (от "открытости" (Сингапур) до "замкнутости"(КНДР)).

Публичная дипломатия — действия, направленные на строительство долгосрочных отношений, защиту целей национальной внешней политики и лучшего понимания ценностей и институтов собственного государства за рубежом. Публичная дипломатия продвигает национальные интересы и обеспечивает национальную безопасность путем изучения настроений иностранного общественного мнения, информирования его и воздействия на тех, кто это мнение формирует. Публичная дипломатия в основном нацелена на массовую аудиторию. Она исходит из того предположения, что общественное мнение может оказать значительное влияние на свои правительства и на политические системы. Любой вид публичной дипломатии направлен на определенную аудиторию, использует соответствующий этой аудитории язык и образы. Именно это позволяет ей достичь намеченных политических целей.

Публичная дипломатия преследует цель расширения диалога между гражданами своей страны и зарубежными партнерами. Это предполагает активный международный обмен, создание информационных программ, пропаганду своей культуры.

Термин "публичная дипломатия" - это один из способов влияния на мнение и поведение населения зарубежных стран. Публичная дипломатия США может быть традиционной и так называемой цифровой (digital diplomacy). До появления сети Интернет, публичная дипломатия США включала в себя такие программы воздействия на другие государства как: информационную пропаганду, осуществляемую через радио и телевидение; обучение отдельных социально-профессиональных групп населения с целью формирования лояльной элиты и распространение американской политической культуры посредством выставочной деятельности, кино и т.д. Распространение сети Интернет сделало возможным оказывать влияние на зарубежную аудиторию посредством следующих методов: размещение радио и телепередач в сети Интернет, распространение литературы о США в цифровом формате, мониторинг дискуссий в блог-пространстве зарубежных стран, создание персонифицированных страничек членов правительства США в социальных сетях, а также рассылка информации через мобильные телефоны.

Публичная дипломатия отличается от традиционной дипломатии, которая осуществляется через людей, имеющих специальную профессию (дипломаты, политики, разведчики). Публичная дипломатия – это средство, с помощью которого правительство одной страны пытается воздействовать на общество другой с тем, чтобы оно, в свою очередь, повлияло на свое правительство. Термин «публичная дипломатия» предложил в 1965 г. американский дипломат Эдмунд Галлион, декан Флетчеровской Школы права и дипломатии при Университете Тафта. Он считал публичную дипломатию эвфемизмом понятия «пропаганда». В русском языке слово «пропаганда» не имеет негативного оттенка, тогда как в английском у него довольно жесткая негативная коннотация, подразумевающая ложь и нечестную коммуникацию. Публичная дипломатия – это такой же термин в отношении пропаганды, как разведка в отношении шпионажа: наши – разведчики, другие – шпионы. Расцвет публичной дипломатии пришелся на годы «холодной войны», когда СССР и его союзники, соперничая с США за доминирование в мировом пространстве, использовали ее как средство воздействия. Когда «холодная война» закончилась (мы считаем, что это произошло в 1989 г., американцы – в 1991 г.), публичная дипломатия сошла на нет. Причем у нас она исчезла мгновенно (например, перестали финансировать издательство «Прогресс»), а в Америке – постепенно. Там еще долгое время существовала организация под названием «Агентство по международной информации». На смену публичной дипломатии пришло понятие «soft power». Обычно его переводят как «мягкая сила», но, на мой взгляд, здесь больше подходит выражение «мягкая власть», так как речь все-таки идет об отношениях по поводу власти. Автором термина является член администрации Б. Клинтона Дж. Най, которого включили в пятерку самых влиятельных политологов XX столетия. По Наю, soft power – это способность добиваться своей цели с помощью привлекательности, а не подкупом и принуждением. Получается, что другие делают так, как ты хочешь, но ты не прикладываешь к этому усилий (силовых, экономических). Однако это не означает, что данная стратегия никак не связана с деньгами. Более богатые страны обладают большей soft power. Концепция Ная, получившая распространение, показывает, чего должна добиваться публичная дипломатия. Возрождение публичной дипломатии произошло после событий 11 сентября 2001 г., которые породили в американском обществе стремление наказать тех, кто совершил теракты, и найти причину произошедшего. Был сделан следующий вывод: «Мы изолировались от международного сообщества, стали игнорировать проблемы развивающихся стран, нас не стали любить. Они не правы, так как мы такие прекрасные, и мы пойдем и расскажем всем об этом». Это было названо «битвой за сердца людей». Ричард Армитидж, бывший первый заместитель госсекретаря Колина Пауэлла, вопрошал: как могло случиться, что нация, обладающая совершенными коммуникациями, проиграла людям, которые живут в пещерах (в то время как раз преследовали Усаму бен Ладена, который прятался в пещерах Афганистана)? Американцы стали вкладывать деньги во внешнюю коммуникацию. В начале 2000 г. Ближний Восток превратился в пространство коммуникационной войны, и эта война показала, что завоевать никого невозможно. Нельзя прийти и доказать, что «мы лучше, чем вам казалось». Американцы пытались распространять ролики о том, что США – не враги мусульман, что мусульмане очень хорошо живут в Америке. Ответом стало: «в США мусульманам действительно живется хорошо, но мы не любим вас за то, что вы делаете так, чтобы в других странах мусульманам жилось плохо» (такие ответы фиксировались опросами общественного мнения). Американцы предприняли следующую попытку и решили рассказать, что США – друзья мусульман во всем мире. Получили ответ: «мы вас хорошо знаем и поэтому не любим». Эта логика стала доминирующей в «битве за сердца людей»: завоевать никого невозможно. Когда это понимание пришло в европейскую науку, появилась концепция «новой публичной дипломатии», которая была призвана переосмыслить все, что изменилось в мире в период с конца XX в. по 2004 г. А изменилось многое. 1. Изменение глобального коммуникационного контекста. Появились спутниковое телевидение, канал «Аль-Джазира», Интернет. Коммуникация стала доступной всем. Например, в Багдаде во время штурма находился блоггер, который распространял информацию о происходящем с места событий. У него было около тысячи читателей, впоследствии он стал ведущим колумнистом газеты «The Guardian». Разрыв между профессиональными журналистами и блоггерами сокращается. Это послужило фактором изменения глобальной международной коммуникации. Что это означает для публичной дипломатии? В 1990-х годах надо было быть великой державой, чтобы распространять информацию – увеличивать тиражи печатной продукции, поддерживать радиовещание по всему миру. Сегодня для этого достаточно иметь домашнюю киностудию и выкладывать ролики на YouTube. В этом хоре голосов государству сложно быть услышанным. 2. Изменение мирополитического контекста. НКО, ТНК, террористические группы существовали и раньше, но в последние годы их число растет по экспоненте. Совокупное влияние негосударственных акторов стало настолько весомым, что его уже невозможно игнорировать. В изменившихся условиях концепция «новой публичной дипломатии» подразумевает следующее: нужно не только транслировать то, что ты думаешь, но и слушать, что тебе говорят в ответ, и учитывать это не только в том, что ты говоришь, но и в том, что ты делаешь. Иначе мы возвращаемся в состояние «битвы за сердца», которая ничего не дает. 3. Вовлечение негосударственных акторов и ориентация на soft power. Цели публичной дипломатии стали менее конкретными и более прикладными, получили другое измерение, помимо идеологического, появились и другие параметры. По Наю, у soft power есть три источника: политические действия, культура и ценности. Оказываемый ими эффект различается по времени. Внешняя политика может измениться за пару лет, культура – за десятилетия, ценности меняются на протяжении жизни поколения. Когда мы рассказываем другим государствам, обществам о наших ценностях, мы не можем делать это в режиме краткосрочной коммуникации. Например, душевность и глубину русской дружбы невозможно объяснить через фильм «Особенности национальной охоты». Инструменты публичной дипломатии должны быть подобраны под конкретные задачи. Для внешней политики подходит зарубежное вещание. Чтобы рассказать о культуре, можно устраивать выставки, гастроли. Чтобы вникнуть в культуру другой страны, нужно общаться с ее жителями, например, через образование. Ценности также распространяются посредством образовательных обменов. 4. Брендинг государства. Концепция, пришедшая из мира маркетинга, утверждает, что государство – это бренд, который накладывает определенный отпечаток на все, что оно предлагает (показатели: популярность туризма, инвестиционная привлекательность и пр.). Большую роль здесь играют бизнес, деловые контакты. Заметим, что это еще одна линия водораздела с традиционной дипломатией, которая считает, что публичная дипломатия доступна только дипломатам, другие в ней участвовать не могут. Итак, публичная дипломатия – это не пропаганда, а гораздо лучше. В настоящее время она находится на подъеме. Кто и почему занимается публичной дипломатией? В современном мире публичной дипломатией занимаются не только государства, но и все остальные акторы – общественные организации, НКО, индивиды и многие другие. Все, кто участвует в международной коммуникации, занимаются публичной дипломатией. Но у государств цель публичной дипломатии сформулирована более четко. Внешняя политика – это сфера действия государств. Однако бизнес тоже интересуется публичной дипломатией. Что же его в ней привлекает? Рисунок 1. Начнем с частных компаний. На графике (см. рис. 1) показана эволюция восприятия американцами французов. С 2003 г. отмечалось значительное снижение положительных оценок, а на 2008 г. пришелся пик ненависти. Это связано с войной в Ираке. Соединенные Штаты призывали вместе решать проблему ядерного оружия в этой стране. Франция не поддержала позицию США. Американцы обиделись, посчитав французов предателями. В Америке стали распространяться призывы к потребителям не покупать продукцию французских брендов и брендов, принадлежащих французским компаниям. В результате французские компании зарегистрировали падение продаж за полгода на уровне 13%. Хотя компании транснациональны, бренды часто ассоциируются с национальностью. Если бренд что-то теряет, то компании, соответственно, теряют продажи (например, в результате определенной внешней политики). В видеорекламе Volkswagen Das Auto частица Das показывает, что автомобили производятся в Германии. Для любой компании, работающей в конкурирующих странах, важно, чтобы бренд способствовал продажам. Рисунок 2. На привлечение туристов нацелены ролики, представляющие страну в наилучшем свете (этим занимаются отели, специализированные организации, ассоциации турагентств). На привлечение же инвестиций сильно влияет имидж страны там, откуда привлекаются деньги. На диаграмме (см. рис. 2) видно, что бразильские компании пользуются доверием в Мексике и ОАЭ, индийские – в Индонезии, российские – в Германии (но они не особо привлекательны для американцев). Существуют ведомства, которые занимаются привлечением инвестиций. Это могут быть как государственные структуры (напрямую финансируемые из бюджета), так и некоммерческие организации. У специалистов Всемирного банка есть система оценки таких ведомств. Они создают «фейковые» компании и обращаются в подобные организации (действуют в 170 государствах мира). В зависимости от оперативности ответа (согласятся ли поговорить по телефону или организуют встречу) выставляется оценка. В России таких ведомств нет, но есть Фонд прямых инвестиций, возглавляемый К. Дмитриевым. В Гонконге есть агентство «Инвест Гонконг» (см. рис. 3 – диаграмма с гонконгской биржи). Многие считают, что гонконгская биржа – это «окно» в Китай. Шанхайская биржа – внутренняя, а гонконгская – «витрина». Она показывает, как действуют приходящие в страну игроки. В результате четыре года подряд гонконгская биржа лидировала по привлечению IPO; в 2011 г. на IPO больше заработали иностранные компании, чем Китай. Рисунок 3. Еще одна форма взаимодействия государства и бизнеса с точки зрения публичной дипломатии – корпоративная социальная ответственность. Ее понимают по-разному, но, если говорить по существу, это связи с обществом и одна из форм лоббизма, которую многие не признают. В 2009 г. Х. Клинтон провела встречу с «капитанами бизнеса», на которой обсуждался вопрос об их влиянии на имидж страны за рубежом. Не секрет, что предприниматели не всегда ведут себя по правилам тех стран, в которых работают (например, нефтяные компании нередко дают взятки местным чиновникам). Важно, что руководство США пытается с ними взаимодействовать, довести до их сведения, что они представляют за рубежом не только страну, но и весь американский бизнес. Другое явление корпоративной социальной ответственности – лоббизм. Возьмем, к примеру, организацию «Foreign Investment Advisory Council» (FIAC), которая существует с 1996 г. В нее входят иностранные компании, действующие на российском рынке. Представители этих компаний встречаются с премьер-министром, президентом, оказывают помощь российской науке и образованию. Например, они поддержали Высшую школу экономики, предоставив грант на исследование такого явления, как параллельный импорт. Многие привозили айфоны из Лондона, это и есть параллельный импорт. Официальным дилерам это невыгодно, поэтому они выступают за его запрещение. Когда в правительстве были замечены ноутбуки «Sony», случился скандал, потому что компания «Sony» не заключала официальных контрактов с правительством, и ввозить их было нельзя. ВШЭ на грант FIAC подготовила исследование в поддержку идеи запрещения параллельного импорта в России. Это и есть лоббизм. Кроме того, существует такое явление, как частное посольство. Например, Республика Сербская – непризнанная часть Боснии и Герцеговины, где сербы борются за свою автономию и независимость, наняла частную компанию, которая стала ее неофициальным представительством. Россия также этим занимается: нанимаются пиар-агентства, помогающие распространять сообщения в ключевых аудиториях. В Брюсселе множество лоббистских компаний работает на «Газпром». Еще одна тема – организация пространства для встреч. Например, организация под названием «Всемирный экономический форум» проводит мероприятия не только в Давосе, но и в Нью-Йорке, Москве. Она предоставляет бизнесу пространство для встреч с государством. Частные компании платят деньги, чтобы им организовали такую встречу. В медиа-пространстве действуют, например, такие компании, как Голливуд и Болливуд. Экспортируя свою продукцию, они продвигают имидж страны за рубежом. Но есть и другие примеры, когда частные компании работают в субподряде. Для университетов публичная дипломатия – это чистый бизнес. Все американские университеты nonprofit, они зарегистрированы как организации, не занимающиеся извлечением прибыли. Но у всех этих организаций есть свои фонды. Какими же целями они руководствуются в своих международных программах? Безусловно, привлечением студентов и профессоров, продвижением университета, но при этом и деньги зарабатывают. Количество людей, которые учатся за рубежом, растет; университеты серьезно конкурируют между собой за привлечение студентов (лидируют США, Великобритания уступает свои позиции Австралии, которая выигрывает за счет азиатских студентов). В Россию приезжают учиться, главным образом, из стран СНГ, Китая, африканских государств. Число обучающихся из развитых стран, в том числе европейских, не превышает 2000 человек. В своем последнем отчете Россотрудничество сообщило о привлечении 644 иностранных студентов. Они делают это с помощью сети российских центров науки и культуры, а также веб-сайта, но он, к сожалению, функционирует только на русском языке. Роль неправительственных организаций в публичной дипломатии сводится в основном к традиционному продвижению своей культуры. Примеров можно привести множество – Институт Данте, «Альянс Франсез», Британский совет, Институт Конфуция (финансирование последнего постоянно растет). Большую часть средств эти организации получают из государственного бюджета. Британский совет, якобы самая независимая организация, на сегодня является самым богатым из НПО (треть денег зарабатывает, треть берет у государства). Другой аспект – продвижение актуальных тем, которые страны считают важными для распространения. Один из способов – через экспертную дипломатию, т.е. установление контактов и связей между экспертными сообществами разных стран (многие темы обсудить во время официальных встреч невозможно). Пример – организация «Freedom House», учрежденная Элеонорой Рузвельт, супругой президента США Франклина Рузвельта. Есть организации, которые занимаются проблемами прав человека. Важно знать, кто их спонсирует и с какими государствами у них совпадает повестка. Некоторым организациям удается вынести на глобальный уровень некую важную тему. Причем они делают это настолько эффективно, что вслед за ними страны подхватывают эту тему. Возьмем, например, Оттавскую конвенцию. В 1990–1991 гг. появился альянс неправительственных организаций, требовавших запрета использования противопехотных мин. Это оружие неизбирательного действия, у бедных стран не всегда есть карты и деньги для разминирования, в результате страдают и гибнут мирные жители. Организации начали рассылать послания лидерам общественного мнения по всему миру. В кампании приняли участие такие известные деятели, как принцесса Диана и Пол Маккартни. Эта история закончилась подписанием в 1997 г. Конвенции о запрещении применения, накопления запасов, производства и передачи противопехотных мин и об их уничтожении. В настоящее время к Оттавской конвенции присоединилось около 180 стран. Россия, Индия, Пакистан не присоединились, равно как и США, которые, тем не менее, мины больше не использовали. Оттавская конвенция стала «канадской темой» в публичной дипломатии. Канадцы решили продвигать тему «human security» и сформулировали новый подход к международной безопасности – человекоцентричный. Он органично вписался во внешнеполитическую концепцию Канады. В дальнейшем вся история, связанная с продвижением борьбы с противопехотными минами, стала, так или иначе, ассоциироваться с этой страной, что положительно сказалось на ее имидже в мире. Другой пример – процесс Кимберли. Речь идет о «кровавых алмазах», т.е. алмазах из зон конфликтов. В 1998 г. британская неправительственная организация начала распространять информацию о том, как «кровавые алмазы» используются для финансирования незаконных вооруженных формирований, закупки ими вооружений и поддержания контроля над территориями. После выхода этой истории на уровень ООН появился сертификат регистрации алмазов, подтверждающий, что они произведены в рамках правового поля. Тему подхватили наиболее вовлеченные в оборот алмазов страны – ЮАР и Бельгия. И, наконец, партнерами многих стран в публичной дипломатии выступают глобальные неправительственные организации. Примеры – Международный Олимпийский комитет, ФИФА и др. В разных странах уровень вовлеченности правительств в деятельность этих организаций разный. Internet Corporation for Assigned Names and Numbers (ICANN) – неправительственная организация, которая является одним из акторов, управляющих Интернетом. Изначально он управлялся министерством обороны США, а затем был передан ICANN. Речь идет об управлении в смысле контроля над распределением доменных имен, о довольно разумном управлении с привлечением НПО. Другой пример – Красная книга. Ее ведет неправительственная организация, и она влияет на имидж стран. Состояние публичной дипломатии в России У нас нет стратегии публичной дипломатии, у нас есть Концепция внешней политики. В варианте 2000 г. можно найти термин «общественная дипломатия» (видимо, как перевод с английского «public diplomacy»). В Концепции 2008 г. появился термин «публичная дипломатия», но и понятие общественной дипломатии осталось. Возникло противоречие. В 2010 г. Концепция внешней политики была дополнена Приложением 1, в котором изложены основные направления культурного и гуманитарного международного сотрудничества. В этом документе, в частности, говорится, что бизнес и неправительственные организации должны заниматься всем, но непонятно, каким образом. В новой Концепции внешней политики, подготовленной на основе статьи В. Путина и утвержденной в 2013 г., появился термин «мягкая сила», под которым понимается использование некоммерческих организаций для достижения целей государства во внешней политике. Теперь в нашей концепции есть понятия «мягкая сила», «публичная дипломатия», «общественная дипломатия» и «информационное сопровождение внешней политики». Эти термины находятся в разных частях документа, и, на мой взгляд, в представлениях автора, они никак между собой не связаны. У нас нет координирующего органа, который отвечал бы за публичную дипломатию. Зато есть большое количество институтов, которые нацелены на ее развитие. История их становления проста: в 2003–2004 гг., когда нефть подорожала, а Россия начала вставать с колен, мы поняли, что нас в мире недолюбливают (по аналогии с американцами в 2001 г.). Мы стали накачивать деньгами СМИ, чтобы доказать, что нас в мире просто плохо знают. Началась реформа агентства «РИА Новости», «Голоса России». В 2005 г. был создан российский информационный телеканал «Russia Today» (RT), ведущий круглосуточное вещание на английском языке, в 2007 г. – Фонд «Русский мир». В 2008 г. Росзарубежцентр был преобразован в Россотрудничество. В 2010 г. появились Фонд поддержки публичной дипломатии им. А.М. Горчакова и Российский совет по международным делам. Мы создаем все новые ведомства, которые имеют свою строчку в государственном бюджете. Сейчас активно обсуждается предложение о передаче Россотрудничеству всех средств, которые Россия жертвовала на международные организации, для реализации двусторонних проектов в странах СНГ. Как во все это вовлекаются негосударственные акторы? Здесь уместно вспомнить общества дружбы с зарубежными странами, которые существуют еще с советских времен. У нас нет системы оценки эффективности, нет стратегии, нет значимых результатов. Россия не включена в процесс глобализации. Мы плохо говорим на английском языке, мало бываем за рубежом (около 70% россиян никогда не выезжали за границу, у 80% нет загранпаспорта). Россияне, в отличие от жителей других стран, дружат в основном друг с другом и в очень малой степени – с остальным миром, так как имеют мало коммуникаций. И, наконец, наши неправительственные организации нацелены на внутринациональную деятельность; наши университеты взаимодействуют с людьми, которые уже говорят по-русски. Иностранных преподавателей у нас единицы. В свою очередь, российские преподаватели очень редко приезжают в зарубежные университеты. Наше государство пока не имеет возможности бороться с этими комплексными проблемами, поскольку у него нет необходимых инструментов борьбы. Вопрос–ответ 1. Существуют ли методы оценки эффективности неправительственных организаций? По словам моих знакомых из RT, им сложно оценить свою аудиторию. Ответ. С точки зрения своей телекоммуникационной политики канал RT прошел определенную эволюцию. Они начали с создания style-tv, в котором было русское измерение, затем взяли за основу модель BBC, после чего переориентировались на «Al-Jazeera». В дальнейшем RT сфокусировался на регионе СНГ. На каком-то этапе это работало, но вскоре выяснилось, что интерес к СНГ не так высок. Далее они взяли новую модель и стали ориентироваться на «Al-Jazeera English». RT показывает те сюжеты, которые не попадают в другие глобальные новости. Как оценить эффективность этой методики, никто пока не знает, так как это не публичная дипломатия в чистом виде. Это некий новый виток развития, который позволяет наращивать количество просмотров, хотя и вызывает усмешки у отдельных представителей целевой аудитории. RT выбирает способ оценки, связанный с количеством просмотров. Они были первыми, кто добился 1 млрд просмотров на YouTube. Критики на это ответили: вы первые, кто этого хотел. Они регулярно заказывают отчеты у «Nielsen Media Research» и других компаний, периодически выходят на первое место, получают призы на маркетинговых каналах. Но при этом сами остаются спорным каналом. На мой взгляд, сюжет о вторжении Франции в Мали был достаточно противоречивым. Главным интересом французов в этой стране была названа добыча урана. Это спорный взгляд на вещи. Вообще, в мировой практике публичную дипломатию оценивать сложно. Традиционный инструмент – оценка того, как изменилось отношение к конкретной стране, субъектами публичной дипломатии. Такие оценки делаются на основе опросов общественного мнения. В США, Великобритании эти опросы проводит ведомство, отвечающее за публичную дипломатию, поэтому их нельзя считать эффективным инструментом. Наверное, более правильно было бы использовать механизмы современных технологий внутри социальных сетей. Например, человек учился в США, после чего у него появилось 100 американских друзей в Facebook, и это можно считать хорошим результатом. Но здесь возникают морально-этические вопросы, в том числе вопрос о том, насколько корректно заниматься анализом социальных сетей. 2. Ни на официальном, ни на общественном уровне Россия еще не определилась: красивая она или умная, мы европейцы и учим иностранные языки или мы русские и заставляем других учить русский язык? То Д. Медведев тянет нас на Запад, то В. Путин зовет обратно. Не кажется ли Вам, что именно этот дисбаланс является проблемой России? Ответ. Эта дилемма представляется мне немного надуманной. Китайцы, например, учат английский язык и все больше денег вкладывают в изучение китайского языка за рубежом. Соответственно, продвижению китайской культуры никак не помешало то, что китайцы стали учить английский. Включение в глобализацию не противоречит сохранению национальной идентичности. Глобализация создает для нее новый контекст, не обязательно враждебный. Главное, чтобы этот процесс проходил эффективно с точки зрения привлечения ресурсов из развитых стран в российскую экономику. 3. Если я Вас правильно поняла, публичная дипломатия – это долгосрочное вложение. Другой тезис: оценкой эффективности медиа-проектов может служить стоимость одного пользователя. Должны ли медиа-проекты, которые работают на публичную дипломатию, зарабатывать деньги? Возможно ли это? Ответ. На мой взгляд, самофинансирование – это утопия. Британский совет, о котором я уже говорил, треть средств получает от продажи образовательных услуг. Но для объективности нужно рассматривать его бизнес-модель. Только то, что заработано им в виде чистой прибыли, может идти на финансирование публичной дипломатии. Обращаясь к теме публичной дипломатии в современном прозрачном и коммуникационно-замкнутом мире, попробую обрисовывать, что это такое. Когда-то внешняя политика была уделом профессионалов, людей с определенными навыками, но, тем не менее, она всегда вызвала интерес публики. Сегодня мир стал таким, что грань между внутренним и внешним практически исчезла – политику любого государства невозможно отделить от внешнего мира. Здесь нет исключений, будь то Россия, США или Нигерия. Исключением является, может быть, только Северная Корея, но это из той категории исключений, которые подтверждают правило, поскольку речь идет об искусственной самоизоляции. В остальном ни одно государство, правительство, общество не в состоянии действовать в отрыве от того, что происходит в мире. Дипломатия без тайн Внешние воздействия носят разнообразный характер, начиная с информационного. Благодаря неразрывности информационного пространства, все становится известно в режиме реального времени, и никакие попытки ограничить поток ничего не дают. Понятие «публичная дипломатия» появилось в современную эпоху, когда стало понятно, что дипломатия – это не работа узкой группы людей в пиджаках и смокингах с сигарами, которые где-то сидят и что-то решают. Таким воздействием обладает и экономика. У нас это стало понятно к концу 1990 г., когда вдруг оказалось, что валютный, финансовый, экономический кризис в Малайзии, Индонезии и других странах Юго-Восточной Азии привел к дефолту и банкротству России. Сначала мы считали: то, что далеко, нас не касается. В то время наша страна не была до такой степени погружена в глобальную среду, как сейчас. Но сегодня говорить об этом уже не имеет смысла. Мы все прекрасно понимаем свою зависимость от мировой энергетической конъюнктуры. Например, из-за столкновений в Египте, где разгорается некое подобие гражданской войны, цены на нефть ползут вверх. Никто не знает, что там будет происходить, а Суэцкий канал как был 150 лет назад тем горлышком, через который в Европу шла ближневосточная нефть, так и остается. При всех новых медиа и технологиях, заменяющих нефть, против лома нет приема, т.е. изменить ничего невозможно. Далее воздействия можно перечислять. Возьмем, к примеру, такое явление взаимозависимого мира, как миграция. Думаю, что в ближайшем будущем Россия столкнется с этим явлением в гораздо большей степени, чем сейчас. Проблемы, связанные с миграцией, к нам только приходят. О чем говорят все кандидаты на пост мэра Москвы в нынешней предвыборной кампании? Они говорят: надо что-то делать с миграцией. Но никто не знает, что с ней делать. На примере США и Европы мы видим: попытки найти решение результатов не дают. Стоит упомянуть и о культурном воздействии, которое нельзя остановить, и пр. Политика внутри страны вынуждена обращать внимание на то, что происходит вокруг. Каждый делает это, исходя из своего знания и компетенции. Вопрос о компетенции нашего государства в этой сфере заслуживает отдельного рассмотрения. Как бы то ни было, внешняя политика перестает быть чем-то имеющим отношение только к элите. Мы все в нее вовлечены. Сейчас, на мой взгляд, мир становится не просто плоским, а унылым. При большом количестве возможностей реальных альтернатив нет. Понятие «публичная дипломатия» появилось в современную эпоху, когда стало понятно, что дипломатия – это не работа узкой группы людей в пиджаках и смокингах с сигарами, которые где-то сидят и что-то решают. Публичная дипломатия осуществляется помимо их работы – общества сами влияют и вступают во взаимодействие. Это явление интересное, но недостаточно изученное. Данное понятие имеет и второе значение. Дипломатия публична в том смысле, что не осталось никаких тайн. То, что было скрыто, стало явным. Это революция. Дипломатия, отношения между государствами в классическом понимании – это вопросы войны и мира. Одной из форм выяснения отношений между государствами является война. Сейчас ситуация изменилась в связи с экономической взаимозависимостью и влиянием фактора ядерного оружия. Раньше ведущие державы, от которых все в мире зависит, применяли силу и таким образом выясняли, кто из них важнее, сильнее. Так устанавливалась иерархия государств. С появлением ядерного оружия применение силы против стран, которые им обладают, стало невозможным – риск слишком велик. Теперь традиционная дипломатия, отступающая на второй план, вынуждена исходить из того, что все сразу же становится достоянием гласности. Событие трехлетней давности, связанное с WikiLeaks, – немного фарсовое, но явное проявление данной тенденции. С одной стороны, рядовой спецслужб США решил, что нельзя больше терпеть, надо сообщить миру, с другой стороны, авантюристичный человек с комплексом Герострата захотел прославиться. Такие «прорези» в мировой дипломатии теперь будет появляться все чаще. Отчасти это связано с тем, что новые технологии сформировали новое поколение. Вспомним Джулиана Ассанжа, который находится в посольстве Эквадора в Лондоне, или Эдварда Сноудена, который пребывает в московском аэропорту «Шереметьево». Они молоды, Джулиан немного постарше, и сформировались в эпоху открытости, которая растет день от дня. Они «живут» в компьютере. Как метко заметил мой европейский коллега, это их и подвело. Сноуден через компьютер решил сообщить миру то, что он, с его точки зрения, должен был знать, и стал знаменитым. Он совершил смелый поступок, вероятно, из идеалистических соображений, но, выйдя наружу, оказался в мире реальных государств. Они, конечно, могут приспособиться к новой реальности, но не готовы ее приветствовать. Поэтому теперь со Сноуденом никто не хочет связываться. Даже те, кто ему симпатизировал, не желают рисковать отношениями с самой могущественной державой мира. Россия в этом смысле не отличается от других стран, хотя в Америке заговорили о том, что это хитроумный план Владимира Путина, чтобы досадить Бараку Обаме. Но достаточно было посмотреть на реакцию Путина, который лишь на словах выступил в поддержку Сноудена. Нужно было видеть его лицо: для него, профессионального разведчика, этот человек – предатель. Ему доверили, допустили к тайне, а он все предал огласке. И страны экстраполируют ситуацию на себя: «А если у нас такой появится, он тоже будет герой?» Правила и нормы, на которых все строилось и которые позволяли делать прогнозы, не работают. Прежний мировой порядок перестал существовать, а новый еще не возник. Здесь уместно вспомнить высказывание американского журналиста Томаса Фридмана конца 1990-х годов, которое какое-то время служило лозунгом глобализации: мир стал плоским, универсальным, действует по единым законам и в нем все по-другому. Сейчас, на мой взгляд, мир становится не просто плоским, а унылым. При большом количестве возможностей реальных альтернатив нет. Случай со Сноуденом показывает, что деваться некуда. Хорошо, если президент Венесуэлы после длительных размышлений все-таки решит его принять. Эта унификация во всех смыслах меняет контекст. И все, что происходит, демонстрирует еще одну сторону этой новой реальности. Сноуден сообщил о том, что американские спецслужбы ведут тотальный контроль за всем. Наверное, для европейцев, которые верят, что демократия работает по-другому, это, конечно, неприятно. Но для людей, имеющих за спиной опыт общественной формации реального социализма, это не сенсация. Нельзя сказать, что он широко открыл глаза миру на новое явление. Во всем этом важно то, что спецслужбы пытались, пытаются и будут пытаться контролировать общество. Теперь мы знаем, что все потоки информации попадают в спецслужбы, которые исходят из того, что чем больше они будут знать, тем безопаснее будут жить остальные. Недавно мой знакомый американский журналист либеральных взглядов приехал освещать ситуацию со Сноуденом. Когда я обратил его внимание на противоречивость этого события, поскольку Сноуден выступил за открытое общество, Джим сказал: «Мне все равно, за что он выступил, я не хочу, чтобы он мешал спецслужбам меня защищать». От него я никак этого не ожидал. Одни люди руководствуются этой логикой, другие – иной. На мой взгляд, происходящее показывает, что есть предел, за которым тотальный сбор информации становится бессмысленным, так как никакой гений не в состоянии ее переработать. Я имею в виду предел не технологий, а способности к восприятию. Они уже работают вхолостую. Это как акула, которая глотает, пока не лопнет, не потому что голодна, а потому что у нее есть инстинкт. Это явление непосредственно связано с темой информационного общества, и через какое-то время оно станет предметом серьезного изучения. Big data Сейчас есть модное направление, связанное с понятием big data. Речь идет об огромных массивах данных, которые благодаря Интернету превращаются в важнейший материал не только для спецслужб, но и для исследователей (психологов, маркетологов и др.). Анализ гигантских массивов данных не позволяет выявить причинно-следственные связи, но дает возможность понять, что произойдет дальше. Например, на основе такого анализа глобальной транспортной компании удалось выяснить, когда происходят специфические поломки машин при доставке, которые фиксировались в разных частях мира. Если бы таким образом можно было определить, когда произойдет теракт, это было бы прорывом, но пока до этого не дошло. Количественный анализ, анализ больших массивов информации – это как раз возможность что-то предвидеть. В ситуации, когда традиционные методы не работают, нужно искать способ применить количественные методы к международным отношениям. Эта технология может служить метафорой всего того, что сегодня происходит в мировой политике, в мировой информационной среде. Мир стал глубоко и фатально непредсказуемым. Правила и нормы, на которых все строилось и которые позволяли делать прогнозы, не работают. Прежний мировой порядок перестал существовать, а новый еще не возник. Наглядный пример непредсказуемости – за последнюю четверть века ни одно грандиозное событие, изменившее ход истории, не было заранее предсказано: ни распад коммунизма, ни крах СССР, ни начало массовой террористической кампании, ни «арабская весна». А ведь это вехи, которые перевернули мировое политическое развитие. Они происходили в качестве сенсации, сюрприза. Впоследствии стали говорить, что иначе было невозможно. Еще в 1990 г. ЦРУ доказывало, что СССР по-прежнему силен, и просило денег, чтобы ему противостоять. Это пример того, как бюрократия не способна предугадать, что будет дальше. Сейчас все только усугубляется. Количественный анализ, анализ больших массивов информации – это как раз возможность что-то предвидеть. В ситуации, когда традиционные методы не работают, нужно искать способ применить количественные методы к международным отношениям. Невероятный поток информации влияет на способность государств представлять себя в мире. Государство как структура утратило монополию на собственный образ. Раньше оно обладало достаточным количеством инструментов, чтобы навязывать своим гражданам и другим государствам собственную картину того, как оно выглядит. Иногда картина была адекватной, иногда пропагандистской. Сейчас попытки государств представлять себя тонут в потоках информации, поступающей со всех сторон. Новые медиа и средства коммуникации вносят существенный вклад в этот процесс, даже чисто количественно. Россия, Китай, США по-прежнему обладают большими ресурсами, чтобы себя позиционировать, но миллионы людей, которые что-то пишут, выкладывают на YouTube, – это огромная сила, и ее нельзя игнорировать. В публичном доступе оказывается гигантский массив информации, и непонятно, что с ним делать. Перед властью и теми, кто пытается провести непредвзятый анализ, сразу же встает проблема верификации, оценки достоверности этой информации. Журналисты всегда находились под воздействием разных факторов, но они все-таки несут ответственность за то, что говорят или пишут, будь то ответственность формальная (перед редакцией, руководством канала) или более широкая (перед обществом). Человек, который выкладывает на YouTube короткий сюжет, ни перед кем не несет ответственности. Его мотив прост: «Я шел мимо и снял на видео, как сирийский военный рвет на части мирного повстанца. Я увидел это и выложил». Дальше возникает множество вопросов: был ли этот военный сирийцем, что предшествовало этому событию и что произошло после него? Но это уже не важно, так как некий образ появился в публичном пространстве и начинает тиражироваться. Интернет дает огромное пространство для сознательных манипуляций, но даже если это не манипуляция, человек не знает контекста, он просто зафиксировал кусочек реальности. До какого-то момента возможность получить репортаж в любой момент и из любой точки пространства могла казаться простой забавой, но сейчас это становится фактором принятия главных политических решений, решений о войне и мире. Так, общий образ кровавого хаоса, который возник в западных и арабских СМИ, сформировал общественное мнение и привел к тому, что было принято решение начать войну в Ливии, хотя сегодня смысл этой войны ставится под сомнение. Но это та реальность, в которой нам придется жить. Никакого способа проверки такой информации нет, и сомневаюсь, что его изобретут. Некоторые считают, что в этом контексте судьба профессиональной журналистики находится под большим вопросом. Журналист, придерживающийся профессиональных стандартов, оказывается неконкурентоспособным. И поскольку все СМИ действуют в режиме реальной конкуренции, они будут стремиться сообщить первыми о том или ином событии, а значит, им придется пожертвовать проверкой и пр. Важнее другое: утрата властью, государством контроля над «картинкой» накладывается на более масштабный процесс разрушения привычной иерархии и структуры международных отношений. Раньше критерием установления иерархии государств мира служила военная сила. Она и сейчас не исчезла. Хотя после «холодной войны» больших войн не было, применение силы входит в норму. Удивительный парадокс: блок НАТО, который гордился тем, что победил в «холодной войне» без единого выстрела, после ее окончания постоянно воюет. Сначала Босния, затем Югославия, Афганистан, Ирак, Ливия. Тенденция понятна – применение военной силы как способ действия легитимизируется. Таким образом, военная сила остается, но уже не приносит того результата, на который рассчитывали. Это ставит всех в тупик. После окончания «холодной войны» все войны приводили либо к ухудшению ситуации, либо ничего не решали, либо создавали новые проблемы. Если взять Россию, то после того, как была выиграна война с Грузией, она не знает, что делать с трофеем. Во времена классической имперской политики выигранная территория означала расширение. А сейчас возникает вопрос: что с этим делать? И это касается всех. США ведут колониальные войны без главной цели – завоевать территории, удовлетворить имперские амбиции. Зачем они воюют в Афганистане? Ведь военная задача там была решена уже в первые месяцы войны. Именно Афганистан показал, насколько бессильна военная сила. Самая могущественная в военном отношении страна ничего не может сделать в государстве, которое живет по племенным законам. И это проявляется во многих случаях, когда традиционные инструменты не работают. Образ имеет значение Военными средствами уже ничего не решить, поэтому появилось понятие «мягкой силы». Сегодня главное – убедить в собственной правоте, не прибегая к насилию. Но этого явно недостаточно. В России об этом постоянно говорят после того, как В. Путин в своих статьях объявил использование «мягкой силы» приоритетом. Причем он это понимает довольно узко – как контрпропаганду. Но этим содержание данного понятия не исчерпывается. Инструменты, которые применяет Россия (например, телеканал RT действительно эффективен, так как он занял четкую позицию – лобовой жесткий антиамериканизм), направлены не на создание собственного привлекательного образа, а на очернение образа другой страны, которую Россия считает источником многих мировых проблем. Руководство RT сообщает об увеличении своей аудитории, особенно в Америке, где много недовольных людей, но к образу России в мире это не имеет никакого отношения. «Мягкая сила» нуждается, как минимум, в расширении. Но и этого недостаточно, потому что современное силовое пространство включает военную силу, привлекательную общественно-политическую модель, культурные достижения, экономическую независимость и способность проводить самостоятельную политическую линию. Все вместе это дает некий потенциал воздействия, но долевое соотношение факторов установить трудно. Есть страны, компенсирующие отсутствие военной силы наличием очень привлекательного внешнего образа (например, Швеция). Почему образ имеет значение? В зависимости от того, как к тебе относятся, у тебя больше или меньше возможностей. Это явственно ощущает на себе Китай, который вырос до такой степени, что пугает независимо от того, что делает. Наши руководители любят цитировать О. Бисмарка: «Важны не намерения, важен потенциал». В случае с Китаем намерения уже никому не важны, главное – он так «раздулся», что его все боятся и начинают противодействовать. В ответ Китай наращивает свою «мягкую силу», открывает институты Конфуция, продвигает искусство и культуру. «Мягкая сила» нуждается, как минимум, в расширении. Но и этого недостаточно, потому что современное силовое пространство включает военную силу, привлекательную общественно-политическую модель, культурные достижения, экономическую независимость и способность проводить самостоятельную политическую линию. Все вместе это дает некий потенциал воздействия, но долевое соотношение факторов установить трудно. Мировая политика сегодня более хаотична, чем прежде. На мировую арену выходят страны, на которые раньше никто не обращал внимания. Они были частями более крупной конструкции, которая существовала по определенным законам. О «холодной войне» теперь вспоминают с теплой ностальгией. Тогда все было понятно, было два блока, которых разделяла идеология, ядерное оружие сдерживало и дисциплинировало. Это было не самое приятное, но самое устойчивое, стабильное время. С конца 1940 г. по 1980 г. был обеспечен беспрецедентный уровень устойчивости мировой системы. Такого не было ни до, ни после уже не будет. Основные игроки имели возможность устанавливать правила игры и заставляли других по ним играть. Сейчас этого нет, нет баланса, нет блоков, которые уравновешивали бы друг друга. В нынешних же блоковых альянсах дисциплина намного слабее. После окончания «холодной войны» американцам и европейцам показалось, что они больше не нужны друг другу. Европа перестала бояться советских танков и решила, что может играть роль глобальной державы. Америка же занялась делами в других частях мира и пришла к выводу, что уже стала глобальной державой. То, что было незыблемым, начало расползаться. Страны захотели выступать в качестве самостоятельных игроков. Самый яркий пример – Турция. Долгое время она была лояльным членом НАТО и следовала в фарватере американской политики, но в конце XX – начале XXI вв. решила действовать независимо от Америки. Если раньше самостоятельность проявляли на региональном уровне, то теперь страны, которых прежде не принимали в расчет, стремятся заявить о себе на глобальном уровне. Так, в 2010 г. президент Бразилии и премьер-министр Турции неожиданно для всех заявили, что у них есть свой план урегулирования иранской ядерной проблемы. Хотя их план не был поддержан в Совете Безопасности ООН, выход стран среднего уровня на уровень глобальный еще десять лет назад был невозможен. Думаю, что эта тенденция будет усиливаться. Но за этим стоит другая проблема. Как бы ни относится к великим державам, в том числе и к России, они имеют целый ряд преимуществ – давнюю традицию большой политики, умение вести переговоры, принимать серьезные решения. У стран, которые созрели и готовы вносить свой вклад, нет такой традиции и таких умений, у них есть только энтузиазм. Если посмотреть на мировую политику, то станет заметным процесс персонификации принятия решений – от действий и субъективного восприятия лидеров зависит больше, чем раньше. Личностное отношение, интерпретация событий конкретными лидерами становятся более существенными и вносят в международные дела элемент непредсказуемости. Например, в России точка зрения одного человека оказывается гораздо весомее, чем работа большого количества профессиональных дипломатов. Зависимость от одного взгляда и образа распространена повсюду. В условиях отсутствия четко установленных критериев соблазн решать все вопросы, исходя из собственного понимания происходящего, возрастает. Нужна национальная идея Ожидания 10–15-летней давности были связаны с исчезновением государства как структурного элемента, как основного игрока на мировом поле. Теперь стало понятно, что нет иного способа структурировать происходящее, кроме как опираться на государства, которые, правда, значительно ослабели. Сегодня роль публичной дипломатии объективно растет не потому, что это хорошо или плохо. Она сама по себе начинает вытеснять все остальное. Хотя думаю, что не вытеснит. Другой парадокс мозаики, которую я попытался описать, – ее элементы не меняются. Ожидания 10–15-летней давности были связаны с исчезновением государства как структурного элемента, как основного игрока на мировом поле. Теперь стало понятно, что нет иного способа структурировать происходящее, кроме как опираться на государства, которые, правда, значительно ослабели. В современном мире любая устойчивость (государственная, общественная), способность оказать противодействие, нейтрализовать импульсы обеспечиваются наличием четкой самоидентификации, принимаемой большинством граждан. Проблема России заключается в том, что она не знает, кто она такая и к чему стремится. Советское мы «проели», а нового ничего нет. Попытки заполнить вакуум квазитрадиционализмом обречены на провал. С новой идентичностью, которая опиралась бы на мощнейшую традицию, но при этом была бы обращена в будущее, пока ничего не получается. Кстати, «мягкая сила» зависит от этого. Если есть убедительная картина внутри страны, то тогда ее можно транслировать вовне. Можно по-разному относиться к коммунистической идеологии, но в период своего расцвета в 1930–1940-х годах советский образ служил мощнейшим инструментом «мягкой силы». Не случайно Коминтерн был суперорганизацией «мягкой силы», которой в России не было до него и после уже не будет, так как за ним стояла мощная привлекательная идея. У России сейчас нет такой идеи, нет собственного понимания того, что мы хотим построить. И нам все равно придется все это сформулировать. Только тогда и «мягкая сила», и публичная дипломатия, и способность адаптироваться к внешним влияниям будут базироваться на каком-то фундаменте. Сейчас его нет, и мы плывем в этом потоке без якоря.