2.Основные аксиологические парадигмы до эпохи ценностного кризиса

Важнейшей же идейной причиной ее рождения стали труды одного-единственного незаурядного мыслителя, чье творчество впитало в себя все противоречия и изломы своей эпохи и отразило их не только в текстах исключительной философской глубины и силы, но и в трагических коллизиях собственной судьбы. Имя этого человека - Фридрих Ницше.

Это не означает, что теоретической проблематикой ценностных суждений и ценностного отношения к миру вплоть до последних десятилетий ХIХ века никто не занимался. Здесь можно указать на важнейшую роль аксиологических идей в наследии немецкого философа Р.Г. Лотце и ряда других германских мыслителей, на ценностную проблематику в творчестве Ф.М.Достоевского и В.С.Соловьева, к идеям которых мы еще не раз будем возвращаться.

Выделяя фигуру Ницше, мы хотим подчеркнуть его особые заслуги в плане широты и мощи постановки проблемы ценностей, оказавших, поистине, шоковое воздействие на мировую философскую и культурологическую мысль, включая тех же Соловьева и Виндельбанда. Именно с волюнтаризмом и нигилизмом ницшеанского толка, как закономерного следствия европейского эгоцентризма и рационализма, ведет заочную полемику Ф.М. Достоевский, особенно если вспомнить его “Братьев Карамазовых” и “Преступление и наказание”. Никто до немецкого мыслителя с такой беспощадной суровостью и трезвостью не ставил диагнозов своей эпохе и никто дотоле не подвергал критике ни религиозные, ни сциентистские предрассудки с такой проницательной пристрастностью и художественным мастерством.

Сколь бы парадоксально это ни звучало, но сама яркая теоретическая неправота Ницше, его воинствующий нигилизм оказали на философию, и уж тем более на аксиологию, гораздо большее позитивное влияние, нежели тома добропорядочных профессорских тривиальностей. Ницше нельзя творчески повторить (это впоследствии приводило только к суетному эпатажу и бездарному эпигонству), но уроки Ницше приходится периодически творчески повторять, ибо вся последующая аксиологическая традиция - это, в сущности, всегда явная или неявная творческая полемика с немецким мыслителем, а его итоговый труд “Воля к власти”, носящий знаменитый подзаголовок “опыт переоценки всех ценностей”, - своеобразное афористическое резюме предшествующих ценностных исканий с четко обозначенной собственной нигилистически-аксиологической позицией.

С кем же борется и на кого из предшествующей философской традиции опирается Ницше в своих попытках проложить новые ценностные тропы в исторической ситуации, когда “умер” не только христианский Бог, но стал неудержимо рассыпаться и силившийся заменить его механический идол эпохи Просвещения?

2.1. Софистическо-скептическая и платоническая альтернативы. Специфика восточной аксиологии

Ницше выглядит безудержным бунтарем и абсолютным нигилистом лишь на первый взгляд. На самом деле, у него есть явные идейные предшественники в аксиологических исканиях прошлого, а вовсе не только заклятые враги, против которых направлено острие его критики. В сущности, он совершенно четко подмечает две главных, с самого начала резко оппозиционных друг другу, линии в понимании ценностного бытия человека. Одна из этих линий столетиями доминировала в европейской культуре и лишь во времена Ницше вроде бы стала сдавать свои почти незыблемые ранее позиции. Другая - всегда находилась “в подполье”, и лишь в эпоху кризиса рубежа веков получила возможность как бы вырваться на поверхность культурного бытия.

Имеются в виду софистическо-скептическая и платоническая линии в истолковании природы человеческих ценностей. В наши задачи не входит написание эмпирической истории аксиологии, посему мы остановимся только на ключевых теоретических идеях обоих альтернативных подходов, сохраняющихся, в сущности, неизменными несмотря на все разнообразие их концептуального варьирования в разные эпохи и в разных культурных традициях.

Мы не будем также подробно касаться истории аксиологических идей, как они обсуждались в рамках восточной философской традиции, ибо это потребовало бы отдельного обстоятельного разговора, выходящего далеко за рамки собственно метафизической философской установки. Отметим лишь, что в рамках, скажем, индийской философии, питавшейся божественным авторитетом Вед и Бхагавадгиты, дилемма, подобная дилемме платонизма и скептицизма, не могла быть сформулирована в принципе.

Дело в том, что восточная мысль в ее классическом выражении попросту не знает жесткого разведения философии и религии, теоретического и практического разума¹, равно как и жесткой связки философии с наукой. Да и ценность в восточном миросозерцании ни в коем случае не является субъективным человеческим переживанием или общественным порождением, а всегда сопрягается с понятием закона (дао, дхармой или ритой), понимаемом не только как природный, но и как моральный, и как социальный, и как жизнеустроительный закон.

Главная ценность для восточного сознания - это всеобщая законосообразность бытия в единстве истины и блага, красоты и порядка. Нарушение этой законосообразности в любой части природного целого наносит вред всему космическому организму и влечет за собой неотвратимое возмездие сеятелю хаоса. Человек здесь ответственен за свои поступки не только перед другим человеком, но и перед всем мировым целым. Ценности же собственно человеческого плана (этические, правовые, семейные и т.д.) онтологичны в самом подлинном смысле этого слова - они укоренены в глубочайших недрах космического бытия. Разумом эти ценностные законы и законосозидающие ценности до конца понять невозможно. Их истоки могут интуитивно созерцать, личностно проживать и персонифицировать только мудрецы и духовные подвижники, находящиеся уже “по ту сторону” привычных для нас понятий добра и зла, прекрасного и безобразного.

Весьма показательна в этом плане “Бхагавадгита” - величайший памятник мировой религиозно-философской мысли. Основной сюжет Гиты - помощь бога Кришны воину Арджуне в преодолении его сомнений на поле боя по поводу того, стоит или не стоит исполнять свой долг воина-кшатрия? Чем же Кришна, принявший облик возничего боевой колесницы, убеждает Арджуну в необходимости исполнения своего социально-нравственного долга, а, в конечном итоге, в незыблемом ценностном порядке всех вещей мироздания? Глубиной своих теоретических рассуждений об основных категориях индийской религиозно-философской мысли: карме и дхарме, йоге и майе? - Несомненно. За счет того, что дарует Арджуне возможность непосредственного видения собственной всеобъемлющей и всеустрояющей божественной сущности? - Безусловно. Но не это главное.

Главное же состоит в том, что в своем земном облике и поведении, в абсолютно жертвенном и абсолютно при этом свободном служении падшему миру, Кришна лично воплощает мировой закон-ценность. Он свидетельствует об его истине собственной праведной жизнью. С одной стороны, его облик экзистенциально близок и понятен человеку (какой-то там возница колесницы!), но с другой - Кришна грозен в своей идеально-трансцендентной мощи, ибо простому смертному такое божественно-свободное бытие не по силам. Но то, что не по силам сегодня, будет по силам завтра.

Между божественными и земными ценностями восточная мысль не вырывает непроходимой пропасти, ибо само живое всезнание и творческое совершенство Кришны - доказательство достижимости и жизненности ценностного идеала. Выполняй свои социальные обязанности добросовестно, стремись к совершенству в своем деле, жертвуй низшим в себе ради высшего - и ты обязательно обретешь (не в этой жизни, так в последующих!) и совершенное религиозно-философское знание, и совершенное - законосообразное и гармоничное - индивидуальное бытие. Такова цементирующая и устремляющая роль живого идеала в аксиологии традиционной восточной культуры¹.

Отсюда становится понятным, почему ни последовательный аксиологический рационализм ( в виде, например, сократического поиска дефиниций базовых ценностных категорий), ни тем более субъективистский релятивизм скептиков попросту невозможны для восточного ценностного сознания.