А_Коростелева_Школа_в_Кармартене

* * *

После встречи с веществом лорд Джеффри Спенсер Бассет‑Бладхаунд только и искал, к чему бы придраться; однако никто не мог предполагать, откуда грянет гром. В пятницу наутро инспекция зашла на первый курс на один из самых невинных предметов – валлийскую литературу. Мак Кархи, чтобы не раздражать высокую комиссию, мысленно отмел таких эксцентричных бардов, как Лливарх Хен и Анейрин, и выбрал темой урока совершенно классический текст – «Битву деревьев», полагая, что к этому придраться будет трудно. Удар грома последовал незамедлительно. Мак Кархи попросил Афарви, сына Кентигерна, напомнить всем пятую часть поэмы. Класс запротестовал было, говоря, что они и сами прекрасно ее знают. Мак Кархи пресек протесты. Афарви встал и с выражением начал:

Ни матери, ни отца не ведал я при рожденье,

Но создан был волшебством из форм девяти элементов;

Стараньем великих магов я смог на свет появиться:

Эврис, Эурон и Модрон трудились, чтоб я родился…

Сидевший рядом с лордом Бассетом пастор в воротничке нервно заерзал.

Меня оживил Гвидион, коснувшись волшебным жезлом,

Мат, сын Матонви, придал мне нынешний вид и облик,

И сам взволновался Господь, увидев мое рожденье:

Ведь создан я магами был еще до творенья мира.

Английский пастор начал раздуваться.

Я жил и помню, когда из хаоса мир явился,

О барды, я вам спою, чего язык не расскажет,

Народы рождались, и гибли, и вновь восставали из праха,

Всегда мое славилось имя, всегда мое слово ценилось.

Пастор в воротничке раздулся уже до таких размеров, с которыми трудно было не считаться. Мак Кархи беспокойно переводил взгляд с одного английского лица на другое, пытаясь понять, что же именно вызывает неудовольствие – сама декламация или качество перевода.

– Кто это такой? – взвизгнул вдруг пастор. – Что это такое? О ком это?

– Это великий певец VI века Талиесин, придворный бард Уриена, короля Регеда, – с готовностью объяснил Афарви.

– Из каких еще девяти элементов он был создан? – зловеще переспросил пастор, шевеля пальцами.

– А‑а, это… из сока сладких плодов, из предвечного Божия Слова, из горных цветов, из цвета деревьев, из дикого меда, из соли земной, из руд, что таятся в недрах, из хвои сосны и из пены девятого вала, – простодушно перечислил Афарви.

– Та‑ак, – протянул пастор, вставая и подходя к Мак Кархи вплотную. За ним, подозрительно озираясь и ощупывая свой нос, следовал лорд Бассет. – А вам не кажется, что все это несколько расходится со Священным Писанием? И вы предлагаете такие тексты христианской молодежи?

– А в Священном Писании разве сказано, что ни один текст не должен расходиться с ним по содержанию? – удивился Мак Кархи.

Пастор, однако, сощурившись, оглядывал христианскую молодежь. С его точки зрения, она была какая‑то не совсем христианская. Он потребовал список класса и вчитался в него: Арвен, дочь Эуриса, Афарви, сын Кентигерна, Бервин, сын Эйлонви, Гвенллиан, дочь Марха, Гвидион, сын Кледдифа, Горонви, сын Элери, Двинвен, дочь Кинлана, Дилан, сын Гвейра, Керидвен, дочь Пеблига, Клиддно, сын Морврана…

Видно было, что список нравится ему все меньше и меньше.

Крейри, дочь Бринхана, Ллевелис, сын Кинварха, Лливарх, сын Кинфелина, Мейрхион, сын Лоури, Морвидд, дочь Модрон, Родри, сын Хеддвина, Роннвен, дочь Гвертевира, Телери, дочь Тангвен, Тивинведд, дочь Ирвина, Финвен, дочь Киннуила, Фингалл, сын Энгуса, Шонед, дочь Тейрниона, Эльвин, сын Кинира, Энид, дочь Элинед…

– Дитя мое, – многообещающим тоном обратился пастор к ближайшему студенту. – Отчего тебя так назвали?

– В честь святого Эльвина из холма, который первым записал все песни дроздов и который по воскресеньям создавал маленькую церквушку у себя на ладони, чтобы всякая букашка могла туда зайти, – отвечал Эльвин. – Это наш местный святой, – добавил он, сияя.

Пастор сделал над собой усилие, чтобы ничего не сказать, и ткнул пальцем в сторону Двинвен.

– Меня – в честь святой Двинвен, покровительницы всех влюбленных, которая сбежала со своим возлюбленным в одной рубашке, – не стала скрывать Двинвен.

Видно было, что пастора сейчас хватит удар.

– А тебя? – скрюченный палец пастора выдернул из толпы Гвидиона.

– Меня – в честь Гвидиона, сына Дон, величайшего из магов Гвинедда, – тихо сказал тот, предчувствуя, что сейчас начнется.

– Меня – в честь Дилана Сына Волны, живущего в океане.

– Меня – по имени Лливарха Хена, знаменитого барда из Морганнога.

– Меня – в честь Горонви из Дол‑Эдриви, великого волшебника. Его имя упоминается в триадах. Он современник короля Артура, – чистосердечно пояснял Горонви, в то время как пастор был близок к истерике.

– Здесь нет ни одного христианского имени!!! – заключил он наконец, оборачиваясь к лорду Бассету с таким видом, как будто ожидал от него военной помощи.

– Кстати, а вас как зовут? – хищно повернулся лорд Бассет к Мак Кархи.

– Оуэн, – сказал Мак Кархи. – На самом деле это имя Евангелиста Иоанна, – пояснил он, забавляясь. – Просто оно в такой огласовке.

– Вот в такой огласовке я и изложу все это в Министерстве Просвещения! – вскрикнул лорд Бассет. – Что учащиеся в совершенно дремучем состоянии! Что многие преподаватели этому потакают! И директор – совершеннейший маразматик! – и лорд Джеффри Спенсер Бассет‑Бладхаунд вышел вон, сопровождаемый всей своей свитой.

* * *

В таверне «У старого ворона», в центре Кармартена, в дальнем углу, под композицией из ржавого оружия, в глубокой тени, за дубовым столом расположились две темные фигуры. По залу разливалась отнюдь не умиротворяющая музыка – это Даниэл‑ап‑Трэвор, кумир кармартенской молодежи, изощрялся на возрожденном им подлинном историческом инструменте со старинным названием из двадцати двух слогов. Один из людей за дальним столом щелкнул пальцами, однако Даниэл, который не относил себя к числу музыкантов, которых можно отослать с помощью щелчка пальцами, задудел еще громче и перешел к сочиненной им накануне мелодии «В горах Уэльса». Тогда первый из людей в черном извинился перед своим собеседником, встал, быстрым шагом прошел через пустующую таверну вдоль длинных столов, подошел к Даниэлу и в упор глянул на него, отчего исторический инструмент перестал издавать звуки, сколько Даниэл в него ни дул. Затем подошедший спросил:

– В каких еще горах Уэльса? Где вы видели в Уэльсе горы? Вы называете это горами?

И Даниэл‑ап‑Трэвор с изумлением очутился снаружи, с пестрым шарфом, обмотанным вокруг шеи значительно небрежнее, чем он обыкновенно обматывал его сам.

Вернувшись за стол, человек еще раз извинился перед своим гостем и сел напротив.

– Обычно это очень приличное заведение, – сухо сообщил он. – Откровенно говоря, я нечасто захожу сюда. В семнадцатом веке здесь еще чтили традиции. Прошу прощения за этот легкий диссонанс.

– Я опечален состоянием дел не столько в этом заведении, – отвечал другой человек, появляясь из тени, так что стало видно, что это лорд Бассет, – сколько в вашем учебном заведении, Змейк, в этом сумасшедшем доме, черт возьми, в котором вы служите!..

– Я полагаю, лично меня вам не в чем упрекнуть.

– О, нет, лично вас – нет. Но согласитесь, что для того, чтобы навести порядок в этих стенах, нужны сильные средства. Нам потребуется школьная документация за последние семь лет, чтобы покончить с этими хаотическими, чисто валлийскими представлениями об обучении. Что это может быть? Финансовые махинации главы школы. Разного рода правда о лицах из числа преподавательского состава. Вы понимаете, о чем я?

– Я понимаю, – сказал Змейк с непроницаемым выражением глаз.

– Мне было приятно иметь с вами дело, Змейк, и я думаю, что могу рассчитывать на вашу лояльность в отношении министерства и его политики.

– Вы не первый, кто полагается на меня в такого рода делах, – сказал Змейк безо всякого выражения в голосе.

– Мерлин пытается создать впечатление, что весь его преподавательский состав – это люди с огромным педагогическим стажем, с именем в научном мире! Но, черт побери, это не может быть так! Многие из них едва удосуживались перейти в разговоре со мной на английский и смотрели на меня при этом с таким недоумением, словно я вынуждаю их говорить на тарабарском наречии! Уже одно это говорит об уровне их культуры. Безнадежно устаревшие методики! Допотопная манера подачи информации! Это какая‑то академия Платона! Беседы Конфуция… с Сократом! Достроенная Вавилонская башня!..

– Сады Семирамиды, – тихо добавил Змейк, наливая лорду еще.

– Я оценил вашу внешнюю преданность школе, – в конечном счете, этого требует ваше теперешнее положение. Но как культурный человек вы не можете не быть возмущены всем, что здесь творится. Буду откровенен: я еще не встречал никого, кому так подходил бы высокий пост в министерстве, как вам. Зачем вам это заштатное место? Ну ладно еще преподавание. Хотя ясно, что человек с вашим умом мог бы найти что‑нибудь получше должности провинциального учителя в Уэльсе. Но ведь помимо этого сколько еще всякой дряни! На что приходится тратить время! Неужели вас все это не раздражает?

– Вне всяких сомнений, раздражает, – сказал Змейк.

– Если раздобыть компрометирующие Мерлина свидетельства затруднительно… – начал лорд.

– О, раздобыть компрометирующих Мерлина свидетельств можно сколько угодно, – сдержанно отозвался Змейк, – но до сих пор никому еще не удавалось извлечь практическую пользу из обладания ими.

Лорд помолчал, в беспокойстве обдумывая эти слова.

– Я вижу, что могу на вас положиться, – осторожно сказал он. – Нам нужен скандал. Хороший, шумный скандал, на который не совестно сослаться в министерстве. Не просто несвежее блюдо в меню, нет. Если комиссия увидит в школе что‑то из ряда вон выходящее… Вы, вероятно, куда лучше меня знаете, что это может быть.

– О да, – склонил голову Змейк.

* * *

Когда Змейк и глава комиссии вновь возвратились в школу, солнце начинало заползать за черепичные крыши Кармартена.

– Если мне не изменяет память, я обещал сегодня провести для вас экскурсию по школе, – сказал Змейк, искусно направляя лорда в сторону открытой створки ворот. – Не будет ли это слишком для одного дня?

– Отнюдь, – булькнул лорд. – Я весь внимание. Как говорят немцы, я весь – одно большое ухо.

Во дворе Западной четверти их уже ожидала дисциплинированная комиссия, немедленно окружившая Змейка в предвкушении экскурсии. Лорд Бассет попытался высказать на ходу еще несколько беспорядочных соображений о состоянии школьного образования в Уэльсе, однако первые же слова Змейка, приведшего их в главный зал западной четверти, отвлекли его от этих печальных мыслей.

– Именно в этом зале состоялся в свое время богословский диспут между епископом Кентигерном и святым Кольмом Килле, завершившийся известным чудом, в связи с чем взамен вылетевших витражных стекол кое‑где пришлось вставить новые. Собственно, это единственное окно во всей Британии, из которого вылетел епископ Кентигерн. То, что вам могут показать в связи с этим в Эдинбурге, – не более, чем фантазии местных краеведов‑любителей, – сухо пояснил Змейк, никак не отвечая на беспокойные взгляды комиссии.

После этой преамбулы портреты покровителей школы, выполненные в виде гигантских гобеленов, не привлекли большого внимания, что было, несомненно, к лучшему, так как среди последних числился Мананнан, сын Лера, Дайре Донн, Придейн, сын Аэда, в честь которого назван остров Британия, и некоторые личности, носящие совершенно уже хтонический облик. Бегло откомментировав наиболее пристойные из гобеленов, Змейк свел англичан со второго этажа в нижний холл.

– Вот то место под лестницей, где обыкновенно целуются парочки, – пробормотал Змейк настолько быстро, что непонятно было, действительно ли он сказал это или присутствующим только послышалось. Затем он, не задерживаясь, сбежал по лестнице, вышел во двор и обогнул нарисованную голубым мелком на плитах двора зебру, после чего члены комиссии, как зачарованные, точно так же, шаг в шаг, обогнули эту зебру, следуя друг за другом гуськом. Змейк установил англичан полукругом и, обводя рукой все, что было в поле зрения, сказал:

– Здание, в котором размещается школа, достаточно древнее. Различные башни пристраивались в разные времена, поэтому дата постройки в целом колеблется в пределах одного‑двух тысячелетий. Перед вами башня Парадоксов, далее против часовой стрелки – Двойная, башня Сновидений и Тростниковая. Далее влево – башни Энтони и Невенхир, находящиеся в Южной четверти, однако северной стеной примыкающие к этому двору, далее влево – Гусиная башня, или Turris Anserum, Восточная башня и башня Стражей…

– Таким образом, нам видны сейчас четыре башни Южной четверти и все девять башен Западной… А где Бранвен? – машинально спросил Змейк, оглядываясь. Это был опрометчивый шаг с его стороны. Стоящий рядом Морган‑ап‑Керриг стал озираться. Увидев Бранвен, скромно жавшуюся к огромной башне Стражей, он громко позвал:

– Бранвен, покажись‑ка, голубушка!

Бранвен не могла ослушаться Моргана‑ап‑Керрига и робко, мелкими шажками, стеснительно озираясь, вышла вперед. Лорд Бассет‑Бладхаунд издал нечленораздельный звук. Бранвен на всякий случай попятилась.

…В тот же день, ближе к вечеру, Мерлин спрашивал встретившуюся ему на галерее доктора Рианнон:

– А объясните‑ка мне, милейшая: отчего это сегодня у нас по школе целый день бегают в панике какие‑то маленькие зверушки?

– Это первый курс. Профессор Финтан устроил им пересдачу по метаморфозам.

– Как, прямо во время присутствия в школе инспекции? Я боюсь, что Тарквиний будет этим несколько огорчен.

– А разве вы не знаете, профессор? Инспекция уже уехала.

– В самом деле? Очень интересно. А что за инспекция?..

* * *

Громадный профессор Курои стоял во дворе Западной четверти, громогласно высказывая свое мнение. Он адресовался Финтану и Мэлдуну, но ничуть не стеснялся и тем, что его могут услышать другие на расстоянии мили.

– Наконец Змейк показал свое истинное лицо! Я предупреждал вас! Разумеется, комиссия увидела здесь все, что ей не следовало видеть!..

– Что и говорить, за историей с турбуленцием стоит Змейк. Всякий знает, что турбуленциум выполз из его лаборатории, – сказал Финтан.

– Причем обратите внимание, коллега, что его там в это время не было!..

– Да, это исключает последние сомнения.

– Но башня!.. – воскликнул Курои. – Как мы могли позволить Змейку такое?! Среди бела дня, с таким откровенным презрением к нам, с таким театральным эффектом!..

– Что там еще натворил демонический Змейк? – беззаботно спросил Мак Кархи, шедший мимо со стопкой тетрадей.

– Он хочет сделать карьеру за счет школы, – сказал Курои. – Ну так я ему помогу. Я отправлю этого великого стратега к Арауну, королю Аннуина, и пусть проявляет свой талант интригана там!..

– Я не думаю, что козни Змейка так уж опасны, – сказал здравомыслящий Мэлдун. – Ну, посудите сами: лорд Бассет возвращается в Министерство – и что он там рассказывает? Что ему к носу прилип пудинг, а из‑за угла навстречу ему вышла башня?..

– Осторожно, Катулл летит, – предупредил Мак Кархи, видя книгу, падающую из окна башни, изловчился и поймал многострадальный томик на лету.

– Гм… Да, действительно, – удивился Мэлдун. – А как вы определили, что это Катулл?

– По опыту, – кратко сказал Мак Кархи.

– Быть может, Змейка можно отправить в отпуск? – задумчиво предложил подошедший Морган‑ап‑Керриг. – Для восстановления здоровья. Пусть посетит древние курорты майя. Подышит воздухом, осмотрит руины храмов. Там лабири‑инты… Только мы его и видели.

Тут во дворе появился Мерлин, и Курои широким шагом направился к нему. Мерлин завертелся, стараясь уйти от разговора, но поздно – профессор Курои уже сократил расстояние между собой и им до десяти дюймов. Другие учителя окружили их кольцом.

– Ну, теперь вы видите, до чего доводит ваша манера смотреть на все сквозь пальцы? – вопросил Курои. – Вы видите, кого вы пригрели?..

– А кого я пригрел? – беспокойно спросил Мерлин. – Что, что‑то не так?

– Дайте действовать мне, и сегодня же от Змейка останется мокрое место, – пообещал Курои.

– Так‑то оно так, – с сомнением сказал Мерлин, – но мне совершенно не нужен разлом земной коры на этом месте!..

* * *

Под вечер того же дня Гвидион в очередной раз сдержанно оглядывал кабинет Змейка, покуда преподаватель заканчивал беседу с предыдущим посетителем. Раз в неделю бывая у Змейка, Гвидион привык к тому, что учитель подолгу беседовал с металлами. Позвякиванье и странный звон, которые он слышал когда‑то из‑за закрытой двери, были, как потом выяснилось, голосами металлов.

Тем временем ближайший к Гвидиону стул деликатно поскреб его когтистой лапой. Он послушно отодвинулся. Он уже притерпелся к некоторым странностям кабинета учителя. Наконец золотистый в крапинку сплав, булькнув на прощанье, в расплавленном виде стек со стола и утек куда‑то вниз. Змейк кивнул ему напоследок и обратился уже было к теме спецкурса, как вдруг в кабинет без стука ворвался Курои. Змейк молниеносно, хотя и в подчеркнуто корректной форме выпроводил его на лестницу и последовал за ним. Некоторое время из‑за двери слышались раскаты грома, перебиваемые тихим, но отчетливым голосом Змейка:

– Турбуленциум старше меня на несколько миллиардов лет, и я не считаю себя вправе указывать, где ему находиться.

– Мой вопрос о Бранвен был чисто риторическим, и профессору Моргану не следовало воспринимать его так буквально.

– Я не провоцировал профессора Моргана. Плохо знает Моргана тот, кто полагает, что он нуждается в провокации.

Когда Змейк возвратился в кабинет, волосы его были в беспорядке. Он прошелся по кабинету, мельком взглянул в огонь и перешел к лекции в своей обычной манере – так, что Гвидион едва успевал записывать. Спецкурс Тарквиния Змейка по фармакологии органично включал в себя несколько разных академических курсов.

* * *

В зале собраний, освещаемом полуденным солнцем, сидели за покрытым пылью столом Мерлин в старом засаленном балахоне и член городского магистрата советник Эванс, одетый по моде времени.

– В вышестоящих инстанциях сложилось впечатление, – член городского магистрата Эванс задумчиво склонил голову на бок, – что ваши студенты… как бы это поделикатнее выразиться… избегают военной службы.

– Но они учатся! – воскликнул изумленный Мерлин.

– Понимаю. Но они учатся по двенадцать лет! За это время они выходят из призывного возраста! Что я как член городского магистрата должен сообщить правительству?

– Погодите‑ка, – на миг задумался Мерлин. – Откашивают? Нет! – он встрепенулся. – Коллега Курои! Разыщите‑ка мне Курои, милейший, – обратился он к ошивавшемуся под дверью Ллевелису. Через пять минут с достоинством вошел профессор Курои. – Коллега Курои, первый курс у вас сражался в битве при Гастингсе?

– Сражался. Вчера и сегодня, – отвечал Курои.

– Ну вот, видите? Они сражались, – всплеснул руками Мерлин. – Чего еще вы хотите от мальчиков?

И пока Эванс делал у себя в блокноте пометку: «освободить на том основании, что упомянутые учащиеся неоднократно принимали участие в битве при Гастингсе», – Мерлин поманил пальцем Курои, чтобы тот нагнулся к нему, и шепотом спросил:

– На чьей стороне?

– На разных. Как придется, – также шепотом отвечал Курои.

И когда советник Эванс скрылся за дверью, Мерлин печально сказал:

– Подумать только, до чего безответственно и превратно понимается у нас служба Отечеству!

* * *

Ллевелис стоял между двумя зубцами башни Парадоксов, опустив подбородок на руки и опершись локтями о бордюр, и смотрел, как садится солнце. Мысль, пришедшая ему вчера в голову, была ослепительна. Еще три дня назад ему приглянулась девушка, торгующая за стойкой в кабачке «Красный дракон». Два дня он терпел, но вчера, застав ее за пересмешками с посыльным мясника, с подмастерьем горшечника, с учеником башмачника, с помощником нотариуса и с мальчиком из фруктовой лавки, решил все‑таки приковать ее внимание к кому следует и выдал целую серию фокусов прямо посреди главной площади Кармартена, в связи с чем, во‑первых, собрал вокруг себя огромную толпу, а во‑вторых, сразу же из нее выделился. Откровенно говоря, он просто исполнил несколько текущих домашних заданий по разным предметам, но для кармартенцев и это выглядело достаточно необычно. На него смотрели… как бы это сказать… словом, ему понравилось, как на него смотрели. Он стоял на башне Парадоксов, любовался изгибом реки Аск и смутно ощущал, что перед ним открываются некоторые горизонты. Сзади послышалось шарканье мягких тапочек Мерлина, который тоже поднялся на башню глотнуть свежего воздуха.

– Кхе‑кхе, дитя мое, – прокашлялся Мерлин, останавливаясь у Ллевелиса за спиной. – Вы думаете, что внизу копошатся мелкие людишки? А вот и нет, ошиблись: их уменьшает расстояние. Оптический обман. Вообще надо внимательнее быть к людям. Я вот перед своим пони шляпу снимаю. На всякий случай. Так что вы думаете по поводу получаемых вами здесь знаний? Боюсь, ваше открытие уж не ново. Были, знаете, некоторые отчаянные молодые люди, которые так же быстро, как и вы, додумались до того, что знания дают власть над людьми. С некоторыми из них мне пришлось тяжко. Двоих даже своими руками закапывал.

Ллевелис вздрогнул. Его вчерашнее приключение стало казаться ему не столь невинным.

– Да, представьте себе: поле боя, кругом ни души, один только я бреду по этому полю по колено в крови, выискивая, кого бы мне похоронить. Похороню я, скажем, лорда Мордреда – и что? Что напишу я на его могиле? Стыдно перед потомками, – Мерлин поерзал, устраиваясь на камне, и пригласил Ллевелиса садиться рядом с ним на расстеленный плащ. – Я полагаю, вам все ясно? – строго спросил он и заглянул Ллевелису в глаза.

– Не совсем, – пролепетал Ллевелис, беспрекословно садясь рядом с учителем и свешивая ноги вниз.

– Знания – страшная ответственность, тяжкий крест, жернов на шее, цепи на ногах… гм… на руках тоже цепи, и петля‑удавка на горле. И еще нож у горла, – быстро проговорил Мерлин. – Я понятно выражаюсь?

– О да, – выдохнул Ллевелис.

– Хорошо еще, что вы со своими честолюбивыми размышлениями попались мне, Ллеу. Курои отправил бы вас взглянуть на нескольких исторических лиц, полагавших, что знания ведут к власти, причем вы увидели бы их не в лучшие минуты их жизни. Мак Кехт, вероятно, предложил бы хирургическое вмешательство. Змейк просто макнул бы вас в кровь и подержал некоторое время. Доктор Вёльсунг… ну да не будем об этом.

– Послушайте, учитель, – робко спросил Ллевелис, понимая уже, что был неправ, – и все это оттого, что я вчера на базарной площади показал пару магических фокусов толпе?

– Профанации строгого знания, Ллеу, дитя мое, и восприятия людей как толпы, – мягко заметил Мерлин, – вполне достаточно для того, чтобы вызвать интерес к себе у педагогического коллектива.

– Я понял, – сказал Ллевелис. – Я зря сделал вчера то, что я сделал. Но учитель! Чем охмурить девушку, если не магическими фокусами?

– Колготками, – решительно сказал Мерлин. – Колготками, дитя мое. Это то, что нужно девушкам. Именно колготками Тристан завоевал Изольду; вовремя подаренная пара колготок, и только она, сблизила Диармайда и Грайне; и Лейли и Меджнун также познакомились на почве колготок. Уверяю вас.

Ллевелис смотрел на него широко раскрытыми глазами, пока не понял, что мысли Мерлина давно уже где‑то далеко и последнюю его реплику можно с полным правом назвать необдуманной.

* * *

Гвидион перемыл гору лабораторной посуды в подсобной комнате у доктора Мак Кехта и теперь вытирал ее насухо простынкой, которую он повязал вокруг пояса вместо передника, когда в кабинете открылась и закрылась дверь, Мак Кехт обрадованно сказал: «Croeso!»²³ – и затем заговорил женский голос – достаточно тихо для того, чтобы нельзя было различить слов.

Гвидиону несколько раз случайно приходилось наблюдать, как Мак Кехт разбирался с приходящими признаться ему в любви студентками: он сразу становился невероятно заботливым, в ход шли шестнадцать средств Авиценны, и через двадцать минут девушка уходила свежеумытая, с утертым носом, в твердом убеждении, что доктору Мак Кехту она очень нравится, просто доктор Мак Кехт ей совершенно не подходит. После этого она обычно проникалась к доктору уважением за то, что он, несмотря на то, что она так ему нравится, сумел взять себя в руки и не позволил себе перейти известных границ. Уважение это перерастало в дружбу и в таком виде сохранялось до конца обучения.

– Драгоценная Рианнон, – начал Мак Кехт. – Я старый замшелый пень, у меня дочь старше вас…

На этот раз Гвидион чувствовал, что Мак Кехт растерян.

– Видите ли, я… э… жизнь со мной мало кому понравится. Вам хочется держать мне волосы во время операций, часами видя перед собой кровавое месиво из кишок оперируемого? Вам хочется вот этими пальцами застирывать кровавые пятна на… э… буквально всей моей одежде?

Такого Гвидион еще не слышал. Мак Кехт явно был в растерянности.

– Диан, – сказалa доктор Рианнон. – Is dian an cás tú,²⁴ – и, неожиданно явив таким образом знание родного языка Мак Кехта и способность к игре слов, она вышла, и дверь за ней закрылась.

– Dian an cás,²⁵ – повторил Мак Кехт. – Is dian é mo chás.²⁶

И он сел у стола, в задумчивости снимая с волос одну за другой разноцветные аптечные резинки.

* * *

Отправляясь в очередной раз на битву при Гастингсе, Ллевелис шел по коридору в костюме эпохи, волоча за собой щит и, театрально размахивая свободной рукой, вопрошал:

– Ну почему, почему я каждый день должен сражаться в этой битве? Ведь я еще так молод! Я мог бы запускать воздушных змеев, провожать корабли, играть в веревочку, звонить к обедне у святого Давида, кидаться каштанами, рисовать на асфальте и дразнить прохожих солнечными зайчиками! Но вместо всего этого я почему‑то целыми днями сражаюсь при Гастингсе! О, как несправедлива ко мне судьба!..