Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

207

господствуют ложь, лицемерие, коррупция, несправедливость, резкое социальное и материальное расслоение, то нечего ждать в массе народа какой-то нравственности, честности, любви к труду и добропорядочности.

«Умом Россию не понять…». Да, не понять, если смотреть на историю России глазами «начальства» или сквозь призму казенных учебников и не видеть в ней ничего, кроме героических подвигов русского солдата, добродетелей государей, якобы только и делавших, что заботившихся о народном благе. В то же время стыдливо отворачиваться или закрывать глаза на то, что вся история российская сплошь пропитана духом крепостничества и сопутствующим ему насилием над человеческой личностью. Как верно заметил тот же Герцен,

«История других народов — повесть их освобождения. Русская история — развитие крепостного состояния и самодержавия». Переворот Петра сделал из нас худшее, что можно сделать из людей — просвещенных рабов».

В наши дни, в условиях формально существующей в государстве демократии этот факт придает ей особенно неприглядный характер. Именно дух крепостничества, по моему разумению, в значительной мере определяет ту «особенную стать» России, которую не по силам понять ни чужеземным, ни даже многим отечественным мудрецам. И эту «особенную стать» нужно искать в основоположениях самого российского государства. Но об этом ниже, а сейчас, чтобы иметь более твердую почву для наших рассуждений, попробуем разобраться с тем,

Что понимается под основоположениями государства?

«Разве кто-нибудь способен изменить основоположения? А без перемены основоположений всякое изменение — это лишь рабство стенающих, только притворяющихся свободными».

Марк Аврелий

Одна из целей данного раздела — показать бесплодность попыток существенных социальных переустройств того или иного народа на основании каких-то рациональных планов или идей, не принимая в расчет коренных основоположений общества и государства. Здесь, прежде всего, имеется в виду стремление изменить основы общественного устройства, а тем самым и весь образ жизни народа, волевыми усилиями сверху, по воле «начальства», поскольку именно они более всего характерны для России.

Изменить, переделать, перестроить можно дом, квартиру, дачу, да и то не без существенных материальных и моральных затрат. Совсем другое дело пытаться изменить целую страну, тем более, если та имеет пестрое в этническом и конфессиональном отношениях население, огромную территорию с многообразными климатическими и природными условиями и многовековую историю со всеми её глубокими напластованиями. Тем не менее, именно Россия на протяжении долгой своей истории не раз была объектом нескончаемых реформ, переустройств и перестроек усилиями её беспокойных правителей. В этой связи хотелось бы процитировать суждения известного российского политического и государственного деятеля XIX – начала XX века К.П. Победоносцева, обер-прокурора Святейшего Синода, получившего весьма неоднозначную оценку в отечественной истории. Многие считали его, и продолжают считать, консерватором и даже реакционером. Как бы ни оценивать его социальные взгляды, нельзя отрицать одно: Победоносцев был умнейшим человеком своего времени и лучше многих российских мудрецов не только видел беды, несуразности и несчастья России, но и в меру своих возможностей радел за их устранение. О нем можно сказать словами немецкого социалиста Ф. Лассаля. Тот говорил: слуги реакции не краснобаи — дай бог, прогрессу иметь побольше таких слуг.

Так вот, имея в виду Россия, Победоносцев писал:

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

208

«Общая и господствующая болезнь у всех так называемых государственных людей — честолюбие или желание прославиться. Каждый, пока занимает высокий пост, сгорает от нетерпения прославиться, пока он у кормила власти. Неинтересно заниматься рутинной повседневной работой, поэтому всякому хочется переделать всё заново, перестроить на новый лад, и на этом поприще прославиться. Из чего творить, какие есть для того наличные материалы и возможности — об этом редко, кто задумывается. Это желание тем привлекательнее, чем менее тот или иной государственный деятель приготовлен к этому знанием и опытом. Оно дает в то же время широкое поле для политического авантюризма. В самом деле, там, где ставится задача начать некое новое дело согласно общей абстрактной схеме или образцам, существующим где-то за морями и горами, там не нужно знания и умения, а нужна только воля честолюбца, наделенного широкими властными полномочиями.

Всего явственнее это желание выражается там, где в народе отсутствуют твердые нравственные убеждения, где он разобщен и где традиционно господствует безраздельно воля начальства. История России изобилует такими реформаторами-честолюбцами.

В то же время стóит пройтись по нашим городам и весям, чтобы увидеть на каждом шагу, сколько повсюду творится безобразий, сколько всяких неполадок и неустройств, сколько покинутых дел, сколько грязи и неустройства. Наши школы, больницы, разные местные предприятия — сколько там беспорядка, равнодушия, своекорыстия, пьянства, безответственности… Сюда бы направить силы, средства и энергию всяких реформаторов и радетелей за отечество! Да как раз этих дел они более всего сторонятся».

До боли знакомая картина — она будто списана с нашей сегодняшней действительности, хотя писалась с натуры более ста лет назад. Что же, спрашивается, за этот немалый срок изменилось у нас? За исключением каких-то внешних перемен в форме государственных институтов, практически ничего: те же безобразие и непорядок, и главное — у власти всё те же малокомпетентные честолюбцы, жаждущие прославиться и войти в историю очередной «кавалерийской атакой» в виде сметающих всё на своем пути реформ, мудрёных «национальных проектов» и прочих «гениальных» задумок нынешних высокопоставленных политических умельцев.

Так и хочется спросить: откуда они только берутся, и как это именно им всякий раз удается оказаться у власти? Почему таких сокрушающих реформ не переживает ни одна другая страна? — Загадка? Или снова будем продолжать, как слабоумные, бормотать: «Умом Россию не понять»? Давайте всё же оставим эти поэтические благоглупости с загадками. На самом деле эти «умельцы-реформаторы» берутся не откуда-нибудь, а всё из той же родной нашей почвы, так сказать, из народной толщи, которая чрезвычайно благоприятна для их произрастания и последующей безудержной активной деятельности. Можно сказать, что они её эманация, живое проявление исконных российских основоположений. Берите наугад любого представителя любой из ныне существующих политических партий или движений, — неважно, правых, левых, центристов — ставьте его во главе государства и вы получите абсолютно то же самое. Различия будут только в мелких несущественных деталях.

Конечно, ни одно общество и государство не может жить без каких-то изменений, реформ, совершенствований. Общество как живой организм постоянно требует принятия каких-то мер с целью адаптации к меняющимся внутренним и внешним условиям. К таким необходимым мерам отнесем, скажем, реформы 60-х годов XIX века, связанные с отменой крепостного права. Да ведь и они, осуществленные опять же сверху, по плану, в соответствии с благими намерениями все того же «начальства», закончились очередным большим обманом народа. Как отмечал наш именитый историк XIX века С.М. Соловьев, за реформой потянулась длинная череда социальных бед: неразрешимость земельного вопроса, обнищание крестьянства, непривычного к свободному производительному труду, запустение многих сельских районов из-за ухода работников в города, физическая и нравственная деградация сельских пауперов, разорение бывших хозяев жизни и нарождение новых финансовых и промышленных воротил.

Картина эта весьма напоминает по своим последствиям то, что произошло у нас

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

209

совсем недавно, в 1990-е годы. А ведь, напомню: спустя пятьдесят лет после тех крестьянских реформ страна подошла к одной из самых масштабных и жестоких революций.

Что же касается многочисленных попыток радикального переустройства российского общества сверху, то на память приходят, прежде всего, петровские реформы, ну и, конечно, реформы ельцинские — этот классический образец преступной безответственности, если не сказать политического хулиганства. Замечу, что слово «реформа» наше высокое начальство привыкло рассматривать исключительно в одном смысле, а именно как «улучшение». И вот этими «улучшениями» наш народ, простите, «мордуют» уже более двадцати лет кряду, и не видно им конца и края. Реформы открыли широкий простор всему самому низменному в народе: шарлатанству, мироедству, ловкости рук, лицемерию, откровенному жульничеству, бессовестной демагогии. На этих реформах горстка ловких дельцов нажила миллиарды, тогда как огромное число людей доведено до нищеты. Уже не реформы служат людям, а люди — реформам. Реформы превратились в какое-то чудище, которое, говоря известным выражением, «обло, озорно,

огромно, стозевно и лаяй».

Петровские реформы легли самым тяжелым бременем на весь народ, и тот нес его практически до XX столетия. От вредных, если не сказать губительных, последствий ельцинских и последующих реформ, принявших у нас уже перманентный характер, России, скорее всего, не избавиться уже никогда: они нанесли удар по многим коренным её основоположениям.

** *

Теперь что касается самих «основоположений». Для начала попробуем ответить на вопрос: могут ли в принципе меняться основоположения того или иного народа, а значит, и государства, и если да, то каким образом и с какими последствиями для него? Или же народ как определенная культурно-историческая целостность остается всегда идентичным самому себе независимо от политических и социальных перемен, от изменений в его общественном и государственном устройстве?

Прежде всего, что понимается под самими «основоположениями»? Поскольку данное понятие заимствовано мной из сочинений других авторов, не раскрывающих его содержания, а пользующихся им как бы на интуитивном уровне, постараюсь сделать это сам. Думаю, мы не сильно ошибемся, если под основоположениями того или народа будем, в общем, понимать совокупность факторов, в своем единстве образующих некий вполне определенный культурно-исторический тип. В их число включим, прежде всего, единый язык общения, исторически сложившиеся духовные и нравственные ценности, устойчивые обычаи, особенности отношений в рамках «власть–народ» и некий общий и специфический, переходящий из поколения в поколение мировоззренческий подход к окружающему миру. Вместе всё это представляет своего рода «цемент», скрепляющий массу разнородных людей в нечто целое и позволяющий рассматривать её как нечто единое.

Отправляясь от предложенных критериев, можно теперь с бóльшим основанием судить, меняются ли основоположения того или иного народа с течением времени, или же они остаются неизменными, а изменения происходят лишь в каких-то второстепенных, главным образом внешних формах его существования.

Сказать, что они не меняются, значит войти в противоречие с диалектикой жизни в целом, кратко сформулированной еще древнегреческим философом Гераклитом в известной формуле: «всё течет, всё изменяется». Если бы основоположения не менялись, человеческие общества уподобились сообществам животных, например, пчелам или муравьям, которые на протяжении миллионов лет остаются в принципе неизменными, что, в отличие от людей, несомненно, делает честь этим существам.

Приведенные в эпиграфе слова Марка Аврелия предпослал к своей книге «История Французской революции» известный английский историк, публицист и эссеист Томас Карлейль. Он специально обратил внимание на тот казавшийся ему несомненным факт,

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

210

что французская революция при всем её радикализме во многом оставила незатронутыми глубинные основы общества, то есть её основоположения. К аналогичному выводу на том же самом материале пришел также известный французский историк и политический деятель Алексис де Токвиль в своей книге «Старый порядок и революция» (1856 г.).

Замечу, что оба именитых автора писали свои исследования спустя достаточно короткое время после совершения рассматриваемого ими события — Французской революции. Пыль, как говорится, еще не совсем улеглась, многое оставалось неясным и скрытым от глаз. Достаточно сказать, что за прошедший промежуток времени от революции конца XVIII века до исследования Токвиля Франция успела пережить еще две революции и один государственный переворот, и в этих условиях оценки, как понятно, не могли быть окончательными в принципе. Как верно замечено, большое видится на расстоянии. Сегодня, уже двести лет спустя после революции, мы можем, в отличие от Токвиля и Карлейля, утверждать, что основоположения Франции, поскольку речь идет о ней, изменились и притом изменились весьма заметно. Чтобы видеть это, вовсе не нужно быть специалистом по её истории. Сегодняшняя Франция имеет мало общего с Францией конца XVIII – начала XIX столетий. Хотя она продолжает занимать то же место на географической карте, называться тем же именем и её народ по-прежнему говорит на французском языке, это уже совсем другая страна. Вряд ли кто-то станет отрицать тот факт, что за истекшие два столетия в её основоположениях произошли заметные, если не сказать существенные, перемены. Чтобы стать той буржуазно-благополучной страной, являющейся сегодня членом содружества европейских государств, ей пришлось пережить немало бурных событий, внутренних и внешних потрясений, революций и войн, понести неисчислимые жертвы. А ведь такой, какой мы знаем Францию сегодня, она фактически стала только во второй половине ХХ столетия, то есть совсем недавно. Я берусь утверждать, что это произошло не благодаря внутренним переменам, хотя они играли в этом значительную роль, а главным образом — общим изменениям в мире. И на этот момент хотелось бы обратить особое внимание.

Да, Франция, как и любая другая страна, менялась с течением времени, однако не только и не столько вследствие внутренних событий, даже самых радикальных, сколько вместе с изменением всего окружающего мира. Вследствие одних внутренних революций она оставалась бы «рабством стенающих, лишь притворяющихся свободными».

Главной же причиной существенных изменений в основоположениях Франции (и не только в ней!) было бурное развитие производительных сил в Европе и мире в XIX–ХХ веках. Оно настоятельно требовало ломки прежних отношений как внутри государств, так и между ними, более универсального и свободного общения и передвижения людей, равно как и свободного движения идей, товаров и капиталов. Представляется, что именно данное обстоятельство вело к радикальным переменам на континенте и определяло необходимость соответствующих изменений внутри государств, в том числе в их основоположениях.

* * *

В 1789 году Франция на знаменах своей революции начертала знаменитую триаду: «Свобода, равенство и братство!». Если бы ей даже удалось реализовать этот лозунг в собственных границах, то и тогда эти принципы долго не продержались бы, и, прежде всего, потому, что весь окружающий мир жил по иным, противоположным меркам и законам. Чтобы жить согласно этой триаде, понадобилось бы не только совершать перманентное насилие над целым народом, поскольку реализовать этот лозунг можно только путем насилия, но и полностью изолироваться от остального мира. В условиях тесной Европы это было практически невозможно. В ту эпоху невозможно было осуществление даже более скромных демократических принципов. Той же Франции понадобилось для их реализации по меньшей мере еще сто лет.

То же самое, кстати, относится и к Англии — этому признанному оплоту демократии в Европе. Думается, что в отношении этой страны не совсем оправданно утвердился стереотип некоего бастиона демократии в Европе. Если Англию XIX века и

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

211

можно было назвать демократией, то демократией особого рода. Её демократия по сути была сословно-феодальной — демократия для узкого слоя аристократии («тори») и торгово-промышленной буржуазии («виги»), представители которых и занимали все места в парламенте и иных представительных органах. Бóльшая же часть населения страны вообще не имела избирательных прав. Если быть точными, Англия, подобно Франции, стала современной демократической страной тоже во второй половине ХХ столетия, пережив несколько войн, внутренние классовые битвы, освободившись от колониального наследия и влившись в общий поток стремительно растущей взаимозависимости государств, прежде всего европейских.

В этой связи на память приходит широко дискутировавшийся в свое время теоретический вопрос о возможности победы коммунизма в отдельно взятой стране. Обоснованный ответ дали на него К. Маркс и Ф. Энгельс. Как известно, они отрицали такую возможность, исходя из следующих соображений. Коммунизм, считали они, предполагает универсальное развитие производительных сил и вместе с ним осуществление всемирно-исторического, а не местного, бытия людей. Вследствие этого народы становятся взаимозависимыми. Без этого, считали они, 1) коммунизм может существовать только как нечто местное, 2) в этих обстоятельствах силы общения не могут развиться в качестве универсальных, а значит, оставались бы на стадии домашних и окруженных суеверием обстоятельств, а потому 3) всякое расширение общения неминуемо упразднило бы местный коммунизм. Отсюда общий вывод: коммунизм эмпирически возможен только как одновременное действие господствующих народов. Это, в свою очередь, предполагает универсальное развитие производительных сил и связанного с ним мирового общения.

Поставьте в приведенных рассуждения вместо слова «коммунизм» слово «демократия», и вы получите готовое объяснение тому факту, почему демократия в современном её понимании приобрела свою более или менее завершенную форму только во второй половине ХХ столетии, притом практически одновременно в ведущих государствах Европы. К её универсальному распространению и утверждению привело общее и объективное в масштабах Европы и мира в целом социальное и экономическое развитие и на этой почве — рост взаимозависимости. Ни одно из участвующих в этом процессе государств Европы не могло сохранить в неприкосновенности свои основоположения, как и свой суверенитет, не жертвуя ими в пользу некоей универсальной европейской общности. Сегодня процесс взаимозависимости захватывает уже весь мир, и мы видим, как на глазах меняются основоположения государств и народов даже в самых отдаленных уголках планеты.

** *

Коли уж я затронул эту тему, то замечу, что неудача построения социализма в рамках Советского Союза и так называемой системы социализма обязана тем же обстоятельствам, по каким демократия не могла утвердиться во Франции и в других европейских странах вплоть до середины ХХ столетия. Так что, правы были классики марксизма, и неправ был В. Ленин, выдвинувший положение о возможности победы социализма не только в отдельно взятой стране, но и в отдельно взятой отсталой стране. Но — и это я подчеркиваю особо — теоретическая и практическая невозможность победы социализма в отдельно взятой стране и крушение Советского Союза как государства — вещи совершенно разные и нисколько не связанные между собой. Советский Союз был не просто социалистическим государством, пусть даже формально. Он был великой державой, даже сверхдержавой, и в этом качестве — одним из краеугольных камней послевоенной системы международных отношений. Он развалился не вследствие силового преимущества противостоящего ему блока государств, как думают некоторые ограниченные умы, тем более не по причине теоретической несостоятельности ленинской концепции. Произошло это благодаря преступному сговору кучки безответственных, недалеких и нетрезвых политиканов, волею случая оказавшихся у власти. Воспользовавшись неразберихой и сумятицей в умах людей, вызванных «ошалелой»

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

212

горбачевской «перестройкой», они приняли роковое решение, даже на секунду не задумавшись о его последствиях не только для страны, но и для всего мира. Чтобы быть до конца точным, данное деяние следует квалифицировать не иначе как тяжкое государственное преступление, заслуживающее соответствующей кары. Однако главные инициаторы и реализаторы развала великой державы не только не понесли никакого наказания за совершенные ими действия, но продолжали и дальше пользоваться уважением и любовью народа, который они в мгновение ока ввергли в нищету и унижение. Отнесем этот факт к одной из особенностей России, непонятной не только «чужеземным мудрецам», но еще больше мудрецам собственным. Подобного рода «курьезов» в её истории более чем достаточно. Всякий же периодически повторяющийся курьез превращается в закономерность, и такая закономерность, как я постараюсь показать ниже, проходит через всю российскую историю.

Теперь, вооружившись некоторыми теоретическими положениями, попробуем разобраться, в чем состоит

Специфика российских основоположений

Если в рассматриваемом аспекте ближе присмотреться ко всем великим революциям и взглянуть на их результаты взглядом, по возможности свободным от партийных убеждений, бытующих стереотипов и личных пристрастий, то нетрудно убедиться, что они меняли не столько основоположения обществ, сколько их исторически обусловленную форму. Какой бы радикальной та или иная революция ни была, она все же по своей природе всегда субъективна в том смысле, что её осуществляют люди со своими страстями, идеологическими, религиозными и иными предрассудками и предубеждениями. Этим в немалой степени объясняется, почему общества после самых, казалось бы, радикальных революций, медленно, но неуклонно возвращались к прежним своим основоположениям. От революций же оставался главным образом подкрашенный и обновленный фасад все того же старого здания.

Я бы рискнул провести здесь сравнение общества, пережившего революцию, с человеком, который, попав в какую-нибудь катастрофу, был изуродован, обожжен, перенес сложную пластическую операцию, вследствие чего внешне стал практически неузнаваем. Однако даже с учетом пережитых в связи с этим душевных травм он остается в своей глубинной сущности, то есть по своему характеру, психическому и ментальному складу тем же. Поверхностные умы эти внешние изменения, которые подчас действительно носят впечатляющий характер, принимают нередко за сущностные перемены. Может быть, отчасти поэтому укоренился взгляд, что любой общественный строй можно при желании изменить так же легко, как внешность человека или устройство какого-нибудь механизма.

В связи со сказанным хотелось бы еще раз подчеркнуть главное, а именно: основоположения обществ и государств если и меняются, то не вследствие внутренних переворотов в них, какими бы радикальными те ни были, а в результате продолжительной и непростой притирки, адаптации к меняющемуся миру. Внутренние же перевороты, потрясения, революции создают для этого только лучшие или худшие условия.

Взять ту же Россию. В 1917 году она предприняла невероятные и героические усилия для того, чтобы отрезать себя от своего прошлого. С этой целью было сделано практически всё, чтобы не перенести чего-нибудь из старого в новое состояние. Как пелось в одной из революционных песен: «Отречемся от старого мира, отрясем его прах с наших ног…». Однако на деле народ и власть гораздо менее преуспели в этом предприятии, чем казалось со стороны и как они считали сами. Вопреки всем намерениям от старого мира сохранилась и перешла в новое состояние значительная часть чувств, привычек и даже идей, с помощью которых совершалась революция, разрушившая этот порядок. Более того, народ, сам того не подозревая и даже не желая, пользовался для постройки здания нового общества обломками старого общества и укоренившимися в его

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

213

сознании стереотипами. Да, собственно, другого материала и не было. Это, кстати, признавали сами вожди революции, в том числе и В. Ленин. Однако они верили, что материал этот, в том числе и материал человеческий, можно будет радикально переделать волевыми усилиями. Отчасти это и вправду удалось, но только отчасти и на тот срок, пока

всердцах и умах сохранялись идеалы и были живы глубоко верившие в них люди.

Всвязи со сказанным несколько слов о природе самой русской революции 1917 г., получившей название «социалистической». Она и в самом деле была социалистической, но не в современном теоретическом понимании этого слова, взятом из сочинений знаменитых социалистов XIX века. Социалистический характер Русской революции 1917 г. независимо от формальных лозунгов, под которыми она проходила, и политической программы большевиков, заключался в том, что она отвечала духу народа, идущему из глубин его сермяжных представлений и понятий о справедливости. Идея справедливости выкристаллизовывалась в русском народе на протяжении веков его рабской крепостной зависимости, порождая в нем самые глубокие, непреходящие и необоримые чувства. Идея эта в глубинной своей основе носила уравнительный характер, и этого нельзя забывать при оценке революции и её последствий. Русский человек выносит бедность, порабощение, гнет власти, но не терпит по отношению к себе несправедливости. Это было верно для всех эпох, особенно верно для нашего времени, когда люди формально стали равны. Вот почему, какая бы власть ни захотела выступить против этого укоренившегося

внароде чувства, она будет рано или поздно, не мытьем, так катаньем, устранена и заменена. В наше время идея политической свободы для большинства народа России останется чужой, если она одновременно не будет опираться на идею справедливости с её акцентом на уравнительность. Все перипетии последних лет подтверждают это.

Свойственное русскому народу чувство справедливости, причудливым образом перемешавшееся с идеями революции, было, на мой взгляд, прекрасно выражено в известном романе А. Платонова «Чевенгур». Если вообразить себе, что восстание Пугачева победило бы, он и идущий за ним народ сотворили бы в соответствии с представлениями своего века тоже нечто жестокое, тотально-деспотическое и одновременно, по бытовавшим народным представлениям, справедливое. Такое государство кровью и насилием осуществляло бы господствовавшие в массах специфические представления о справедливости, не имевшие ничего общего со свободой

— этим чисто европейским понятием. В сознании русского народа свобода не только не связывалась со справедливостью, но наоборот — она всегда понималась как ничем не ограниченная воля («волюшка»), или как произвол, противоречащий идее справедливости.

Возвращаясь к революции 1917 года, нельзя не видеть, что в ней причудливо переплелись два начала. В своей глубинной сути она была «чевенгуровско-пугачевской», но по форме, лозунгам, риторике — социалистической в современном уже понимании этого слова. В Октябрьской революции органически соединилось традиционное русское правдоискательство с большевизмом с целью осуществления народной правды и справедливости. Революция и всё, что происходило после неё, можно назвать своего рода сплавом всего лучшего, светлого, о чем мечтал народ, со всем мрачным, болезненным, страшным, что породили в нем века рабства, невежества, ненависти. Этот социализм был одновременно реакционным и прогрессивным, поскольку одной своей стороной отражал дух отсталого, задавленного тысячелетней деспотией народа, другой — отвечал потребностям нового, технологического века.

Вотличие от вождей-интеллектуалов, включая В. Ленина, это прекрасно понял И. Сталин. Он максимально использовал обе эти стороны, во-первых, для объединения народа под знаменем идеи уравнительной справедливости, но уже модернизированной в духе так называемого научного социализма, и, во-вторых, — для быстрого научнотехнического продвижения страны. Он быстрее и глубже других почувствовал идущие снизу иррационально-мистические флюиды с их упрощенно-уравнительными представлениями о социализме как царстве справедливости и потребностью масс в харизматическом вожде, способном реализовать их чаяния. Сталин, без сомнения, обладал

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

214

такими харизматическыми качествами. Соединив ожидания и надежды людей с задачей достижения уровня современного научно-технического прогресса, он сумел мобилизовать потенциальную энергию народа, направить её в нужное русло и в чрезвычайно короткий срок сделать то, для чего другим народам понадобились сотни лет.

Теперь несколько слов касательно потерь и жертв, на которых при оценке революции концентрируют главное внимание нынешние радетели за права человека. Перед лицом стоявших перед страной грандиозных задач, в условиях, когда к активной жизни были приобщены миллионы прежде темных и забитых масс, о них просто никто не думал и не заботился, как, скажем, нисколько не заботились о них Моисей и его народ, направляясь в «Землю обетованную».

В этой связи приведу глубокую и точную оценку действиям Моисея тем же Чаадаевым. Она, на мой взгляд, перекликается с тем, что происходило в России после революции. Говоря об используемых Моисеем средствах для обустройства своего народа, в том числе об ужасных избиениях провинившихся соплеменников, его приказах, направленных на уничтожение целых племен, стоявших на пути народа, Чаадаев замечает, что человек, ставший орудием в руках Провидения, мог действовать только подобно Провидению, а потому время и поколения людей не могли иметь для него никакой ценности. Его миссия, отмечает он,

«заключалась не в том, чтобы проявить образец справедливости и нравственного совершенства, а в том, чтобы внедрить в человеческий разум величайшую идею, которую разум этот не мог произвести сам».

Когда к оценке советского периода прилагают критерии и представления сегодняшнего дня с их акцентом на приоритет прав человека — а это мы видим сплошь и рядом, то это столь же нелепо, как прилагать их к эпохе Моисея или крестовых походов, и стенать, скажем, по невинно убиенным отрокам в Детском крестовом походе 1212 г. Прав человека не было никогда, нет их и сейчас, а то, что за них принимается – глупая иллюзия.

После Октябрьской революции на волне мессианской социалистической идеи произошло небывалое по своей прочности соединение государственно-державной силы и народной идеи справедливости в нечто напоминающее древние теократии. Господствующие идейные догматы стали не просто нравственными поучениями, исполнять или не исполнять которые было частным делом, а гражданским долгом, чуть ли не правовыми нормами. Грань между правом и идеологией, а тем самым между идеологическими установками и правом, практически исчезла. Тот, кто отпадал от партийно-государственной идеологии, по сути дела переставал быть полноценным гражданином. Верность идеологии стала отождествляться с верностью отечеству, а само отечество — с идеологическим режимом. Неприятие идеологии, неприятие режима квалифицировалось как предательство отечества. В этом одновременно проявилось и величие, и слабость нового общества.

История человечества свидетельствует, что такого рода жесткие социальные системы сравнительно недолговечны. Рано или поздно наступает, так сказать, «усталость материала» и как результат — с какого-то момента общество начинает деградировать. Мы видим это на примере библейского Израиля: после смерти Моисея он стал постепенно развращаться, что привело его в конечном счете к гибели. В истории России за петровской эпохой с её перенапряжением физических и духовных сил народа последовала длинная полоса дворцовых переворотов, интриг, разврата и, по выражению князя М. Щербатова, общего «повреждения нравов». Следствием крушения жесткой авторитарной советской власти в 1990-х годах стал обвал промышленности, сельского хозяйства, армии, системы образования, нравственности, духовных ценностей. Как это ни покажется, на первый взгляд, удивительным, обвал этот фактически происходил при полном безучастии народа, который совсем еще недавно с небывалым энтузиазмом создавал всё это собственными руками и который одержал победу в тяжелейшей войне. Таков закон жизни: за полосой небывалого напряжения физических и духовных сил неизбежно приходит вместе с усталостью и апатией откат всего общества назад, в прошлое. Шаг вперед, два — назад.

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

215

Сказанное можно отнести в принципе ко всем известным нам радикальным попыткам переустройства общества, не исключая так называемую перестройку и последующие реформы в России в 90-е годы прошлого столетия. Повторю здесь еще раз: люди, их привычки и обычаи меняются не вследствие революций. Те и в самом деле внешне переворачивают всю жизнь того или иного общества, и на поверхностный взгляд кажется, что жизнь общества коренным образом меняется. Этой иллюзии служит и тот немаловажный факт, что революции обычно изменяют внешнее обличье общества и государства, его институты и учреждения, вводят новые названия, имена, вывески, одежду, обновляют сам язык. Людям же свойственно обольщаться пустыми названиями, броскими лозунгами и новыми формами, которые они принимают за сущность. При всем том, однако, человек как таковой меняется мало и в основе своей остается тем же. Груз старых привычек, представлений, взглядов, обычаев остается при нем еще долгое время, и как правило, он часто не замечает, что находится целиком в плену старого и что все новое есть лишь смена одежды.

Взять те же события 1990-х годов. Имея целью не просто сменить прежний советский порядок, но и уничтожить самою форму общества, новая («демократическая») власть яростно обрушилась с этой целью на все прежние установления. Она стремилась всеми средствами дискредитировать советские нормы жизни. Она выкорчевывала, как могла, утвердившиеся традиции и представления, предприняла невероятные усилия для изменения нравов и обычаев и очищения сознания людей от всех идей, на которых прежде покоились уважение к общественным установлениям и власти. Но если удалить всю поднятую этим погромом пыль, то к удивлению обнаруживается всё та же громадная и всесильная центральная власть, в принципе мало уступающая в этом отношении власти прежней, только более беззастенчивая, более лицемерная и в то же время менее компетентная. Мы видим, как лишившийся прежних нравственных ценностей народ уже в новых рыночных условиях продолжает, тем не менее, придерживаться тех же уравнительных представлений и ожиданий и ждет от новой власти их удовлетворения. И власть вынуждена так или иначе реагировать на них.

Уже очевидно, что при всем радикализме перемен, связанных с ликвидацией советской власти, они привнесли гораздо меньше нового, чем обыкновенно думают. Об этих изменениях можно сказать так: они практически разрушили всё, что прямо и непосредственно было связано именно с советским типом и характером учреждений. В то же время они не только сохранили, но и многократно приумножили как раз то, с чем советская власть постоянно вела борьбу, пусть даже не всегда успешную. Это, прежде всего бюрократическая волокита, взяточничество и коррупция, равнодушие к людям, которые сегодня стали явлениями поистине всеохватными и господствующими. Добавим к этому непомерный, по сравнению с советским периодом рост численности и усиление бюрократии. И рост этот имеет свою совершенно четкую социальную и экономическую основу. К. Маркс отмечал, что именно в бюрократию капитализм сбрасывает свое излишнее «население». Сегодняшний российский «полудикий» капитализм прибрал к рукам всё, что можно. В то же время многие, также жаждущие получить свой кусок «пирога», но опоздавшие к моменту дележки, стремятся приобщиться к нему уже через бюрократические структуры, где они получают свою долю грабительской прибавочной стоимости не только через высокие оклады, но и через коррупцию и взяточничество.

Нельзя не заметить здесь, что в России чиновничество всех уровней и во все времена обладало необычайно широким кругом полномочий. На уравнительные веяния снизу бюрократия отвечала политикой всеохватного патернализма. Практически ничто серьезное и существенное не укрывалось от её всевидящего ока. Бюрократия у нас всегда была не только предельно централизована, могущественна, но и необычайно деятельна, беспрестанно что-то запрещая, чему-то содействуя, препятствуя или, наоборот, дозволяя. Через её разветвленную сеть власть десятками способов влияла и продолжает влиять не только на общий ход дел, но часто на судьбу отдельных семейств и даже частных лиц. Вдобавок, она практически всегда была и продолжает оставаться чуждой гласности. Более

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

216

того, бюрократический аппарат вследствие своей многочисленности и сложности организации практически недосягаем и недоступен не только для контроля со стороны общественности, то есть снизу, но и сверху. Да ведь и сама власть, особенно в России, где она во все времена выступает в той или иной форме авторитаризма, не может существовать без бюрократии. Она — её единственная и надежная опора. Перефразируя известные строки нашего поэта, можно сказать: бюрократия и власть — близнецы–сестры: мы говорим власть — подразумеваем бюрократию, мы говорим бюрократия — подразумеваем власть. Та и другая суть неразделимые и дополняющие друг друга системные компоненты. Вот почему, когда власть заявляет о намерении бороться с бюрократией, сокращать её численность и т.д., она либо не понимает, о чем толкует, либо, скорее всего, лукавит. Как бы то ни было, в результате такой «борьбы» бюрократия только растет и крепнет и сегодняшний правящий слой страны, есть по существу почти сплошная бюрократия. Как верно заметил известный российский историк И. Солоневич,

«этот слой на всех голосованиях — и общеимперских и местных — будет голосовать за ту партию, которая гарантирует ему возможно большее количество «мест», «служб», «постов» и власти. Он будет голосовать против всякой партии, опирающейся на частную и местную инициативу. И он будет слоем, который проявит максимальную политическую активность, ибо всякая функциональная собственность — это кусок хлеба для этого слоя и всякая попытка утвердить права частной инициативы будет попыткой отнять этот кусок хлеба».

Всё это хорошо видно в наши дни. Как только улеглась пыль «демократических» перестроек и реформ, тут же обнаружилось, что бюрократия во всех худших своих проявлениях не только прекрасно уживается с нынешней якобы демократической властью, но и приумножает всё худшее, что в ней заложено. Она быстро присвоила себе функции благодетельствования, патронажа, опеки и даже своего рода хозяйственного надзирателя, стремящегося поправлять ошибки или недочеты не только государственных, но также частных предприятий и даже отдельных лиц. Однако, как показывает вся российская практика, возникающие трудности она не решает, а, как правило, откладывает в долгий ящик. Добавим к этому, что российский чиновник в массе своей груб, невежлив, недоброжелателен, склонен к затягиванию дел, к мздоимству. Это тем более так, что от чиновников часто зависят судьбы людей. О том, что сегодня бюрократия стала в России не только всесильной, но и практически неподконтрольной, говорит и такой факт. При советской власти жалобы людей шли преимущественно в различные советские и партийные органы, и они худо-бедно находили свое решение. Сегодня же тысячи писем, жалоб, предложений по самым разным поводам и случаям идут главным образом на имя президента страны, который в условиях господства произвола на местах и невозможности добиться справедливости, стал в глазах многих чем-то вроде верховного арбитра. Но, спрашивается, что может сделать «верховный арбитр», когда он сам, подобно Гулливеру, повязан тысячами тонких, но прочных бюрократических нитей. Он думает (и даже, возможно, уверен), что вся власть в его руках, на деле же сам он целиком находится в плену всесильной бюрократической сети.

Впрочем, всё это не меняет традиционного отношения большинства народа к власти. В прежние времена роль народного радетеля принадлежала российским царям; затем она как бы по наследству перешла к высшим руководителям советской власти в лице генеральных секретарей КПСС, секретарей обкомов и т.д. Всё это в соответствующей времени форме унаследовал и демократически избранный президент. В самом деле, мы видим, как тот постоянно подправляет, корректирует, без конца дает ценные указания (излюбленный метод руководства в России!) не только в адрес правительства, которое непосредственно подчиняется ему, но и в адрес отдельных ведомств, учреждений, чиновников и даже частных лиц. Всё это как бы воссоздает традиционную российскую систему патернализма: наверху — добрый и всевидящий царь, внизу — трудолюбивый и любящий его народ и посередине — жадная и склонная к мздоимству бюрократическая прослойка, сосущая из народа соки. Защитить народ от неё

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

217

всилах только царь. Это застарелая российская болезнь, которую можно определить как наивный монархизм. Она выражается в противопоставлении верховной власти как началу позитивному — чиновничеству как конкретному её исполнителю и началу негативному. Болезнью этой страдала и продолжает страдать главным образом интеллигенция. Многие её представители до сих пор не в состоянии видеть полного системного тождества между одним и другим и продолжают наивно требовать от власти «решительной борьбы» с бюрократией. Это всё равно, что требовать от неё бороться с самой собой.

Такова в общих чертах простая и безыскусная российская схема, берущая начало в её основоположениях. Говоря о них, нельзя пройти мимо и такого принципиально важного вопроса, как особенность передачи высшей власти в стране. Россия в этом смысле одно из немногих государств, где эта проблема не отработана до конца по сию пору. Данное обстоятельство практически во все времена служило причиной произвола, больших и малых потрясений и общей нестабильности. Именно неурегулированность этого вопроса вызвало великую Смуту в конце XVI – начале XVII века и в его конце (Софья против Петра). Вследствие отсутствия закона о престолонаследии после смерти Петра I Россия пережила длинную и безобразную полосу дворцовых переворотов. Непосредственным поводом для восстания декабристов в 1825 году тоже послужила неясность в этом вопросе. В советское время смена высшей власти решалась келейно в Политбюро, притом обычно в связи со смертью очередного Генсека. Только один раз (в случае с Хрущевым) тот был отправлен в отставку в результате верхушечного переворота. Горбачев был смещен фактически тоже вследствие государственного переворота, но уже в качестве президента. Принятая в 1993 году относительно демократическая Конституция, казалось бы, определила, наконец, законный порядок смены высшей власти в государстве. Однако первый же избранный на её основе президент, г-н Ельцин, опять же передал власть своему преемнику не в строгом соответствии с законом, а с помощью нехитрого политического трюка. Но вот, наконец, появился президент, который в ответ на уже ставшие у нас традиционными «просьбы трудящихся» неоднократно заявлял, что не собирается баллотироваться на третий срок, равно как и менять Конституцию под себя. И что же? На глазах уже ничему не удивляющейся публики снова разыгрывается в целом примитивная и прозрачная по замыслу политическая рокировка, цель которой вполне очевидна.

Мне тут невольно и по ассоциации вспомнились слова известного афинского политического и государственного деятеля Аристида (5 в. до н.э.): «Власть,

приобретенная с помощью друзей, не может быть справедливой». Верно: в этом случае все время приходится оглядываться на своих благодетелей и потакать их желаниям и просьбам. Правда, история говорит нам и другое: решительные люди, придя к власти, первым делом устраняли тех, с чьей помощью они её получили.

Нет, чтобы там ни говорили, но вкусивший власть так просто не расстается с ней. Истории известны лишь несколько примеров, когда, имея возможность остаться у власти, тот или иной человек отказывался от нее. Так, скажем, добровольно отказался от власти римский диктатор Сулла, который ради её получения пролил море крови своих соотечественников–римлян. Уходя, он даже заявил, что готов ответить за свои кровавые дела перед судом. Народ, однако, настолько был запуган им, что не осмелился этого сделать, и Сулла отправился в свое имение, где до конца дней своих пил вино и писал мемуары. Возможно, начиная именно с него, это занятие стало излюбленным у всех последующих отставных диктаторов и просто президентов.

Вэтой связи любопытный и очень характерный штрих: на протяжении нескольких последних месяцев 2007 года в прессе, по радио и телевидению наши баре-демократы — это те, что поближе к «начальству» — только и делали, что публично гадали, кто будет преемником действующего президента. Ничего, вроде бы, особенного, и даже естественно

впреддверии президентских выборов. Всё так, если бы не одна важная деталь: в нашей стране под преемником всеми понимается исключительно то лицо, которое назовет или одобрит лично тот, кто занимает в данный момент высший пост. Всякие там партии или

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

218

какие-то общественные организации со своими выдвиженцами попросту не идут в счет, о них говорят, как о некоем приличествующем времени антураже, как о декорации к спектаклю, в котором все роли уже распределены — не более того. Другими словами, понятие «преемник» рассматривается не в демократическом, а исключительно в советскомонархическом духе, если позволительно применить такое сочетание.

Странно здесь то, что никого это не смущает. Более того, никому, похоже, в голову даже не приходит, что все вальяжные рассуждения наших «пикейных жилетов» на эту тему, равно как и действия высокого «начальства», насквозь пронизаны духом холопства и крепостничества. Он никем не осознается, он просто имеет место быть как некая константа. Дух этот сидит в каждой клеточке наших организмов, он течет в наших жилах вместе с кровью независимо от того, кем мы являемся, к какой партии принадлежим, какие убеждения имеем и что думаем о себе и других.

С недавних пор у нас, волею все того же «начальства», вошел в политический обиход, термин «управляемая», или «суверенная», демократия. Если быть точным, её следовало бы назвать «крепостнической демократией», при которой всё решает «барин», но — и это важно! — при открытой и единодушной поддержке со стороны широкой крепостнической общественности.

Я писал, кстати, эти строки в конце 2007 года, когда «одержимые холопским недугом» многие граждане и всякие их объединения слали из разных городов и весей в адрес президента страны нижайшие просьбы остаться у власти еще на один срок сверх определенного Конституцией государства. Тут невольно на память приходит мизансцена из пушкинского «Бориса Годунова»:

Н а р о д

(на коленях. Вой и плач)

Ах, смилуйся, отец наш! Властвуй нами! Будь наш отец, наш царь!

Инициаторами и вдохновителями этой позорной кампании как в центре, так и на местах, выступала, главным образом, российская интеллигенция в самом тесном содружестве с местным «начальством», изыскивающим всевозможные средства для выражения своей «без лести преданности». И здесь, надо заметить, российская интеллигенция проявила трогательное единство с народом, продемонстрировав, что она, так сказать, плоть от плоти, кровь от крови... В советское время тоже было нечто похожее, но там в основе лежала все же высокая идея, в которую многие люди искренне верили. В нашем же случае — исключительно верноподданнические, холопские чувства, отчасти замешанные на извечном страхе, как бы не стало хуже. В сегодняшнем достаточно просвещенном мире такой демонстрации личной преданности, переходящей в раболепство, не увидишь ни в одной более или менее цивилизованной стране, что, кстати, может служить еще одним подтверждением «особой стати» России. Правда, не уверен, что факт этот может служить для нас предметом особой гордости.

* * *

А может, и в самом деле «умом Россию не понять»? Впрочем, почему же? Нужно только посмотреть на её историю более внимательно и по возможности непредвзято. «Имеющий глаза, да видит…». В самом деле, века задавленности народа, его полной зависимости от «начальства» всех сортов, мастей и рангов, воля которого возвышалась над всеми законами и подменяла их, приучила жить народ не по закону, а по сложившимся понятиям ― они нигде и никем не прописаны, но все их знают. И этот порядок вещей нисколько не изменился в наши дни. Мы имеем возможность не только лицезреть, но и быть прямыми его участниками. Хотя российская Дума в поте лица трудится на ниве законотворчества и принимает законы пачками, фактически их никто не соблюдает ни внизу, ни наверху, и опять всё идет «по понятиям». Посылая в адрес президента нижайшие просьбы остаться еще на один президентский срок вопреки основному закону страны или предлагая сделать его «национальным лидером» с

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

219

непонятными ролью и функциями, «челобитчики» руководствуются все теми же «понятиями», которые они по укоренившейся традиции и по выработанному веками инстинкту ставят выше законов и притом абсолютно уверены не только в правомерности своих действий, но и высоком их смысле и назначении. В том же духе мыслят и действуют многие представители российской творческой интеллигенции, часть которой (та, что ближе к «начальству» и обласкана им) выступила даже инициаторами этой постыдной кампании. А ведь именно из их уст мы без конца только и слышим призывы к построению в России правового государства. Впрочем, может быть, право понимается ими в вышеуказанном смысле, то есть как право действовать по усмотрению и обстоятельствам?

В этой связи нельзя не отметить еще один важный момент, характеризующий российские основоположения. Выработанная веками чувствительность российских бюрократических структур ко всяким, даже самым слабым флюидам со стороны высшего начальства позволяет им быстро и безошибочно улавливать скрытые от глаз широкой публики истинные его желания и намерения и в соответствии с ними вести себя. Хорошо организованная «инициатива снизу», развернувшаяся в последние месяцы 2007 г., как в связи с парламентскими, так и президентскими выборами, подтверждает это.

** *

Въевшиеся на протяжении веков в сознание и психику народа привычки, обычаи, взгляды, убеждения для своего изменения требуют не кратковременных революций, тем более не капризов или благих намерений «начальства», а долгой эволюции общества под длительным совокупным воздействием как внутренних, так и внешних обстоятельств и перемен. Однако Россия вследствие своего географического положения и особенностей исторического развития, всегда жила как бы особняком от главных цивилизационных потоков, как на Западе, так и на Востоке. Чаадаев верно заметил:

«Раскинувшись между двух великих делений мира, между Востоком и Западом, опираясь одним локтем на Китай, другим — на Германию, мы бы должны были сочетать в себе две великие основы духовной природы — воображение и разум, и объединить в своем просвещении исторические судьбы всего земного шара».

Но, резюмирует Чаадаев, Провидение будто вовсе не занималась Россией, оставив её как бы на произвол судьбы в стороне от общего движения. Россия, по его разумению, не дала миру и не взяла от него ничего, что могло бы поставить страну в один ряд с великими цивилизациями. В самом деле, когда обычно говорят о самобытной великой русской культуре, то скромно упускают, что она представляет некую смесь влияний византийской и европейской культур с сильным преобладанием первой, притом главным образом в форме «византийщины» с её растленностью и акцентом на внешнюю показную атрибутику. Что касается стороны содержательной, прежде всего, в литературе, философии и публицистике, то начиная уже с XVIII века лучшие их образцы открыто или скрыто всегда носили характер протеста против российской действительности и её обличения. Сегодня в этом смысле произошла странная метаморфоза: действительность стала во многих отношениях хуже и гаже, в то же время ни тебе решительных протестов, ни обличений. Искусство деградировало в «попсу», забавляющую своими одичалыми песнями и плясками, плоским и пошлым юмором широкую публику, ограждая её тем самым от нездоровых и опасных размышлений над серьезными проблемами. Народ же в массе своей озабочен главным образом материальными проблемами, широко варьирующимися от приобретения дорогих иномарок и строительства коттеджей в престижных местах до элементарного выживания. Если он в массе своей чем-то недоволен, то в основном всякими бюрократическими препонами на этом пути, произволом чиновников, низкими зарплатами, растущими ценами и прочими вещами в том же роде. Высокие идеалы, развитие и движение идей в мире его не трогают. Что касается творческой интеллигенции и её метаморфоз — об этом речь ниже.

** *

Всякое движение, в том числе и социальное, обладает своей инерционностью.

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

220

Инерционность исторического движения особенно сильно выражена у старых и больших наций и народов, и в этом смысле законы социального движения аналогичны природным. Большим народам требуется значительно больше времени для того, чтобы принять, переварить новое и приспособиться к нему, нежели народам и нациям малым. Вот почему все революции, совершив некий круг, завершаются в итоге не утверждением заявленных ею идей, а возвращением в той или иной форме к прежним порядкам и правилам, которые, правда, обычно выступают в новом обличье и под новыми названиями. Это хорошо видно на примере всех революций. Взять ту же «перестройку» и последующие события в России. Сегодня после радикальной ломки 1990-х годов жизнь дает нам возможность наблюдать постепенное возвращение страны к прежним и привычным для неё устоям, но уже, так сказать, под новым соусом, под новым гарниром, украшенным псевдодемократической мишурой.

Конечно, есть основания утверждать, что под воздействием происходящих в мире перемен, под влиянием процесса глобализации, роста взаимозависимости государств происходят изменения и в российских основоположениях. Однако по указанной выше причине они, в отличие от тех же европейских государств, меняются значительно медленнее и далеко не в таком же масштабе и объеме. Помимо того, воздействие это происходит как-то судорожно, рывками, болезненно. Мы то делаем шаг вперед, то отступаем на несколько шагов назад. Наше прошлое висит на наших ногах, словно вериги, мешая движению. Действия наши часто неадекватны, мы все время словно чего-то боимся, даже собственных возможностей действовать более свободно. Нам гораздо лучше и комфортней, когда вокруг нас враги, и если их нет, мы как бы инстинктивно создаем их. К тому же, как известно, нет лучшего средства для сплочения нации, чем наличие врагов, как внутренних, так и внешних. Добавим к этому, что огромные пространства страны, неоднородность населения, высокая степень его диссоциации, традиционно сильное влияние власти на все стороны жизни народа, более цепкие и устойчивые мировоззренческие стереотипы определяют неустойчивый характер социальных перемен, сопровождающихся откатами назад и рецидивами прошлого. Глубоко травмированное событиями 1990-х годов, российское общество не скоро сможет прийти в себя. Потеря многими людьми прежнего социального статуса, обнищание миллионов людей, растущая их разобщенность, разрушение прежних нравственных и мировоззренческих основ, снижение значимости и ценности семейных отношений (да и самой человеческой жизни), беспрецедентный рост детского сиротства, преступности, в том числе и подростковой, и т.д. и т.п. — вот цена, которую платит сегодняшняя Россия за попытку своих государственных «архитекторов» одним махом изменить её основоположения и превратить в демократию европейского типа. И над всем этим уже начинает витать близкая народному духу идея возвращения к той или иной форме жесткого патерналистского авторитаризма.

** *

Итак, если быть предельно сжатым, можно сказать, что, в общем и целом, основоположения России обязаны главным образом влиянию крепостнического духа на российский менталитет и неотрывного от него подчинения всех сторон жизни народа сконцентрированной в одном центре властной воле. Вся история России практически неотделима от крепостничества, хотя формально оно было оформлено только в XV веке. Добавим к этому традиционную обособленность страны от внешнего мира, крайне слабую степень социальной связи и солидарности внутри самого народа и отсутствие действенного общественного мнения. Всё перечисленное тесно взаимосвязано, вытекает одно из другого, и уже по одной этой причине обладает особой прочностью и сопротивлением ко всяким попыткам разрушения этого уникального в своем роде социального организма под названием «Россия». Эта уникальность проходит через все страницы российской истории и является полным выражением её основоположений, и она же определяет ход её развития. Пока она сохраняется, российское общество, говоря

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

221

словами Марка Аврелия, останется «лишь рабством стенающих, только притворяющихся свободными».

Для лучшего понимания этого феномена, рассмотрим некоторые важные и характерные особенности исторического развития России.

Особенности исторического развития России

«Мне бы хотелось, чтобы каждый читатель в меру своих сил задумался над тем, какова была жизнь, каковы нравы, каким людям и какому образу действий – дома ли, на войне ли – обязана держава своим зарожденьем и ростом; пусть он далее последует мыслью за тем, как в нравах появился сперва разлад, как потом они зашатались и, наконец, стали падать неудержимо, пока не дошло до нынешних времен, когда мы ни пороков наших, ни лекарства от них переносить не в силах».

Тит Ливий. «История Рима».

Я не собираюсь открывать здесь какие-то новые факты или предлагать читателю неизвестные эпизоды российской истории. Это не моя задача. История России исследована вдоль и поперек, притом наряду с правдой сказано немало откровенной лжи, сделано множество натяжек с целью придать ей благообразный вид в духе высказывания Бенкендорфа. Такова сила традиции и того особого крепостнически-имперского духа, который всегда пронизывал и продолжает пронизывать не только российскую действительность, но и её отображение во всех духовных сферах. Прежде всего, это касается, конечно, историографии, издавна находящейся под особым попечением и покровительством государства. Отказаться от изложения истории в указанном духе — значит одним только этим поставить себя в оппозицию к власти и навлечь на себя всякие неприятности. Так в свое время случилось с Чаадаевым, да и не с ним одним. Однако нельзя не заметить, что в России такое крайнее и откровенное диссидентство — явление довольно редкое, захватывает оно обычно очень узкий слой интеллигенции и совершенно чуждо служилой части образованной публики и косной массе народа. В самом деле, любой человек, родившись и выросши на этой земле, уже тем самым как бы впитывает вместе с молоком матери все её предрассудки, привычки и представления и сам становится их частицей и носителем, а потому от него трудно ждать чего-то иного. Добавим к этому строгий и неусыпный надзор власти за этой стороной народного просвещения, не позволявший своевольничать и отклоняться от заданного направления.

Замечательный российский историк Т.Н. Грановский как-то проницательно заметил, что изучение русской истории портит самые лучшие умы. Действительно, говорил он, привыкнув следить в ней за единственным жизненным интересом — укреплением государства, невольно отвыкаешь брать в расчет всё прочее, невольно начинаешь питать пристрастие к диктатуре и при всем уважении к истории теряешь в неё веру.

Это суждение верно, но недостаточно. Главное здесь, думается, в том, что процесс укрепления и расширения государства был делом вовсе не народным, как это иногда хотят представить казенные историки. Он был исключительно делом власти, «начальства». Народу в нем была отведена роль страдательная, роль материала и средства. Именно в этом видится одна из главных особенностей всей российской истории с характерными для нее тяжелым прессом власти, задавленностью и покорностью народа, раболепством на всех уровнях социальной жизни, отсутствием у людей здоровой инициативы и самодеятельности. Нравы, обычаи, интересы, образование, наука, искусство, даже свобода, если о таковой вообще можно говорить в российских условиях — всё так или иначе несет на себе печать крепостничества. Этим Россия более всего отличается от других государств, прежде всего государств европейских. Россия и в самом деле —

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

222

особый мир, и в этом смысле Тютчев был прав. Неправ он был в утверждении, что «умом Россию не понять». Да нет — не такая уж она большая загадка. И чтобы раскрыть её, опять приходится начинать с утверждения, что в России изначально всё было подчинено воле одного человека, стоявшего на вершине власти. Какими бы чертами характера тот ни обладал, пусть даже наилучшими, как бы он ни именовался: царем ли, императором, генсеком, президентом, в любом случае он был воплощением той или иной формы произвола в рамках практически неподконтрольной власти. Абсолютная власть наверху, как бы дробясь на тысячи частей, рассыпается по всей властной вертикали сверху донизу, оставаясь в то же время монолитно целой. Эта «пирамида» дала на какое-то короткое время небольшой сбой в 1990-е годы, а затем, будто очнувшись, стала быстро восстанавливать свои форму и силу. Едва прикрывающий её демократический флёр, не меняя сущности власти, делает её лишь более лицемерной. За пределами же властной пирамиды широко раскинулось безбрежное и инертное море российского гражданского общества, колеблемое изредка мелкой рябью локального недовольства.

Сошлюсь в этой связи на весьма характерные суждения одного из видных общественных деятелей первой половины XIX века Н.И. Надеждина — редактора того самого журнала «Телескоп», который опубликовал злополучное «Философическое письмо» Чаадаева. Сам Надеждин дал запоздалый ответ на него после того, как уже разразился скандал. Для нас, однако, важно в его рассуждениях то, что, несмотря на присущий статье Надеждина дух «квасного патриотизма», он помимо воли признавал правоту Чаадаева в ряде принципиально важных вопросов, прежде всего о месте и роли власти в российской истории.

Указывая, в духе казенной истории, на величие России и всего её прошлого, он призывает в то же время к беспристрастной её оценке. Оценка эта достойна внимания. Мы велики, говорит Надеждин, но не мы создали это величие: оно плод не наших собственных усилий. Мы обязаны всему этому только той могучей власти, которая, самодержавно правя судьбами народа, вела и ведет его по всем путям без его ведома, часто даже против его воли, борясь со свойственной ему неподвижностью. Да, мы имеем блистательные страницы истории. Но это не история русского народа, это история Государства Русского, история царей русских. Начать с наших летописей — о чем они говорят? Тысячу лет назад на берегах Ильменя возводится первый камень российской истории. И что мы видим? «Земля наша велика и богата, — говорят новгородские послы чужеземному варяжскому князю, — но нет в ней порядка: приди княжить нами!»*.

Это «начало» имеет, можно сказать, знаковый смысл — оно как бы пронизывает всю российскую историю и придает ей ту самую «стать», о которой писал поэт. Один только этот факт лучше многих томов казенной истории говорит о том, что русскому народу как бы изначально были присущи нежелание думать и трудиться, неумение управлять самим собой, искание «твердой руки», кнута. И эти черты отнюдь не татарского тем более не немецкого, а чисто российского происхождения. Практически на протяжении всей истории мы видим, что народ не был способен самоорганизоваться — ему всегда был нужен какой-нибудь «варяг» для наведения порядка. У Салтыкова-Щедрина этот исторический момент описан следующим образом: призванный «глуповцами» князь

«прибыл собственною персоною в Глупов и возопи:

— Запорю!» «С этим словом, – резюмирует писатель, — в Глупове начались исторические

времена».

И в самом деле, с той далекой поры это самое «Запорю!» в разнообразных его формах — физических, политических, юридических, идейных, религиозных — сопровождает всю российскую историю вплоть до наших дней.

* Так свидетельствует «Повесть временных лет».

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

223

Вскоре после означенного исторического момента Русь принимает христианство и вместе с ним как бы получает начала нравственного просвещения. Но и в этом случае они шли не из глубин народа. Идея принятия христианства опять же исходила от «начальства»: она родилось в уме князя Владимира и им же была властно осуществлена. В обращении к жителям он прямо заявил: кто не придет креститься, тот будет его врагом. Слышавшие княжеское воззвание люди говорили: если князь и его дружина находят это учение хорошим и мудрым, значит, так оно и есть, и затем спешили окунуться в воды Днепра.

То же в принципе мы видим и в случае введения крепостной зависимости. Одна часть народа была подчинена другой той же властной волей безо всякого сопротивления со стороны народа, не испытавшего при этом ни чувства оскорбления, ни унижения, ни протеста. Всё происходило вполне обыденно через серию административных мер, как это обычно и бывает в России. И здесь нельзя не отметить важный факт: закрепощение народа завершилось в эпоху наибольшего могущества и влияния русской православной церкви, что лишний раз свидетельствует о её изначальной несамостоятельности и зависимости от власти.

В этой связи мне порой представляется: введи сегодня своим указом какой-нибудь современный «светлый князь Владимир» крепостничество на Руси, народ в массе своей примет его — потолкует, посудачит и решит: «коли надо, так надо — начальству виднее». В самом деле, мы ведь только по имени перестали быть крепостными и холопами, а в глубине души, где-то в подкорке сохранили веками приобретенные холопские привычки, преданность и низкопоклонство. Временами это холопство проявляется бесстыдно откровенно, как это было, скажем, накануне выборов в Думу в 2007 году.

Здесь, однако, нужно учитывать еще такой важный момент. Дело в том, что духовное холопство в России отнюдь не было следствием существования формального крепостного права, как это порой представляется ― оно предшествовало ему. Ведь внешнее рабство в виде Leibeigenshaft, Glèbe, Servitude существовало практически везде, но нигде оно не было соединено с духовным холопством, как в России. Не говоря о простых людях, даже бояре, потомки Рюрика, в своих письменных обращениях к царю подписывались не иначе как: «холоп твой Васька или Юшка бьет тебе челом». И это не считалось унижением достоинства, ибо понятие о личном достоинстве отсутствовало не только у простого народа, но и у бояр. Это тоже отнесем к «особенной стати» России*.

Но вернемся к первым столетиям русской истории. Хорошо известно, что произошло с русским народом, когда страна раздробилась на множество уделов: он практически перестал существовать, исчезнув со страниц истории почти на пятьсот лет. Во время удельного периода, которому сопутствовали, с одной стороны, так называемое татарское иго, а с другой — иго польско-литовское, русских как таковых практически не стало. Были «новгородцы», «киевляне», «суздальцы», «рязанцы», «смоляне», «тверичи» и т.д. Они порой дрались друг с другом с не меньшим ожесточением, чем с половцами или печенегами. В этот период имя Руси сделалось названием польского воеводства, а единственным местом, в котором после 1380 г. (Куликовская битва) сохранялось зерно русской самобытности, было Московское княжество, долгое время известное соседям по имени «Московии». Силой объединил разрозненные земли опять же московский князь, сосредоточив в своих руках самодержавную власть и приняв имя царя всея Руси.

* * *

* Официальная историография по-своему тоже признавала этот факт. Так, скажем, в издаваемом историком М.П. Погодиным в 1841–1856 журнале «Москвитянин» теория уваровской официальной народности занимала почетное место, а сам историк с удовлетворением отмечал «безусловную покорность» русского народа, его преданность монархии и консерватизм.

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

224

Выше я не случайно применил выражение: «так называемое татарское иго». В действительности никакого ига не было, а если таковое и было, то главным образом со стороны собственных князей. Не кто иной как они угнетали народ, постоянно борясь друг с другом за верховенство, за получение ярлыка на великое княжение, истощая свои богатства на взятки влиятельным золотоордынским мурзам. Князья постоянно ездили в Сарай, гостили там и даже увозили оттуда жён-татарок. Более того, в церквах молились за хана, а холопы русских князей часто уходили от своих господ и поступали в полки баскаков.* Монголы даже не держали своих гарнизонов в русских городах, а ограничивались только взиманием достаточно умеренной дани. Л.Н. Гумилев в своей книге «Древняя Русь и Великая степь» приводит данные, что даже в тяжелом для Руси 1389 году Дмитрий Донской заплатил 5 тыс. рублей дани, что при пересчете на число населенных пунктов составляло полтину с деревни. Не вмешивалась она и в духовнорелигиозную жизнь русских княжеств. Всё это показано в трудах многих отечественных историков. С.М Соловьев писал, к примеру:

«…не должно преувеличивать вреда, который Россия претерпела от татар; не должно забывать, что иго тяготело особенно только в продолжении первых 25 лет, что уже в конце XIII века исчезают баскаки и т.д.».

Ту же мысль находим и у В.О. Ключевского.

«...Монгольские отношения должны быть важны для нас в той мере, – писал он, – в какой содействовали утверждению нового порядка вещей на Руси, то есть перехода родовых княжеских отношений в государственные, отчего зависело единство, могущество Руси. Влияние татар не было здесь главным и решительным. Татары остались жить вдалеке, заботились только о сборе дани, нисколько не вмешиваясь во внутренние отношения, оставляя все как было, следовательно, оставляя на полной свободе действовать те новые отношения, какие начались на севере прежде них. Ярлык ханский не утверждал князя неприкосновенным на столе, он только обеспечивал волость его от татарского нашествий; в своих борьбах князья не обращали внимания на ярлыки; они знали, что всякий из них, кто свезет больше денег в Орду, получит ярлык преимущественно перед другим и войско на помощь».

Здесь было бы ошибкой не принимать во внимание и тот важный факт, что князьям был выгоден союз с Ордой. Многие русские великие князья, начиная с Александра Невского, поддерживали добрые отношения с Сараем и нередко пользовались его поддержкой в борьбе с Литвой и Польшей. Так, сын Батыя Сартак даже побратался с Александром Невским и обеспечил ему великое княжение Владимирское. В 1229 году внук Батыя Менгу-Тимур прислал в Новгород войско для отражения ливонских рыцарей. В 1371 году Мамай выдал ярлык на великое княжение Дмитрию Московскому и помог ему в борьбе с его противником Олегом Рязанским. Знаменитый князь Иван Калита, заложивший основы могущества Москвы, воспользовавшись убийством татарского посла в Твери в 1327 г., поспешил в Орду, возвратился с 50 000 человек татарского войска и опустошил огнем и мечом всю Тверскую землю. Примеров подобного рода можно привести множество. В то же время стоило только тому или иному княжеству отказаться от союза с Ордой оно быстро становилось добычей литовцев или поляков. А их иго, как свидетельствует история, было куда тяжелее «ига» золотоордынского

Легенда о трехсотлетнем татаро-монгольском иге была выдвинута и разработана историками- «западниками», прежде всего Н.М. Карамзиным, с целью с целью оправдать «отсталость» России от стран Западной Европы, а заодно как-то смягчить позор удельного периода, раздробленность и неспособность объединиться в единое целое. В то же время легенда эта была призвана доказать «неблагодарным» европейцам, что Русь своей борьбой якобы сдерживала полчища азиатских «варваров» от наступления на Европу. На деле же сама Русь вынуждена была постоянно сдерживать натиск с Запада, прежде всего со стороны литовцев, поляков, шведов, ливонских рыцарей, поощряемых призывами

* Баскаки – представители монгольского хана, контролировавшие своевременную уплату дани.

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

225

Римского папы к крестовому походу против православных схизматиков. Как бы то ни было, в сознание русского народа была вбита идея о трехсотлетнем татарском иге. В результате само слово «татарин» стало нередко использоваться в негативном и даже бранном смысле, притом не только в обыденной речи и фольклоре, но и в литературе.

Кстати, Пушкин тоже был среди тех, кто придерживался взгляда о существовании трехсотлетнего татаро-монгольского ига и спасительной для Европы роли России в сдерживании нашествия с Востока. Он писал:

«России определено было высокое предназначение. Ее необозримые равнины поглотили силу монголов и остановили нашествие на самом краю Европы; варвары не осмелились оставить у себя в тылу порабощенную Русь и возвратились в степи своего Востока».

Однако более соответствует действительности точка зрения на сей предмет многих современных историков. Как в этой связи отмечал Лев Гумилев:

«Русь монголами не была ни подчинена, ни покорена…». Поход Батыя в 1237-1242 годах «был всего лишь большой набег, а не планомерное завоевание, для которого у всей Монгольской империи не хватило бы людей».

В целом же отношения Древней Руси сначала с половцами, а затем с татаро-монголами носили сложный характер — они не укладываются в упрощенную схему «господствоподчинение». Л.Н. Гумилев точно определил эти отношения как симбиоз, то есть сожительство двух разных этносов, приносившее им взаимную пользу. «Сожительство» это переживало разные времена — и добрые и злые, но никогда в нем не было перманентной войны или безусловного господства одной какой-то стороны.

* * *

В связи с письмом Чаадаева любопытен и такой факт. Пушкин, расходясь во многом с его оценкой русской истории, в ответ на утверждение, что Россия не имела собственной истории, не без возмущения писал ему:

«Пробуждение России, развитие ее могущества, ее движение к единству… оба Ивана… — как, неужели все это не история? А Петр Великий, который один есть целая всемирная история! А Екатерина II, которая поставила Россию на пороге Европы? А Александр, который привел нас в Париж» и т.п.

При всем уважении к нашему великому поэту не могу не заметить, что направление его мыслей в данном случае сугубо официальное, в духе всё того же Бенкендорфа. В то же время вольно или невольно он опять сводит всю историю России исключительно к деяниям царей. Что касается народа, то, говоря его же словами, тот практически всегда «безмолвствовал». Если он и пытался выразить свое мнение, то, согласно поэту, в форме бунтов «бессмысленных и беспощадных». Но в этом как раз и состоит одна из главных особенностей российской истории, на неё и обращал свое внимание Чаадаев. Он отмечал,

что именно русские цари «почти всегда тащили страну на буксире без всякого участия самой страны»; они заставили её принять нравы, язык и одежду Запада; из западных книг научились мы пониманию многих вещей. Даже истокам собственной истории нас научили немцы. Вот отчего, заключает Чаадаев,

«самой глубокой чертой нашего исторического облика является отсутствие свободного почина в нашем социальном развитии».

Очень точное наблюдение! В нем как в капле воды отразились российские основоположения и всё та же «особенная стать». Они, по крайней мере, в этом смысле нисколько не изменились за истекшее время. сохраняясь даже при самых, казалось бы, радикальных переменах в общественном устройстве страны. В то же время каждый строй, каждая смена власти вносили в это постоянство свои нюансы, придававшие ему новый внешний облик при неизменной основе. Даже сегодня, в разгул, с позволения сказать, демократии, мы снова видим, как перед высокой начальственной мыслью склоняются в почтении не только чиновники всех рангов, но и многие, недавно еще принципиальные «защитники вольности и прав». Властная мысль президента, словно утюгом, прошлась по разноголосице мнений и сгладила их, по крайней мере, в том, что касается деятельности самого президента, который в этом смысле чуть ли не уподобился стоящему вне критики

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

226

английскому монарху. Журналистам и простым гражданам отведен узкий загон для свободы самовыражения, но опять же только в вопросах, не затрагивающих прямо прерогативы президента и его решения. Можно, скажем, подвергать критике, притом даже суровой, отдельных членов правительства, коим будто специально отведена с этой целью роль «мальчиков для битья» и своего рода «громоотводов». С разрешения властей позволено выходить и на демонстрации и осуществлять прочие демократические свободы в тех же пределах. В этом смысле власть вполне оценила преимущества некоторых демократических начал, поняв, что они, не нанося ей никакого ущерба, позволяют в то же время выпускать в случае нужды накопившийся в обществе избыток «пара» и держать руку на пульсе общественных настроений и перемен. Так случилось, скажем, в связи с небывалым в истории современной России событием — протестными демонстрациями пенсионеров в 2005 г. после выхода пресловутого закона о монетизации льгот.

В то же время нельзя не согласиться с Пушкиным, что «правительство — единственный европеец в России. И сколь бы грубо и цинично оно ни было, от него зависит стать сто крат хуже». И если власть не становится сто крат хуже, одним только этим она завоевывает любовь и преданность со стороны народа, даже если власть некомпетентна, даже когда она распродает национальные интересы и богатства с молотка, как это было в случае с г-ном Ельциным.

Поразительная вещь, невозможная ни в какой другой стране! Упомянутый господин одним нетрезвым решением раскассировал великую державу, довел экономику страны до полного упадка, распродал или раздал национальные богатства, созданные трудом всего народа, сделал его жизнь оскорбительно-бессмысленной, и, тем не менее, тот же народ до сих пор относится к нему с каким-то странным умилением. У его гроба рыдали десятки тысяч обездоленных им людей. Ничего не скажешь: руководить такой страной, как Россия, в определенном смысле — одно удовольствие: её народ одинаково любит и боготворит всех своих правителей независимо от того, облаготельствовали они его или, наоборот, разорили. Тайна сия велика есть, и в ней скрыта если и не вся, то значительная часть особенности российского народа и его необычной истории. Впрочем, и тайны-то никакой нет. Даже наоборот — всё как на ладони: «имеющий глаза, да видит». Тайна же напускается специально — так удобнее: «умом Россию не понять» и точка.

Кстати, вывод Пушкина содержит еще одну, не менее, если не более, важную мысль. Российское правительство – «единственный европеец» и потому еще, что, каким бы авторитарным оно ни было, только оно способно держать в каких-то разумных рамках ту огромную, ничем между собой не связанную, темную и неуправляемую массу народа. Вся история России показывает, что как только эта власть слабеет, а то еще хуже ― на какое-то время вообще перестает действовать, страну охватывает вакханалия анархии.

** *

России изначально свойственна одна черта, без учета которой многое будет непонятно в особенностях развития страны. Я уже не раз упоминал её в разных ситуациях, но, ввиду её важности, позволю себе повториться. Дело в том, что какая бы власть ни существовала в стране, будь то княжеская, царская, советская или, как сейчас, формально демократическая, на практике она всегда выступает как «начальство». Понятие «начальство», опять же, присутствует, кажется, только в русском языке, по крайней мере, в его особом, непонятном для иностранцев значении. В России к «начальству» относятся все, кто занимает какой-либо казенный пост, начиная с техника-смотрителя в ЖЭКе и кончая президентом. Пост этот дает основание и широкую возможность третировать всех, кто находится ниже. Каким образом распорядиться этой возможностью, зависит не от существующих законов, а исключительно от личных качеств «начальства» и широты его полномочий. Никакие общественные устроения не оказывают на это воздействия. Любому «начальству» в большей или меньшей степени присущи такие черты, как неуважение и пренебрежение к нижестоящим, к их мнениям и суждениям, стремление поучать их, отзывчивость на всякую лесть и, конечно, мздоимство во всем богатстве его разнообразных и многочисленных форм и оттенков.

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

227

Во все времена народ безропотно подчиняется всякому начальству, не смея перечить ему, ибо по опыту знает, что будет только хуже. С другой стороны, он рассматривает его как единственного благодетеля и заступника от произвола нижестоящих чиновников, и во всех своих чаяниях, вплоть до мелочей, уповает на высшее начальство. Какие там свободные институты гражданского общества! О них просто смешно говорить. Сами эти понятия появились в нашем лексиконе совсем недавно, что же касается того, что они означают, тут до сих пор — темный лес. *

Такая зависимость от «начальства» постепенно вытравляла из народа здоровую инициативу и самодеятельность и прочно вбивала в его сознание мысль, что те наказуемы. Понятно, что если закрыт путь для конструктивной инициативы, то махровым цветом начинает расцветать инициатива деструктивная, и вот здесь, судя по всему, нам нет равных. Конструктивную же инициативу может проявлять только «начальство», на то оно и дано. Оно обладает свойством непререкаемой правоты и в своих действиях ответственно только перед вышестоящим начальством. Если же выше ничего нет, то оно в принципе безответственно вообще. В этом случае мера безответственности определяется сугубо личным усмотрением.

Сегодня эта особенность соотношения народа и «начальства», когда преимущественно деятельна одна сторона («начальство») и пассивна другая (народ) нашла свое выражение, в частности, в росте социального паразитизма и люмпенизации населения. В условиях практически полного разрушения прежних производственных, общественных и межличностных отношений и зарождения отношений новых, в основе своей антигуманных, многие люди растерялись и потеряли всякие ориентиры. Отсюда всеобщее бездеятельное недовольство большинства населения своим положением и столь же бездеятельное ожидание милостей все от того же «начальства». «Начальство», в свою очередь, пытается нейтрализовать эти недовольство и ожидания путем всевозможных мелочных льгот и подачек, через поощрение притока дешевой рабочей силы извне для выполнения непрестижных и мало оплачиваемых работ и т.п. В результате государство и общество в целом мало-помалу превращаются из производительных в благотворительнопотребительские, и всё это на зыбкой почве конъюнктурно высоких доходов от продажи за рубеж нефти, газа, металлов, леса и других невосполнимых природных ресурсов страны.

Означенная специфика отношений в рамках «власть–народ» определяет особенность реакции народа на действия власти в целом. С одной стороны, это безразличие ко всяким крупным реформаторским начинаниям, с другой — вера в то, что начальству, как говорится, виднее, а потому перечить ему не только бесполезно, но и накладно. Думается, данное обстоятельство в известной мере объясняет ту сравнительную легкость, с какой Россию волею все того же начальства время от времени перетаскивают из одного общественного состояния в другое.

Не учитывать фактора выработанной веками социальной и политической пассивности народа — значит, не понять многого из российской истории, как прошлой, так и настоящей. В развитии этой пассивности большую роль играли, конечно, объективные факторы. Повторю еще раз: это огромные масштабы страны, географическая, а тем самым политическая и социальная разрозненность её населения, этническая и конфессиональная пестрота. Губернии (области, уезды, районы и т.п.) в этом смысле порой различались между собой, и продолжают различаться поныне, не меньше, чем государства. Сегодня различие достигло даже еще больших масштабов. Слабое социально-экономическое сцепление разных частей страны неизбежно вело к выработке равнодушия к тому, что происходило за пределами собственной местности. «Моя хата с краю…» — вот руководящий принцип, рожденный таким положением вещей.

* О том, что понимается под гражданским обществом, речь пойдет ниже.

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

228

Единственной силой, способной во все времена удерживать вместе все эти разрозненные части, по необходимости стала сильная центральная власть, в какой бы форме та ни выступала — царской, советской или президентской. Вполне объяснимы и, я бы даже сказал, вполне оправданны безусловная сила и авторитет высшей власти, и даже преклонение народа перед ней. В самом деле, на местах во все времена царил, как правило, полный произвол местного начальства и чиновничества, и людям ничего не оставалось, как только рассчитывать на высшую власть, которая могла бы, как они надеялись, защитить их от этого беспредела. Да ведь и в самом деле, только она была и остается по сию пору единственной силой, способной обуздать чиновников и хоть как-то пресечь злоупотребления на местах. Этим во многом объясняется, почему данный порядок вещей исторически стал составной и неотъемлемой частью российских основоположений. Факт этот подтверждается тем, что он сохраняется и поныне при уже демократическом устройстве страны. Как и прежде, народ уповает на высшее «начальство», теперь уже в лице президента. Он ждет от него наведения порядка в стране, устранения коррупции, повышения зарплат и пенсий, принятия мер по защите окружающей среды, повышения рождаемости, уменьшения смертности и бог знает, чего еще, вплоть до изменения маршрута нефтепровода или упорядочения деятельности городских рынков.

Тут возникает резонный вопрос: а зачем тогда существует правительство? В этом, на мой взгляд, и заключена вся хитрость устройства высшей российской власти. Правительство существует вовсе не для того, чтобы управлять страной, строго следить за претворением в жизнь принятых законов и контролировать их исполнение. Его главная функция — выполнять указания главы государства и в то же время нести ответственность за все провалы и неудачи в стране, включая и промахи самого главы, которому оно всецело подчинено в своей деятельности. В известной мере оно служит и для того, чтобы подчеркивать и оттенять своей предзаданной недееспособностью мудрость решений высшей власти. Вот почему крайне наивными выглядят упреки и критика наших аналитиков в адрес слабости и неразворотливости нынешнего правительства в целом или его отдельных членов. Они как бы преднамеренно заложены в его функции. В принципе, при демократии дееспособность правительства должна зависеть не от президента, а от законодательного органа как главного политического представителя гражданского общества. Оно должно назначать правительство и сменять его, когда это требуется. Но это в теории. У России и тут «своя стать», и её абстрактным теоретическим «аршином не измерить». Этого даже не нужно пробовать делать, поскольку чревато...

В этой связи бросим беглый взгляд на наших кровных братьев украинцев. Весь тот демократический беспредел, который происходил в Украине весной и летом 2006 года в связи с её переходом к парламентарной республике, у нас в России имел бы последствия во сто крат хуже. Замечу, походя, что в России всякие там «цветные» революции попросту невозможны в принципе. Это для успокоения тех, кто по недомыслию либо боится, как бы такое не произошло и у нас, либо, наоборот, надеется на это. Если, скажем, в Грузии, Украине, даже Киргизии смена власти может произойти в результате выхода больших масс людей на площади столиц, то в России такое совершенно исключено. Нам еще памятны события 1993 года.

** *

Сущность и деятельность власти — это одна сторона политического и общественного процесса в России. Другая сторона, не менее, если не более, важная — реакция населения на власть и его позиция по отношению к ней. Они, в общем, достаточно просты, если не сказать, примитивны — пассивное ожидание милостей от нее, вера в правоту её решений, отсутствие какого-либо активного сопротивления ей, безразличие к заведомо ошибочным действиям власти, надежды «на авось» и то, что всё утрясется каким-либо образом. Если же происходит какой-то большой обвал, его виновник никогда не усматривается в системе власти (упаси, Боже!), но всегда видится в

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

229

отдельной личности (по Салтыкову-Щедрину – в очередном «Степке» или «Ивашке», которых в случае каких-то «проколов» в назидание другим сбрасывают с «раската»). Замена одной личности на другую до поры до времени всех удовлетворяет и успокаивает, и никто не помышляет о том, что просчеты кроются не в их деятельности, а в системных пороках.

В этой связи — один весьма примечательный факт. В наше время — время широкого распространения и утверждения демократических начал в российском обществе, когда, казалось бы, народ должен был громко и решительно заявить о себе и своих правах, что мы видим на деле? Главной формой выражения протеста против вопиющих фактов несправедливости, нарушения элементарных гражданских и человеческих прав стала пассивная, я бы даже сказал, покорно-смиренная голодовка, одним своим видом внушающая мысль о какой-то тупой безысходности. Это бунт ягнят против волков. И такая позиция имеет свои прочные основания в российской истории и российском менталитете. Здесь вновь невольно вспоминается «История одного города»:

«…глуповцы стояли на коленах и ждали. Знали они, что бунтуют, но не стоять на коленах не могли».

Поистине, когда чувство негодования у людей атрофируется, — это явный признак потери самоуважения и готовности терпеть любую несправедливость.

Мы и в самом деле в помыслах и мечтах своих желаем походить на цивилизованные страны и жить так, как живут люди там. Но для этого мы ровным счетом ничего не делаем, да и не хотим делать. Мы ждем и надеемся, что это произойдет само собой, как в русских сказках — «по щучьему веленью», по воле «золотой рыбки», стараниями «конька-горбунка», «лягушки-царевны», милостью все того же «начальства», но только без приложения собственных сил и энергии. Если же нам и случается временами выйти из инертного состояния и начать что-то менять и переделывать, то в итоге странным образом получается всё то же, только в какой-нибудь новой упаковке. Во всем этом так или иначе проявляется дух крепостничества, пронизывающий поры социального организма России. Именно он, на мой взгляд, в значительной степени определяет специфику российской действительности, её «особенную стать».

Под «духом крепостничества» я разумею своеобразный сплав менталитета и психики, исторически сложившийся в России и определяющий особый тип и характер всей системы отношений, как межличностных, так общегражданских — отношений между народом и властью, в рамках самой власти, между начальством и подчиненными и так — вплоть до семейных отношений. Дух крепостничества есть выражение в сознании и психике народа тех основоположений, о которых говорилось выше. Он проявляется, с одной стороны, в молчаливой покорности «начальству», с другой — в произволе этого «начальства», отсутствии уважительного отношения к личности на всех ступенях социальной структуры, в пренебрежении ею. Всё это, тем или иным образом, находит свое отражение и в межличностных отношениях. Сама же личность в России всегда была средством и никогда — целью. О народе вспоминали, когда тот или начинал бунтовать или когда нужно было обременить его новыми повинностями, или когда требовалась очередная порция «пушечного мяса». И во все времена милость или немилость «начальства» зависели не от законов, а, главным образом, от его мнения, настроения и личного соизволения.

Одним из наиболее характерных проявлений духа крепостничества в России является то, что жизнь народа издавна строится не в соответствии с законами, а главным образом согласно сложившимся в тот или иной период времени понятиям. По понятиям живет сам народ, по понятиям действует власть, судят суды, дают и берут взятки… Когда сегодня тысячи людей, начиная с простых дворников и кончая именитыми академиками, посылают свои «челобитные» в адрес президента страны в поисках справедливости и просьбой о помощи, — это значит, что уже сплошь вся страна живет исключительно по понятиям.

Тот факт, что российскому обществу как бы имманентно присущ правовой

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

230

нигилизм, отмечали многие. «Болезнью» этой страдает не только простой народ, но также интеллигенция и сама власть. Что это именно так, говорит даже такой факт, что за всю историю России в ней не было написано ни одного заслуживающего внимания труда о праве, который имел бы общественное значение, — труда, сопоставимого, скажем, с «Общественным договором» Руссо, сочинением Монтескье «О духе законов», «Философией права» Гегеля и т.п.

Российский правовед Б.А. Кистяковский писал в сборнике «Вехи»:

«Притупленность правосознания русской интеллигенции и отсутствие интереса к правовым идеям являются результатом застарелого зла — отсутствия какого бы то ни было правового сознания в повседневной жизни русского народа. По поводу этого еще Герцен писал: «правовая необеспеченность, искони тяготевшая над народом, была для него своего рода школою. Вопиющая несправедливость одной половины его законов научила его ненавидеть и другую; он подчиняется им как силе. Полное неравенство перед судом убило в нем всякое уважение к законности. Русский, какого он звания ни был, обходит или нарушает закон всюду, где это можно сделать безнаказанно; и совершенно также поступает правительство».

И в самом деле, российская действительность не способствовала развитию в народе чувства законности и уважения к суду, а заодно и к судьям. Недаром в народе родилась поговорка: «Не бойся суда — бойся судьи». Не создавая действенных гарантий для защиты личности от произвола, ситуация в стране в то же время открывала для утверждения и распространения произвола самые широкие возможности. Следствием этого стали постепенный упадок общественной нравственности, потеря чувства собственного достоинства и уважения к другим, ослабление веры в силу права и законности. Произвол уже никого не удивляет и считается едва ли не нормальным явлением в обществе. На самые безобразные порядки и установления мы смотрим равнодушным взором, и каждый заботиться главным образом о том, чтобы как-нибудь обойти тягостный для него закон. В целом же царит убийственное равнодушие ко всем мерам, принимаемым властью: дали какие-то льготы или послабления — ничего; отняли — опять ничего. Кстати, народу еще ни разу не удалось возвратить себе то, что отнимали у него предшествующие правители.

Всё это неизбежно вело к искажению многих нравственных представлений: произвол, самодурство стали именовать широтой натуры, беззаконие и обман — смекалкой, отлынивание от общественно полезного труда — вольнолюбием и т.п.

В России анархии в собственном смысле этого слова, как явления общественного, можно сказать, не было, исключая короткие периоды в начале XVII века во времена Смуты и какой-то период после революции 1917 года. Зато практически во все времена и на всех уровнях общественной и государственной жизни господствовали произвол и самодурство. Самодурами были практически все российские правители: Иван Грозный, Петр I, все императрицы смутного послепетровского времени, Николай I и т.д. вплоть до нашего времени. В первом очерке я приводил шокирующий пример самодурства Петра I, ставящий его в один ряд с такими тиранами, как Калигула или Нерон. Скажут, это было давно, в дикую эпоху. Тогда другой более свежий пример. Чего в этом смысле стоил, скажем, г-н Ельцин, скрывавший свое истинное лицо самодура под маской либерала и простака. Между прочим, он являл собой очень часто встречающийся в России тип человека — бунтарь и анархист в отношении власти и в то же время жесткий диктатор в отношении людей, окажись он сам во власти. Конечно, Ельцин не делал вещей, подобных упомянутой истории с Петром, — другие времена, другие нравы. Однако бесцеремонная смена премьер-министров вопреки мнению Думы, над которой он открыто издевался; расстрел законно избранного Верховного Совета в 1993 году и другие его деяния подтверждают это. В мгновение ока он развалил великую державу и в то же время развязал жестокую и бессмысленную войну против маленькой и не имеющей особого стратегического значения Чечни только потому, что в созданной им же ситуации всеобщего хаоса и неразберихи та посмела заявить о своей независимости. И всё это опять же совершалось на основании понятий, но отнюдь не законов.

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

231

Самодурство пронизывало сверху донизу не только все ветви казенной власти, но также межличностные и семейные отношения. Оно принимало подчас весьма причудливые, если не сказать дикие формы, ярко изображенные в произведениях Гоголя, Достоевского, Островского, Салтыкова-Щедрина и других русских писателей. В условиях нынешней свободы и демократии произвол не только не сократился в масштабе, но наоборот, кое-где даже прибавил в силе. Жаль вот только, нет сегодня гоголей и салтыковых-щедриных, которые могли бы должным образом изобразить это, теперь уже «демократическое», самодурство.

Как и в былые времена, повсюду можно видеть попрание личности, обман, взяточничество, надувательство и, конечно, произвол снизу доверху. По российским меркам во всем этом нет ничего необычного или заслуживающего порицания. И тому есть свои веские причины. Когда люди веками были лишены свободы, когда их честь и достоинство практически никогда не были защищены, материальное благополучие ничем не обеспечено и не застраховано от произвола многоликого «начальства» и их прихлебателей, то представления о том, что честно и что бесчестно, что достойно, а что нет, естественным образом искажались. Если в обществе господствует несправедливость, ложь, лицемерие, если в нем существует резкое расслоение между богатыми и привилегированными, с одной стороны, и бедными, обездоленными и бесправными — с другой, то не приходится ждать нравственной честности и добропорядочности в массе народа. Когда кругом откровенно мошенничают, берут взятки, притом не какими-то там «борзыми щенками», а миллионами, и не рублей, а «баксов», когда коррупция пронизала такие некогда свободные от неё сферы, как народное образование и медицина, то, простите, как в этих условиях вести себя обычному человеку? Естественно, что на своем уровне и в отведенных ему жизнью пределах и возможностях он не только начинает делать то же самое, но и рассматривает такое поведение, если и не заслуживающее одобрения и похвалы, то, по крайней мере, как нормальное.

Самое распространенное и привычное проявление произвола и самодурства в России существует в форме отношений «начальник–подчиненный». Особенность России в том, что практически любая власть в ней снизу до верху выступает не иначе, как в форме «начальства». «Начальник» в ней — гораздо больше, чем просто власть. Любой «начальник» в рамках своего влияния воплощает в себе одновременно власть, непререкаемый авторитет, судью, эксперта чуть ли не по любым вопросам и проблемам жизни. Что же касается начальства общегосударственного уровня, то оно уже выступает как высший авторитет во всех абсолютно сферах государственной, общественной и культурной жизни. Оно судит, что хорошо и плохо, достойно или недостойно, допустимо или недопустимо абсолютно во всех областях жизни страны, будь то экономика, политика, литература, поэзия, наука, философия и т.д. Оно может с высокой трибуны публично пригвоздить к столбу позора всякого человека, дать решающую оценку и вынести окончательный приговор любому деятелю и его творению, возвеличив или, наоборот, втоптав в грязь. Выше я ссылался на жандармского начальника Бенкендорфа, ставшего по высшему соизволению цензором сочинений А.С. Пушкина. Любо-дорого почитать переписку поэта с шефом жандармов. Ничего не поделаешь: великому русскому поэту приходилось смиренно выслушивать критические замечания высокого полицейского начальства и соответствующим образом реагировать на них. Нельзя здесь, походя, не заметить, что в России представители именно этого ведомства традиционно считаются людьми, обладающими особенно высокой эрудицией во всех абсолютно сферах деятельности, включая и сферу культуру. Иногда поневоле начинаешь думать: а может быть, именно благодаря неусыпному полицейскому надзору русское искусство, особенно литература, достигло таких успехов и высот.

Как бы то ни было, власть в форме «начальства» выдержала испытание временем и всяких социальных переворотов, не исключая самых радикальных. Даже в условиях демократического устройства государства, дарованных конституцией всяких немыслимых свобод, формальной независимости суда и т.п., мы видим всё то же прямое или косвенное

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

232

воздействие мнения вышестоящего начальства во всех без исключения сферах. В народе бытует такой, хотя и грубый по форме, но верный по существу афоризм: «я начальник — ты дурак, ты начальник — я дурак». Это правило действует неукоснительно повсюду, даже в таких, казалось бы, по идее свободных от произвола начальства сферах, как искусство, наука, образование, медицина. Притом, как ни покажется странным, не только с не меньшей, но нередко с еще большей силой, чем в сугубо административночиновничьей службе. Правило это является основой и одновременно реальным выражением жизни «по понятиям». Всё, что не согласуется с мнением начальства, расценивается как «отсебятина» — еще одно оригинальное понятие, бытующее, кажется, только в русском языке и означающее, с точки зрения «начальства», нечто вздорное и вредное. В то же время, если тот или иной россиянин каким-либо образом выпадает из системы отношений «начальник-подчиненный», он как бы вообще теряет почву под ногами, оказывается вне сферы социальных отношений и катится вниз, не задерживаясь где-нибудь в «золотой середине».

** *

Одна из важных причин такого положения вещей в том, что традиционно деспотический характер российского государства, господство в нем крепостнического духа веками препятствовали развитию правового сознания и порождали правовой нигилизм, притом не только среди простых людей, но и среди интеллигенции. Принимаемые властью законы как бы скользят по поверхности сознания большинства людей, не проникая внутрь. Общество в массе своей продолжает руководствоваться сложившимися понятиями и основанной на них практикой с такими ее непоколебимыми принципами, как: «закон, что дышло, — куда повернул, туда и вышло», «закон — что столб: перепрыгнуть нельзя, обойти можно», «не подмажешь — не поедешь» и т.п. Но другого не приходится и ждать. В самом деле, по идее, система законов должна служить большей свободе личности, предоставлению ей больших прав, на деле же она расставляют ему на каждом шагу ловушки, в которые к тому же часто попадает правый, а не виноватый. Простому человеку уже невозможно разобраться в той массе законов, которые с усердием, достойным лучшего применения, «пекут» выбранные им парламентарии. А случись с ним беда, он попадает в руки поднаторевших в софистике адвокатов и вынужден с малыми шансами на успех дорого оплачивать каждый шаг в продвижении своего дела по судебной инстанции.

Можно, в целом, утверждать, что законы не являются у нас руководящими принципами поведения граждан; они, скорее, выступают в роли некоей сети, в которой все сильнее путаются их ноги. Нравственная роль законов крайне слабая, в народном сознании он обретает значение какой-то внешней и враждебной ему силы, которую человек естественным образом стремится всячески обойти. Вот на такой почве пышным цветом и развивается правовой нигилизм. Его особенность и в том, что он продолжает существовать, несмотря на смену режимов и даже общественного устройства в целом. Законы, как и прежде, нарушают везде и всюду, где для этого есть хотя бы самая маленькая возможность. Воцарившаяся в стране в 1990-е годы псевдодемократия предоставила для этого совершенно небывалые возможности, и сегодня, судя по всему, законы нарушают все, включая не в последнюю очередь тех, кто их принимает, и тех, кто должен следить за их соблюдением. Даже нельзя сказать, что их нарушают, — они как бы просто не существуют. Они вроде физических законов: все, в общем, знают, что те есть, но никто не думает о них, тем более сознательно не сообразует с ними свою повседневную жизнь и деятельность. И всё по-прежнему идет по понятиям. Поскольку многие понятия меняются практически с каждой переменой высшей власти, то вся жизнь страны хотя и движется по одной и той же колее, но словно изрытой колдобинами.

Есть все основания утверждать, что в наше время уровень правосознания народа стал гораздо ниже, чем он был при советской власти. Наглядно это можно видеть во всех сферах деятельности, в том числе и там, где определенный его уровень совершенно

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

233

необходим. В частности, я имею в виду суды присяжных, созданные у нас в горячке демократического бума. Похоже, никто при этом не подумал, что суд присяжных — не просто собрание случайных людей, слабо или вовсе не понимающих, в чем состоит их гражданская и правовая обязанность и по своему правосознанию ничем не отличающихся от любого человека толпы, в том числе и самих подсудимых. Присяжные нередко выбираются случайно или предвзято, они плохо представляют свое назначение и долг, неспособны усвоить массу юридических фактов, требующих определенного знания и анализа, и подвержены всевозможным влияниям со стороны. Результат можно было предвидеть заранее: он проявляется нередко в случаях оправдания тех, чья вина лежит на поверхности, и, наоборот, осуждения тех, виновность которых вызывает большие сомнения. Практика показывает, что критерием здесь обычно выступает обывательское, эмоциональное отношение к делу и обвиняемым и в гораздо меньшей степени — гражданская позиция присяжных, которая, к тому же, еще далеко не утвердилась в обществе. Взгляд нашего народа на преступления в целом довольно-таки безыскусен. Он во многих случаях не усматривает в них противоправных деяний, а видит в преступниках несчастных, заблудших лиц, скорее достойных жалости, нежели наказания. Хорошо это или плохо — дело другое, но то, что факт этот оказывает свое влияние на позицию присяжных, — несомненно. Тот же Кистяковский писал по этому поводу:

«на суд присяжных у нас существовало только две точки зрения: или политическая, или общегуманитарная; в лучшем случае, в суде присяжных у нас видели суд совести в смысле пассивного человеколюбия, а не деятельного правосознания».

Да откуда, собственно, было взяться этому «деятельному правосознанию»? Его низкий уровень вполне соответствует всей нашей государственной, в том числе и судебной системе. Вот вам наглядный пример: в России издавна существует поразительное равнодушие общества и власти к гражданскому суду и преувеличенное внимание к суду по уголовным делам. Этот факт — еще одно подтверждение господства в российском менталитете крепостнического духа. Во многих западных обществах, с которых мы силимся брать пример, наоборот, — гражданское право превалирует над уголовным. Еще А. Токвиль в своей книге «Демократия в Америке» отмечал, что быстрому развитию правосознания американского народа способствовало создание коллегий присяжных не в уголовных, а именно в судах по гражданским делам. В самом деле, когда суд присяжных судит лишь уголовных преступников, народ сталкивается с его деятельностью только изредка и в отдельных случаях. Когда же он рассматривает гражданские дела, то его деятельность практически затрагивает интересы очень многих. В результате он становится обычным явлением в повседневной жизни, сознание граждан привыкает к форме его деятельности, и можно сказать, что он постепенно начинает олицетворять идею справедливости. Помимо того, суд присяжных по гражданским делам прививает всем гражданам образ мыслей, соответствующий действующему законодательству, а ведь именно это наилучшим образом подготавливает людей к жизни в условиях демократии. Он также развивает независимость суждений и увеличивает правовые знания народа. В этом главным образом и состоит его благотворное влияние.

Ничего этого в России не было, нет и пока еще не предвидится. В то же время неразвитость правосознания в России обусловливает и положение в обществе судей и отношение к ним. В этой связи Кистяковский отмечал:

«Судья» не есть у нас почетное звание, свидетельствующее о беспристрастии, бескорыстии, высоком служении только интересам права, как это бывает у других народов. У нас не существует нелицеприятного уголовного суда; даже более, наш уголовный суд превратился в какое-то орудие мести. Тут, конечно, политические причины играют наиболее решающую роль. Но и наш гражданский суд стоит далеко не на высоте своих задач. Невежество, небрежность некоторых судей прямо поразительны, большинство же относится к своему делу, требующему неустанной работы мысли, без всякого интереса, без вдумчивости, без сознания важности и ответственности своего положения».

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

234

Судить о том, чтó изменилось в России спустя сто лет, как были написаны эти строки, я предоставляю читателю.

* * *

Всё сказанное, так или иначе, обусловливается тем, что я назвал духом крепостничества, пронизывающим практически всю историю России и продолжающим здравствовать и поныне. Создается впечатление, что дух этот как бы присущ народу, хотя на деле он был порожден особыми условиями развития страны — условиями географическими, природными и, конечно, социальными. Дух крепостничества находит одно из главных своих проявлений в кипучей и всеохватной деятельности огромной армии чиновников. Кажется, нигде в мире нет такого холуйского по отношению к вышестоящему «начальству» и одновременно такого пренебрежительного, нередко просто хамского отношения к простому народу чиновничества, как в России. Герцен писал в «Былом и думах»,

«Один из самых печальных результатов петровского переворота – это развитие чиновнического сословия. Класс искусственный, необразованный, голодный, не умеющий ничего делать, кроме «служения», ничего не знающий, кроме канцелярских форм, он составляет какое-то гражданское духовенство, священнодействующее в судах и полициях и сосущее кровь народа тысячами ртов, жадных и нечистых».

Практически оно таким осталось и по сей день. А ведь чиновники не с неба падают, не представляют они и какой-то особой породы людей, не культивируются в каких-то особых стерильных условиях, не выписываются откуда-то со стороны. Нет, они рекрутируются из толщи самого народа, являются, так сказать, его кровью и плотью. Именно они являются наиболее полным выражением и воплощением крепостнического духа. Помните поговорку: «жалует царь, да не жалует псарь»? Вот у нас между «царем» и народом всю нашу историю непробиваемой стеной стоят «псари», то бишь неисчислимая рать чиновников всех рангов. И что показательно — чем мельче чиновник, а, значит, чем ближе он к народу, тем, как правило, он больший хам и мздоимец, потому что прекрасно знает, что в конечном счете именно от него зависит исполнение того или иного решения, а значит, чаяния и судьбы многих людей. В самом деле, человек на каждом шагу вынужден сталкиваться у нас с разного рода чиновниками. Нужно ли обменять или получить квартиру, решить дело с пенсией, что-то достать, приобрести, выправить какие-нибудь документы, устроить сына или дочь в институт или на хорошую работу, похоронить, наконец, близкого человека и т.д. — ни в одном из этих и многих других аналогичных случаях ему не обойти того или иного чиновника, как шлагбаум, стоящего на пути каждого из этих намерений. А теперь спросите любого россиянина (в том числе и себя самого), с кем во всех этих случаях лучше иметь дело — с взяточником или не взяточником?

А.И. Герцен в этой связи точно заметил:

«В русской службе всего страшнее бескорыстные люди… Если русский не берет деньгами, то берет чем-нибудь другим, и уж такой злодей, что ни приведи господь».

И никакие меры, никакое высмеивание и осуждение данного явления в духе гоголевской пьесы «Ревизор» не могло изменить сложившееся здесь веками положение дел ни на йоту. Чаадаев, имея в виду пьесу, писал:

«Никогда ни один народ не был так бичуем, никогда ни одну страну не волочили так в грязи, никогда не бросали в лицо публике столько грубой брани», и всё это при полном успехе со стороны этой публики, ничуть не шокированной представленной ему картиной ее собственной жизни».

«Ревизор» идет на русской сцене вот уже сто пятьдесят лет. Интересно, вызвал ли за это время спектакль хотя бы у одного человека чувство негодования против высмеиваемого в нем социального зла? Вряд ли. Возможно, в таком легком и бездумном отношении к собственным слабостям и порокам проявилась одна из особенностей русского народа, позволяющая ему выживать в самых невероятных условиях российской действительности и терпеливо сносить любую власть. Этому соответствует и та форма протеста, к которой

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

235

прибегают уже в наши дни многие российские граждане и о которой я уже упоминал — смиренная, унылая голодовка в надежде, что «начальство» обратит свое высокое внимание и разберется. «Вот приедет барин, барин всё рассудит…».

Глубинные причины и основания господства крепостнического духа в России тот же Чаадаев видел в следующем:

«…Наличие рабства, в том виде, в каком оно у нас создалось, продолжает все омрачать, все осквернять и все развращать в нашем отечестве. Никто не может избежать рокового его действия, и менее всего, быть может, сам государь… Было бы притом большим заблуждением думать, будто влияние рабства распространяется лишь на ту несчастную, обездоленную часть населения, которая несет его тяжелый гнет; совершенно наоборот, изучать надо влияние его и на те классы, которые извлекают из него выгоду… В рабство обратило народ не насилие завоевателя, а естественный ход вещей, раскрывающийся в глубине его внутренней жизни, его религиозных чувств, его характера… В России все носит печать рабства — нравы, стремления, просвещение, и даже вплоть до самой свободы, если только последняя может существовать в этой среде».

«В русском народе, — отмечает он дальше, — есть что-то неотвратимо неподвижное, безнадежно ненарушимое, а именно — его полное равнодушие к природе той власти, которая им управляет… Установленная власть всегда для нас священна… Всякий государь, каков бы он ни был, для него — батюшка. Мы не говорим, например, я имею право сделать то-то и то-то, мы говорим: это разрешено, а это не разрешено… Идея законности, идея права для русского народа бессмыслица, о чем свидетельствует беспорядочная и странная смена наследников престола вслед за царствованием Петра Великого, в особенности же ужасающий эпизод междуцарствия… Никакая сила в мире не заставит нас выйти из того круга идей, на котором построена вся наша история, который еще теперь составляет всю поэзию нашего существования… и что бы ни совершилось в слоях общества, народ в целом никогда не примет в этом участия — он будет наблюдать происходящее и по привычке встретит именем батюшки своих новых владык, ибо — к чему тут обманывать себя самих — ему снова понадобятся владыки, всякий другой порядок он с презрением или гневом отвергнет».

Заключает же он глубокомысленным выводом, правота которого подтверждается и в наши дни:

«Либерализм… — бессмысленная аномалия в стране, благоговейно преданной своим государям…».

Будучи постоянной жертвой тирании властей, россиянин сам становится тираном, как только получает даже самую маленькую власть. Так, с этажа на этаж, по всей длинной и извилистой лестнице социальных отношений дух несправедливости, антигуманизма распространяется по всему обществу, образуя особую, непохожую ни на какую другую, систему менталитета, мировоззрения и общественных отношений. В этой системе практически нет места свободе в том смысле, в каком она понимается на Западе, то есть как свобода, ограниченная правом и нравственными нормами. В России свобода понимается главным образом как своеволие, произвол, «что хочу, то и ворочу». Наш выдающийся демократ В.Г. Белинский писал по этому поводу:

«В понятии нашего народа, свобода есть воля, а воля — озорничество. Не в парламент пошел бы освобожденный русский народ, а в кабак побежал бы он, пить вино и бить стекла…».

В самом деле: когда привыкшему к рабству народу даруется свобода, она непременно выливается в разгул пороков, во всякого рода бесчинства, короче — в анархию во всех многообразных её проявлениях. И это свойственно отнюдь не только «низам», но и «верхам» тоже.

Аналогичную, только более развернутую оценку встречаем и у российского историка и публициста Г.П. Федотова.

«Свобода для москвича — отмечал тот, — понятие отрицательное: синоним распущенности, безобразия. Ну а как же «воля», о которой мечтает и поет народ, на которую откликается каждое русское сердце? …Воля есть прежде всего возможность жить, или пожить, по своей воле, не стесняясь никакими социальными узами… Воля

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

236

торжествует или в уходе из общества, на степном просторе, или во власти над обществом, в насилии над людьми. Свобода личная немыслима без уважения к чужой свободе; воля — всегда для себя. Она не противоположна тирании, ибо тиран есть тоже вольное существо. Разбойник — это идеал московской воли, как Грозный — идеал царя. Так как воля, подобно анархии, невозможна в культурном общежитии, то русский идеал воли находит себе выражение в культуре пустыни, дикой природы, кочевого быта, цыганщины, вина, разгула, самозабвенной страсти, — разбойничества, бунта и тирании.

…Когда становится невмочь, когда «чаша народного горя с краями полна», тогда народ разгибает спину, бьет, грабит, мстит своим притеснителям — пока сердце не отойдет; злоба утихнет, и вчерашний «вор» сам протягивает руки царским приставам: вяжите меня. Бунт есть необходимый политический катарсис для московского самодержавия, исток застоявшихся, не поддающихся дисциплинированию сил и страстей. Как в лесковском рассказе «Чертогон» суровый патриархальный купец должен раз в году перебеситься, «выгнать черта» в диком разгуле, так московский народ раз в столетие справляет свой праздник «дикой воли», после которой возвращается, покорный, в свою тюрьму. Так было после Болотникова, Разина, Пугачева, Ленина.

Нетрудно видеть, что произошло бы в случае победы Разина или Пугачева. Старое боярство или дворянство было бы истреблено; новая казачья опричнина заняла бы его место... Положение крепостного народа ничуть не изменилось бы, как не изменилось бы и положение царя с переменой династии… Народ мог только переменить царя, но не ограничить его …».

«Весь драматизм российской политической ситуации, — заключает Федотов, — выражается в следующей формуле: политическая свобода в России может быть только привилегией дворянства и европеизированных слоев (интеллигенции). Народ в ней не нуждается, более того, ее боится, ибо видит в самодержавии лучшую защиту от притеснения господ».

Думается, в приведенном отрывке исчерпывающим образом выражена природа российского народа, соединяющего в себе покорность и бунтарство. Во многом этими качествами объясняется тот, казалось бы, поразительный факт, что народ практически не пошевелил пальцем, чтобы защитить Советский Союз в 1991 г., а также избранный им же Верховный совет в 1993 г. Он пассивно смотрит, как воля его фальсифицируется в решениях власти, в существующей ныне системе выборов в законодательные органы, позволяя говорить от своего имени продажным политиканам и демагогам. Эта пассивность, равнодушие и безучастие масс не может не искушать людей, жаждущих власти. В ситуации, когда у подавляющего большинства народа практически отсутствует правовое сознание, у правящей верхушки естественным образом возникает стремление к испытанным авторитарным формам правления. Как ни парадоксально это звучит, даже демократические начала в России приходится навязывать, авторитарными методами сверху.

К сказанному присовокуплю глубокое суждение Руссо, будто специально высказанное в адрес России.

«Народы, уже привыкшие иметь повелителей, — писал тот, — больше не в состоянии обходиться без них. Если они пытаются свергнуть иго, то еще больше удаляются от свободы, так как принимают за свободу безудержную распущенность, которая ей противоположна; такие перевороты почти всегда отдают этих людей в руки соблазнителей, которые только отягчают их цепи».

* * *

Да, слов нет, русский человек талантлив и способен на многое, и об этом свидетельствует вся его история. Однако отличается он преимущественно в войнах; он более склонен к геройским поступкам, чем к повседневной добродетели; к порывам души, чем к здравому смыслу, к великим замыслам, чем к осуществлению простых будничных дел. Он доверчив и его легко обмануть посулами; он терпелив, но не по природе, а в силу выработанной веками покорности. Когда его терпение лопается, что бывает крайне редко, то мир становится свидетелем российского «бессмысленного и беспощадного» бунта.

Позволю в этой связи привести еще одну характеристику русского народа,

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

237

нисколько, на мой взгляд, не потерявшую свою актуальность и в наши дни. Известный литературный критик Н.А. Добролюбов в «Губернских очерках» писал:

«Растем мы скоро, истинно по-богатырски, не по дням, а по часам, но выросши, не знаем, что делать со своим ростом… И сидим мы, съежившись и сгорбившись «под бременем познанья и сомненья, в совершенном бездействии, пока не расшевелит нас что-нибудь уж слишком чрезвычайное». Русский народ подобен герою его былин Илье Муромцу, который сиднем сидел тридцать лет и потом вдруг, выпивши чару пива крепкого от калик перехожих, ощутил в себе силы богатырские и пошел совершать всякие невероятные подвиги.

«В самом деле, — продолжает Добролюбов, — вся наша история отличается какойто порывистостью: вдруг образовалось у нас государство, вдруг водворилось христианство, скоропостижно перевернули мы вверх дном старый быт свой, мгновенно догнали Европу и даже перегнали ее: теперь уж начинаем ее побранивать, стараясь сочинить русское воззрение… Так было в большом, то же происходило и в малом: рванемся мы вдруг к чему-нибудь, да потом и сядем опять, и сидим, точно Илья Муромец, с полным равнодушием ко всему, что делается на белом свете».

Примените эти рассуждения к российской действительности вплоть до наших дней, и вы увидите ту же самую картину практически без изменений. В самом деле, вот мы видим, как «Илья Муромец» пробудился в годы Советской власти и пошел совершать всякие невероятные подвиги как на мирных полях, так и на полях брани, и совершал их, не переставая, несколько десятков лет кряду. И вот снова, уже как двадцать лет сидим мы, съежившись и сгорбившись «под бременем познанья и сомненья», в совершенном равнодушии и бездействии и ждем милостей от «начальства». Это лишний раз свидетельствует в пользу поразительного постоянства природы российского народа, изменить которую не в состоянии социальные перевороты и потрясения, никакие смены режимов и власти, перемены в общественном устройстве. Не станем давать оценку, хорошо это или плохо, а просто удовлетворимся констатацией факта.

Отнюдь не случайно, что все наши потуги стать Европой так и не увенчались успехом. Да и не могли увенчаться в принципе. Странная, казалось бы, штука: с петровских времен мы не устаем в своем желании и стремлении не только быть похожей на Европу, но и занимать в ней место как неотъемлемая её часть. Вот уже триста лет как мы страдаем этой болезнью европеизма. За это время мы, казалось бы, переняли из Европы всё, что только можно было перенять — идеи, институты, учреждения, знания, манеры, одежду, замашки… И всё тщетно: Европа не желает рассматривать нас как своих, мы же, в свою очередь, по духу своему так и не стали европейцами. Даже сегодня, когда мы на весь белый свет покаялись в своем прошлом и отреклись от него, разодрали на себе вчерашние одежды, посыпали свои головы пеплом от сгоревшей великой державы, втоптали публично в грязь вчерашние верования и убеждения, перелопатили весь свой дом на европейский лад, поспешили сделать, где нужно и где ненужно «евроремонт», вошли чуть ли не во все общеевропейские институты, официально признали европейские «правила игры»… и снова всё тщетно. Европа получила от нашего покаяния всё, что могла, и затем дала понять, что отнюдь не собирается рассматривать нас как «своих». И она права: мы не европейцы, мы никогда ими не были и никогда не будем. Мы даже не скифы, мы — какая-то странная помесь славян, половцев, печенегов, татар, варягов и прочих хазар. Нас никогда не объединяла общая всем идея или религия. Единственным объединяющим фактором во все времена была только сильная власть, и как только она по каким-то причинам слабела, всё тут же начинало само собой рассыпаться. Нас разъединяют с Европой не какие-то частные вещи, а вещи капитальные, цивилизационные. Вот этого мы никак не можем понять в своем желании приобщиться к Европе. В самом деле, посмотрите в этом смысле на другие государства, на ту же Японию, Китай, Индию и т.д. Где-нибудь можно видеть похожее желание и стремление уподобиться Европе или Америке? Нет. Активно заимствуя у Запада всякие «ноу-хау», ни одна из этих стран не только не отрекается от своей национальной особенности, но наоборот, стремится укрепить её и развить.

Generated by Foxit PDF Creator © Foxit Software

http://www.foxitsoftware.com For evaluation only.

238

Нет, Россия никогда не станет Европой. Её цивилизационные основоположения настолько отличаются от европейских, что всякая попытка соединить их всегда будет заканчиваться провалом, очередным переворачиванием всего с ног на голову и всеобщим разочарованием. Нынешняя, может быть, самая масштабная за всю историю попытка России войти в сообщество европейских государств служит тому еще одним примером.

Давно было замечено, что природа государства, его основные политические и общественные институты тесно связаны с характером исповедуемой в нем религии. Запад исповедует христианство в двух его формах — католичестве и протестантстве, Россия — в форме православия. Различия эти отнюдь не формальны. На деле они служат отражением коренных различий в главных сферах жизни: политике, экономике, искусстве, одним словом — в мировоззрении. В нем проявляется особый дух, свойственный соответствующим народам. Именно дух этот и значим в исторических судьбах народов, а вовсе не различия в церковных догматах. Последние, при желании, сравнительно легко устранимы, но не устранимы различия в духе народов. Еще русский писатель и философ В. Розанов отмечал данный факт. Он подчеркивал, что при любых обстоятельствах народы романские и германские, с одной стороны, и славянские — с другой, неудержимо разошлись бы в понимании христианства, как расходятся они и в понимании проблем социальных и государственных. Ту же, по существу, мысль находим и у Л. Гумилева, считавшего, что непримиримость римского и греческого исповедания лежала не в сфере теологии, а в этнопсихологии. Именно коренное несходство в этнопсихологии никогда не позволит нам стать европейцами, как бы мы того ни хотели.

*	*	*
Всё сказанное выше я	хотел	бы завершить литературно-философской

иллюстрацией. У нашего известного философа Н. Бердяева находим такие полные пессимизма и желчи оценки русской революции 1917 года. Вдумайтесь в них, читатель:

«Русские люди, желавшие революции и возлагавшие на нее великие надежды, верили, что чудовищные образы гоголевской России исчезнут, когда революционная гроза очистит нас от всякой скверны. В Хлестакове и Сквозник-Дмухановском, в Чичикове и Ноздреве видели исключительно образы старой России, воспитанной самовластьем и крепостным правом. В этом было заблуждение революционного сознания, неспособного проникнуть в глубь жизни. В революции раскрылась все та же старая, вечно-гоголевская Россия, нечеловеческая, полузвериная Россия харь и морд… Тщетны оказались надежды, что революция раскроет в России человеческий образ, что личность человеческая подымется во весь рост после того, как падет самовластье. Слишком многое привыкли относить у нас на счет самодержавия, все зло и тьму нашей жизни хотели им объяснить. Но этим только сбрасывали с себя русские люди бремя ответственности и приучили себя к безответственности. Нет уже самодержавия, а русская тьма и русское зло остались. Тьма и зло заложены глубже, не в социальных оболочках народа, а в духовном его ядре. Нет уже старого самодержавия, а самовластье по-прежнему царит на Руси, по-прежнему нет уважения к человеку, к человеческому достоинству, к человеческим правам. Нет уже старого самодержавия, нет старого чиновничества, старой полиции, а взятка по-прежнему является устоем русской жизни, ее основной конституцией. Взятка расцвела еще больше, чем когда-либо. Происходит грандиозная нажива на революции. Сцены из Гоголя разыгрываются на каждом шагу в революционной России. Нет уже самодержавия, но попрежнему Хлестаков разыгрывает из себя важного чиновника, по-прежнему все трепещут перед ним. Нет уже самодержавия, а Россия по-прежнему полна мертвыми душами, попрежнему происходит торг ими. Хлестаковская смелость на каждом шагу дает себя чувствовать в русской революции. Но ныне Хлестаков вознесся на самую вершину власти…

…По-прежнему Чичиков ездит по русской земле и торгует мертвыми душами. Но ездит он не медленно в кибитке, а мчится в курьерских поездах и повсюду рассылает телеграммы. Та же стихия действует в новом темпе. Революционные Чичиковы скупают и перепродают несуществующие богатства, они оперируют с фикциями, а не реальностями, они превращают в фикцию всю хозяйственно-экономическую жизнь России. Многие декреты революционной власти совершенно гоголевские по своей природе, и в огромной