Глава двадцать первая 1901-1902

Предстоящий сезон обещал быть очень интересным, в моем репертуаре было много моих любимых балетов, и еще предвиделись новые.

Первую часть сезона я танцевала «Эсмеральду», «Дочь фараона», «Спящую красавицу», «Конька-Горбунка» и «Пахиту». Я рассчитала, что смогу танцевать до середины февраля, то есть до конца сезона, когда я буду уже на пятом месяце.

Я стала очень много принимать у себя, устраивала обеды, ужины. Мой дом был недостаточно большим, в особенности столовая, чтоб иметь возможность сразу пригласить много гостей, приходилось приглашать небольшими партиями. На Рождество я устраивала елку для более близких моих друзей и любимых артистов. По традиции начиналось Рождественским обедом, после которого зажигалась в зале елка и всем приглашенным я раздавала подарки, обыкновенно вещи от Фаберже.

Двадцатого января 1902 года я выступила в балете «Дон Кихот Ламанчский», поставленном впервые московским нашим балетмейстером Горским, который ставил этот же балет в Москве. Это представление было дано для прощального бенефиса Христиана Петровича Иогансона, моего дорогого учителя, после его более нежели шестидесятилетней службы на Императорской сцене. Балет был очень эффектный. В новой постановке Горского он много выиграл. Я танцевала классическую вариацию на пуантах с кастаньетами, которыми лишь слегка подыгрывала - танцевала с темпераментом в невероятно быстром темпе. Делала много пируэтов и имела очень большой успех.

Я продолжала танцевать в этом сезоне, как и предполагала, до февраля месяца, будучи на пятом месяце беременности. По моим танцам и даже фигуре это совершенно не было заметно. В последний раз я выступила перед публикой 10 февраля в «Дон Кихоте», имела большой успех и была в ударе. Мне пришлось еще раз после этого выступить, но в эрмитажном спектакле 15 февраля. Эти спектакли давались во время зимнего сезона, от Крещения до Поста, иногда раза два в неделю, исключительно для членов Императорской фамилии и лиц, приглашенных от Двора. Ставились маленькие балеты и пьески. Костюмы и декорации делались новые. Программы были артистически исполнены. Одно время ими ведал С. П. Дягилев.

Перед Великим Постом давали премиленький балет «Ученики г-на Дюпрэ», в двух картинах, в постановке Петипа на музыку Лео Делиба.

Я танцевала роль Камарго, и в первом действии у меня был очаровательный костюм субретки, а во втором - тюники. Сцена была близка от кресел первого ряда, где сидели Государь с Императрицей и членами Императорской фамилии, и мне пришлось очень тщательно обдумать все мои повороты, чтобы не бросалась в глаза моя изменившаяся фигура, что можно было бы заметить лишь в профиль. Этим спектаклем я закончила сезон. Я не могла уже больше танцевать, шел шестой месяц. Тогда я решила передать Анне Павловой мой балет «Баядерка». Я была с ней в самых лучших отношениях, она постоянно бывала у меня в доме, очень веселилась и увлекалась Великим Князем Борисом Владимировичем, который называл ее «ангелом». Со дня ее выхода из училища (1899) публика и балетные критики сразу обратили на нее внимание и оценили ее. Я видела в ней зачатки крупного таланта и предвидела ее блестящее будущее. Но Петипа не желал давать Павловой этот балет, который он при возобновлении поставил для меня, и мне пришлось долго его уговаривать передать ей «Баядерку», на что он в конце концов и согласился. Чтобы помочь Павловой изучить этот балет, я, несмотря на состояние моего здоровья, репетировала с ней его целиком, показывая все движения. Павлова одновременно проходила «Баядерку» с Е. П. Соколовой, которая много раньше меня танцевала этот балет.

После спектакля Павлова в интервью с журналистом упомянула только имя Е. П. Соколовой, как будто она одна показывала ей балет, меня же позабыла вовсе. Я хорошо знала Анну Павлову и была уверена, что она это сделала не по своей воле, а по совету людей, желавших искусственно создать между нами недружелюбные отношения. Меня огорчила такая несправедливость со стороны Павловой по отношению ко мне после всех моих стараний ей помочь.

Мне пришлось испытать и другие неприятности от товарок по сцене. Одна из танцовщиц, впоследствии занявшая видное место в труппе, ничего из себя не представляла при выпуске из училища и добилась результатов только трудом и неимоверной настойчивостью.

С первых шагов ее на сцене я всячески старалась ей помочь и много раз за нее хлопотала у того же всесильного Петипа. Но за это она мне заплатила неблагодарностью и интригами против меня. В этом она, несомненно, пользовалась советами одного очень влиятельного в то время журналиста, который был с виду милым и симпатичным человеком, но на самом деле был способен на самые невероятные поступки.

Была еще одна танцовщица, муж которой не скупился вместе с ней ни на какие действия против меня.

Весной 1902 года вышла из Театрального училища очаровательная Тамара Карсавина, красивая, талантливая, простая и бесконечно милая. На училищном спектакле перед выпуском не было ни Государя с Императрицей, ни всей Царской семьи, как это было в 1890 году, когда я выходила из училища. Был только один Великий Князь Владимир Александрович. По окончании представления он подошел ко мне и сказал, что я должна взять Карсавину под свое покровительство. Она ему очень понравилась. Я так любила Великого Князя, что его желание было для меня равносильно приказу, но Карсавина была так хороша и талантлива, что ни в каком моем покровительстве не нуждалась. Осенью этого года, когда Тамара Карсавина уже вышла из училища и должна была выступить на сцене в ответственном па-де-де, я подарила ей один из своих собственных костюмов, чтобы она могла танцевать в наиболее выгодных для нее условиях. Я всегда имела собственные костюмы для вставных номеров и дивертисментов, и они выполнялись из дорогих материалов. В балетах я надевала казенные костюмы, сделанные по эскизам художников, иногда они исполнялись по моим рисункам. Тогда в большой моде были голубой и темно-лиловый цвета в различных сочетаниях, и костюм, подаренный мною Карсавиной, был выдержан именно в этих тонах. У нас на сцене была переведенная после коронации из Москвы танцовщица Бакеркина. Она сразу сошлась с одним старым генералом, занимавшим довольно высокое положение, но несимпатичным и ужасным циником. Только теперь, в эмиграции, почти полвека спустя, читая воспоминания Карсавиной, я узнала впервые, как Бакеркина, с которой я была в хороших отношениях, истолковала ей мой подарок. Бакеркина старалась объяснить ей, что театр - это гнездо интриг и не надо верить в добрые намерения людей. «Почему ты думаешь, - сказала Бакеркина Карсавиной, - Кшесинская подарила тебе этот костюм?» - намекая своим вопросом, что в моем жесте надо искать скрытую мысль. Но Карсавиной мой костюм очень нравился, она была немного смущена щедростью подарка и моим к ней вниманием. Бакеркина добавила не без ехидства: «Посмотри на себя в темно-лиловом цвете - этот цвет годится лишь для обивки гробов, а не для костюма молодой барышни».

Бакеркина была известна в Петербурге еще и тем, что ее постоянно приглашали продавать шампанское на благотворительных вечерах, и она никого не пропускала мимо своего стола, чтобы не заставить выпить бокал вина, она даже хватала за рукав тех, кто намеревался пройти мимо, и, невзирая на денежное положение своей жертвы, часто отбирала последнее в пользу благотворительной кассы, сдачи никогда она не давала. Она не была элегантной и красиво не одевалась, но была всегда аккуратно прибранной. На эти благотворительные вечера она нацепляла на себя всевозможные брошки, и одна брошка непременно свешивалась на лоб.

Среди моих товарок по сцене выделялась Вера Трефилова. Она была прелестной артисткой, настойчиво работала над техникой и даже ездила в Италию совершенствоваться. Вернулась она из Италии похудевшей, и говорили, будто она стала походить на Павлову, которая была худенькой. После одного спектакля мы все поехали ужинать: Вера Трефилова, Петрококино, который ею увлекался, Гарфельдт, мой маленький флирт, и Виктор Абаза, который чудесно играл на балалайке.

После ужина Вера Трефилова пригласила нас всех к себе на чашку кофе, обещая угостить вкусным и ароматным кофе, который она сама нам приготовит в новом и совершенно замечательном кофейнике, только что полученном ею в подарок. Она поставила на стол этот замечательный кофейник, сделала все необходимые приготовления, насыпала кофе, налила воды и зажгла под ним спиртовую лампочку. Кофе был заварен, и надо было только следить за тем, когда он будет готов, и потушить спиртовую лампочку. Но мы все так увлеклись разговорами, Абаза подыгрывал на своей балалайке, и никто не обращал внимания на замечательный новый кофейник, менее всего сама хозяйка, кофейник тем временем перекипел и вдруг выбросил весь кофе с гущей и обрызгал нас с головы до ног. Никто не был в претензии - напротив, это вызвало всеобщий взрыв хохота и веселья: в особенности был забавен печальный вид забрызганных пластронов мужских смокингов.

РОЖДЕНИЕ СЫНА 18 ИЮНЯ 1902 ГОДА

Приближался день, когда я должна была родить. Все было приготовлено к этому у меня на даче в Стрельне. Мой личный доктор, который должен был принимать, был в отсутствии, пришлось вызвать из Петергофа ассистента профессора Отта, доктора Драницына, который вместе с личным доктором Великого Князя Михаила Николаевича, Зандером, принимал ребенка. Меня едва спасли, роды были очень трудные, и врачи волновались, кто из нас выживет: я или ребенок. Но спасли обоих: ребенка и меня.

У меня родился сын, это было рано утром 18 июня, во втором часу. Я еще долго проболела с высокой температурой, но так как я была сильная и здоровая по натуре, то сравнительно скоро стала поправляться.

Когда я несколько окрепла после родов и силы мои немного восстановились, у меня был тяжелый разговор с Великим Князем Сергеем Михайловичем. Он отлично знал, что не он отец моего ребенка, но он настолько меня любил и так был привязан ко мне, что простил меня и решился, несмотря на все, остаться при мне и ограждать меня как добрый друг. Он боялся за мое будущее, за то, что может меня ожидать. Я чувствовала себя виноватой перед ним, так как предыдущей зимой, когда он ухаживал за одной молоденькой и красивой Великой Княжной и пошли слухи о возможной свадьбе, я, узнав об этом, просила его прекратить ухаживание и тем положить конец неприятным для меня разговорам. Я так обожала Андрея, что не отдавала себе отчета, как я виновата была перед Великим Князем Сергеем Михайловичем.

Трудный вопрос стал передо мною, какое имя дать моему сыну. Сперва я хотела назвать его Николаем, но этого я и не могла, да и не имела права сделать по многим причинам. Тогда я решила назвать его Владимиром, в честь отца Андрея, который всегда ко мне так сердечно относился. Я была уверена, что он ничего против этого иметь не будет. Он дал свое согласие.

Крестины состоялись в Стрельне, в тесном семейном кругу, 23 июля того же года. Крестными были моя сестра и наш большой друг, полковник Сергей Андреевич Марков, служивший в Лейб-Гвардии Уланском Ее Величества полку. Согласно обычаю, я как мать не присутствовала на крестинах. В этот день Великий Князь Владимир Александрович подарил Вове чудный крест из уральского темно-зеленого камня с платиновой цепочкой. Увы, этот драгоценный подарок остался в моем доме в Петербурге.

Летом, когда я уже встала, меня посетил Великий Князь Владимир Александрович. Я была еще очень слаба и приняла его лежа на кушетке и держа своего младенца на руках в пеленках. Великий Князь стал передо мною на колени, трогательно утешал меня, гладил по голове и ласкал меня… Он знал, он чувствовал и понимал, что у меня творится на душе и как мне нелегко. Для меня его посещение было громадной моральной поддержкой, оно дало мне много сил и душевное спокойствие.

Силы мои стали быстро восстанавливаться, так что через два месяца я уже могла танцевать в Петергофе на парадном спектакле по случаю свадьбы Великой Княгини Елены Владимировны с Королевичем Николаем Греческим, которая состоялась 16 августа 1902 года в Царском Селе. Парадный спектакль был в Петергофском театре 19 августа. Я выступила в одном акте из балета «Дон Кихот». Я очень пополнела после родов и долго не решалась участвовать в этом спектакле, но Директор Императорских театров В. А. Теляковский меня в конце концов убедил.

В этом году я, конечно, никуда за границу не поехала. Андрей осенью должен был поступить в Александровскую Военно-Юридическую Академию и все лето к этому готовился и тоже, конечно, никуда не поехал.

В этом году моя сестра Юлия окончила свою двадцатилетнюю службу на Императорской сцене и ушла в отставку, как полагалось. Она собиралась скоро выйти замуж за барона Зедделера и переехала к нему, и я стала устраивать ее освободившуюся комнату для сына.

Эта комната была рядом с моей спальней, я ее переделала в детскую.

Свадьба сестры состоялась 11 (24) декабря 1902 года. После свадьбы ее муж, барон Александр Логгинович Зедделер, ушел из Преображенского полка и перешел на службу в Министерство Путей Сообщения, состоящим при министре. Он скончался в Кап-д'Ай 5 (18) ноября 1924 года, 56 лет. Он родился 23 мая 1868 года.