2. Проблемы перевода Библии в ренессансной традиции

Прежде всего перед гуманистами возникла необходи­мость определить свое отношение к той самой Вульгате, текст которой был объявлен католической церковью орто­доксальным. И тут можно констатировать одну чрезвычай­но важную тенденцию, имевшую далеко идущие послед­ствия. Речь идет о процессе, который целесообразно на­звать «десакрализацией» перевода (именно латинского пе­ревода, а не Священного Писания как такового) и «филоло- гизацией» отношения к нему. Иными словами, принципы филологического анализа, связанные со сличением перево­да с оригиналом, стали отныне распространяться и на тек­сты религиозного характера. Характерна в этом плане раз­ница между двумя рассмотренными в предыдущем разделе столь близкими по своим установкам трактатами Л. Брули и Дж. Манетти. В первом о переводе сакральных произведе­ний вообще ничего не говорится, что может быть истолко­вано как проявление имевшихся у автора сомнений в при­менимости в данном случае сформулированного им подхо­да; во втором филология уже понимается как универсальное средство анализа любого текста, будь он светским или рели­гиозным. Еще Лоренцо Валла, комментируя Ветхий и Новый Заветы, сравнивал латинскую версию последнего с гречес­ким оригиналом. Но в наиболее полном виде принципы гу­манистической филологии в данной области были примене­ны Эразмом Роттердамским, который подготовил критичес­кое издание греческого текста Нового Завета и предпринял его новый латинский перевод с целью восстановить перво­начальный смысл, не всегда точно переданный в версии Иеронима.

О том, какое огромное значение имела проделанная им филологическая работа, наглядно свидетельствует следую­щий пример. Евангельский призыв к покаянию, звучавший по-гречески как «metanoeite», был передан в Вульгате слово­сочетанием «penitentiam agite» (буквально «творите покая­ние»), что можно было понять не столько как необходимость душевного очищения, сколько как указание на обязанность

96

соблюдать налагаемую церковью епитимью. Именно такое толкование давало официальное католическое богословие. Предложенный Эразмом латинский эквивалент «resipiscite» («раскайтесь», «образумьтесь», «опомнитесь») переводил смысл высказывания из церковной сферы в личную, превра­щая важнейший элемент христианского вероучения — покая­ние из внешнего регламентированного действия во внутрен­нее дело человеческой совести.

Для подготовки Реформации, представители которой считали, что спасение зависит не от строгого выполнения обрядов, а от внутреннего Божьего дара — веры, перевод­ческая поправка Эразма сыграла чрезвычайно важную роль. Сам глава «республики ученых» категорически отрицал ка­кую бы то ни было связь проделанной им работы с потряс­шим католический мир религиозным брожением. Однако консервативные круги римской курии с самого же начала отнеслись к исправлению текста Вульгаты резко отрица­тельно, не без основания полагая, что превращение священ­ного текста в объект критико-филологического анализа мо­жет повлечь за собой весьма далеко идущие последствия. И на Эразма (как, впрочем, за тысячелетие до него — на само­го Иеронима) посыпались обвинения в том, что созданная им новая латинская версия посягает на авторитет устано­вившегося и признанного церковного текста, открывает до­рогу новым переводам и создает опасность возникновения у верующих сомнений в том, какой из существующих пере­водов вернее. Вынужденный отвечать, Эразм, в свою оче­редь, поставил своих противников перед дилеммой: допуска­ют ли они вообще какие-либо изменения в существующем латинском тексте Библии или абсолютно отрицают их воз­можность? В первом случае им следовало бы вначале прове­рить, насколько справедлива внесенная поправка. Во втором случае, закрывая глаза даже на явные ошибки, которые не­возможно скрыть, они рискуют уподобиться некоему свя­щеннику из анекдота, который, привыкнув говорить за двадцать лет бесссмысленное mumpsimus вместо правильно­го sumpsimus («мы взяли»), когда ему указали на ошибку, за­явил, что не собирается менять свой старый mumpsimus на чей-то новый sumpsimus.

7 Наука о переводе

97

Единомышленником Эразма в данном вопросе оказался и его близкий друг Томас Мор, впоследствии заплативший головой за отрицательное отношение к Реформации. В «Письме знаменитого мужа Томаса Мора, в котором он оп­ровергает яростное злословие некоего монаха, столь же не­вежественного, сколь и самонадеянного», английский гума­нист решительно отстаивает право ученого на филологичес­кое в самом широком смысле отношение к тексту Писания, в том числе и право на создание переводной версии. Не без сарказма напоминая об аналогичных упреках в адрес свято­го Иеронима, неприкосновенность текста которого ныне взялись отстаивать столь же невежественные самозванные защитники, Томас Мор язвительно вопрошает своего оппо­нента: «По какой причине и мог бы возникнуть раскол, из- за того, что переводчики, обозначая одно и то же, употреб­ляют разные слова? Ты опасаешься, как бы таким образом не получилось, что у нас окажется бесчисленное множество изданий... Конечно, у меня нет сомнений, что труды Эразма приведут к тому, что в дальнейшем появится много людей, которые это же переведут заново... Но если и было бы мно­го изданий, какой от этого вред? То, что тебя пугает, святой Августин считает весьма полезным. Даже если все перевод­чики и не могут быть равны, то один переведет вернее одно место, а другой — другое. Ты говоришь, что при этом чита­телю будет неясно, какому же из столь многих изданий можно больше верить? Это, разумеется, правильно, если чи­татель — настоящий дубина, у которого нет ни ума, ни рас­судка. В противном случае он мог бы сообразить, что, как говорит Августин, из разных переводов гораздо легче выб­рать верный. Скажи, пожалуйста, почему тебя так пугает опасность разных, отличающихся друг от друга переводов, но нисколько не удивляет чтение многочисленных толкова­телей, у которых нет никакого согласия ни в точности тек­ста, ни в его смысле? Часто и их разногласия полезны, так как они дают ученым повод подумать и вынести сужде­ние»⁶³.

Если, таким образом, право на пересмотр латинского пе­ревода Библии (равно как и филологической критики ее ори­гиналов) сомнений у подавляющего большинства гуманистов

98

не вызывало, то их отношение к допустимости передачи Свя­щенного Писания на «народные» языки было более слож­ным. Напомним, что именно подобные попытки, с одной сто­роны, на протяжении многих столетий вызывали резко отри­цательную реакцию со стороны католической ортодоксии (вплоть до жесточайших репрессий), а с другой — часто ста­новились знаменем «еретических» движений еще со времен Средневековья. И здесь уже немаловажную роль играли со­ображения не столько филологического, сколько идейно-по- литического характера.

Так, например, Томас Мор весьма враждебно отнесся к пе­реводу Библии на английский язык, принадлежавшему У. Тин- дейлу, прежде всего потому, что видел в нем еретика и врага католической церкви. Однако вместе с тем он считал, что ан­гличане должны иметь возможность читать Священное Писа­ние на своем родном языке, т.е. не разделял полностью пози­ции английской католической церкви, еще в 1402 г. запретив­шей распространение Библии Уиклифа (независимо от свое­го отношения к последнему как к религиозному деятелю). Допуская, таким образом, принципиальную возможность со­здания новой английской версии Священного Писания, Мор вместе с тем оговаривал, что подобное дело по силам лишь авторитетному коллективу, состоящему из компетентных ученых, искушенных в богословских тонкостях и обладаю­щих солидными филологическими познаниями. Да и присту­пать к названному труду, по мысли английского гуманиста, следовало с большой осмотрительностью и постепенностью во избежание всякого рода нежелательных последствий для общественной морали.

Интересно, что и Эразм Роттердамский, для которого ла­тынь являлась универсальным средством общения, также не разделял пресловутой средневековой теории «триязычия». Во всяком случае, не кто иной, как У. Тиндейл, обосновывая право создания английской Библии, ссылался на его выска­зывание, сделанное незадолго до начала Реформации, когда Эразм читал лекции в Кембридже: «Я бы желал, дабы все женщины могли читать Евангелие и послания Павла; и я молю Господа, чтобы они были бы переведены на языки всех людей — так, чтобы их в состоянии были бы читать и

7*

99

знать не только ирландцы и шотландцы, но также турки и сарацины. Я молю Господа, дабы пахарь, идя за своим плу­гом, пел бы текст Писания. И дабы ткач вспоминал бы его за своим челноком, отгоняя скуку. И дабы путник таким об­разом освобождался от усталости. Короче говоря, я желал бы, чтобы все, что сказано в Писании, было выражено тем способом, который присущ нашему каждодневному обще­нию»⁶⁴.

Именно такая работа и развернулась с началом Реформа­ции в странах доселе единой католической Европы. Причем если для людей ренессансной традиции на переднем плане при переводе и толковании библейского текста был все же, условно говоря, филологический аспект, то для привержен­цев новых течений главной целью стала борьба с римской курией, орудием которой призван был служить священный текст, доступный и не знающим латыни (не говоря уже о древнегреческом и древнееврейском языках!) «профанам». И наиболее выдающейся фигурой среди тогдашних переводчи­ков Библии суждено было стать человеку, с именем которого оказалось связанным само начало Реформации,— Мартину Лютеру.

3. Мартин Лютер

и создание немецкой Библии

К тому моменту, когда вождь немецкого протестантства начал свою работу, в Германии уже существовала опреде­ленная традиция переводов Священного Писания. В период с 1461 (когда в Страсбурге вышел первый полный текст не­мецкой Библии) по 1520 г. было напечатано 14 верхненемец­ких и 4 нижненемецких переводов Библии; существовали и немецкие версии отдельных библейских книг. Однако Лю­тер поставил перед собой принципиально новую задачу: со­здать такой вариант, который был бы свободен от ошибок и искажений и одновременно понятен и доступен широким массам.

Естественно, что, приступая к своему труду, Лютер преж­де всего должен был определить свое отношение к канони­

100

ческому для католической церкви тексту Вульгаты, который, как мы видим, уже стал к тому времени объектом филологи­ческой критики со стороны ученых-гуманистов. Надо ска­зать, что отношение это было далеко не однозначным. С од­ной стороны, Лютеру принадлежат слова, что Иероним сде­лал столько, сколько не могла бы сделать никакая другая лич­ность. А высмеивая попытки противников опорочить его труд, он уподоблял себя создателю Вульгаты, которого на­ставляли и поучали невежды, недостойные даже чистить его туфли. С другой стороны, не менее известны и критические замечания Лютера в адрес своего знаменитого предшествен­ника, который, несмотря на все заслуги, так и не смог со­здать версии Священного Писания, которая читалась бы без трудностей и помех — так, как читается немецкая Библия са­мого Лютера.

Свою работу «доктор Мартин» начал с передачи Нового Завета. Этот труд был завершен необычайно быстро — в те­чение трех месяцев, причем большую помощь Лютеру ока­зал упоминавшийся выше латинский перевод Эразма Рот­тердамского. Подготовка же Ветхого Завета (также перево­дившегося с оригинала) заняла целых двенадцать лет — с 1522 по 1534 г. Причем необходимо учитывать, что Лютеру помогала целая группа многочисленных помощников: Мелан- хтон, бывший крупнейшим знатоком греческого языка; Аурогалус, преподававший в Виттенбергском университете древнееврейский язык; Круцигер, специализировавшийся в области Ветхого Завета; Бухенсхаген, сведущий в тексте Вульгаты и др. Издание сопровождалось обширными коммен­тариями и было проиллюстрировано знаменитым художни­ком Лукасом Кранахом Старшим.

Несмотря на столь тщательную организацию работы, со­здатель немецкой Библии хорошо осознавал, что возмож­ность наличия в тексте перевода отдельных неточностей от­нюдь не исключена, и прилагал огромные усилия для их ис­правления. И здесь необходимо отметить, что непримиримый в спорах с противниками, когда речь шла о религиозных про­блемах, Лютер не только прислушивался к советам и замеча­ниям, могущим способствовать улучшению текста, но и вы­ступал инициатором созыва специальных «ревизионных ко­

101

миссий», самая авторитетная из которых заседала в Виттен­берге в 1540—1541 гг. Уже при жизни Лютера было внесено несколько сот поправок; эта работа продолжилась и впослед­ствии. Сам Лютер к концу жизни приступил к критическому пересмотру своего труда, завершить который ему помешала в 1546 г. смерть.

В процессе работы вождь Реформации ощутил необходи­мость, во-первых, обосновать основные теоретические прин­ципы, которыми он руководствовался при переводе Библии, а во-вторых, защитить свой труд от нападок «папистов», т.е. представителей враждебного ему католического лагеря. Реа­лизацией указанных задач стало специальное «Послание о переводе» (1540 г.). Друг Лютера, Венцеслав Линк, которому «Послание» было передано для публикации, отметил в преду­ведомлении, что выход «Послания» в свет необходим для ра­зоблачения клеветы «врагов истины», упрекавших Лютера в искажении и фальсификации текста Священного Писания, а также для того, чтобы рассеять сомнения «простодушных христиан» и ученых, не искушенных в греческом и еврей­ском языках, относительно допустимости пользования люте­ровским переводом. Наконец, «Послание о переводе» было призвано привлечь внимание к самой проблеме и способ­ствовать появлению новых трудов, ее рассматривающих. Этой установке соответствовал и язык упомянутого сочине­ния — полемически заостренный, иногда грубовато-саркас­тический, полный силы и страсти, столь присущей темпера­менту «доктора Мартина».

Прежде всего автор обвиняет своих противников в том, что они взялись за дело, в котором ничего не смыслят, ибо «все паписты, вместе взятые», понятия не имеют о том, как надлежит переводить или вообще писать на родном языке. Отмечая далее, что он передавал Священное Писание со всевозможным старанием и добросовестностью и что нико­му не возбраняется постараться его превзойти, Лютер ре­шительно отказывает представителям католического лагеря в праве выступать в роли критиков и судей. Подчеркивая собственное превосходство над ними, вождь Реформации акцентирует внимание на своем стремлении дать при пере­воде чистый и ясный немецкий язык, с чем связан и выдви­

102

гаемый им основной переводческий принцип: «Не следует вопрошать буквы латинского языка, как должно говорить по-немецки, подобно этим ослам; но надлежит спрашивать мать в доме, детей на улице и соответственно переводить, тогда они поймут и уразумеют, что с ними говорят по-не- мецки»⁶⁵.

Однако наряду с многочисленными признаниями того факта, что «латинские буквы» сильно мешают хорошо гово­рить по-немецки и поэтому следует оставить их в покое и ру­ководствоваться словоупотреблением тех, для кого немецкий язык является родным, Лютер считает необходимым огово­рить: «Однако я отнюдь не злоупотреблял пренебрежением к буквам, а напротив, со всевозможным тщанием вкупе с мои­ми помощниками наблюдал за тем, как бы не произошло ка- кого-либо искажения, следуя буквам... И я скорее предпочи­тал причинить ущерб немецкому языку, нежели отклониться от текста»⁶⁶. И для того, чтобы перевод отвечал стоящим пе­ред ним задачам, Лютеру и его коллегам часто случалось в течение нескольких недель искать одно-единственное подхо­дящее слово, причем результат порой так и не удовлетворял взыскательного мастера.

Вождь Реформации особо останавливался на качествах, которым должен отвечать человек, берущийся за труд пере­водчика Библии. «Перевод — отнюдь не дело всех и каждо­го... для него требуется верное, справедливое, ученое, искус­ное, опытное сердце. Вот почему я считаю, что лжехристиа- нин или тот, чей дух полон зла, не могут переводить вер­но»⁶⁷. И свой собственный успех на этом поприще Лютер объяснял прежде всего тем, что он трудился, руководствуясь «верностью и честью», не думая о материальном вознаграж­дении, и его работа не была омрачена ни одной недостой­ной мыслью.

А успех и популярность лютеровского перевода были действительно огромны. По признанию самых непримири­мых врагов реформации — католических богословов, «даже сапожники, женщины и другие необразованные миряне, ко­торые лишь недавно постигли основы грамотности, читали охотно эту книгу, как будто она была источником высшей мудрости. Сторонники Лютера носили ее с собой и учили

103

наизусть. Тем самым за месяц они так усваивали догмы, что осмеливались спорить по вопросам веры не только с като­ликами из мирян, но и с монахами, священниками и даже магистрами и докторами»⁶⁸. «Lutherus linguae Germanicae parens, sicut Cicero Latinae» («Лютер — отец немецкого язы­ка, так же как Цицерон латинского») — таково было мнение подавляющего большинства и современников, и потомков о роли, сыгранной созданным им переводом Библии. А сам «доктор Мартин», полемизируя с противниками, не без сарказма отмечал, что и они осваивают норму родного язы­ка по его книге, хотя и не благодарят за это самого Люте­ра. Так обстояло дело, например, с двумя католическими антагонистами Реформации Элцером и Экком, пытавшими­ся противопоставить Библии Лютера собственные версии. Лютер уличал их в прямом плагиате, не без сарказма ука­зывая, что благодаря им Библия Лютера читается под име­нем его врагов.

О всенародном признании лютеровского труда свиде­тельствует и тот факт, что многие слова и выражения из него стали крылатыми и вошли в сокровищницу немецкого языка. Схожим образом обстояло дело и с другим предпри­ятием «доктора Мартина» — обработкой басен Эзопа, кото­рые Лютер стремился сделать по-настоящему понятными и доступными, часто прибегая к таким средствам, как народ­ные поговорки и пословицы, рифмованные изречения и т.п. Таким образом достигалось приближение их к немецкой фольклорной традиции, к басням и сказкам, рассказывае­мым в кругу семьи.

К сказанному можно добавить,что деятельность Лютера была по достоинству оценена не только его соотечественни­ками. Характеризуя значение, сыгранное переводом Библии для развития немецкого литературного языка, М.В. Ломоно­сов уже три с лишним столетия спустя подчеркивал: «Немец­кий язык на то время был убог, прост и бессилен, пока в слу­жении употреблялся язык латинский. Но как немецкий народ стал священные книги читать и службу слушать на своем языке, тогда богатство его умножилось и произошли искус­ные писатели. Напротив того, в католицких областях, где только одну латынь, и то варварскую, в служении употребля­

104

ют, подобного успеха в чистоте немецкого языка мы не на­ходим»⁶⁹.

4. Создание английской Библии

Поскольку к началу XVI в. Библия Уиклифа уже не отве­чала потребностям эпохи, перед представителями реформа- ционного движения, как и перед их собратьями в других странах Европы, встала задача создания версии Священного Писания на родном языке. Ее разрешением занималось не­сколько поколений переводчиков, причем судьба многих из них оказалась весьма трагичной. В первую очередь здесь сле­дует назвать имя Уильяма Тиндейла (1453—1536). В отличие от Уиклифа и его последователей, источником для которых слу­жил текст Вульгаты. Тиндейл переводил непосредственно с древнееврейского и древнегреческого оригиналов, хотя вре­менами обращался к Вульгате и особенно к латинскому тек­сту Нового Завета, автором которого был Эразм Роттердам­ский. При написании предисловий и примечаний он широко использовал лютеровский перевод, вплоть до воспроизведе­ния или перефразировки длинных отрывков из него.

После тщетной попытки издать на родине английский текст Нового Завета Тиндейл в 1524 г. отправился в Герма­нию, где и опубликовал его. Затем он приступил к переводу Ветхого Завета, над которым работал вплоть до своей траги­ческой гибели на эшафоте близ Антверпена.

Труд Тиндейла отличался простотой, ясностью и вырази­тельностью, став, по существу, основой для всех последующих английских переводов Библии, и был высоко оценен поздней­шими исследователями.

Спустя несколько лет после расправы над Тиндейлом про­изошел разрыв короля Генриха VIII с папой, знаменовавший торжество (пока еще не окончательное) английской разно­видности Реформации — англиканства, где главой церкви провозглашался сам монарх. Поскольку, несмотря на это, Библия Тиндейла по-прежнему оставалась под запретом, а остальные переводы по разным причинам признавались не­удовлетворительными, остро встал вопрос о создании санк­

105

ционированного властью священного текста. Таковым была признана так называемая «Великая Библия» 1539 г., получив­шая во втором издании название «Библии Кранмера» — по имени архиепископа Кентерберийского Томаса Кранмера (1489—1556), написавшего к ней предисловие. При осуществ­лении церковной реформы Кранмер был ближайшим сорат­ником Генриха VIII; именно ему была поручена разработка доктрины англиканского богослужения.

Характерно, что, превратившись из союзника папского Рима, которого папа удостоил титула «защитника веры», в непримиримого врага последнего, английский монарх стре­мился обеспечить авторитет упомянутого выше перевода вполне «папистскими» методами: с 1546 г. названная Библия была объявлена единственно дозволенной, делать к ней ка­кие-то примечания запрещалось, а кроме того, чтобы предот­вратить возникновение «несанкционированных» течений, не вполне соответствовавших официальной церковной рефор­ме, был издан королевский указ, согласно которому ни одна женщина, не принадлежащая к дворянскому роду, а также ни один мастеровой, поденщик, слуга или батрак не имел права читать Библию или какую-либо ее часть под угрозой денеж­ного штрафа и тюремного заключения.

Восшествие на престол дочери Генриха VIII — Марии Тю­дор (годы правления — 1553—1558) вновь круто изменило си­туацию. Наиболее видные проводники Реформации, включая архиепископа Кранмера, были казнены, а многие протестан­ты вынуждены были бежать за рубеж.

Воцарение другой дочери Генриха VIII — Елизаветы — привело к восстановлению в стране англиканства и пресле­дованиям католиков. Вместе с тем репрессиям подверглись и пуритане — представители крайнего реформационного тече­ния, считавшие официальную церковь слишком умеренной. В 1560 г. группа пуритан (У. Уитингем, А. Гилби, Т. Семпсон) приняла активное участие в создании так называемой «же­невской Библии», в противовес которой в 60-х гг. XVI столе­тия по инициативе архиепископа Паркера появляется «Епис­копская Библия».

Вопрос о создании общепризнанного английского текста Священного Писания вновь встал на повестку дня при преем­

106

нике Елизаветы короле Иакове I, правившем в 1603—1625 гг. В 1604—1611 гг. по его инициативе была создана конферен­ция из представителей различных церковных течений (за ис­ключением, естественно, католиков и пуритан). На ней мо­нарх высказал пожелание создать наконец единый перевод, указав, что ему до сих пор не доводилось видеть Библии, хо­рошо переведенной на английский язык. Этот труд поручал­ся ученым Оксфордского и Кембриджского университетов; затем с ним должны были познакомиться епископы и другие видные церковные деятели, после чего текст Библии надле­жало представить в Тайный Совет и в конечном счете утвер­дить авторитетом короля.

Во исполнение намеченной программы была создана спе­циальная группа из числа наиболее выдающихся ученых сво­его времени. Они образовали своеобразный переводческий комитет, итогом работы которого и стал опубликованный в 1611 г. текст, получивший название «Библия короля Иакова» («King James, Version», или «Authorised Version»). По словам одного из участников этой работы — глостерского епископа Майлза Смита, при всей своей кажущейся легкости, она за­няла не один месяц и потребовала упорного труда. Причем Смит отдает должное и вкладу предшественников, отмечая, что он и его коллеги не ставили перед собой цели создать но­вый перевод или превратить плохой перевод в хороший, но стремились лишь к тому, чтобы сделать хороший перевод еще лучше. При этом за основу новой версии был взят имен­но перевод Тиндейла. По подсчетам позднейших исследова­телей ее создатели сохранили 80% текста Ветхого и 90% — Нового Заветов.

Составители «Библии короля Иакова» сочли необходи­мым специально изложить ее цели и задачи. Прежде всего ими было подчеркнуто стремление сделать посредством пере­вода доступным для людей «слово Божие», скрытое до сих пор от них покровами чужого и непонятного языка. «Пере­вод открывает окно, дабы впустить свет; он разламывает скорлупу, дабы мы могли отведать ядро; он подымает зана­вес, дабы мы могли заглянуть в святую святых; он снимает крышку с колодца, дабы мы могли подойти к воде... Ибо без перевода на народный язык неученые подобны детям, стоя­

107

щим у колодца... и лишенным ведра или какого-то другого сосуда»⁷⁰.

Говоря о языковой форме созданного ими текста, авто­ры — в полном соответствии с духом представляемой ими ан­гликанской церкви — отмежевываются от излишней щепетиль­ности пуритан, которая побуждает их при передаче библейских текстов отказыватьсся даже от укоренившихся в английском языке понятий, а с другой — еще более резко порицают наро­читую темноту папистов, засоряющих английский текст мало­понятными словами и выражениями, вследствие чего, даже бу­дучи вынужденными переводить Библию, они пользуются та­ким языком, который препятствует ее доступности. «Но мы, — подчеркивают творцы Библии короля Иакова, — желаем, что­бы Писание могло говорить, как ему и подобает... дабы его мог понять даже необразованный человек»⁷¹.

Действительно, за созданным ими текстом прочно укре­пилась слава величайшего из всех английских переводов, причем подобную оценку можно встретить и в наши дни, когда имеются и другие, более современные версии Библии.

Среди теоретических работ по проблемам перевода, со­зданных деятелями английской Реформации, привлекает вни­мание английский трактат одного из видных пуританских бо­гословов Лоуренса Хемфри («Interpretatio Linguarum: seu de ratione convertendi et explicandi auctores tarn sacros, quam profanes»), который вышел в свет в Базеле в 1559 г. Небезын­тересно отметить, что многие положения указанной работы обнаруживают несомненное сходство с воззрениями ренес­сансных авторов, хотя, как хорошо известно, пуританская идеология весьма существенно отличалась от той, которую исповедовали гуманисты.

Суммируя историю перевода, Хемфри различает три спо­соба перевода иноязычного текста: буквальное следование оригиналу, которое он отвергает как «ребяческое и суевер­ное», вольное переложение, или адаптацию, и «средний путь», который позволяет одновременно сохранить «просто­ту и образованность, элегантность и верность, не преувели­чен сверх меры и не подавлен до грубости». Переводчику надлежит, прежде всего, избрать оригинал, соответствующий его склонностям, что, в свою очередь, обусловит и стиль его

108

передачи. Характерно постулируемое в книге различие меж­ду «более важными» (еврейский, греческий, латынь) и «обы­денными» (т.е. живыми) языками. Однако, по его мнению, и в первой группе может наблюдаться определенное несоответ­ствие: так, Цицерон часто допускает колебания и даже про­махи при переводе философских терминов. Но там, где пере­водчик выполняет свою работу на должном уровне, он заслу­живает самой высокой оценки, ибо если знание языков — вещь полезная, то перевод — полезнейшая («seu linguarum utilis sit cognitio, interpretari — utilissimum»)⁷².

Завершая наш разговор о том вкладе, который внесли дея­тели Реформации в теорию и практику перевода, еще раз об­ратим внимание на два основных момента. С одной стороны, в соответствии с характером и задачами самого реформаци- онного движения развивались они в основном на материале библейского текста, хотя не исключено было и обращение к передаче памятников другого характера (ср. лютеровскую версию басен Эзопа). Во-вторых, безусловное доминирова­ние в качестве переводящих живых языков европейских на­родов знаменовало принципиальное изменение их статуса. Вытеснение латыни из церковно-религиозной сферы, где ее позиции казались особенно незыблемыми, означало дальней­шее развитие тенденции к превращению «народных» языков в основное орудие национальной культуры, что имело гро­мадное значение для последующей истории духовной жизни Европы XVII—XVIII вв.