16 О связи «узости», «ужаса», «духоты» и «тошноты» выразительно пишет в. Н.

Топоров: «… С очевидностью восстанавливается этимологическая связь тесноты с

тоской (нередко встречаются по соседству друг с другом). Ср. в этой же связи

мотив тошноты. Подобно указанному отношению, в тексте «Пр. и наказ.» проясняется

и другая этимологическая связь: «узкий» (см. выше) и «ужас». И в этом смысле

роман Достоевского сближается с мифопоэтическими текстами, изобилующими

этимологической игрой. «Угол» (в «Пр. и наказ.» около сотни раз) также входит в

игру, что нетрудно было бы показать на примерах. Если вспомнить, что все эти

слова восходят в конечном счете к тому же индоевропейскому корню, который

отразился в вед. amhas, обозначающем остаток хаотической узости, тупика,

отсутствия благ и в структуре макрокосма и в душе человека и противопоставлено

uru loka — широкому миру, торжеству космического над хаотическим,— то окажется,

что указанные фрагменты романа в силу своей архетипичности могут трактоваться

как отдаленное продолжение индоевропейской мифопоэтической традиции». Топоров В.

II. Поэтика Достоевского и архаичные схемы мифологического мышления. С. 100—101.

17 Признание в убийстве для Раскольникова равнозначно признанию в самоубийстве:

«Разве я старушонку убил? Я себя убил». Характерно то, что смерть Алены Ивановны

эмблематична: когда говорят о преступлении Раскольникова, то почти всегда

называют «старушонку», забывая о ее сестре Лизавете. Если эта забывчивость

объясняется лишь принципом «экономии мышления», то встает вопрос о нравственных

основаниях такого рода «экономии».

18 Порфирий Петрович — не только нависший над Раскольниковым камень возмездия,

но и нопипальная бабка. Если прачки с их чистым бельем появляются в момент

переступания порога; в момент «родов» как таковых, то Порфирий Петрович почти

бессменно дежурит возле «беременного» виной и идеей Раскольникова. Отсюда —

напрашивающееся сопоставление следственной конторы, куда ходит Раскольников, с

родильным домом: случающиеся с ним здесь приступы тошноты, головокружения,

обмороки — признаки близкой развязки.

19 Железо бьет, медь страдает. Голова «гудит» как колокол. Помимо головы,

колокол может быть понят и как тело, причем преимущественно как женское тело:

тема раскалывания — устойчивый знак жениховства. Железный язык колокола пытается

расколоть медное тело. Колокол с высовывающимся из пего билом-языком,

представляет собой довольно напряженный и противоречивый предмет. Схемы и

образы, спрятанные в тотальной памяти человека, улавливают в нем два

противоположных друг другу смысловых потока — мужской и женский. Что же касается

орудия, которым Митя Карамазов собирался разрешить свой любовный спор с

отцом-соперником, то пестик-било из медной ступки-колокола, оказался весьма

удачной для такого случая вещью.

20 Весьма показательна в этом отношении речь Степана Трофимовича Верховенского в

первой главе «Бесов»: «Вот уже двадцать лет, как я бью в набат и зову к труду!,

Я отдал жизнь на этот призыв и, безумец, веровал! Теперь уже не верую, но звоню

и буду звонить до конца, до могилы; буду дергать веревку, пока не зазвонят к

моей панихиде!» Хотя Верховенский-старший выведен Достоевским в

«преувеличенном», виде, эмблематический характер его речи сомнений не вызывает:

это своего рода апофеоз колокольного звона. Верховенский-старший, таким образом,

оказывается в одном ряду с Раскольниковым и другими «звонарями» Достоевского —

состоявшимися и несостоявшимися, искавшими своей колокольни и своего колокола,

чтобы излить в нем себя и «звонить до конца».