Иммануил Кант Антропология с прагматической точки зрения

Иммануил Кант в письме, отосланном в 1773 г. Маркусу Герцу, одному из своих слушателей, проговаривается, что в последнее время он завершил несколько фундаментальных работ, создал некую «совершенно новую науку», пишет, что достиг того, что обладает «системой, полностью открывающей тайну существовавшей до сих пор загадки и подчиняющей действия изолирующего самого себя разума надежным и легко применяемым правилам…» Кант поясняет, что речь идет о замыслах трансцендентального учения как о критике чистого разума, метафизики природы и нравственности. В письме профессору Штейдлину (1798) он говорит об этой работе как о уже почти завершенной и ретроспективно обрисовывает ее первоначальный замысел: «В соответствии с моим давно намеченным планом работы в области чистой философии мне предстояло решить три задачи: 1) Что я могу знать? (Метафизика). 2) Что мне надлежит делать? (Мораль). 3) На что я смею надеяться? (Религия); за этим должна была следовать четвертая задача: Что есть человек? (Антропология…)». Из этих вопросов, известных еще по «Критике чистого разума», в недоумение способен поставить последний: действительно, в трансцендентальном учении его разработки нет. И тем не менее, специальную работу по антропологии Кант выпустил в 1798 г. Это был последний труд философа, увидевший свет при его жизни. С русским переводом этого трактата читатель может познакомиться благодаря издательству «Наука», выпустившему кантову «Антропологию с прагматической точки зрения» в серии «Слово о сущем» в нынешнем году.

Трактат этот представляет исключительный интерес, хотя такая «антропология» очевидно сильно отличается от тех дисциплин, которые мы привыкли наделять таким именем. С другой стороны содержание работы и манера изложения может показаться на первый взгляд несвойственной Канту. Это — «позитивная» дисциплина, наука о человеке (это отмечает, например, Мартин Бубер). Свою антропологию Кант строит на понятии свободы, одного из двух предметов философии как законодательства человеческого разума. Неслучайна и оговорка «с прагматической точки зрения».

Труды Канта отличаются цельностью замысла; в конспекте логики 1800 г. философ так формулирует общую свою задачу: определить источники и границы «человеческого» (!) знания, а также пределы его применения. Один из окончательных выводов «Критики чистого разума» гласит: спекуляции разума в его трансцендентальном применении в целом направлены как на конечные цели на свободу воли, бессмертие души и бытие Бога. Однако последние не могут быть разработаны исключительно спекулятивно, но рекомендуются разумом для практического применения, где они приобретают такую форму: что мне надлежит делать, если воля свободна и т.д. Формулировка же трех знаменитых вопросов («что я могу знать?» и т.д.) учитывает интересы и спекулятивного и практического разума. В «Логике» Кант указывает, что эти три вопроса «можно было бы свести к антропологии». То есть все вопросы, философское рассмотрение которых так или иначе указано нам разумом, сказываются по сути о человеке. И с другой стороны, прежде чем строить любую человеческую науку, будь то антропология или физическая география, неплохо бы было прояснить основания возможного знания, роль и границы применения чувственности, рассудка и разума.

Итак, философия как законодательство человеческого разума имеет два предмета — природу и свободу, — которые определяют свои законы природе как предмету опыта и воле человека, поскольку на нее воздействует природа. Науки также могут изучать либо законы природы, либо законы свободы. Ту науку, что изучает законы свободы, Кант именует этикой. Каждая наука имеет рациональную и эмпирическую часть; этика т.о. разделяется на практическую антропологию и собственно мораль. Метафизика же нравов ничего не заимствует из антропологии, представляя собою сферу чисто априорного.

Интересно, что Кант читал свой курс по антропологии в одном разделе с другой эмпирической наукой — физической географией, — и полагал, что они обе чрезвычайно полезны для практического применения знаний, и что только они могут быть названы «знанием мира».

В Предисловии к трактату философ определяет антропологию как «систематически изложенное учение, предлагающее знание о человеке». Такое учение, однако, «может быть построено с физиологической и с прагматической точки зрения», причем последняя исследует «то, что он в качестве свободно действующего существа делает или может и должен сделать из себя сам». Однако антропология, рассматриваемая как «знание мира», если имеется в виду знание только о «вещах мира», не есть еще антропология в кантовом смысле этого слова: она станет ей только если будет учтен ее сугубо практический аспект. «Выражения знать мир и владеть миром, — пишет Кант, — значительно отличаются друг от друга по своему смыслу: в одном случае человек понимает, в чем заключается игра, за которой он наблюдает, в другом он в ней участвует». Это положение напоминает установки современной социальной или культурной антропологии. Кант допускает в качестве метода наблюдения путешествие и чтение романов. Кроме того, в Предисловии мы находим важное методическое замечание: адекватности наблюдения могут воспрепятствовать нежелание или невозможность человека представить из себя то, что он есть по сути; наличие у него аффектов, привычек; влияние судьбы.

Кант предлагает проект определенной дисциплины, отвечающей на вопрос «что есть человек?» и представляющей собой практическую деятельность. Под практической деятельностью здесь подразумевается наблюдение и собственный опыт, целью которого должно стать систематическое описание человека. Структура трактата такова: поначалу рассматриваются темы, касающиеся познавательных способностей человека вообще и возможности его познавать себя (и уже при этом попутно выявляются и даются многочисленные описания того, что есть человек и что ему подлежит). Далее исследование движется к самим описаниям человека. В тексте без труда можно найти множество рассуждений относительно природы языка, сна, игры; описание характеров индивида, пола, народа; ряд остроумных замечаний о типах эгоистов, об отличии самонаблюдения от простого замечания фактов о себе, о различии между простофилей, ясной головой, человеком ограниченного ума и широко образованным, о разных типах заучивания наизусть и т.д. В «Антропологии с прагматической точки зрения» И. Кант рассматривает аффекты и страсти души в разделе, посвященном анализу способности желания. Так как в кантовской системе способность желания определяется разумом, а страсти и аффекты традиционно разуму противостоят, то в целом Кант оценивает действие страстей и аффектов на человека негативно, по его словам, это болезнь разума. Причем аффекты Кант сравнивает с апоплексическим ударом (их действие проявляется внезапно и человек не в силах им противостоять), а страсти с чахоткой или истощением (они действуют медленно, но постоянно, с ними человек в состоянии бороться, хотя это нелегко).

Аффекты, по Канту, делают человека слепым, они не позволяют ему рассуждать. Однако опытный оратор или проповедник в своей зажигательной речи может вызывать аффекты у своих слушателей для оживления их представлений о морально добром, для вызова морального энтузиазма. Аффектами сопровождается революция в сердце верующего человека, осознание своей готовности служить добру.[2] Однако само это служение может проходить только под руководством разума. Если в религии преобладают аффективные проявления души и именно им отдается предпочтение, то, по Канту, эта ложная религия, противостоящая религии в пределах только разума. В «Споре факультетов» Кант иронически описывает надрыв сердца в покаянии, значимый для пиетиста, но уводящий от истинной религии, которая своим содержанием ничем не отличается от морали.

Страсти Кант определяет как склонности, которые мешают разуму при том или ином выборе сравнить их с суммой всех других склонностей. Страсть означает предпочтение склонностей в ущерб разуму, это «раковая опухоль для чистого практического разума». Страсти Кант разделяет на естественные (жажда свободы и половое влечение) и на связанные с культурой (честолюбие, властолюбие и корыстолюбие); вне этой классификации располагается чрезмерная склонность к иллюзиям. Все эти страсти оборачиваются несвободой, рабством внешних целей, злым, морально дурным поведением. Использовать страсти в прагматических целях нельзя, их можно только обуздывать. В религии страсти порождают лжеслужение Богу, то есть такую религию, где основными становятся неморальные практики. В «Антропологии с прагматической точки зрения» Кант подвергает критике страсть к фальшивому благочестивому смирению перед священником. Она связана с честолюбием и ложью: это стремление приобрести хорошую репутацию недозволенными средствами, через создание видимости благочестия. Также в данной работе Кант подвергает критике умерщвление плоти отшельником. Это ложная добродетель, склонность, преступившая меру и превратившаяся в страсть. Кроме того, отшельничество неприемлемо и потому, что оно ничего не дает для общественного блага, а мораль и моральная религия у Канта связаны с общественной жизнью, мораль рассматривается им как сущность социальности.

Склонность к иллюзии Кант определяет как способность принимать субъективное в побудительной причине за нечто объективное. Такое определение отсылает читателей к «Религии в пределах только разума», в которой Кант утверждает, что моральная религия нуждается для оживления моральной практики в идее Бога, и Бог выступает в ней в качестве морального идеала. Но если мы принимаем эту идею за нечто реально существующее, наделяем ее какими-то качествами, привнесенными из опыта, то попадаем в ситуацию антропоморфизма в религии, то есть в ситуацию лжеслужения.

Таким образом, по Канту, аффекты и страсти души плохо совмещаются с религией в пределах только разума. Аффекты, тем не менее, в некоторых случаях могут оживить моральную религию, вызвав моральный энтузиазм. Страсти с моралью несовместимы, доминирование страстей в религии приводит к выхолащиванию ее моральной сущности.

Кант считает, что все успехи в культуре, которые служат школой для человека, имеют своей целью применять к жизни приобретенные знания и навыки. Но самый главный предмет в мире, к которому эти познания могут быть применены, — это человек, ибо он для себя своя последняя цель. — Следовательно, знание родовых признаков людей как земных существ, одаренных разумом, особенно заслуживает название мироведения, несмотря на то, что человек только часть земных созданий.

Учение, касающееся знания человека и изложенное в систематическом виде (антропология), может быть представлено с точки зрения или физиологической, или прагматической. — Физиологическое человековедение имеет в виду исследование того, что делает из человека природа, а прагматическое — исследование того, что он как свободно действующее существо делает или может и должен делать из себя сам. — Кто доискивается физических причин, например [ищет ответ на вопрос о том], на чем основывается память, может по-разному умствовать (согласно Декарту) по поводу остающихся в мозгу следов впечатлений, оставляемых пережитыми ощущениями; но он должен при этом признать, что в этой игре своих представлений он только зритель и что, не зная мозговых нервов и волокон и не умея использовать их для своих целей, он [все] должен предоставить природе; стало быть, всякое теоретическое умствование по этому поводу ни к чему не ведет. — Но если свои наблюдения над тем, что, как оказалось, затрудняет память или содействует ей, он использует для того, чтобы расширить ее или сделать ее более гибкой, и если для этого он пользуется знанием человека, то это составляет часть прагматической антропологии; этой антропологией мы и будем здесь заниматься. Такая антропология, рассматриваемая как мироведение, изучение которого должно начинаться после школьного образования, собственно, еще не может называться прагматической, если она заключает в себе многообразное знание вещей, например животных, растений и минералов, существующих в различных странах и в различных климатических условиях; прагматической она становится лишь тогда, когда изучает человека как гражданина мира. — Поэтому даже знание человеческих рас, созданных игрой сил природы, считается не прагматическим, а только теоретическим мироведением.

Выражения знать жизнь и уметь жить по своему значению далеко не одинаковы: первое означает понимать игру, свидетелем которой был человек, второе — участвовать в этой игре. Но антрополог находится в очень невыгодном положении, когда он судит о так называемом высшем свете, или о знатных, так как они слишком близки друг к другу и слишком далеки от остальных людей.

К средствам расширения антропологии относятся путешествия, если даже это только чтение книг о путешествиях. Но если хотят знать, на что следует обращать внимание в чужих краях, чтобы расширить знание людей, надо до этого изучить человека дома, общаясь с своими согражданами и земляками. (Большой город, центр государства, в котором находятся правительственные учреждения и имеется университет (для культуры наук), город, удобный для морской торговли, расположение которого на реке содействует общению между внутренними частями страны и прилегающими или отдаленными странами, где говорят на других языках и где царят иные нравы,— такой город, как Кёнигсберг на Прегеле, можно признать подходящим местом для расширения знания и человека, и света. Здесь и без путешествия можно приобрести такое знание.) Без такого плана (который уже предполагает знание людей) гражданин мира очень ограничен в своих антропологических наблюдениях. Общее знание здесь всегда идет впереди локального знания, если первое систематизировано и направлено философией; без этого всякое приобретенное знание есть не более как разрозненные сведения и не дает науки.

Все попытки с основательностью создать такую науку встречают на своем пути значительные трудности, коренящиеся в самой человеческой природе.

1) Человек, который замечает, что за ним наблюдают и хотят его изучить, или приходит в смущение и тогда не может показать себя таким, какой он есть, или же начинает притворяться, и тогда он не хочет, чтобы его узнали, какой он есть.

2) Если же он хочет изучать только себя самого, то особенно в состоянии аффекта, который не допускает притворства, он оказывается в критическом положении, а именно: пока действуют побудительные причины, он не наблюдает себя, а когда он начинает наблюдать, побудительные причины не действуют.

3) Условия места и времени, если они постоянны, создают привычки, а привычка, как говорят, вторая натура, и из-за них человеку трудно судить о самом себе и оценивать себя, а еще труднее составить себе представление о других, с которыми он общается, ведь перемена положения, в которое судьба поставила человека или в которое он сам себя поставил как искатель приключений, очень мешает антропологии достигнуть степени настоящей науки.

Наконец, для антропологии могут быть полезными всеобщая история, биографии, даже драмы и романы, хотя и не в качестве источников, а в качестве вспомогательных средств. В самом деле, драмы и романы дают нам, собственно говоря, не опыт и не истину, а только вымысел, причем допускают преувеличение характеров и положений, в какие люди ставятся, представляя их как бы в фантастическом освещении, и, таким образом, как будто ничего не дают для знания людей; тем не менее эти характеры, как рисуют их, например, Ричардсон или Мольер, должны быть по своим основным чертам заимствованы из наблюдений действительного поведения людей: степень их, правда, преувеличена, но по качеству они соответствуют человеческой природе.

Систематически составленная и тем не менее популярно изложенная (объясненная примерами, пополнить которые может каждый читатель), антропология имеет для читающей публики ту пользу, что, перечисляя все рубрики, под которые можно подвести то или иное наблюдаемое человеческое свойство, обнаруживающееся в сфере практического, она дает публике много поводов и оснований, позволяющих посвятить особое исследование каждому отдельному свойству и отнести его к соответствующему ему разделу; тем самым работы в этой области сами собой могут быть распределены между любителями подобных изысканий и благодаря единству плана постепенно объединены в одно целое, что будет способствовать росту этой общеполезной науки. (В моих занятиях чистой философией, к которым я приступил по свободному побуждению и которые я продолжал в качестве преподавателя, я за тридцать лет прочитал два [цикла] лекций, имеющих своей целью знание мира, а именно (в зимнее полугодие) по антропологии и (в летнее) по физической географии; на этих популярных лекциях присутствовали и посторонние слушатели.