1.2 Генуэзская конференция, договор в Рапалло и позиция Польши

Открытие Генуэзской конференции состоялось 10 апреля. По прибытию в Геную К. Скирмунт сделал заявление, в котором изложил суть польской позиции на конференции. Он сказал: «Мы союзники Франции и это является основой нашей политики». Польская дипломатия стремилась также выработать общую платформу со странами Малой Антанты. Скирмунт совещался с представителями этих государств 9 апреля, и в результате было достигнуто соглашение о координации действий на конференции [42, s. 27]. Указанные заявления и действия польского министерства иностранных дел оставляли мало надежд на польско-советское сотрудничество в ходе конференции.

Между тем, 16 апреля в ходе работы конференции Россия и Германия подписали Рапалльский договор. Надежды правящих кругов Германии добиться уступок со стороны Антанты не оправдались и, чтобы избежать международной изоляции, они пошли на соглашение с Советской Россией, которая также стремилась к соглашению с Германией. Выступая 9 июня в Штутгарте, В. Ратенау отмечал: «Мы должны были заключить договор тогда, когда увидели, что условия договора для нас подходили, а другая сторона стремилась к соглашению» [43, c. 63]. канцлер Вирт отмечал, что главными мотивами, по которым Германия шла на сотрудничество с Россией, была та роль, которую Франция отводила Польше в европейской политике, права России согласно ст. 116 Версальского договора и судьба Верхней Силезии [30, s.10]. Как отмечал С. Грабский в одном из своих трудов, вышедшем в 1922 г., Генуэзская конференция стала во многом переломным моментом в международном положении советской России. Он пишет: «… уже со времени генуэзской конференции Россия перестала быть только объектом международной политики и начинает являться одним из ее участников» [22, s. 143].

Реакция других участников конференции на подписанный в Рапалло договор была быстрой и крайне негативной. 18 апреля состоялось совещание представителей стран Антанты, Малой Антанты, Польши и некоторых других государств, на котором обсуждалась ситуация, сложившаяся в результате подписания советско-германского договора. Позиция польской делегации отличалась особой резкостью. Скирмунт дважды выступал на совещании, требуя занять решительную позицию по отношению к договору. Он мотивировал это тем, что именно Польша в результате договора подвергается особенно большой опасности. В результате совещания его участники выработали коллективную ноту, направленную германской делегации, в которой выдвинули два основных обвинения: 1) Германия заключила Рапалльский договор тайно; 2) она сепаратно решила этим договором те проблемы, для решения которых была созвана конференция, и нарушила, тем самым, каннские условия [44, c. 306].

Что касается первого обвинения, то оно весьма сомнительно. Скирмунт признавал в интервью «Журналь де Полонь», опубликованном 25 апреля, что польское правительство знало о готовящемся договоре. По его словам эта опасность была замечена еще семь месяцев назад [45, л. 15]. То же самое польский министр подтвердил, выступая на слушаньях в сейме по итогам Генуэзской конференции, когда заявил, что Польша «не принадлежала к числу тех, для кого этот договор явился откровением нового положения вещей» [6, c. 157]. Со стороны Варшавы неубедительно звучит и обвинение Германии в том, что она сепаратно урегулировала свои отношения с РСФСР. Польша, подписав Рижский договор, сделала то же самое.

Демарш ведущих государств Европы против Рапалльского договора вызвал некоторое замешательство в германских правящих кругах. Появились даже разговоры о необходимости аннулировать договор. Однако этого не произошло. 21 апреля был обнародован германский ответ на ноту от 18 апреля. В нем отвергались все выдвинутые обвинения, и указывалось, что договор не результат тайного сговора, а плод длительных переговоров. Он был подготовлен еще несколько недель назад. Отмечалось также, что советско-германский договор направлен на урегулирование двухсторонних отношений и не затрагивает интересы третьих стран [44, c. 309].

Убедившись, что Германия не намерена отказываться от Рапал-льского договора, союзники направили ей 23 апреля новую ноту, в которой оговаривали за собой право считать недействительными и несостоявшимся те положения советско-германского договора, которые будут признаны противоречащими существующим международным договорам. В выступлении по итогам конференции в сейме Скирмунт подчеркнул, что именно польская делегация была инициатором включения в ноту этого положения [44, с. 309–310].

Столь активная роль польской делегации в Генуе в деле противодействия Рапалльскому договору вызвала ответную негативную реакцию с советской стороны. Среди подписавших ноты протеста государств, Польша была единственным, имевшим дипломатические отношения с РСФСР. В специальном послании Скирмунту 24 апреля Чичерин выразил недоумение советского правительства в связи с участием Польши в акциях протеста против Рапалльского договора. Он особо подчеркнул, что у польского правительства меньше всего оснований протестовать против урегулирования советско-германских отношений путем подписания двустороннего соглашения, так как оно сделало то же самое Рижским договором. Советский нарком упрекнул также А. Скирмунта в невыполнении Рижского протокола от 30 марта, согласно которому польское правительство взяло обязательство способствовать юридическому признанию Советской России. В том же духе было выдержано и второе письмо Г. Чичерина польскому министру иностранных дел от 30 апреля.

К. Скирмунт в ответных посланиях от 26 апреля и 3 мая отверг советские обвинения в невыполнении Рижского протокола. Он считал, собственно, вполне резонно, что этот протокол не накладывает на Польшу обязательств поддерживать любые действия советской делегации в Генуе. Далее польский министр резонно замечает, что, если бы советская сторона рассматривала Рижский протокол как документ, обязывающий подписавшие его страны к согласованным действиям в Генуе, то она должна была бы запросить мнение польской делегации прежде, чем подписывать Рапалльский договор. С этим доводом можно согласиться, так как Рижский протокол действительно обязывал подписавшие его государства координировать свои действия в Генуе. Но понятно, что такой жизненно важный для него шаг, как подписание договора с Германией, советское правительство не могло ставить в зависимость от позиции Польши, несмотря ни на какие протоколы. Доказывая далее, что Рапалльский договор представляет угрозу для Польши и отрицательно влияет на польско-советские отношения, К. Скирмунт обращает внимание на совпадение по времени подписания этого договора с прекращением выполнения Россией материальных обязательств по Рижскому договору [44, с. 320]. Крайне негативной была реакция на Рапалло и в польской прессе. Сразу же появились сообщения об имеющихся, якобы, в договоре секретных военных статьях. Так, 22 апреля «Речь Посполита» писала, что договор предусматривает совместные действия России и Германии в случае польско-германского конфликта. 24 апреля та же газета писала о подготовке к мобилизации в Германии и о пребывании группы немецких офицеров в Москве [46, л. 161].

Кроме прессы, вопрос о возможных военных статьях советско-гер-манского договора активно обсуждался в дипломатических кругах Польши. Посол в Берлине информировал 6 мая МИД о полученном из французского посольства твердом заверении, что информация о советско-германской военной конвенции является, безусловно, фальшивкой [47, ł. 38]. Этот вопрос представлялся для польской дипломатии крайне важным. Поэтому, уже после получения заверений со стороны посольства Франции в Берлине, она продолжала активно выяснять этот вопрос. 8 мая посол Польши в Германии в телеграмме в МИД снова остановился на вопросе советско-германской военной конвенции. Он беседовал по этому вопросу с послами Франции и Румынии, и все трое сошлись на том, что можно доверять официальным заявлениям германского правительства, согласно которым никаких тайных военных соглашений между Германией и Советской Россией не существует. В то же время было признано, что Рапалльский договор является только началом и открывает путь для новых соглашений, в которых, при сохранении рапалльского курса, могут найти отражение обязательства о взаимной поддержке [48, ł. 40]. За состоянием советско-германского военного сотрудничества продолжало внимательно следить и посольство Польши в Париже. 11 мая военный атташе доносил в Варшаву, что по его информации военная конвенция между советской Россией и Германией еще не подписана, но «уже окончательно подготовлена». Она предусматривает создание с помощью Германии центра военной промышленности в районе пермь – Самара – Урал. Предполагается также согласование планов двух стран в случае военного конфликта [49, ł. 145].

Конечно, опасения Варшавы относительно угроз, связанных с Рапалльским договором, были далеко не беспочвенными. А. А. Ахтамзян в своем фундаментальном труде, посвященном рапалльскому периоду в германо-советских отношениях, отмечал две основные причины, побудившие Германию подписать Рапалльский договор: желание выйти из международной изоляции и экономическая необходимость [50, с. 28]. Это, безусловно, так, но не следует забывать и влияние более всеобъемлющего фактора – стремление России и Германии пересмотреть итоги Первой мировой войны. Как отметил германский посол в Москве У. Брокдорф-Ранцау, хорошие отношения с СССР – главное средство антиверсальской политики Германии [18, с. 528]. Здесь интересы Германии и советской России во многом совпадали, и в силу сложившейся геополитической ситуации одним из первых объектов ревизии послевоенного статус-кво должна была стать Польша, ее границы. Как писал в своих мемуарах Г. Дирксен, в основе русско-германской дружбы «лежала общая нелюбовь к своему общему соседу – Польше» [41, с. 37]. Этот тезис находит подтверждение в намерениях определенных, достаточно влиятельных политических и военных кругов в Берлине и Москве. Так, генерал Сект, возглавлявший рейхсвер, выступал за ликвидацию независимой Польши и установление непосредственной границы с Россией. В меморандуме, направленном канцлеру Вирту 11 сентября 1922 г., он подчеркивал, что с падением Польши исчезнет один из главных защитников Версаля. Достижение этой цели, по его мнению, должно быть одним из важнейших направлений внешней политики Германии. Генерал считал, что добиваться этой цели Германии следует с помощью России [51, s. 39]. Канцлер Й. Вирт разделял эту точку зрения. В беседе с назначенным послом в Москву У. Брокдорф-Ранцау он так сформулировал задачи германской политики в отношении Польши после Рапалльского договора: «С Польшей нужно кончать. Моя политика стремится к этой цели» [38, s. 153].

Польские политики и военные традиционно исходили из того, что Россия и Германия являются основными противниками Польши на международной арене, которые будут координировать свою антипольскую политику. В Меморандуме начальника польского генерального штаба В. Сикорского от 19 января 1922 г., еще до подписания Рапалльского договора, политика Польши в отношении советской России рассматривалась в тесной взаимосвязи с политикой в отношении Германии. В качестве важней задачи польской внешней политики определялось отделение России от Германии, изоляция и внутреннее ослабление этих государств, а также «заключение военного союза против Германии и России со всеми их соседями» [11, s. 184–188].

Политика Москвы в отношении Польши сразу же после заключения Рапалльского договора действительно стала более жесткой. Москва стала более уверено чувствовать себя на международной арене, рассчитывая на поддержку Германии, особенно на польском направлении. 21 апреля советское правительство направило ноту поверенному в делах Польши в РСФСР, в которой потребовало возмещения убытков, причиненных действиями банд с польской территории и создания для этого смешанной комиссии [27, с .264]. Вопрос о военных столкновениях на советско-польской границе возник и в Генуе при обсуждении проблемы о заключении договора о ненападении. Чичерин предложил распространить его действия и на белогвардейские формирования, расположенные на территориях ряда восточноевропейских стран и потребовал их разоружения и расформирования. При этом он представил Польшу в роли потенциального агрессора и виновника беспокойства в Европе. Это выступление вызвало резкий протест со стороны Скирмунта, который вину за пограничные конфликты возложил на РСФСР. [52, s. 111–112]. Отрицательно сказалось на польско-советских отношениях и то обстоятельство, что после подписания Рапалльского договора Советская Россия прекратила выполнение своих обязательств по Рижскому договору, что и отметил польский министр иностранных дел К. Скирмунт в ноте Г. Чичерину от 3 мая 1922 г. [53, л. 19]. В мае польские газеты активно обсуждали ситуацию с закрытием доступа польских товаров на советский рынок. Они объясняли это желанием Москвы создать более льготные условия для проникновения на него немецких товаров [54, л. 13].

Эти факты свидетельствуют, что советская дипломатия, после заключения договора с Германией, отказалась от политики, направленной на улучшение отношений с Польшей, которую она проводила в преддверии Генуи. В то же время необходимо отметить, что Польша своей политикой во многом способствовала такой перемене. Антисоветские акции, предпринятые на международной арене польским правительством, способствовали, без сомнения, еще более быстрому и тесному сближению между Москвой и Берлином. Это сближение, выразившееся в заключении Рапалльского договора, действительно представляло определенную угрозу для Польши. Угроза эта состояла, прежде всего, в том, что в новой политической ситуации, сложившейся в Восточной Европе после Рапалло, Польша оказалась в значительной мере в изоляции. Этa мысль прозвучала и в выступлениях видных польских политиков Дашиньского и Донбского на слушаниях в сейме 5 июля. Оба они утверждали, что новая расстановка сил, начало которой положил договор в Рапалло, будет требовать от правительства не только повышенного внимания к западной границе, но и определенной дипломатической активности с целью не допустить изоляции Польши в Восточной Европе [52, s. 146]. Я. донбский в ходе дискуссии заявил, что договор в рапалло является наихудшей политической ситуацией, которая могла возникнуть для Польши [30, s.11].

Как представляется, Рапалльский договор, особенно первое время, не представлял непосредственной угрозы, адекватной польским опасениям. Соседи Польши не располагали еще достаточными силами, чтобы предпринять против нее активные действия. Как справедливо отмечал польский историк межвоенного периода С. Мацкевич, германия и россия после Первой мировой войны не имели пока сил для уничтожения Польши. Но, по его мнению, такая угроза потенциально существовала. Исследователь указывает, что когда германо-российские отношения улучшаются, самостоятельность польской политики прекращается [55, s. 51, 193]. Близкую точку зрения высказывают и другие польские исследователи, указывая, что в начале 1922 г. над Польшей не нависала угроза военного конфликта, так как Германия была разоружена, а советская Россия после подписания Рижского договора приступила к упорядочению внутренних дел. Не благоприятствовала антипольским планам Германии и России и общая международная обстановка. Но Рапалло ослабляло Версальскую систему, усиливало позиции названных государств, являвшихся главными противниками Польши [28, s. 81]. Кроме того, как справедливо отметил в своем исследовании В. М. Хвостов,: «В лице СССР Германия имела опору против Антанты» [56, c. 46]. Это также не соответствовало польским интересам, так она рассматривала Антанту как гаранта послевоенного устройства мира. Правда, канцлер Вирт в речи на заседании комиссии рейхстага по иностранным делам 28 мая 1922 г. отмечал, что в борьбе против опасности, которую представляет для Германии Версальский договор, она не может «ожидать большой помощи с Востока» [34, с. 541].

Беспокойство в Польше вызвало и то положение Рапалльского договора, в котором был зафиксирован отказ России от предусмотренных ст. 116 Версальского договора в ее пользу репараций с Германии. Советский отказ делал еще более призрачными шансы Польши на получение германских репараций. Польская дипломатия развернула бурную деятельность, стремясь добиться их выплаты. Сразу же после заключения Рапалльского договора, Скирмунт направил две ноты, посвященные проблеме репараций. Одна из них предназначалась председателю Первой комиссии на Генуэзской конференции. В ней Польша доводила до сведения участников конференции, что отказ России от своих прав, вытекающих из ст. 116 Версальского договора, не может быть распространен на Польшу, и она подтверждает свои претензии на германские репарации [44, с. 321–322]. В заявлении польской делегации в Генуе от 25 апреля еще раз подтверждались эти претензии [57, л. 19]. Однако надеждам Польши на получение репараций с Германии не суждено было сбыться.

Интересно, что один из крупнейших польских историков 1920-х годов С. Кутчеба отметил и положительный для Польши момент от заключения Рапалльского договора. Он считал, что Рапалло убедит Англию в существовании опасной тенденции к сотрудничеству между Германией и Россией. А если так, то необходимость существования Польши, как определенной силы, как барьера между Германией и Россией, может найти у Англии большее понимание [58, s. 41].

Кроме посылки нот протеста, участники конференции решили оказать нажим на Германию, исключив ее из числа участников обсуждения русского вопроса. Польша активно поддержала эту позицию, и на заседании 16 мая произошла острая словесная дуэль между Скирмунтом и Чичериным. Чичерин настаивал на допущении Германии к работе Первой комиссии конференции, рассчитывая после Рапалло на ее поддержку. Он доказывал неубедительность аргументов, которыми руководствовались другие делегации, исключая немецкую делегацию из Первой комиссии. А их главные аргумент сводился к тому, что Германия урегулировала свои отношения с Советской Россией двусторонним соглашением и ей нечего делать при обсуждении русского вопроса. Советский нарком в очередной раз сослался на пример Польши, которая также урегулировала свои отношения с РСФСР сепаратно, но в Генуе участвовала в работе Первой комиссии. Скирмунт, противореча своему заявлению для печати от 25 апреля, пытался объяснить это тем, что Рапалльский договор, в отличие от Рижского, готовился тайно [44, с. 246–247].

На наш взгляд, Рапалльский договор содержал положительный экономический момент для Польши в том плане, что все экономические преимущества, которые по нему в советской России получала Германия, должны были автоматически распространяться и на Польшу, т. к. Рижский договор предусматривал применение принципа наибольшего благоприятствования. Это отметил и К. Скирмунт в выступлении в сейме. Он заявил: «Рижский договор, обеспечивая нам в отношении России принцип наибольшего благоприятствования, позволяет нам автоматически пользоваться правами, признанными советами за другими государствами» [6, с. 155]. Но этот положительный момент никоим образом не мог перевесить те проблемы, которые для международного положения Польши создавал Рапалльский договор. Наибольшая опасность для Польши заключалась в том, что Советская Россия и Германия объединяли свои усилия в борьбе с Версальской системой международных отношений.