Рациональность и иррациональность бытия

Московский Энергетический институт

(технический университет)

(кафедра Философии)

Реферат на тему:

«Рациональность и иррациональность бытия. Фридрих Ницше».

Аспирант: Самохин А. В.

Преподаватель: Костелов В.С.

Москва

2001

Рациональность и иррациональность бытия.

То, что нельзя описать ни логически, ни теоретически, ни физически,

ни каким-либо другим способом относительной истинности,

но оно происходит независимо от суждений

и описаний, что с этим делать – вычеркивать,

как необъяснимое, подгонять к нему теорию,

как лошадь хлыстом или занести в ранг иррационального,

чтобы пылилось до полного обветшания?

Рациональный - относящийся к разуму, разумно обоснованный, целесообразный.

Иррациональный - противостоящий рациональному познанию или противоречащий ему.

(Толковый словарь русского языка)

В любом мире существует рациональное и иррациональное, бок о бок, ибо, если не будет одного, не будет и другого. Все всегда взаимосвязано на противоположностях. Иррациональное – не есть необъяснимое, оно занимает более высокую ступень познания. Оно вечно-непознаваемое, растворимое и эфемерное. Оно едва уловимо и растворяется под нажимом человеческой мысли. Поэтому и получается что «иррациональный – не относящийся к разуму». Она за гранью разума, во вне. Как мы можем анализировать, что-то вне, если все, что мы имеем, есть разум, тогда надо выйти за пределы разума, чтобы понять такое. Однако, человеческий ум, как подобный Богу, совершает невозможное, он проникает в тайны бытия, превращая иррациональное в рациональное. Человек – рационалист. Он не может мыслить иррациональным, это что-то за гранью, а жить за гранью долго невозможно. В этом случае человек выходит на новый уровень (необязательно высший, ибо в невесомости нельзя понять, где верх, а где низ, а он попадает именно в невесомость) – это другой мир, там все другое, кроме извечного – существует «единство и борьба противоположностей»¹. Каждый пытается для себя объяснить какой-то иррациональный задел, некоторые пытаются объяснить это и другим.

Этими объяснениями мы разрушаем мир, мир рухнет при последнем обосновании, разрешении спора о существовании Бога (Второе пришествие).

Человек не вечен, главной иррациональностью для него является странная незаконченность его существования. Именно незаконченность, так как конечное предполагает – обоснованное. Смерть – необоснованное завершение жизни. С этого и начинаются мытарства и поиск рационализации данного явления. Многие приходят к Богу отсюда, еще больше – уходят. Несмотря на то, что само наступление смерти, давно описано учеными-медиками, никем еще не описано, зачем это происходит. Чтобы не было перенаселения? Возможно. А может и нет. Много гипотез, много точек зрения. Но смерть по-прежнему пугает, как черная зловещая дыра, пугает и не дает ответа. Куда деваются накопленные знания? Но не это главное, самый главный вопрос? Что там за гранью? Всем хочется быть еще и за гранью, а исчезнуть не хочет никто, а точнее не может – иррациональность во всей своей красе. Бог – объяснение, по принципу наименьшего сопротивления. «…По делам вашим на земле воздастся вам…»². Для одних – чистилище, для других – рай. И то и другое – есть существование после смерти в другом мире и виде. И чем это не рационально? А тем, что нельзя достоверно доказать, что это есть. Никто еще не вернулся оттуда и не рассказал «правды». Все основано на вере, «…и по вере вашей воздастся вам…»². Что есть вера? На этот вопрос много ответов, но самое главное (нам это важно, так как мы это рассматриваем в данный момент), это псевдорациональное обоснование, или «выключение» рациональности. Дальше классификацию людей можно вести с двух сторон. Одна – те, которые сильны в своей вере, то есть могут себя долго удерживать в состоянии с «выключенной рациональностью», другая – те, кто стремится все обосновать или низвергнуть. Человек, низвергнувший Бога, сам становится богом. Богом ли? Или Великим Глупцом? Ницше³ считал, что Бог умер, что богом является человек – сверхчеловек, человекобог. Но ведь есть две стороны, как в песочных часах. Если Бог есть – его низвержение пустота, глупейший промах, если его нет, то это все верно. «Если бога нет, то его надобно выдумать»⁴. В истории не существует сослагательного наклонения, так что все размышления, так и остаются на бумаге, да в больном разгоряченном уме.

О чем же нам решил поведать Ницше? О великом событии рождения Сверхчеловека? «Я учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, которое должно превзойти…»⁵ Сверхчеловека ли? Некий бог умер, но что мы видим? Рождается новый бог или его подобие: «… Прежде хула на Бога была величайшей хулой; но Бог умер, и вместе с ним умерли и эти хулители. Теперь хулить землю – самое ужасное преступление…»⁵.

Заратустра⁶, первый «сверхчеловек», который им не является. Через этого персонажа Ницше пытается, что-то донести до людей, но все люди разные, прочитав одно и то же, люди поймут все по-разному. Все повествование построено в виде отдельных притч, и чем-то напоминает Библию. Библия Ницше – Антибиблия. Учение о безбожии, учение о смерти: «Я люблю тех, кто не умеет жить иначе, как чтобы погибнуть…»⁵

И все же, даже в этом учении есть противоречия, пусть они и не кажутся ими вовсе, пускай они кажутся слитыми в контексте, как капли жира в бульоне и только методом сепаративного взгляда можно обнаружить их. Для чего это было сказано? В мгновенном усомнении, в подготовке к чему-то: «Поистине, я советую вам: уходите от меня и защищайтесь от Заратустры! А еще лучше: стыдитесь его! Быть может он обманул вас.»⁵;

«Но кровь – самый худший свидетель истины; кровь отравляет самое чистое учение до степени безумия и ненависти сердец.»⁵, а ранее «Из всего написанного люблю я только то, что пишется своей кровью. Пиши кровью – и ты узнаешь, что кровь есть дух.»⁵.

Ницше словами Заратустры говорит о вере, как о пороке, считает учение о Христе, учением слабых и безвольных. Но он не мог знать, что его учение станет учением алчных.

Любое учение извращается под «грязными» руками и черными душами. Этого он не мог не знать. Вообще, читая данное произведение (хотя можно и не данное) чувствуешь сильное напряжение клеток головного мозга писавшего, в результате чего, «перегрев» читающего удваивается или даже утраивается. Сложно вдуматься в чужие мысли, если они не твои. Чтобы мысли правильно и поступательно доходили до ума, нужно, чтобы они находили общую точку приложения. Каждый безумствует по-своему. По моему мнению, прочтенное мною – безумствование Ницше, его белая горячка. Пускай, я тоже замкнут в своем безумии, думая так. Пускай, не согласившиеся со мной, живут в своем безумии. Нам снятся разные кошмары, мы не поймем друг друга.

И, несмотря на все противоречия, все недопонимание, «Так говорил Заратустра» величайшее рождение ума (хотя бы потому, что не все в нем можно понять и осмыслить), есть много чего, что стало пророческим. Причем доказательства этому нельзя вырвать из текста, они становятся мертвыми, рассыпаются как засушенные, вынутые из толстых книг, листья в грубых руках. «Так говорил Заратустра» - искушение для верующего и вера для искушенного. Чем нельзя считать это произведение, так это чтивом для души, как пища для ума, куда ни шло (если ум не подавится, пережевывая слишком твердые для него куски).

Фридрих Ницше родился 15 октября 1844 г. в бедной деревушке Рёккен, расположенной на границе Пруссии и Саксонии. Его отец Карл Людвиг Ницше, был выходцем из духовной семьи. Когда Фридриху было 4 года, умер его отец, последний год жизни был омрачен безумием. Ранняя встреча со смертью внесла трагический мотив в детские переживания Ницше, образ умершего отца не оставлял его. В конце 1850 г. мальчику приснился кошмарный сон о том, как раскрывается могила и из нее выходит закутанный в саван отец. Покойник проходит через всю церковь и вскоре возвращается с ребенком на руках. Могила разверзается, и он исчезает вместе с малышом. Сон оказался вещим. Вскоре после него заболевает и умирает его младший брат Иосиф. Его хоронят в могиле отца. Вся дальнейшая жизнь Ницше протекает на краю безумия. После смерти отца мать Ницше с детьми переезжает в Наумбург, где Фридрих получает первое образование. С 14 до 20 лет он учится в Пфортской школе. Ницше проходит курс обучения богословию, еврейскому, греческому и латинскому языкам. По окончанию школы поступает в Боннский университет, где год занимается на теологическом факультете. Затем продолжает учебу на философском факультете в Лейпцигском университете. С 1869 по 1879г. Ницше – профессор Базельского университета в Швейцарии. Но в 1879 г. он по состоянию здоровья вынужден оставить преподавание. С 1883 по 1888 годы живет в Италии по рекомендации врачей. В начале января 1889 года Ницше настигает безумие. Последние 11 лет прожиты Ницше в состоянии помутнения рассудка. 25 августа 1900 г Фридрих Ницше умер.

Биография мученика, с наследственной тягой к безумию. Божье провидение, наступившее на детскую душу, показавшее ужас смерти. Все это привело Ницше, к тому, чем мы теперь обладаем, по его записям, но мы наверняка не имеем и сотой доли всего, что пришло ему в голову, что родилось в жутких муках. Что родилось, не выкинешь, и на рассвете нового века мы обладаем мощью слов в безумии сплоченных, явивших нам нетленье мыслей духа, что возгорел стремленьем донести, что умер бог и в этом мы виновны, молитвами пустыми бога уморив.

Еще одно высокофилологическое произведение «Учение Дона Хуана» Карлоса Кастанеды. Оно раскрывает другие стороны рациональности и иррациональности. Если не вдаваться в подробности принятия тех или иных наркотических веществ, для достижения того или иного состояния, то там есть много интересных замечаний, по нашему вопросу. Правда, и тут, их нельзя выдрать из контекста, они останутся полубезумными фразами. (Вообще применение цитат, выдранных из середины предложения и могущих иметь другой смысл при отделении от текста, занятие отвратительное и неблагодарное). Интересны замечания о том, что одни люди смотрят на мир, а другие видят его; мы описываем все своими словами, а те в свою очередь описывают наши ощущения, например мы, вкладываем какой-то смысл в слово «комната», мы описываем часть пространства своими словами, а так ли оно (пространство) выглядит на самом деле? Мы не знаем, потому что мы его уже описали. А другому, кто не знаком с нашими ощущениями и словами, так ли он видит его? Так и с рационализацией. Одни видят в неопознанном, что то пугающее, другие успокаивающее, третьи печальное и больше ничего. Кто-то пытается построить свою картину мира и навязать другим, кто-то не пытается второе, а пытается первое, а кто-то только второе. Сколько людей – столько мнений. А все мы опираемся на наше мироощущение, на наше сознание, которое мы приобрели под воздействием тех или иных факторов.

Само по себе сознание не меняет картину мира, а вносит в него некоторые краски не соответствующие действительности или же, наоборот, усугубляющие и без того зыбкую действительность. Сознание заставляет индивидуума понять природу тех или иных явлений, что является полнейшим абсурдом и дестабилизирует внутреннюю консистенцию. Воздействие внешних раздражителей влияет на зарождение сознания и формирует его структуру. 90% всей информации человек получает такими способами восприятия, как зрительно и на слух, и лишь 10% за счет остальных способов.

Формирующиеся таким образом мироосознавание формирует первые зачатки сознания. Правда, стоит отметить, что база для формирования сознания существует изначально и сознание рано или поздно должно появиться. Остальные факторы формируют лишь направленность сознания и его составляющую – самосознание.

Аксиома: Я есть.

Доказательство не требуется, ибо если меня нет, то этих строчек тоже нет, ничего не было, дальше ничего не могло бы быть и отрицание стало бы абсурдным. Однако самосознание без сознания допускает такую мысль.

Вот и еще одна теория, пытающаяся внести рациональное звено туда, где его нет.

Каждый человек строит для себя какую-то теорию сам, обычно в самые плохие для себя дни. И нельзя сказать, что его теория хуже, чем у Ницше, Канта, Шопенгауэра, Шпенглера или еще кого из именитых. В свете иррационального, каждая теория хороша лишь для того, кто ее придумал. Напишите 10 различных Библий и на каждую найдутся свои сторонники, но заставьте каждого рассказать, что они в них понимают, и вы получите еще 10 вариантов. Возможно кому-то удастся написать то, что будет общим для всех. Но что будет, то будет. А что есть, то есть. Мы остались при своей жизни, при своей смерти. Мы остались при своем. Нашел ли ключ к разгадке безумный Ницше, убедил ли себя в своем учении Кант, нам не узнать, потому что нам это не надо, это ключи не от нашей двери.

Будет второе пришествие – все встанет на свои места, не придет – всё все равно встанет.

Ибо так устроен мир, умираем, чтобы уйти в другой мир, просто мы не можем тащить туда свое тело, как инородный (иномировой) объект, рожденный (полученный) в данном мире, а наша душа может быть везде. И пускай кому-то станет легче от этой сказки, простой и понятной даже ребенку. Ведь не зря же Ницше назвал наивысшим состоянием мудрости (духа) приход к ребенку: «Сначала должен быть верблюдом, затем львом, а потом ребенком»⁵. Также гласит пословица «Устами младенца глаголет истина». Ведь порой бывает сложно выразить сложное простым и не тот мудрец, который сделал простое сложным.

Аминь.

P.S Это была часть первая.

Возврат к Ницше. Несколько дней спустя.

Часть вторая.

«Книга для свободных умов».

Освободите руки, ибо они жаждут пера, освободите душу, ибо она желает воспарить, освободите мозг, ибо мысли подобны скоростным машинам, не терпят препятствий и коротких путей. Пусть падут оковы, мои мысли стремятся к цели, моя цель свобода. Долой предрассудки, долой насажанные рамки, долой горечь скудомыслия! Преобразимся, раскроем ум наш, и, возвращаясь на грешную землю, мы увидим прекрасные сады, там, где раньше мы видели свалки отходов и выжженную землю. «Свободный ум» - болезнь для «здоровых», новый виток существования для «больных». Больные, здоровые, все это теряет свой первозданный вид, если для человека (мы рассматриваем именно человека, так как сами являемся этим созданием и для нас лучше понять сущность самоё, чем сущность далекого от нас типа) болезнь - это благо, а здоровье – мучения.

«…Еще шаг далее в выздоровлении — и свободный ум снова приближается к жизни, правда медленно, почти против воли, почти с недоверием. Вокруг него снова ста­новится теплее, как бы желтее; чувство и сочувствие полу­чают глубину, теплые ветры всякого рода обвевают его. Он чувствует себя так, как будто теперь у него впервые откры­лись глаза для близкого. В изумлении он останавливается: где же он был доселе? Эти близкие и ближайшие вещи — какими преображенными кажутся они ему теперь! Какую пушистость, какой волшебный вид они приобрели с тех пор! Благодарный, он оглядывается назад, — благодарный своим странствиям, своей твердости и самоотчуждению, своей дальнозоркости и своим птичьим полетам в холодные высоты. Как хорошо, что он не оставался, подобно изне­женному - темному празднолюбцу, всегда «дома», «у себя»! Он был вне себя — в этом нет сомнения. Теперь лишь видит он самого себя, — и какие неожиданности он тут встречает! Какие неизведанные содрогания! Какое счастье даже в усталости, в старой болезни и ее возвратных припадках у выздоравливающего! Как приятно ему спокойно страдать, прясть нить терпения, лежать на солнце! Кто умеет, подоб­но ему, находить счастье зимой, наслаждаться солнечными пятнами на стене! Эти наполовину возвращенные к жизни выздоравливающие, эти ящерицы — самые благодарные животные в мире: некоторые среди них не пропускают ни одного дня без маленькой хвалебной песни. Серьезно го­воря, самое основательное лечение всякого пессимизма (как известно, неизлечимого недуга старых идеалистов и лгу­нов) — это заболеть на манер таких свободных умов, долго оставаться больным и затем еще медленнее возвращаться к здоровью — я хочу сказать — становиться «здоровее». Мудрость, глубокая жизненная мудрость содержится в том, чтобы долгое время прописывать себе даже само здоровье в небольших дозах….»

Кто поймет, тот испытывал подобное «лечение», кто не поймет, тот не поймет и дальнейшее. Кажется, что это все просто размышления, идеалистическое приближение бытия, но это лишь внешнее содержание, внутреннее же – понимание себя, как центральное иррациональное зерно мира, мира, который мы создаем ежесекундно нашим мысленным восприятием. Два индивидуума на расстоянии двух миллиметров друг от друга могут находиться в совершенно различных мирах, влияющих, конечно же, друг на друга, но настолько разных, что при одинаковых граничных условиях у этих индивидуумов будет совершенно различное восприятие мира. А ведь именно на восприятии основывается наше представление об окружающем. Тем более будет различие, если один будет обычным человеком, назовем его «здоровым» (обычный человек, живущий «по прямой») и человек с возможностью выходить в пространство со «свободным умом».

«…И в эту пору, среди внезапных проблесков еще не­обузданного, еще изменчивого здоровья, свободному, все более освобождающемуся уму начинает наконец уясняться та загадка великого разрыва, которая доселе в темном, таинственном и почти неприкосновенном виде лежала в его памяти. Если он долго почти не решался спрашивать: «Отчего я так удалился от всех? Отчего я так одинок? Отчего я отрекся от всего, что почитаю, — отрекся даже от самого почитания? Откуда эта жестокость, эта подозрительность, эта ненависть к собственным добродетелям?» — то теперь он осмеливается громко спрашивать об этом и уже слышит нечто подобное ответу: «Ты должен был стать господином над собой, господином и над собственными добродетеля­ми. Прежде они были твоими господами; но они могут быть только твоими орудиями наряду с другими орудиями. Ты должен был приобрести власть над своими «за» и «против» и научиться выдвигать и снова прятать их, смотря по твоей высшей цели. Ты должен был научиться понимать начало перспективы во всякой оценке — отклонение, искажение и кажущуюся телеологию горизонтов и все, что относится к перспективе, и даже частицу глупости в отношении к противоположным ценностям, и весь интеллектуальный ущерб, которым приходится расплачиваться за каждое «за» и каждое «против». Ты должен был научиться понимать необходимую несправедливость в каждом «за» и «против», несправедливость, неотрешимую от жизни, обусловленность самой жизни началом перспективы и его несправедливос­тью. Ты должен был прежде всего воочию видеть, где несправедливости больше всего: именно там, где жизнь развита меньше, мельче, беднее всего, где она всего более первобытна и все же вынуждена считать себя целью и мерой вещей и в угоду своему сохранению исподтишка, мелочно и неустанно подрывать и расшатывать все высшее, более великое и богатое, — ты должен был воочию увидеть проблему иерархии и как сила, и право, и широта перспек­тивы одновременно растут вверх. Ты должен был...» — довольно, свободный ум знает отныне, какому «ты должен» он повиновался, и знает также, на что он теперь способен и что ему теперь — позволено...»

Увидеть Гордиев узел, после его разрубления, в первозданном виде, пощупать, найти его былые изъяны, вот то, что открывает нам мир, при взгляде на него «свободным умом», свободным он подгорелой корки мира, которая закрывает от нас все свои ответы на поставленные им же вопросы. И мы можем видеть все переливы сущности мира, который дан нам, мы видим марлевую повязку на глазах мира, что держит на весах наше существование. Марлевую повязку в один слой. Правосудие несправедливости.

«Такого рода ответ дает себе свободный ум в отношении загадки разрыва и кончает тем, что, обобщая свой случай, он объясняет себе пережитое. «Что случилось со мной, — говорит он себе, — то должно случиться со всяким, в ком воплощается и «хочет явиться на свет» задача. Тайная сила и необходимость этой задачи будет властвовать над его судьбой и ее частными событиями, подобно неосознанной беременности, — задолго до того, как он уяснит самое эту задачу и узнает ее имя. Наше назначение распоряжается нами, даже когда мы еще не знаем его; будущее управляет нашим сегодняшним днем. Допустив, что именно проблему иерархии мы, свободные умы, можем назвать нашей пробле­мой, лишь теперь, в полдень нашей жизни, мы понимаем, в каких подготовлениях, обходных путях, испытаниях, ис­кушениях, переодеваниях нуждалась эта проблема, прежде чем она могла встать перед нами, и что мы сначала должны были испытать душой и телом самые разнообразные и противоречивые бедствия и радости в качестве искателей приключений и путешественников вокруг того внутреннего мира, который зовется «человеком», в качестве измерите­лей каждого «выше», каждого «сверх иного», которое тоже зовется «человеком», — проникая повсюду почти без стра­ха, не пренебрегая ничем, не теряя ничего, пробуя все, очи­щая и как бы отсеивая все случайное, — пока мы, свобод­ные умы, не можем наконец сказать: «Здесь лежит новая проблема! Здесь длинная лестница, на ступенях которой мы сами сидели и по которой мы поднимались, — какими мы некогда сами были. Здесь есть высота и глубина, есть мир под нами, есть огромный длинный порядок и иерархия, которую мы видим; здесь — наша проблема!»

Ничего более сказать не могу. Все уже сказано, повторять уже трижды написанное не имеет смысла. Несмотря на далекость во временной, психоисторической областях пространства этого текста (а значит и человека его создавшего, его мыслей), я ощущаю примерно тоже и более того, неожиданно для себя выбрав путь знакомства с философией Ницше, я вдруг осознал, то, что…. Что то, что я прятал в глубине души, на листочках в линейку и клеточку на дне шкафа, то что вызывало бурю противоречивых чувств, что в нашем мире зовется безумием, отклонением от нормы – уже написано. Читая «Книгу для свободных умов» я понял, что случилось, что-то невероятное, что-то фантастическое. Я читал свою книгу, ненаписанную книгу. Конечно, у меня оно более примитивное, филологически не подкованное, но, несмотря на это, настолько похожее, что заставило меня психологически напрячься, чтобы остаться в «здравом уме». Остаться в себе и не в себе одновременно, ведь встреча с таким чудом может сильно нарушить дальнейшую деятельность, дальнейшее познавание мира, методом пришивания его иголкой-ручкой к листу бумаги, как к своей плоскости. Трудно описать те чувства, что возникли во мне в тот момент, трудно описать не потому, что не хватает слов в словарном запасе, а потому, что слово - очень грубое средство описания душевных волнений, описывая словами состояния души, мы даем очень грубую оценку, все равно, что сантиметровой линейкой измеряем мельчайшие детали. Душу можно описать только между строк, да и то, только для тех, кто способен на это чтение.

В Германии это произведение (книга) (грубо сказано, а если сказать «философия», то выражение будет не верным) читалось небрежнее всего. Хотя Ницше подчеркивает, что это «немецкая книга», что она «не лишена какой-то музыки и звуков флейты, с помощью коих можно склонить к вниманию даже тугие уши иностранцев». Однако оказалось, что о на туга для самих же немцев, не потому что у них «тугие уши», а потому что: ««Она требует слишком многого, — отвечали мне, — она обращается к людям, не угнетенным грубыми обязанностями, она ищет тонких и избалованных ощущений, она нуждается в избыт­ке времени, в избытке светлого неба и сердца, в избытке otium (досуг) в самом дерзком смысле; но всех этих хороших вещей мы, нынешние немцы, не имеем, а следовательно, не можем и давать»». Видимо не поняли они, что это не нужно, это не является необходимыми условиями понимания данной философии. Где уж у нас свободное время, досуг, избыток времени… Мы несемся, как электроны под воздействием внешних сил, не можем остановиться. Все хватаем кусками и не смотря на это многие могут понять это. Но это сейчас. А раз так, значит что-то изменилось в нашем мире, в вашем, в общем. Что-то стало другим и пройдет еще много времени, прежде чем это «что-то» станет рациональным зерном и ляжет на свое место в амбаре жизни.

Столько написано, столько различных философских суждений об одном и том же мире, поистине огромное число, столько философских конфессий создано, все для описания нашего бескрайнего мира, а возможно и множества миров. И возможно книг было бы гораздо больше или просто не все соблюдают, то, о чем говорит поговорка, а как известно (как любая пословица-поговорка) имеет протестированный смысл: «можно остаться философом только благодаря тому, что — молчишь.»… Парадокс.

Это все была прелюдия. Описание состояния «свободного ума». А теперь перейдем, собственно, к самой книге. Описание всего с новой точки зрения или, точнее, вне точки зрения (за ней, перед ней, вместо нее).

«Химия понятий и чувств. Философские проблемы при­нимают теперь опять почти во всех областях ту же форму, какую они имели две тысячи лет назад: как может что-либо возникнуть из своей противоположности, например разум­ное из неразумного, ощущающее из мертвого, логика из нелогического, бескорыстное созерцание из вожделеющего хотения, жизнь для других из эгоизма, истина из заблуж­дений? Метафизическая философия одолевала доселе эту трудность тем, что отрицала возникновение одного из другого и в отношении более высоко ценимых вещей принимала чудесное происхождение непосредственно из ядра и существа «вещи в себе». Напротив, историческая философия, которую вообще нельзя уже мыслить отдельно от естествознания и которая есть самый новый из всех философских методов, установила в отдельных случаях (и, вероятно, к такому результату она придет во всех случаях),. что это вообще не противоположности — разве только в обычном преувеличении популярного или метафизическо­го понимания — и что в основе этого противопоставления лежит заблуждение разума; согласно ее объяснению, не существует, строго говоря, ни неэгоистического поведения, ни совершенно бескорыстного созерцания: то и другое суть лишь утончения, в которых основной элемент кажется почти испарившимся, так что лишь самое тонкое наблю­дение может обнаружить его присутствие. — В чем мы нуждаемся и что лишь при современном уровне отдель­ных наук может быть нам дано — есть химия моральных, религиозных, эстетических представлений и чувств, равно как всех душевных движений, которые мы испытываем в крупных и мелких отношениях культурной и общественной жизни и даже в одиночестве; а что, если эта химия закон­чилась бы выводом, что и в этой области самые роскошные краски добыты из низменного, презираемого материала? Многие ли будут иметь охоту подчиниться таким исследо­ваниям? Человечество любит заглушать в своем сознании вопросы о происхождении и началах; и не нужно ли почти лишиться человеческого облика, чтобы почувство­вать в себе противоположное влечение?»