5. Понятие конечных областей значения: пояснение на примере символов науки и поэзии

Относительно конечной области значения, именуемой наукой, напомним утверждение Уайтхеда, что необходимой предпо­сылкой развития современных естественных наук было созда­ние «идеально изолированной системы». Царство природы, которым занимается физическая теория, являет собой такую идеально изолированную систему; благодаря процессу созда­ния абстракций, генерализаций и идеализаций феномены при­роды, данные в обыденном опыте повседневной жизни, были полностью преобразованы в такую систему. «Каждую физичес­кую теорию, − говорит Филипп Г. Франк в работе «Основания физики»⁶⁶, − образуют три типа утверждений: уравнения, связы­вающие физические величины (отношения между символами), правила логики и семантические правила (операциональные определения)». И завершает он свою монографию несколько ироническим замечанием: «Такие слова, как “материя” и “дух”, он (а именно, физик-теоретик) оставляет языку повседневной жизни, в котором они занимают свое законное место и недвус­мысленно понимаются пресловутым “человеком с улицы”»⁶⁷.

Герман Вейль в книге «Философия математики и естествен­ная наука» резюмирует свою критику «идеализма» Брауэра в математическом мышлении следующими словами: «Нельзя отрицать того, что в нас живет непостижимая с чисто феноме­нальной точки зрения теоретическая страсть и что именно она влечет нас к тотальности. Математика показывает это с особой ясностью; но она также учит нас и тому, что эта страсть может быть удовлетворена лишь при одном условии, а именно, что мы удовольствуемся символом и отвергнем мистическую ошибку ожидания того, что трансцендентное когда-либо попа­дет в освещенный круг нашей интуиции»⁶⁸.

И, объясняя методологические принципы физики как «квинтэссенцию объективного мира, представимого лишь в символах, выделенную из того, что непосредственно дано в интуиции», Вейль приводит такую иллюстрацию: «Если для Гюйгенса цвета «в действительности» были колебаниями эфи­ра, то теперь они представляются просто математическими функциями циклического характера, зависящими от четырех переменных, которые как координаты репрезентируют среду пространства-времени. Что остается в конечном счете, так это точно такое же символическое конструирование, какое осуще­ствляет в математике Гильберт»⁶⁹.

Эти утверждения ясно показывают, что научная теория есть конечная область значения, использующая символы, аппрезентирующие реалии этого царства, и оперирующая ими − разу­меется, с полным на то основанием − исходя из того, что их до­стоверность и полезность не зависят ни от какого соотнесения с обыденным мышлением повседневной жизни и его реалиями.

За второй иллюстрацией обратимся к краткому обсуждению символов поэзии. Т.С. Элиот говорит в своем знаменитом очерке о Данте: «Подлинная поэзия может вещать еще до того, как будет понята... Слова имеют свои ассоциации, и группа связанных ассоциациями слов тоже имеет ассоциации, кото­рые представляют собой своего рода локальное самосознание, ибо они порождение особой цивилизации... При первом чте­нии первой песни Книги Ада я не советую тревожиться по по­воду идентичности Леопарда, Льва или Волчицы. На самом деле лучше вовсе не знать поначалу, что они означают, вооб­ще об этом не заботиться. Мы должны сосредоточиться не столько на значении образов, сколько на обратных процессах, на том, что заставляет человека, обладающего идеей, выражать ее в образах... У Данте зрительное воображение... Он жил в эпоху, когда людей еще посещали видения... У нас из видений остались только сны, и мы забыли, что созерцание видений − а ныне эта практика отдана на откуп ненормальным и необра­зованным − было когда-то более важным, интересным и дис­циплинированным родом погружения в грезы»⁷⁰.

А Гёте, комментируя свою «Maerchen» о золотой змее (Unter-haltungen deutscher Ausgewanderter), сочетающую в себе в высо­кой степени символичные элементы⁷¹, которые уже в годы его жизни получили у разных авторов самые разноречивые толко­вания, писал 27 мая 1796 г. Вильгельму фон Гумбольдту: «Ег was freilich schwer, zugleich bedeutend und deutungslos zu sein» («Правда, тяжело было быть одновременно значимым [значи­тельным, важным − все три значения заключены в немецком «bedeutend»], но неистолкованным [или не поддающимся тол­кованию − оба значения заключены в «deutungslos»]).

Оба высказывания, Т.С. Элиота и Гёте, показывают интуи­тивное понимание поэтом того, что в конечной смысловой области произведения искусства взаимосвязь символов как таковых составляет самую суть поэтического содержания и что не нужно − а, может быть, даже и вредно − искать референциальную схему, которую бы аппрезентирующие элементы символи­ческого отношения символизировали, если бы были объектами мира повседневной жизни. Однако их связь с этими объектами была отсечена; использование аппрезентирующих элементов стало всего лишь средством коммуникации; и хотя поэзия вещает с помощью обычного языка, идеи, этим языком символизиру­емые, являются реальными сущностями, которые принадлежат к конечной области поэтического значения. Они преврати­лись, по словам Ясперса, в «шифры» трансцендентных пере­живаний, понимаемых теми, кто имеет к ним экзистенциаль­ный ключ. В этом − и только в этом − смысле Ясперс говорит: «Символ устанавливает общность без общения»⁷².