12 В, и. Постовалова

стоянии бывает открыть и новые «горизонты бытия», но в другой системе понятий.

В отличие от понятий в научно-теоретическом мыш­лении, которые опосредуются другими понятиями, их обосновывающими¹¹², фундаментальные абстракции само­достаточны.

Предельность смысловых структур означает и их уни­версальный характер. В очерченном ими пространстве-уни­версуме они определяют все элементы этого универсума, начиная от самых элементарных и кончая их глубочай­шими основаниями. Универсальные, предельные абстрак­ции, по словам Э. Г. Юдина (1978,272), воплощают некий «сквозной смысл», давая «содержательное выражение и самым элементарным актам бытия, и его глубочайшим основаниям, проникновение в которые делает умопости­гаемой подлинную целостность мира». За счет придания универсальности фундаментальным абстракциям, универ­сум, очерченный ими, начинает рассматриваться как не­кая целостность, приведенная к одному «масштабу». Единомасштабность универсума означает и его подчинен­ность единым законам. Фундаментальные абстракции, задавая границы познаваемой реальности, именуют источ­ник ее законосообразности — движущие силы ее законо­мерного изменения.

Объяснительный потенциал предельных абстракций, по Э. Г. Юдину (1976, 83), обеспечивается тем, что в них соединяется методологическая конструктивность и высо­кая онтологическая достоверность, благодаря которой эти абстракции представляются самотождественными, неза­висимо от контекста их употребления.

Общее понятие, выступающее в роли универсального объяснительного принципа, позволяет единым образом объяснять весь мыслимый универсум во всем многообра­зии его проявлений. Однако, такое объяснение по необхо­димости носит слишком общий характер. Объяснение, осуществляемое с помощью универсального объяснитель­ного принципа в рамках научного предмета, нельзя счи­тать собственно научным объяснением. Оно носит скорее характер обоснования самого научного предмета. Собст­венно научное объяснение начинается с того момента,

¹¹² Так, за понятием языка, как это предполагается в различных лингвистических концепциях, стоят понятия культуры, знако­вой системы, рече-мыслительной практики.

178

\ когда фундаментальная абстракция получит свою спепи-■фикацию (конкретизацию) и теоретическое развертыва ние в рамках научного предмета, то есть будет им асси­милирована. С точки зрения структуры научного пред­мета общее понятие, выступающее в функции объясни­тельного принципа, может быть отнесено к метаслою научного предмета, а конкретно-научные понятия, осу­ществляющие его развертывание, — к его теоретической

подсистеме ^пз.

В липгво-философской концепции Гумбольдта поня­тие деятельности выступает в трех своих «ипостасях»: как философская категория вне ее принадлежности к на­учному предмету¹¹⁴, как категория из метаслоя научного предмета, адаптированная в рамках научной теории и регулирующая построение предметной реальности (иде-альтюй действительности теории), и как конкретно-науч-поо теоретическое понятие.

Весьма'сложной задачей является определение мето­дологических функций понятия духа в концепции Гум­больдта. Понятия духа и деятельности у Гумбольдта тесло связаны, и их методологические функции в концеп­ции переплетены. В этом Гумбольдт следует стилю мыш­ления немецкого классического идеализма, в традиции ко­торого трансцендентальный субъект (дух) трактуется как самодеятельность. Как замечает В. А. Лекторский (ФЭ 1970, 220), «субъект вообще», по Канту, есть не субстан­ция, а скорее «некая сверхчувственная самодеятельность,

продуктивность».

Гегель, развивая мысль Канта о понимании субъекта как самодеятельности, трактует самодеятельность не как статический акт, осуществляющийся вне времени и про­странства, а как саморазвитие субъекта. В понимании Гумбольдта, дух не имеет других позитивных атрибутов, кроме деятельностного начала. Напомним, что, по Гум­больдту, дух самобытен, свободен, самостоятелен, целе-

¹¹¹ Характеристику метаслоя и теоретической подсистемы науч­ного предмета см.: Постовалова 1978, 22—49.

12*

³¹⁴ Отметим, что категориальный статус понятия деятельности т» философии не всегда принимается безоговорочно. Так, по утверждению М. С. Кагана (1974, 4—5), понятие деятельности, ■по всей вероятности, не приобрело еще статуса философской категории, хотя представляется несомненным, что это понятие должно стать особой категорией марксистской философии и опирающихся на вее гуманитарных наук.

179

устремлен, деятелен, всепроникающ («является» вне про­странственно-временных границ), в известной степени индивидуализирован. Механизмы его деятельности глу­боко имманентны. Перечисленные признаки фактиче­ски — признаки характеристики его деятельности. Гум-больдтовское понимание духа перекликается с трактовкой духа у Гегеля. В концепции абсолютного идеализма Ге­геля абсолютный дух — это надприродное начало, идеаль­ное измерение культуры. Основу духа составляет «абсо­лютная идея» (аналог безличного сознания), наделенная самостоятельным существованием. Дух составляет третью и последнюю (после логики и природы) ступень абсо­лютной идеи. Дух, в понимании Гегеля, есть идеальное целое, характеризующееся чертами системности и дина­мичности. Гегель понимает это целое как процесс и дви­жение в отличие от классического рационализма, где при трактовке системности такого идеального целого подчер­кивалась его неподвижность. Всепроникающая характе­ристика духа есть деятельность, порождаемая его имма­нентной потребностью в самоизменении. Самоизменение и составляет стимул к его движению и развертыванию. Проходя три этапа развития, дух выступает первона­чально как субъективный дух (индивидуальное созна­ние), затем как объективный дух (общество и обществен­ное сознание — мораль, право), и наконец, — как абсо­лютный дух (единство того и другого), принимающий форму искусства, религии и философии. Основной чертой духа, по Гегелю, является спонтанная разумная актив­ность; она свойственна и деятельности как атрибуту духа, которая, по Гегелю, носит целерациональный характер.

Понятие духа используется Гумбольдтом для фор­мального замыкания своей теории и достижения ее внут­ренней целостности. Оно выполняет в его концепции ме­тодологическую функцию объяснительного принципа, с помощью которого трактуется то, что не может быть объяснено непосредственно научным способом путем ис­пользования внутритеоретических экспланаторных средств лингвистики. Именно для объяснения таких не поддаю­щихся толкованию обычными средствами феноменов и вводится в теоретический план рассмотрения дух (духов­ная сила, сила духа человечества) как некая сущность, проявлениями которой и считаются объясняемые фено­мены, в частности, язык. По В. Гумбольдту (с. 388), все, что живет в духовной Щ телерной природе, можнр пред-

_т

Вртавить действием самобытной силы, которая лежит в ос-Щвовании всего, но развивается при неизвестных для нас Щусловиях. Возникает вопрос, является ли дух для Гум-Цбольдта не только философской категорией, но и специ­ально-научным лингво-теоретическим понятием, или, в он-етологическом ракурсе рассмотрения, — является ли дух рсущностью, подлежащей исследованию в рамках лингви-Цетики. Аналогичная ситуация сложилась и в психологии, Ьгде, по утверждению Л. Сэва (цит. по: А. Н. Леонтьев ЩгД974, 66), «никакая концепция, основанная на идее „дви-■Ртателя", принципиально предшествующего самой деятель-Щ ности, не может играть роль исходной, способной слу-Щгжить достаточным основанием для научной теории чело-; веческой личности».

(Как замечает Б. А. Ольховиков (Амирова и др. 1975, 350), дух в концепции Гумбольдта есть теоретический конструкт, служащий для раскрытия взаимодействия языка, личности и общества. Такая квалификация духа не снимает однако проблемы его онтологической интер­претации. Содержательная информативность понятия духа в концепции Гумбольдта зависит от нашей интерпрета­ции методологического статуса объяснительного прин­ципа, в функции которого в ней и выступает категория духа. Категория духа как объяснительный универсаль­ный принцип не входит в состав теории научного пред­мета и прямой эмпирической проверке не подлежит: ее содержание, понимаемое как самодеятельность духа, не определяется понятийной структурой собственно лингви­стической теории.

Концепция Гумбольдта является философско-научной, а не научной в строгом смысле слова. Гумбольдт является одновременно и философом языка и лингвистом (иссле­дователем языка). В его рассуждениях о языке слиты воедино и собственно философские и собственно научные размышления о языке (а логика их построения и обосно­вания далеко не однотипна, хотя гуманитарные науки ближе философии, чем естественные дисциплины).

Одна из сложных проблем изучения концепции Гум­больдта состоит в определении соотношения в ней фило-софско-спекулятивного и лингво-теоретического уровней. Методологическая проблема демаркации этих уровней на­ходится в прямой зависимости от понимания соотноше­ния философии и науки.

В кругу проблем о соотношении философии и науки находится вопрос о специфике чисто философских и чисто научно-теоретических построений, в частности, о том, вся­кая ли идея и какого именно типа, выдвинутая в рамках философии, может иметь конкретно-научное воплощение, получить определенную обработку в науке. Другими сло­вами, возникает вопрос об интерпретации философских идей в рамках научных теорий, установлении границ и возможностей перевода содержания некоторых фрагмен­тов философских концепций на язык научной теории, адаптации этих идей в рамках науки.

При установлении соотношений между философией и наукой отмечают ряд признаков, из которых для интере­ сующих нас задач наиболее существенными представ­ ляются следующие. \

Философия «моделирует» реальность в целом, а нау­ка— лишь ее определенные фрагменты¹¹⁵. Философско-спекулятивные представления отличаются от научного своим универсальным характером (имеют отношение к роду, а не виду объекта), меньшей связанностью с нор­мативными стереотипами получения знаний, наконец, своей известной независимостью от эмпирии (априор­ностью) ^П6.

По-видимому, стык философии и науки происходит в пункте разграничения философской категории и ее спецификации — частно-научного воплощения. Категории, очерчивая пределы реальности, сами в предметную ткань не входят. Попытки методологического осмысления этого

¹¹⁵ Эта идея выражена, например, у индийского философа Рад- хакришнана (1956, 19), считающего, что научное познание в отличие от философского и мифопоэтического останавлива­ ется на пороге осмысления секретов и загадок целостности бытия: «... спекулятивное сознание является более синтетиче­ ским, тогда как научное сознание более аналитическим. Пер­ вое тяготеет к созданию систем космического характера, охва­ тывающих в одной всеобъемлющей картине происхождение всего сущего, историю эпох, разложение и упадок мира. По­ следнее склонно к размышлению над... частностями окружаю­ щего мира, утрачивая чувство единства и целостности».

¹¹⁶ Э. Мах (1909, 24), обращая внимание на различие способов мышления и работы у философа и естествоиспытателя, пишет:

«Не будучи столь счастливым, чтобы обладать, подобно фило­софу, непоколебимыми принципами, он (естествоиспытатель. — В. П.) привык самым надежным, наилучше обоснованным взглядам и принципам приписывать лишь временный харак­тер и полагать, что они могут быть иаменены под влиянием

нового опыта».

182

различия, а также осмысления границ философии и науки проходят через разграничение связок понятий объясни­тельный принцип/предмет изучения и логического/кон­цептуального оснований в науке.

В случае интерпретации концепции Гумбольдта демар­кационная линия между философским и лингво-теорети-ческим уровнями его концепции проходит на уровне ква­лификации понятия деятельности и спекулятивного поня­тия дух.

Много неясностей в интерпретации концепции Гум­больдта возникает при попытке методологического осмы­сления технических шагов построения деятельностного представления в соответствии с категорией деятельности. Необходимо понять, соответствует ли импликациям при­знаков на уровне мыслительной техники содержательные связи различных сторон в объекте. Может оказаться, что логически исходное в теории является вместе с тем и онтологически более глубинным. Например, импликации «деятельностное, экстенсивное, антропоморфическое на­чало-* импульсно-генетическое» соответствует, по-види­мому, и более глубокая онтологическая связь. Установле­ние таких импликаций — важный шаг при логическом генезисе теории. Необходимо уточнить, на какие шаги теоретико-методологического характера обрекает исследо­вателя выбор исходной категории. Здесь могут предста­виться различные возможности. Во-первых, возможны детерминанты универсального характера. Например, трак­товка языка как деятельности требует экстенсивизма — широкого контекста рассмотрения, а также системно-це­лостного подхода (деятельность как сверхсложный объ­ект есть система). Далее возможны детерминации, свя­занные с индивидуальными решениями исследователя-творца. Например, к детерминациям такого типа в теории Гумбольдта может быть отнесена импликация «деятель-постный подход-»иерархизм». Установление подобных им­пликаций — весьма нелегкая задача. Например, неясно, можно ли считать, что импульснопгенетический взгляд на язык является производным от диалектического способа мышления или от чисто деятельностного, и есть ли вообще универсальная связь «диалектизм-»-иерархизм». При ос­мыслении концепции Гумбольдта важно различать, какие импликации производны от деятельностного подхода как такового, а какие — от индивидуального мышления Гум­больдта.

183

Одна из трудностей построения деятельностного пред­ставления языка связана с определением границ языка как особого объекта изучения. Сложность состоит в дости­жении того, чтобы объект изучения, заданный в ходе дея­тельностного представления, был однородным (гомоген­ным) , что поднимает вопрос о разумном контексте рассмот­рения исследуемого объекта, т. е. разумном экстенсивном пространстве, в рамки которого помещается объект изучения. Применительно к лингвистике гумбольдти-анской ориентации проблема задания контекста рассмот­рения выливается в вопрос о том, нужно ли вводить «дух» в теоретическую лингвистику и где производить разумный разрыв связей изучаемого явления (языка) с другими феноменами в случае, если теоретическая лингвистика принимает (или не принимает) философские основания концепции Гумбольдта.

По убеждению М. Хайдеггера (ОПЯ 1975, 8—11), гумбольдтовское представление языка как особенной ра­боты духа и вытекающее отсюда понимание языка как мировидения не дает возможности постичь язык как язык, т. е. то, чем он является w что составляет его сущность. «Работа духа в соответствии с учением идеализма нового времени есть „лолагание" (тетический акт), которое яв­ляется синтезом между субъектом (духом) и его объек­тами» (там же, с. 9). Результат такого полагания, т. е. то, что сила субъекта вырабатывает, «полагает» в ходе своей деятельности между собой и предметами, Гумбольдт и называет «миром». В этом случае оказывается, что язык есть один из видов мировидения¹¹⁷, выработанного в человеческой субъективности. «Но ведь дух живет, — также и в гумбольдтианском смысле, — еще и в других действиях и произведениях», — замечает М. Хайдеггер (там же, 8). Если же язык причислять лишь к одному из произведений духа, то на таком пути невозможно будет понять речь из ее собственной сути — «языка». Хайдеггер подчеркивает, что гумбольдтовский путь к языку, таким образом, определяется не столько языком как языком, сколько стремлением дать представление о духовно-со-

¹¹⁷ Многие философы видят заслугу Гумбольдта именно во вве­дении и раскрытии понятия мировидения. По Гадамеру (см.: Гайденко 1975), раскрытие Гумбольдтом языкового понимания как миропонимания (Sprachansicht als Weltansicht), положив­шее начало рассмотрению мира не просто как мира эмпири­ческих вещей, внесло существенный вклад в разработку гер­меневтики.

184

бытийном развитии человечества: «Гумбольдтовский путь

- к языку берет направление на человека, ведет чевез SS»

> и мимо него к иному: к обоснованию и изображению jw

. ховпого развития человеческого рода». Сущность языка

| понятая в таком аспекте у Гумбольдта, не в состоянии

f раскрыть сути языка — способа, каким язык существует

(пребывает) и «остается сосредоточен в том, что дает

быть собственно языку в самом себе в качестве языка».

В гумбольдтианском «о-пределении» сущности языка пре-■ делами служит нечто иное по сравнению с ним самим.

По Хайдеггеру, понять язык как язык значит прежде

Р всего перечислить все, что присуще языку как языку. А это значит, что при постижении сути языка нельзя опираться на общие представления — «энергию», деятель­ность, работу, духовную силу, мировидение, среди чего g как частный случай помещают и язык, поскольку тем | самым уходят от него и понимают его как нечто другое. | В последующих исследованиях гумбольдтовской ориен-Ц тации при попытках адаптации его идей и совмещения их с другими философскими основаниями были осущест­влены опыты по разумному отсечению связей исследуе-i мого объекта с другими объектами теории с целью дости-|* жепия однородности исследуемого объекта в теоретичес­ком пространстве концепции. Достаточно упомянуть по­пытку Г. В. Рамишвили вынести гумбольдтовское понятие духа за рамки собственно языковой теории путем отожде­ствления его с языком. В связи с этими процедурами воз­никает дополнительный вопрос о статусе понятия духа в концепции Гумбольдта — определении того, относится ли оно к числу маргинальных понятий или базисных, которые нельзя редуцировать без ущерба для теории в це­лом. По-видимому, понятие духа как категория из мета-слоя научного предмета принадлежит к основаниям науч­ной теории Гумбольдта и является маргинальным поня­тием лишь в очень специальном смысле слова. Оно - располагается не на периферии его теории, а за ее преде­лами в метаслое научного предмета.

Одна из сложных проблем, которые возникают при анализе гумбольдтовской концепции и опытах ее осмы­сления в последующей лингвистике, касается специфики диалектического мышления в науке и философии и прежде всего особенностей диалектической формалистики -- в развертывании лингвистической теории. Применительно к анализу гумбольдтианской концепции этот вопрос сво-.

185

дится к толкованию и диалектическому развертыванию базисной антиномии эргон/энергейя. Мы отмечали уже, что Гумбольдт часто останавливался на этапе фиксиро­вания антиномий без построения процедур их диалекти­ческого разрешения. Понятийное противопоставление энергейя/эргон является понятийно-теоретическим выра­жением и спецификацией базисной философской категори­альной связки деятельность/предметность (вещность).

Проблема соотношения деятельности и предметности была центральной проблемой того времени, когда жил и творил Гумбольдт. Она по-разному разрешалась в концеп­ции немецких романтиков и философов —современников Гумбольдта — Канта, Фихте, Гегеля, Шеллинга. Цент­ральная проблема трансцендентальной философии немец­кого классического идеализма о соотношении деятельно­сти и предметности получала свое разрешение в рамках диалектического движения, где основными ориентирами становятся понятия отчуждения, опредмечивания, с одной стороны, и разотчуждения, распредмечивания — с другой. Чистая деятельность и предметность — вот полюсы, между которыми осуществляется диалектическое движение. Как своего рода отчуждение трактуется полагание предметно­сти у Фихте. Отчуждение и опредмечивание для него тождественные акции. В центре внимания Фихте нахо­дится не только процесс отчуждения самосознанием (чис­тым «Я») противополагающегося ему в его деятельности своего предмета («Не-Я»), но и обратный процесс разот­чуждения (распредмечивания), когда «Я» снимает свой предмет и возвращается к самому себе.

Особенно сложная картина диалектического движения предстает в философии Гегеля. Развертывание абсолют­ного духа (его объективация) происходит, по Гегелю, в отчужденных объективных мыслительных формообразо­ваниях духа, в которых деятельность опредмечивается, завершается («умиротворяется»), отлагается как в своих результатах. Деятельность в таком понимании, подчерки­вает А. П. Огурцов (1976, 202), «оказывается не просто трансцендентированием, т. е. полаганием в конечных, исторически определенных формах духа целостности объ­ективно духовного смысла», но и «моментом, абстрактным выражением конкретного целого — духа». А. П. Огурцов (там же, 203) обращает внимание на то, что помимо про­цессов объективации и снятия форм предметности поня­тие деятельности у Гегеля включает и множество mq-

186

4

^Ментов, опосредующих рефлексивное движение: «и самб-^актуализацию в деятельности, и снятие процесса в произ­ведениях духа, и „дистанцию" между субъектом и объек-■ том, между процессом полагания и уже-положенным, „зазор" между целями и результатами, между имманент-; ным и трансцендентным, между вариантом и инвариан-¹ том». Между этими полюсами наличествует самая живая '.связь. Объективируясь в своих результатах, деятельность стремится в ту же минуту выйти за пределы объектив­ности и превратиться в процесс, в котором полагается це­лостность объективно-идеального смысла. Тем самым у Гегеля это не произвольная, отлагающаяся в объектив-пых результатах акция, а подлинная субстанция, напол­ненная объективно-идеальным смыслом. Для Гегеля сня­тие форм предметности есть возвращение к духу, а сня­тие «отчуждения» — тождественно самопознанию духа, воспоминанию его о своей внутренней сущности ¹¹⁸. «Вели­чие гегелевской „Феноменологии" и ее конечного резуль­тата — диалектики отрицательности как движущего и по­рождающего принципа, — пишет Маркс (К. Маркс, Ф. Эн­гельс 1956, 627), — заключается, следовательно, в том, что Гоголь рассматривает самопорождение человека как про­цесс, рассматривает опредмечивание как распредмечива­ние, как самоотчуждение и снятие этого самоотчуждения, в том, что он, стало быть, ухватывает сущность труда и понимает предметного человека, истинного, потому что действительного, человека как результат его собственного труда. Действительное, деятельное отношение человека к себе как к родовому существу, или проявление им себя на деле как действительного родового существа, т. е. как человеческого существа, возможно только тем путем, что человек действительно извлекает из себя все свои родовые силы (что опять-таки возможно лишь посредством сово­купной деятельности человечества, лишь как результат истории) и относится к ним как к предметам, а это опять-таки возможно сперва только в форме отчуждения».

В концепции Маркса диалектическое движение зада­ется в рамках оппозиции человеческая деятельность/пред­метность: «Во время процесса труда труд постоянно пере-

¹¹⁸ Иллюзия Гегеля в этом пункте состоит в том, что реальное отчуждение он истолковывает как отчуждение духа, а преодо­ление отчуждения — как теоретическое осознание неистинности самого предмета (см.: Огурцов 1976).

187

хоДйт из формы деятельности в форму бытия, из формы движения в форму предметности» (К. Маркс, Ф. Энгельс 1960, 192).

В исследовании Г. П. Щедровицкого, развивающего идеи Маркса о деятельности, предметность (знаки и вещи) интерпретируется как «следы», которые оставляет после себя реально протекающая деятельность. Эта дея­тельность, по словам Щедровицкого (1975, 100—-101), «запечатлевается в этих знаках, как бы откладывается и застывает в них на некоторое время, а затем эти знаки и вещи вновь превращаются в элеженты деятельности, ожи­вают, определяя характер новой, реально протекающей деятельности, а она в свою очередь застывает в виде но­вых знаковых образований, которые потом опять оживают в деятельности». В ходе этого непрерывно повторяюще­гося процесса система деятельности постоянно «пульси­рует» и переходит из «живой» формы существования в «застывшую» и обратно.

К числу актуальных задач теоретического осмысления гумбольдтианского наследства относятся поиски путей теоретического разрешения антиномии энергейя/эргон. Один из таких путей диалектического развертывания ан­тиномии энергейя/эргон — это реализация процессуального представления языка как энергейи. В современной мето­дологии системного подхода выработана особая техника процессуального представления объектов деятельностной природы. По наблюдению Г. П. Щедровицкого (1975, 81— 82), процессы, протекающие в сложно-организованных объектах деятельностной природы, отличаются принципи­альным образом от процессов, протекающих в элементар­ных («натуральных») объектах. В отличие от относи­тельной простоты процессуального представления объек­тов второго рода (элементарный объект предстает как ряд своих состояний, сменяющих друг друга во времени, со­стояния описываются с помощью характеристик, относя­щихся к объекту в целом; характеристики различных со­стояний объекта связаны отношением «следования во времени») ¹¹⁹, процессуальное представление объектов

¹¹⁹ Для элементарных объектов, по Г. П. Щедровицкому (1975), характерно то, что «в каждом состоянии объект представ­лен одновременно и в целом и как бы одной своей частью», части собираются в целом, характеристики различных состоя­ний объекта связываются, отыскиваются «законы изменения»

188

первого типа значительно сложнее. В этих объектах нали­чествует «постоянное превращение „сукцессивного", т. е. развернутого и протекающего во времени процесса, в „си­мультанное", т. е. происходящее в полной своей структуре |. одномоментно» (1975, 82). В сукцессивном процессе в от­личие от симультанного в каждый момент времени «осу­ществляется» не вся структура изучаемого целого, а только какая-либо ее часть, при этом в разные моменты времени реализуются ее функционально различные части. „ Таким образом, взятая в своей минимальной «объективной р. целостности», деятельность, по словам Г. П. Щедровиц­кого (там же), выступает, как «„размытая" во времени: разные ее части и элементы реализуются в разное время _ и вместе с тем между ними существуют такие связи и |_г зависимости, которые (благодаря каким-то специфиче­ским механизмам) действуют все это время и объединяют все элементы в одну целостную структуру, чего не было в процессах изменения элементарных объектов». Цент­ральное место в теории деятельности занимает также раз-■' вертывание идеи о двух планах (формах) существования г деятельности: как процессуально-кинетической активно-L сти (т. е. живых структур деятельности и случайно-воз-i пикающих связей между ними) и как статической органи-'i зованности деятельности. Интересна попытка представить развертывание категориальной антиномии энергейя/эргон г- в категориях деятельностного представления — процесс/ . результат, организованность, например, рассматривать эр-I гоп как аналог результата процесса деятельности. Важная Г' проблема теоретической лингвистики касается моделиро-f-вапия механизмов деятельности. Она у Гумбольдта лишь намечена.

Ряд сложных методологических проблем возникает при 1. попытке осмысления вариантов интерпретаций концепций |g Гумбольдта. Как известно, создался целый поток таких интерпретаций и, очевидно, что Гумбольдт, увиденный |. глазами Штейнталя, Потебни, Вайсгербера, Рамишвили, |. далеко не тождествен сам себе. Можно говорить о двух > типах интерпретаций: 1) через другую концепцию (на-^ пример, увидеть Гумбольдта через понятийные расчлене-\ ния Ельмслева), 2) через перевод на другие языки

объекта, которые выражаются в различного рода функциональ­ных зависимостях.

189

(появление смысловых оттенков у базисных понятий при переводе с одного языка на другой).

Отметим некоторые технические проблемы первого типа, связанные с переводом содержания одной концеп­ции на язык других:

1. определение смыслового поля инвариантности для всех вариантов;

1. определение семантических инвариантов концепций «интерпретанта» — интерпретатора;

3. определение смысловых наростов и убытков при переводе (потери вследствие редукционизма и т. д.);

3. семантические трансформации — добавление в кон­ цепцию частей из других концепций, устранение отдель­ ных фрагментов из концепции оригинала и т. д.

Задачи интерпретации часто бывают подчинены адап­тации идей интерпретируемого автора, так как интерпре­тация осуществляется через призму своей эпохи. Этот процесс часто бывает бессознательным за счет неспособ­ности и невозможности включиться (вчувствоваться) в мир, когда жил этот автор.

В связи с адаптацией идей Гумбольдта возникает по­путная методологическая проблематика, связанная, в част­ности, с переводом этой концепции на язык других кон­цепций, возможностью устранения из нее какого-либо фрагмента или заменимости его другими (ср., например, упоминавшиеся попытки изъятия из концепции Гумбольд­та при последующих ее интерпретациях понятия духа как субъекта деятельности путем отождествления его с язы­ком) .

Один из путей интерпретации концепции Гумбольдта состоит в переводе содержания идей его концепции на язык духовной культуры его времени — язык философии немецкого романтизма и немецкой классической филосо­фии и сравнении их с теорией Маркса, которая избрана в качестве философско-методологического основания гума­нитарных дисциплин в ряде направлений современной науки. Такая семантическая операция по переводу содер­жания концепции Гумбольдта на язык классической не­мецкой философии вполне возможна. Эти концепции имеют общее проблемное ядро и некоторые семантико-содержательные и формально-конструктивные инвари­анты. В свою очередь концепции немецкой классической философии и диалектического материализма также в принципе вполне сопоставимы: Маркс «создал мате-

190

Ьиалистическую диалектику, не только отличную от геге­левской, но и прямо противоположную ей» (Копнин ФЭ 1960, 477). Идея Гумбольдта о языке как энергейе и рб изучении языка как его возрождении может быть до Известной степени проинтерпретирована в терминах кон­венции идеального и процессов опредмечивания/распред­мечивания, диалектическое единство которых и составляет Предметную деятельность, по Марксу.

Рассмотрим диалектико-материалистическую трактов-рсу идеального у Э. В. Ильенкова, развивавшего идеи рМаркса, а затем попытаемся соотнести гумбольдтовское киротивопоставление эргон/энергейя с этой трактовкой. |^гЛогически исходным пунктом рассуждения при введении ^понятия идеального в марксизме является факт трудовой Деятельности человека, направленной на преобразование Цокружающего мира и самого человека и осуществляю-Рщейся независимо от мышления (деятельности в идеаль­ном плане с идеальными образами). Согласно марксист­ской концепции, человек существует как человек (субъект ^деятельности), пока он активно производит и воспроиз­водит в формах, созданных человеческой трудовой дея­тельностью и заданных ему предшествующим развитием ^человечества. В ходе трудовой деятельности внешние ве-|1щи (природные тела) вовлекаются в ее процесс и пре-Ц вращаются в предметы трудовой деятельности человека и

ее продукты.

В соответствии с представлениями марксизма, внеш­няя вещь (внешний мир) дана человеку не в виде резуль­тата пассивного созерцания, а как продукт и форма активной деятельности, внешняя вещь выступает в фор­мах этой деятельности. При этом форма внешних предме-

- тов снимается в субъективной форме предметной деятель­ности. Как подчеркивает Э. В. Ильенков (ФЭ 1962, 225), «деятельность есть постоянное, длящееся „отрицание" наличных, чувственно воспринимаемых форм вещей, их

: изменение, их „снятие" в новых формах, протекающее по всеобщим закономерностям, выраженным в идеальных формах». Возникающее здесь представление, выраженное словесно, превращается в «дело», а через «дело» и в фор­му внешней, чувственно созерцаемой вещи — в вещь. Возникает циклическое движение «вещь—дело—слово— дело—вещь» ¹²°.

12оg отличие от Маркса, который началом и концом этого дви­жения считал «вещь», чувственно воспринимаемую человеком

191

Определение идеального носит диалектический харак­тер: «Это то, что не существует в виде внешней, чувст­венно воспринимаемой вещи, и вместе с тем существует как деятельная способность человека. Это бытие, которое, однако, равно небытию, или наличное бытие внешней вещи в фазе ее становления в деятельности субъекта, в виде его внутреннего образа, потребности, побуждения и цели» (Ильенков ФЭ 1962, 222). Идеальное рождается и воспроизводится в процессе предметно-практической деятельности человека и существует до тех пор, пока этот процесс длится и воспроизводится. Идеальное суще­ствует только в человеческой деятельности, а не в ее ре­зультатах: когда деятельность «угасла» в своем продукте (созданном предмете), то «умерло» и само идеальное, ко­торое таким образом нельзя рассматривать как неподвиж­но-статуарный предмет, абстрактный объект, вещь или вещественно-фиксированное состояние.

Идеальное в марксистской концепции трактуется как форма деятельности общественного человека, «субъектив­ный образ¹²¹ объективной реальности, т. е. отражение . внешнего мира в формах деятельности человека, в формах его сознания и воли» (Ильенков ФЭ 1962, 219). Идеаль­ное как образ предметной действительности, образ внеш­него мира существует лишь как форма (способ) живой деятельности общественного человека или как форма вещи в виде формы деятельности. «Идеальное как таковое, — пишет Э. В. Ильенков (ФЭ 1962, 226), — есть лишь там, где сама форма деятельности, соответствующая форме внешнего предмета, превращается для человека в особый предмет, с которым он может действовать особо, не трогая и не изменяя при этом до поры до времени реального предмета, той внешней вещи, образом которой является эта форма деятельности». В итоговом продукте деятель­ности — представлении — подчеркивает Э. В. Ильенков, -т-идеальный образ внешней вещи сливается всегда с обра­зом той деятельности, внутри которой и функционирует внешняя вещь.

и существующую независимо от сознания и воли человека, а также деятельность с нею, Гегель начало и конец этого циклического движения усматривал в слове и деятельности с ним (Ильенков ФЭ 1962, 223).

¹²¹ Теоретически не совсем ясно, как соотносятся определения идеального как формы деятельности и как субъективного об­раза — результата отражения объекта в сознании человека. О понимании образа как результата отражательной познава­тельной деятельнррти субъекта см. у В. Тюхина ФЭ 1967, 111.

192

Идеальное как форма деятельности и как образ мира располагается, таким образом, между двумя полюсами р которыми оно не сливается: реальностью, отражением второй оно является, и языком, в котором оно «вопло-лется». От внешнего предмета идеальный образ (идеаль-эе) отличается тем, что он опредмечивается не во вешнем «веществе» природы, а в «теле» языка и в орга-рлеском теле человека. Идеальное есть субъективное предмета, его «инобытие». От телесно-веществен- структур мозга и языка, посредством которых внеш­ня вещь «существует» в субъекте, идеальный образ редмета отличается тем, "что он есть форма внешнего рредмета, а не форма языка или форма мозга.

В излагаемой концепции язык (язык символов) размат­ывается как внешнее «тело» для идеального образа внеш­него мира. Язык, подчеркивает Э. В. Ильенков (ФЭ 1962, 121), есть не само идеальное, а именно форма его веще­ственного выражения, его «вещественно-предметное бы-ie»; поэтому любая фетишизация идеального в форме го словесно-символического существования не может ^хватить самого идеального как такового¹²². Она схваты­вает лишь результаты человеческой деятельности, а не самую деятельность человека, который создает и воспро-1зводит эти результаты. Она фиксирует лишь его отчуж-ценпые во внешних предметах или в языке застывшие [[■продукты. Особую роль в деятельности идеализации зани-|"мает связанная с ней символизация — языковая знаковая деятельность, которая была выработана в развитом чело­веческом обществе для опосредования трудовой деятель-юности. Функция языка состоит в том, чтобы опосредовать «будущее опредмечивание деятельности в веществе при-^роды предварительным опредмечиванием „идеального бы-|f ия" будущего продукта в материи слов, символов, знаков |ж т. д.» (Батищев 1963, 15).

Сопоставляя изложенную точку зрения Ильенкова и _ Затищева с гумбольдтовским пониманием места и роли |языка в жизни человека, можно отметить некоторые об-{щие и разнящиеся черты. По-видимому, язык в изложен­ной концепции — это собственно гумбольдтовский эргон, то, что Гумбольдт понимает под языком-энергейей,

193

г^|и См. также замечание Г. С. Батищева (1967, 155) о том, что «идеальное... требует для себя особого материала — предмета в языковой, знаковой функции».

13 В. И. Постовалова

включает в себя часть идеального (точнее составляет его часть) в этой концепции.

Класс идеального включает широкий круг явлений, имеющих принудительное значение для любой психики и обладающих, следовательно, известной независимостью от индивида. К числу таких явлений относятся математиче­ские истины, логические категории, нравственные импе­ративы и т. д.

Идеальное расшифровывается в различных философ­ских концепциях по разному: как сознание, воля, мышле­ние, психика, душа, дух, творческое начало и т. д.

По Гумбольдту, язык и мышление неразрывно слиты и составляют единую духовно-интеллектуальную деятель-ность человека . В изложенной концепции идеального идеализирующая деятельность (мышление) и собст­венно языково-символическая отстоят друг от друга во времени: «В материи языка опредмечивается и угасает „пульсация жизненности"... познающего мышления... идеальное, едва родившись, в то же мгновенье материа­лизуется в речевых носителях — знаках, символах и т. п.» (Батищев 1963, 15—16).

Общее, что объединяет изложенные точки зрения — марксистскую традицию и гумбольдтовскую позицию, — это идея о возрождении (воссоздании) активной деятель­ностью "человека того, что запечатлено в языке-эргоне. Как же можно передать и усвоить идеальное? — задается вопросом Э. В. Ильенков (ФЭ 1962, 225). Поскольку иде­альное есть форма деятельности, то непосредственным образом это сделать невозможно. Идеальное как таковое невозможно передать другому человеку как чистую

¹²³ Эта идея Гумбольдта нашла самый широкий отклик в самых разнообразных философских концепциях, исследующих при­роду языка. См., например, у М. Хайдеггера (ОПЯ 1975, 93, 14): «У слова внезапно оказывается иная, высшая власть. Это уже не просто именующее орудие для схватывания заранее существующей в представлении вещи, не просто средство изо­бражения наличной данности. Напротив, — слово само только и дарует наличное, т. е. бытие, в котором нечто ускользает от звукового выражения, но и не сказанное, еще не показан­ное, еще не обнаруживающееся в явлении». См. также заме­чания Т. де Мауро, излагающего Витгенштейна (ОПЯ 1975, 169): «... до человека нет разграниченных категорий предме­тов. Поэтому неверно описывать значение слова, исходя из вещи или понятия, которое это слово, по-видимому, обозначает. Семантический анализ должен прежде всего начинаться с ис­пользования слова».

194

: форму деятельности (идеальный образ и самую деятель-'ную способность невозможно скопировать). Идеальное может быть усвоено только путем активной деятельности .с предметом и продуктом этой деятельности, а именно :через деятельное распредмечивание объективной формы вещи-продукта деятельности. Идеальное живет в актах аепрсрывного возникновения (возрождения) из распред­мечивания.

: «Предмет оказывается идеализированным лишь там, — .подчеркивает Э. В. Ильенков (ФЭ 1962, 221), где создана ; способность активно воссоздать этот предмет, опираясь ^на язык слов и чертежей, где создана способность пре­вращать слово в дело, а через дело в вещь». * Идея возрождения деятельности при распредмечивании ■ подчеркивается и Г. С. Батищевым (1963, 18): «Книга... г сама ничего не „знает", и все дело в том, чтобы распред-I метить, освоить, превратить в форму деятельной способ-j ности, идеально воспроизвести то, что в языке застыло и t омертвело. Надо в опредмеченное знание вдохнуть новую kжизнь активным возрождением того движения, того пути, |следы которого остались в материале терминов, сделать I изложение собственным творческим видением разума, по-i гружением в предметы изложения, в его проблемы. |"И только тогда, когда деятельной способностью восстанав-; ливается истина как процесс, как развертывание логики объекта, можно адекватно ставить вопрос о категориях мышления как формах его живой деятельности».

Многие идеи гумбольдтианской концепции могут быть [■ адаптированы лингвистикой диалектико-материалистиче-ской ориентации через призму понятия превращенной формы¹²⁴. По М. К. Мамардашвили (ФЭ 1970, 387), для превращенной формы свойственны следующие два при­знака: превращенность в ней каких-либо других отноше­ний и ее характер как качественно нового явления, в ко-|Тором «посредствующие промежуточные звенья „сжались" |в особый функциональный орган, обладающий уже своей ! квазисубстанциональностью». В ситуации появления лре-I, вращенных форм на место предмета как системы отноше-I ний ставится так называемый «квазипредмет», который •привязывает проявление этих отношений к какой-либо I субстанции. Такие квазиобъекты (например, материаль-

; ¹²⁴ Попытки осмысления этого понятия в рамках теории речевой деятельности предпринимаются в работах А. А. Леонтьева, Е. Ф. Тарасова, А. М. Шахпаровича.

195 13*

ные знаки различных языков, труд и капитал) сущест­вуют объективно, дискретно и самостоятельно.

Понвидимому, как превращенную форму можно истол­ковывать внешнюю форму языка как зргона.

Подход к пониманию феномена превращенной формы в марксизме свидетельствует о глубоком внутреннем ге-нетизме,- составляющем суть марксистского подхода к дей­ствительности. Природа феномена превращенной формы приоткрывается лишь генетическим анализом человече­ской деятельности, в ходе которой как ее необходимый результат такие формы и появляются.

Генетический взгляд на мир составляет имманентную черту и гумбольдтовского варианта развертывания дея-тельностной картины языка.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ТИПОЛОГИЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТНЫХ

ПРЕДСТАВЛЕНИЙ ЯЗЫКА

В ЛИНГВИСТИКЕ

Вся постгумбольдтианская лингвистика в ее отношении к идеям целостной концепции В. Гумбольдта может быть рассмотрена как с точки зрения развития основных идей Гумбольдта, так и с точки зрения их трансформации и изменения — утраты или же приобретения новых идей, находящихся в русле гумбольдтианской лингвистики, не релевантных для нее или же находящихся с ней в проти­воречии. Отметим, что некоторые из рассматриваемых нами концепций постгумбольдтианской лингвистики со-зпательно возводят себя к концепции Гумбольдта, а не­которые могут быть рассмотрены в такой связи условно в плане задач нашей работы — развертывания типологии деятельностных представлений языка.

К числу лингво-философских теорий, находящихся под непосредственным влиянием идей Гумбольдта, могут быть отнесены теории В. Вундта, А. Марти, Э. Гуссерля, Э. Кассирера, Г. Ипсена, Г. Шпета (см.: Ramischwili 1967, 563—564). К редуцированным вариантам гумбольдтовской концепции с утратой ее компонентов и с появлением новых акцентов, могут быть отнесены теории Г. Штейн-таля, Л. Вайсгербера, А. А. Потебни. Штейнталь пы­тался адаптировать идеи Гумбольдта к -задачам психоло­гии народов и к индивидуальной психологии, рассматри­вая внутреннюю форму языка как субъективную катего­рию и трактуя гумбольдтовский дух народа (Volksgeist) как душу народа (Volksseele), а гумбольдтовский язык (Sprache) как говорение (Sprechen). В концепции Л. Вайсгербера развиваются два тезиса Гумбольдта — по­нимание языка как энергейи и как мировидения (Weltan-sicht), при том, что все внимание сосредоточивается не на языке вообще, а на родном языке (Muttersprache) (Weisgerber 1941; 1978b).

К числу концепций, которые не возводят себя к идеям Гумбольдта, но тем не менее могут быть рассмотрены

197

в русле идей гумбольдтианской лингвистики, может быть отнесена концепция Соссюра, развивавшего идею языко­вого синтеза и, следовательно, сохранившего идею антро-пологичности языка (см. подробный анализ у Г. В. Ра-мишвили). В целом для постгумбольдтианской лингви­стики характерно сужение программы гумбольдтианской лингвистики, больший удельный вес собственно лингви­стической проблематики и соответственно меньшая ак-центированность внимания на философских проблемах языка, утрата диалектической техники построения тео­рии как сознательно применяемого приема.

Рассмотрим схематически типологию деятельностных представлений языка в лингвистике. Отметим, что многие из таких путей развертывания деятельностного представ­ления языка являются следствием и воплощением соответ­ствующих философско-методологических стратегий осмыс­ления мира деятельности, разработанных в философии и методологии. Задание такой типологии позволит уточ­нить некоторые уникальные черты гумбольдтианского представления языка как деятельности и некоторые об­щие инвариантные черты, свойственные всем вариантам воплощения идеи о языке как деятельности.

К числу теорий, осуществляющих в настоящее время деятельностное представление языка в лингвистике, отно­сятся:

1) концепции гумбольдтианской ориентации — теория языка Л. Вайсгербера и содержательно-энергетическая антропологическая теория языка Г. В. Рамишвили;

2) теория речевой деятельности, разрабатываемая в психо-лингвистических исследованиях А. А. Леонтьева, Ю. А. Сорокина, Е. Ф. Тарасова, А. М. Шахнаровича, А. Ф. Ширяева и др.;

3. теория порождающей грамматики в ее некоторых версиях;

3. деятельностно-эпистемологическая концепция рече- мыслительной деятельности Г. П. Щедровицкого.

Не имея возможности подробно охарактеризовать каж­дую из этих концепций ', ограничимся в заключение не­сколькими замечаниями о типологии деятельностных представлений в лингвистике, с тем, чтобы сделать на-

¹ См. соответствующие работы упомянутых авторов в нашей библиографии и исследования о них: Балабан 1966, 1967; Гух-ман 1961; Ольховиков 1965, 1968; Павлов 1965, 1967, 1970; Ва-silius 1958; Brown 1967; Miller 1968 и др.

198

.гляднее спектр возможных путей и попыток воплощения [деятельностного подхода к исследованию языка Т гия деятельностных представлений языка может быть°^Л°" строена с учетом следующих признаков: ^по~

1. широта задания области исследования языка-

1. акцентированность определенного плана исследова­ ния объекта изучения;

1. концептуальные предпосылки и «фоновые знания»;

1. техника исследования;

1. отношение к субъекту деятельности;

1. методологический статус концепции.

Известно, что объект исследования, увиденный сквозь призму средств определенного научного предмета, может трактоваться более широко и более узко. В различных лингвистических направлениях в качестве глобального объекта исследования избирались такие образования, как: акт речи, знаковый текст, речевая деятельность (в част­ности, деятельность общения), речь-язык (образующими чего считают тексты речи и системы норм и средств, за­фиксированных в грамматиках языка); рече-мыслительная деятельность (для изучения которой предлагалось созда­вать такие предметы исследования, как «язык», «языко­вое мышление», «мыслительный процесс»).

Соответственно различным в этих случаях оказывается и контекст рассмотрения языка, который задается исход-пой ядерной идеей концепции.

Язык может трактоваться как: деятельность духа, одно из проявлений духовной жизни человека и общества, средство общения (коммуникации), атрибут человека (члена социума), «материальное» тело идеального и т. д. Разные варианты деятельностных представлений различа­ются в зависимости от того, в рамках каких исходных понятийных расчленений они работают. Так, в антрополо­гической лингвистике гумбольдтианской ориентации (кон­цепция Г. В. Рамишвили) исходные расчленения вклю­чают: «видимый» и невидимый мир, в том числе внутрен­ний мир человека, природу (живую, неживую), предметы мира (объекты), социум, нацию, языковой коллектив, че­ловека, язык и мышление, осуществляющие структурацию мира, культуру, искусство. Это направление (см.: Рами­швили 1978, 203) изучает язык в экстенсии по всему пространству духовной жизни человека, рассматривая язык как один из факторов, участвующих в построении предметного сознания и культуры.

199

Исходная ситуация теории речевой деятельности (см., например, ТРД 1979) — это ситуация общения людей, где вербальные и невербальные средства общения и передачи информации равноправны. Исходная ситуация порождаю­щей грамматики — «идеальный» говорящий/слушающий в идеальном акте коммуникации. Исходная ситуация «эпистемологического» варианта теории речевой деятель­ности, развиваемой Г. П. Щедровицким, — социум, со­циальная деятельность по воспроизводству, где сущест­венную роль для языка играют знания о языке.

Как известно, лингвистические концепции языка мо­гут исходить из разных типов языковых онтологии (трак­товок природы языка, связанных с принципом структу-рации мира наукой). Язык может трактоваться как: феномен неживой природы (ср. идеи «выветривания» зву­ков), биологический организм; дар индивида (младограм­матики, см. также некоторые теоретические заходы психо­лингвистики) , семиотический феномен, культурно-истори­ческое образование.

Очевидно, первые два типа онтологии языка — сугубо натуралистические — с деятельностным представлением принципиально не совместимы.

В эпистемологическом варианте теории речевой дея­тельности Г. П. Щедровицкого речевая деятельность по­нимается не как индивидуально-психологическое явление, а как объективное культурно-историческое образование, как феномен, обладающий действительным социальным существованием.

Отметим, что характеристика языка как знаковой си­стемы во многих лингвистических теориях считается из­лишней (напомним замечания Ельмслева о необходимо­сти рассматривать языковую систему как систему фигур с точки зрения внутренних функций). Не ясно, нужна ли семиотическая трактовка языка в рамках антропологиче­ской теории языка, рассматривающей язык на более широ­ком фоне, например, при противопоставлении языка че­ловека «языку» животных, или это будет считаться его внешней характеристикой.

Само введение деятельностной точки зрения еще ни­чего не говорит о том, как это отразится на предмете исследования. Здесь могут представиться различные воз­можности: расширение предмета исследования (Гум­больдт), введение нового предмета исследования (психо­лингвистика), отказ от самого предмета исследова-

S00

|йия и создание нормативной дисциплины (Г П Щей [вицкий). ' ' ^ ^др

I В различных вариантах деятельностных представле-|ний могут акцентироваться различные планы исследова-Тния языка. Как мы отмечали, деятельностный подход |обычно сочетается с системным подходом. Очевидно, что |в деятельностном представлении могут акцентироваться I (предпочитаться) различные планы исследования языка: еимпульсно-генетический или же процессуально-динамиче-|ский в противовес статико-архитектоническому понима-!нию. Разные варианты деятельностного подхода к языку различаются и по тому, какой вид деятельности акцен-ргируется. Например, в антропологической лингвистике |гумбольдтианской ориентации Г. В. Рамишвили акцент Сделается на исследовании деятельности транспонирова­ния — перевода объектов мира в предметы сознания. Г В теории речевой деятельности (версия А. А. Леонть­ева) акцентируется коммуникативная деятельность и ^s' даже шире — деятельность общения.

Переонтологизация языка на деятельностной основе (понимание как формы деятельности) может привести Гк изменению и традиционной эмпирической области ис­следования (ее сужению, расширению или простой мо­дификации) и изменению акцентированности на разных сторонах языка (синтаксисе, семантике и т. д.) ².

Иногда к числу деятельностных представлений при­числяют попытки процессуализации соссюровского раз­граничения язык/речь, выделяющие особую деятельность по реализации в речи системы возможностей, заложенных в языке (см., например, работы Р. Р. Каспранского). В этом случае деятельностью называют только речь в от­личие от языка. По-видимому, нет оснований такие по­пытки (без включения их в более широкое концептуаль­ное поле деятельности) относить непосредственно к числу деятельностных представлений языка.

Как мы отмечали, гумбольдтианская антиномия энер-гейя/эргон представляет спецификацию философского противопоставления деятельность/предметность. С точки зрения акцентированности разных членов противопостав­ления эргон/энергейя (результат, продукт/деятельность, движение) можно представить себе такие методологиче­ские ситуации:

² См. работы Г. В. Рамишвили, где акцент делается на семан­тические исследования.

201

1. производят описание эргона, не подозревая о том, что эргон есть производное энергейи. В этом случае осу­ ществляется лишь чистое описание эргона без описания энергейи;

1. производится описание эргона при том, что посто­ янно имеется в виду существование энергейи. В этом слу­ чае производится описание и эргона и энергейи при осо­ бой акцентированности эргона;

1. производится описание энергейи при том, что име­ ется в виду эргон. В этом случае производится описание и эргона и энергейи при том, что акцент делается на энергейе;

1. чистое фиксирование энергейи при подавлении эр­ гона (безразличии к нему и даже игнорированию его).

Четвертый случай, свойственный исследованиям анти­сциентистской ориентации, для науки как особой формы духовного производства в отличие, например, от филосо­фии, невозможен.

Первый случай, когда допускается, что предметность имеет самостоятельное бытие, представлен, видимо, в неко­торых направлениях традиционной лингвистики³.

Второй случай возможен, видимо, в особых предметах в рамках лингвистики гумбольдтианской ориентации, ориентирующихся на описание «квазиобъектов» (бытия символических форм).

Третий случай реализован в лингвистике Гумбольдта.

Варианты деятельностных концепций языка могут различаться также по типу применяемой в них техники представления. Так, в порождающей грамматике для реа­лизации процессуально-динамического плана деятельности используются конструктивистские процедуры, Гумбольдт предпочитает технику диалектического движения, в кон­цепции Г. В. Рамишвили избрана техника содержательно-категориального анализа и т. д.

Для сопоставления деятельностных представлений зна­чимы также генетические корни концепции, ее связи с тра­дициями лингвистического, а шире — гуманитарного, а также философско-методологического исследования. Ва-

³ Г. В. Рамишвили (Ramischwili 1967, 564) полагает, что идею о языке как эргоне можно усмотреть также в соссюровском понимании языка как синхронической системы. Критические замечания в адрес лингвистического неопозитивизма — «после­довательного представителя языка как эргона» см. у В. А. Зве-гинцева (1978, 176).

202

рианты деятельностного представления чаться своими предпосылками, "£? S знаниями. Так, порождающая грамматика в свгах нек™ рых вариантах возводит свои построения к декартовским представлениям о наличии врожденных идей у человека Концепция Гумбольдта опирается на идеи классической немецкой философии и романтизма⁴. Идеи Г. П. Щедро-вицкого о представлении языка как деятельности нахо­дятся в русле идей предметной деятельности в марксизме и методологической стратегии нормативизма. Теория ре­чевой деятельности развивает концепцию предметной дея­тельности К. Маркса (подробное изложение идей Маркса применительно к проблемам лингвистики см. в работах А. А. Леонтьева и Е. Ф. Тарасова, А. М. Шахнаровича) и некоторые базисные психологические и лингвистические идеи⁵. Центральное место в теории речевой -деятельности занимает осмысление понятия превращенной формы, по­являющейся в ходе развертывания деятельности и по­крывающей широкий класс явлений, связанных с фено­менами ^бессознательного в человеке, а также с первобыт­ным антропоморфизмом и ситуацией отчуждения в знако­вых системах культуры⁶.

Варианты деятельностных представлений могут разли­чаться по особенностям спецификации категорий дея-тельностной парадигмы. Так, например, в качестве субъ­екта деятельности могут быть рассмотрены язык, индивид, коллектив, идеальный говорящий/слушающий, дух и т. д. ; При теоретическом развертывании деятельностного пред­ставления можно идти от человека или коллектива, а че­ловека при этом рассматривать как индивида (эмпириче­ского) или же абстрактного («на дин диви дуального» су­щества), совершающего рече-мыслительную деятельность. При сравнении деятельностных представлений можно учитывать их методологический статус. Так, деятельност-

⁴К числу «фоновых» знаний гумбольдтианской концепции отно­ сятся, по-видимому, идеи платонизма и древнеиндийской фи­ лософии.

⁵ Что же касается психолингвистики в целом, то она многова- риантна по своему замыслу. В ней можно выделить направ­ ления, ориентирующиеся на кибернетический подход, теорию информации, натуралистические начала и т. д. См. об этом у А. А. Леонтьева (1967).

⁶ Это понятие, в частности, позволяет объяснить гипотезу линг­ вистической относительности, восходящую к идеям Гумбольдта (см.: Мамардашвили ФЭ 1970, 388). •

203

ные концепции гумбольдтианской ориентации претендуют на выдвижение общей теории о природе языка. Порож­дающая грамматика — это скорее всего особый способ («конструктивный») развертывания лингвистической тео­рии, которая может быть оформлена и другими спосо­бами. Особую задачу составляет вычленение содержатель­но-лингвистической теории, лежащей в основе генерати-визма.

В исследовании Г. В. Рамишвили (1978, 214) обра­щается внимание на возможности различных трактовок порождения языка. Одним и тем же термином «порож­дение» может именоваться и порождение эмпирических фраз (эмпирический генезис) и генезис сознания (неэм­пирический внутренний генезис).

Говоря об известном гумбольдтовском определении языка как энергейи (дефиниции генезисного порядка), Г. В. Рамишвили (там же) замечает, что в этом случае никоим образом не подразумевается эмпирический гене­зис: «Это не факт эмпирического рождения во времени и не продуцирование отдельных речевых актов. Это внут­ренний генезис, тесно связанный с генезисом сознания». При типологизировании деятельностных представле­ний важно обратить внимание на целостность сопостав­ляемых концепций, на то, тесно ли связаны (неустра­нимы) их компоненты. А это в свою очередь поднимает ряд методологических вопросов, в частности, о том, 1) детерминирует ли выбор исходных, представлений кон­цепции вполне определенный способ ее теоретического развертывания; 2) возможно ли построить вариант тео­рии речевой деятельности или порождающей грамматики на основе понятий содержательно-энергетической антро­пологической лингвистики гумбольдтовской ориентации; 3) можно ли содержательно-энергетическую антрополо­гическую концепцию развернуть как конструктивный ва­риант построения в духе порождающей грамматики.

Сама по себе идея понимания языка как деятельно­сти ничего не говорит заранее о конкретном облике того или иного варианта деятельностного подхода. Его вид может определяться многими дополнительными факто­рами, в частности, избранной техникой построения теории. Рассмотрение вариантов воплощения идеи деятель­ностного представления языка имеет большое значение для решения проблемы единства лингвистики как науч­ного предмета.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

В заключение остановимся на некоторых сложностях, связанных с реализацией деятельностных представлений объектов, а также на перспективах лингвистических исследований в области изучения языка как деятель­ности.

При осмыслении языка как деятельности в лингви­стике сталкиваются с целым рядом сложностей, многие из которых носят общеметодологический характер и свя­заны с границами внутренних возможностей принципа

деятельности.

Как показано в исследовании А. П. Огурцова (1976, 189), при изучении понятия деятельности необходимо учитывать неоднозначность его смыслового содержания и различную функциональную нагруженность на трех ос­новных уровнях человеческой культуры — на уровне стандартов культуры, регулирующих социальное поведе­ние личности и формирующих ее познавательные, этиче­ские и мировоззренческие действия с помощью системы ценностей, представленных как культурные образцы: на уровне философско-методологической рефлексии, осмыс­ливающей регулятивы, лежащие в основании культуры и превращающей эти основания в принципы гносеологии, этики, мировоззрения, и наконец, на уровне специально-научного мышления, где многие из таких принципов воп­лощаются в методологических и предметных расчлене­ниях специально-научного знания.

Между этими уровнями имеются сложные зависимо­сти, не всегда характеризующиеся наличием линейной связи. Для истории культуры скорее свойственны раз­рывы между уровнями, чем прямые связи: философское сознание может обратиться к осмыслению культурного стандарта, который уже утратил свою регулятивную функцию; соответственно специально-научное знание' мо-деет превратить в парадигму исследовательского движе-

205

ния принцип, уже преодоленный в философском соз­нании.

Такая неодинаковость отношений на всех трех уров­нях культуры в настоящее время обнаружилась и приме­нительно к принципу деятельности. В то время как на уровне специально-научного знания к этому принципу наблюдается повышенный интерес, на философском уров­не давно уже были определены внутренние границы и возможности данного принципа и начались встречные поиски других первопринципов, которые бы его допол­няли.

Что же касается первого уровня — уровня регуляти-вов культуры, — то к настоящему времени стали очевид­ными некоторые пагубные последствия неумеренного ак­тивизма '.

Критика парадигмы деятельности на втором уровне культуры — на уровне философской рефлексии — ведется в первую очередь как критика рационального характера деятельности. В ходе такой критики подчеркивалось, что обсуждение деятельности как парадигмы культуры с не-

¹ Критика активизма ведется обычно в русле неприятия техни­цизма (см. работы М. Хайдеггера) и обсуждения проблем эко­логического кризиса.

В различных культурах наблюдается неодинаковое отно­шение к деятельности как регулятивному началу в жизни че­ловека и к ее различным типам. Так в древнеиндийской куль­туре, где основным стандартом культуры является духовное освобождение (мокша) и в роли регулятора индивидуального поведения выступает карма (власть инерции прошлых дел, совершаемых в прошлых рождениях), предметно-практическая деятельность не может рассматриваться как наиболее почи­таемое условие жизни. «Когда карма становится высшим прин­ципом, стоящим выше богов и людей, — замечает С. Радхакри-шнан (1956, 375), —трудно найти какое-нибудь место для ини­циативы и стараний людей. Если все, что происходит, обуслов­ливается кармой, трудно представить себе, почему индивид должен заботиться о том, что он делает».

В европейской культуре наметилась обратная тенденция рассматривать в качестве культурного стандарта и ценности именно предметно-практическую деятельность людей, что на­шло свое выражение в концепции личности, характеризуемой такими чертами, как рациональность, активность, инициатив­ность. Деятельность при таком подходе рассматривается как носитель высшего смысла человеческого существования, по­скольку именно в деятельности человек, создавая произведе­ния, более долговечные, чем его жизнь, может тем самым выйти за пределы своего конечного бытия (см.: Огурцов Юдин 1970; Огурцов 1976; ФЭ 1962, 273),

избежностью поднимает вопрос о смыслообразующих фак­торах деятельности и ее ценностных ориентациях. При этом, как справедливо заметили А. П. Огурцов и ?Э. Г. Юдин (1970, 180), если основанием деятельности > можно считать сознательно формулируемую цель, то осно­вание самой цели следует усматривать вне деятельно­сти — в сфере человеческих ценностей и идеалов. Универ­сализация принципа деятельности² и превращение его в парадигму философского сознания приводит к. тому, что смыслообразующие факторы деятельности выносятся за

скобки.

Деятельность как таковая может рассматриваться в качестве исчерпывающего основания человеческого су­ществования именно потому, что человеческая личность не может быть сведена к самовыражению лишь в формах своей деятельности. Гармония личности и деятельности достижима лишь при наделении деятельности подлинно человеческим смыслом, в противном случае человек пред­станет лишь как орудие стоящей над ним деятельности.

Таким образом, на уровне философской рефлексии была продемонстрирована ограниченность «чистого» принципа деятельности и было высказано сомнение о воз­можности рассмотрения деятельности в качестве исчер­пывающего и последнего основания для разрешения онтолого-гносеологических и этических проблем. Это в свою очередь выводит к проблеме границ действенности принципа деятельности как универсального объяснитель­ного принципа и ставит вопрос о пределах его внутрен­них возможностей в философии и науке.

Сложности, с которыми столкнулись при попытке при­менить принцип деятельности в науке, — разного харак­тера. Первая из них — не специфична для мира деятель­ности в целом, а касается общих условий работы с «неви­димыми» («неочевидными») объектами и ситуацией их реконструкции. Центральная задача изучения деятельно­сти состоит в том, чтобы выявить ее скрытые внутренние механизмы — механизмы целеполагания, использования

² По-видимому, рассмотрение деятельности как абсолютно уни­версального принципа философии невозможно. Фихте, созна­тельно положивший в основание своей философии принцип деятельности, апеллировал также в своих построениях к со­вести. Обращаясь к совести — внедеятельностному (нравствен­ному) фактору, — Фихте тем самым подрывал единство своей концепции.

207

регулятивов и т. д. Сложность состоит в том, что механизм деятельности не виден в ее результатах³: он в них «снят» («погашен»). Ситуация усугубляется тем, что деятельность как некоторое потенциальное бытие, воплощенное в про­грамме, возможных средствах, способностях и т. д., по сло­вам В. С. Швырева (1976, 72), шире, многообразней, бо­гаче и полней любых своих результатов, поэтому в эффек­тах деятельности нельзя непосредственно «вычитать» многие моменты деятельности (ее программу, особенно­сти конструирования, подбор средств и мотивационно-по-будительную сферу, внутри которой она возникает).

Одна из трудностей при применении принципа дея­тельности в конкретно-научных дисциплинах, связана со сложностью прямой исследовательской работы с кате­горией деятельности. На это обращает внимание Н. Ф. Наумова (1976, 91), замечая, что категория дея­тельности, «прекрасно проявляя себя в качестве общеме­тодологического принципа», в то же время плохо под­дается теоретической конкретизации и ускользает от эмпирической верификации. Пытаясь перевести понятие социальной деятельности на эмпирический уровень, социо­логи, по словам Н. Ф. Наумовой (1976, 92), часто пыта­ются осуществить прямую операционализацию соответ­ствующих понятий и отыскать прямые «эмпирические ре­ференты».⁴ Это же в свою очередь приводит к серьезным исследовательским «издержкам», размер которых нахо­дится в прямой зависимости от содержательности опера-ционализируемой категории. Чем содержательнее опера-ционализируемая категория, тем больше и неоперациона-лизируемый остаток, в который могут попасть и суще­ственные элементы понятия. Очевидно, что в лингвистике к таким понятиям, мало поддающимся операционализа-ции, относится базисное понятие гумбольдтианской линг­вистики — энергейя.

В настоящее время стало очевидным (см.: Юдин 1978, 303), что эффективность деятельности как объяснитель­ного принципа не имеет абсолютного характера, а зависит

³Хотя механизм деятельности не виден в ее результатах, — под­ черкивает В. С. Швырев (1976, 72), — его действие ощутимо, поскольку благодаря этому механизму «становятся реальностью те возможности, которые скрыты во внутренних свойствах объ­ ектов деятельности».

⁴ О реализации принципа деятельности в психологии на уровне экспериментальной техники см. у И. Н. Семенова (1976, 148).

208

от того, насколько удачно содержание этого йойятйй w ' крыто в соответствующей дисциплине и в ^тия Р^ас*

структивно с его помощью выделена и ст ^{сколько кон}" соответствующая реальность. Не менее очГвид^^^^⁸ факт, что научные предметы ограничены изучением ка* кого-либо определенного вида деятельности (например лингвистика при определенном понимании ее задач дея­тельностью коммуникации) и что такое изучение, когда деятельность редуцируется к какому-либо одному ее виду, приводит к упрощенной картине. Это поднимает вопрос о необходимости построения синтезированных дисциплин, где феномен деятельности изучается во всей полноте. В частности, ставится вопрос о целесообразности создания науки о человеке (философской антропологии), ориенти­рующейся на рассмотрение человека «в единстве различ­ных видов и форм его деятельности, а не в односторонно­сти той или иной конкретной деятельности» (Каган 1974, 10). В основу этой дисциплины может быть поло­жен принцип, что человек есть действующее существо, а деятельность есть основной способ его существо­вания.

Трудности, которые возникают при попытке предста­вить деятельность как универсальный объяснительный принцип в науке, отнюдь не специфичны для категории деятельности в этой функции, а являются типичными для подобной методологической ситуации. Как справедливо заметил Э. Г. Юдин (1978, 302), «всякое объяснение, основанное на одном определенном конкретном понятии и претендовавшее на абсолютность, на исчерпывающий характер, в конечном счете обнаруживало свою неполноту и относительность». С точки зрения единственности (уни­кальности) деятельностного объяснения и его исчерпыва­ющего характера (полноты) можно выделить несколько методологических ситуаций в науке.

Во-первых, имеются знания, где это единственный вид объяснения, которое может носить при этом исчерпыва­ющий характер. Так, по замечанию Н. Ф. Наумовой (1976, 92), в самой сложной области социологии, рассмат­ривающей процесс социокультурных изменений, принцип деятельности остается единственным принципом, дающим объяснение феномену и в определенной степени — меха­низму — культурного и социального творчества.

Во-вторых, имеются области знания, где объяснение с помощью деятельности не является единственным, име-

209

14 В. И. Постовалова

ются и конкурирующие объяснения⁵, но его считают наи­лучшим (он носит более исчерпывающий характер и т. д.). Так, в культурно-исторической концепции в психологии объяснение через деятельность считается полным и абсо­лютным (Юдин 1978, 299), понятие деятельности здесь выступает как единая объяснительная основа для всей психологической реальности.

В-третьих, имеются области знания, где четко ощуща­ется недостаточный характер деятельностного объяснения (по крайней мере в случае принятия определенной стра­тегии) в силу ограниченного характера принципа деятель­ности и где поднимается вопрос о необходимости других видов объяснения. Например, деятельностно-нормативист-ское описание творчества в культуре под углом зрения отклонения от наличных норм и неприятия образцов мысли и действия не дает возможности передать специ­фику феномена творчества, поскольку творчество при та­ком описании и объяснении не может быть отличено от любого отклоняющегося поведения, направленного на раз­рушение наличных норм. Как справедливо замечает Н. Ф. Наумова (1976, 93), в сфере отклоняющегося (активно-неадаптивного) поведения социальное творче­ство встречается не чаще, чем в сфере конформного пове­дения личности; отклонение от наличествующей нормы отнюдь не означает создания новой нормы. Чтобы отли­чить творчество от девиантного поведения, необходимо выйти за рамки сугубо деятельностного описания⁶.

Наконец, не исключены ситуации, где целесообразнее прибегать не к деятельностному объяснению, а к какому-либо другому. Универсальность понятия деятельности, по словам Э. Г. Юдина (1976, 300), как бы «подталкивает» исследователя к преувеличению его объяснительных воз­можностей и к попыткам ответить с его помощью на во­просы, для которых необходимы другие средства объяс­нения. «Из того факта, что деятельность образует важней­ший фактор интеграции социальной действительности, еще не следует, что вся эта действительность непременно

объяснения языка и конкурирующие семиологические объяснения

⁵ В лингвистике, помимо деятельаостаого в гумбольдтиаиской традиции, имеются

с ним объяснения, например, в концепции Ф. де Соссюра.

⁶ О недостаточности принципа деятельности в качестве един­ственного и исчерпывающего основания объяснения в психоло­гии см.: Юдин 1978, 301.

210

во всех случаях должна сводиться к деятельности. Суще­ствует немалое количество социальных явлений, которые сохраняют с деятельностью какую-то форму фундамен­тальной связи (связь происхождения, развития, функцио­нирования) , но тем не менее по целому ряду своих ха­рактеристик не требуют обращения к деятельности и объ­яснения через это понятие» (Юдин 1978, 299).

Особую сложность составляет доказательство адекват­ности деятельностного представления, т. е. установление того, что такое представление соответствует типу иссле­дуемого объекта.

Имеются специальные процедуры установления адек­ватности представлений. Часть таких процедур осуще­ствляется внутринаучными средствами (это касается про­цедур адекватности теоретических и модельных пред­ставлений) , часть — философско-методологическими (это касается установления адекватности категориально-онто­логических представлений) ⁷. Например, обоснование до­пустимости и возможности рассмотрения языка как дея­тельности (т. е. того, что деятельностное представление языка соответствует его природе) относится ко второму случаю. В этой ситуации обращаются к соответствующей онтологии и двигаются в сфере философии, доказывая, что все процедуры имеют объективный смысл (т. е. охва­тывают сущность языка). При этом обращают внимание (см. работы Г. П. Щедровицкого) и на внутреннюю после­довательность самой процедуры (связанность ее частей непротиворечивым образом).

Доказательство адекватности деятельностного пред­ставления на категориальном уровне, таким образом, есть установление правомерности концептуальных оснований деятельностного представления. Неадекватным было бы представление объекта «искусственной» (деятельностной) природы как «естественного» (натурального), развива-

⁷ Очевидно, что установление адекватности представления во многом определяется исходными философско-методологическими допущениями. Особенно сложным оно является в случае при­нятия гипотезы (постулата) о наличии многоуровневой реаль­ности, как это, по-видимому, имеет место у Гумбольдта. В ка­честве критериев и принципов установления иерархии в этом случае в концепциях объективно-идеалистической ориентации считалась степень приближенности к абсолюту, а в недиалек­тических концепциях материалистической ориентации — напро­тив, степень приближенности к наблюдаемой феноменологиче­ской данности.

211 14*

ющегося по природным законам. При таком представле­нии оказались бы не отраженными и не объясненными такие черты, свойственные объектам этого типа и чуждые объектам естественно-научного знания, как творческий характер действий, свобода воли человека и т. д.

Говоря об адекватности представлений, важно разли­чать две ситуации: случай реализации частного представ­ления объекта (например, чисто деятельностного пред­ставления в узком смысле слова) ⁸ и случай построения глобального синтезированного представления⁹, где дея-тельностное представление в узком смысле слова есть лишь составная часть, включенная в единое целое в рам­ках глобального исчерпывающего представления объекта. Для этого второго случая характерна особая усложнен­ность средств деятельностного представления объекта и соответственно требуется особо тонкая техника обоснова­ния адекватности такого представления.

Э. Г. Юдин (1978, 302) обращает внимание на то, что применительно к объяснительному принципу можно го­ворить о его экстенсивном и интенсивном развитии (раз­вертывании). При экстенсивном развертывании объясни­тельного принципа под соответствующее понятие подво­дятся все новые явления и слои действительности. Про­исходит расширение сферы применения принципа на все большую сферу значимости (внешняя «широта» развер­тывания принципа). При интенсивном развертывании дви­жение направлено на углубление представлений о внут­реннем строении понятия и его предметно-содержатель­ных характеристик (внутренняя широта развертывания принципа). Если объяснительный принцип достиг пре­дела своего экстенсивного развития, его дальнейшее кон­структивное использование становится возможным только за счет его интенсивного развертывания, исходящего, по словам М. Хайдеггера (ОПЯ 1975, 41), «из той ширины, которая выступает в первоначальной сути предмета».

Принцип деятельности в науке переживает период своего экстенсивного развития, распространяясь на все

новые и новые области действительности (и соответствен­но научного знания). Уже накоплен определенный опыт использования этого принципа и наметились первые tdvtt ности, связанные с его применением. Возникает необходи мость выявить эвристический потенциал, заложенный в нем, а также установить степень полноты и исчерпывае-мости деятельностного объяснения. Лингвистика была первой дисциплиной, где этот принцип был сознательно положен в основу построения ее теории. Введение прин­ципа деятельности открыло перед лингвистикой богатей­шие возможности, и одна из актуальных задач современ­ного периода ее развития состоит в интенсификации этого принципа, в углублении его предметно-содержательных характеристик. Обращение к творческому наследию Гум­больдта — один из шагов на этом пути. Применительно к современной ситуации интерпретации Гумбольдта и адаптации основных идей его концепции можно повторить слова А. Ф. Лосева (1930, 285), сказанные им по поводу Платона: «Никакая живая идея не может оставаться в те­чение веков одинаковой. Если она жива, то существует и все время нарождается новое и новое ее понимание. Не­возможно представить себе ценного философа, понимание которого оставалось бы всегда одинаковым. В том-то и заключается его ценность, что он является источником все новых и новых его пониманий, оживляя и оплодотворяя мысль исследователей различных эпох».

⁸ Возможен также случай представления на основе категории, производной от категории деятельности, например, на основе категории эргона.

* Одна из актуальных задач современной науки — разрешение вопроса о возможности синтеза философского и научно-теоре­тического представлений в рамках единой теории. А это в свою {Очередь поднимает вопрос об идеале гуманитарного знанвдЕ.

2.1?.

ЛИТЕРАТУРА

Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. М., 1956.

Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения, т. 3 (1955), т. 6 (1957), т. 23 (1960).

Абулъханова-Славская К. А. Деятельность и психология личности. М., 1980.

Автономова Н. С, Филатов В. П. Понимание как логико-гносеоло­гическая проблема. — Вопросы философии, 1981, № 5.

Амирова Т. А., Олъховиков Б. А., Рождественский Ю. В. Очерки по истории лингвистики. М., 1975.

Аристотель. Сочинепия в 4-х томах. Т. 2, М., 1978.

Арсеньев А. С, Библер В. С, Кедров Б. М. Анализ развиваю­щегося понятия науки. М., 1967.

Артюх А. Г. Категориальный синтез теории. Киев, 1967.

Асмус В. Ф. Диалектика Канта. М., 1930.

Арутюнова Н. Д. Функциональные типы языковой метафоры. — Изв. АН СССР, Сер. лит-ры и яз., 1978, т. 37, № 4.

Бабушкин В. У. О природе философского знания. М., 1978.

Батищев Г. С. Противоречие как категория диалектической ло­гики. М., 1963.

Батищев Г. С. Деятельностная сущность человека как философ­ский принцип. — В кн.: Проблема человека в современной фи­лософии. М., 1969.

Баткин Л. М. Итальянские гуманисты: стиль жизни и стиль мыш­ления. М., 1978.

Бессознательное. Природа. Функции. Методы и исследования, т. 2—3, Тбилиси, 1978.

Бибихин В. В. К онтологическому статусу языкового значения. — В кн.: Традиция в истории культуры. М., 1978а.

Бибихин В. В. Принцип внутренней формы и редукционизм в се­мантических исследованиях. — В кн.: Языковая практика и теория языка, вып. 2. М., 19786.

Брудный А. А. К проблеме понимания текста. — В кн.: Исследо­вания речемыслительной деятельности. Алма-Ата, 1974.

Булыгина Т. В. Синхронное описание и внеэмпирические крите­рии его оценки. — В кн.: Гипотеза в современной лингви­стике. М., 1980.

Вартофский М. Эвристическая роль метафизики в науке. — В кн.: Структура и развитие науки. Из Бостонских исследований по философии науки. М., 1*978.

Виноградов В. А. Методы типологии. — В кн.: Общее языкознание. Методы лингвистических исследований. М., 1973.

Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. М., 1958.

Выготский Л. С. Воображение и творчество в детском возрасте, М., 1967.

§14

Габитова Р. М. Философия немецкого романтизма. М., 1978.

Гайденко П. П. Экзистенциализм и проблема культуры (критика философии М. Хайдеггера). М., 1963.

Гайденко П. П. Трагедия эстетизма. Опыт характеристики миро­созерцания Серена Киркегора. М., 1970.

Гайденко П. П. Философская герменевтика и ее проблематика. — В кн.: Природа философского знания, ч. 1. М., 1975.

Гайденко П. П. И. Г. Фихте. — В кн.: История диалектики. Не­мецкая классическая философия. М., 1978.

Гайденко П. П. Философия Фихте и современность. М., 1979.

Гайм Р. Романтическая школа. М., 1891.

Гайм Р. В. ф. Гумбольдт. Описание его жизни и характеристика.

М., 1898.

Генисаретский О. И. Методологическая организация системной деятельности. — В кн.: Разработка и внедрение автоматизиро­ванных систем в проектировании (теория и методология).

М., 1975.

Гердер И. Г. Идеи к философии истории человечества. М., 1977. Гумбольдт В. О различии организмов человеческого языка и о влиянии этого различия на умственное развитие человече­ского рода. Спб., 1859.

Гухман М. М. Лингвистическая теория Л. Вайсгербера. — В кн.: Вопросы теории языка в современной зарубежной лингви­стике. М., 1961.

Диалектическое противоречие. М., 1979 (ДП).

Ельмслев Л. Пролегомены к теории языка. — В кн.: Новое в линг­вистике, вып. 1. М., 1960.

Житецкий П. И. В. Гумбольдт в истории философского языко­знания. — Вопросы философии и психологии, 1912; кн. 1. Звегинцев В. А. Что изучает языкознание. — В кн.: Фонетика. Фо­нология. Грамматика. М., 1971.

Звегинцев В. А. История языкознания в XIX и XX веках в очер­ках и извлечениях. Ч. 1. М., 1960.

Звегинцев В. А. Рецензия на книгу: Г. В. Рамишвилй. Вопросы энергетической теории языка. Тбилиси, 1978. — Вопросы фи­лософии, 1978, № 11. Зиммель Г. Гете. М., 1928.

Зинченко В. П., Гордон В. М. Методологические проблемы пси­хологического анализа деятельности. — В кн.: Системные ис­следования. М., 1975.

Ивин А. А. Некоторые проблемы теории деонтических модально­стей. — В кн.: Логическая семантика и модальная логика. М., 1967.

Ивин А. А. Логика норм. М., 1973. Ильенков Э. В. Гегель и герменевтика. — Вопросы философий,

1974, № 8. Ильенков Э. В. Проблема идеального. — Вопросы философии, 1979,

№№ 6, 7.

Каган М. С. Человеческая деятельность (Опыт системного ана­лиза). М., 1974.

Кант И. Сочинения в 6-ти т. Т. 1—6, М., 1964—1968.

Карнап Р. Философские основания физики. Введение в филосо­фию науки. М., 1971.

Колшанский Г. В. Соотношение субъективных и объективных факторов в языке. М., 1975.

215

Кондаков Н. й. Логический словарь-справочник. М., 1975. Кондилъяк Э. В. Опыт о происхождении человеческих знаний. — В кн.: Э. Б. Кондильяк. Сочинения в 3-х т. Т. 1. М., 1980. Косериу 9. Синхрония, диахрония и история. — В кн.: Новое

в лингвистике, вып. 3. М., 1963. Краткий словарь по философии. М., 1970 (КСФ).

Кристостурьян Н. Г. Категория деятельности в системе научных понятий. — Эргономика, 1976, № 10.

Крымский С. Б. Интерпретация научной теории. — В кн.: Ло­гика научного исследования. М., 1965.

Кубрякова Е. С. Динамическое представление синхронной си­стемы языка. — В кн.: Гипотеза в современной лигвистике. М., 1980.

Ледников Е. А. Проблема конструктов в анализе научных тео­рий. Киев, 1969.

Лейбниц Г. В. Монадология. М., 1935.

Лекторский В. А. Проблема субъекта и объекта в классической и современной буржуазной философии, М., 1965.

Лекторский В. А. Принципы предметной деятельности и марксист­ская теория познания. — Эргономика. 1976, № 16.

Леонтьев А. А. Общелингвистические взгляды И. А. Бодуэна де Куртене. Канд. дис. М., 1963.

Леонтьев А. А. Слово в речевой деятельности. Некоторые про­блемы общей теории речевой деятельности. М., 1965.

Леонтьев А. А. Психолингвистика. Л., 1967.

Леонтьев А. А. Психолингвистические единицы и порождение речевого высказывания. М., 1969а.

Леонтьев А. А. Язык, речь, речевая деятельность. М., 19696.

Леонтьев А. А. О месте психолингвистики и социальной психоло­гии речи в общей системе исследований речевой деятель­ности. — В кн.: Материалы IV Всесоюзного съезда Общества психологов СССР. Тбилиси, 1971.

Леонтьев А. А. Проблема глоттогенеза в современной науке.— В кн.: Энгельс и языкознание. М., 1972.

Леонтьев А. А. Психология речевого общения. Автореф. докт. дис. М, 1975.

Леонтьев А. А. Психология общения. Тарту, 1976.

Леонтьев А. Н. Деятельность и личность. — Вопросы философии. 1974, № 4, 5.

Леонтьев А. Н. Деятельность, сознание, личность. М., 1977.

Лосев А. Ф. Диалектика художественной формы. М., 1927а.

Лосев А. Ф. Философия имени. М., 19276.

Лосев А. Ф. Античный космос и современная наука. М., 1927в.

Лосев А. Ф. Очерки античного символизма и мифологии, т. 1. М„ 1930.

Лосев А. Ф. Ирония античная и романтическая. — В кн.: Эсте­тика и искусство. М., 1966.

Лосев А. Ф. Диалектика Гегеля и античный неоплатонизм.— В кн.: Доклады X Международного гегелевского конгресса, вып. 2. М., 1974.

Лосев А. Ф. История античной эстетики. Поздний эллинизм. М 1980.

Любищев А. А. Критерии реальности в таксономии. — В кн.: Ин­формационные вопросы семиотики, лингвистики и автомати­ческого перевода, вып. 1. М., 1971.

216

Мамардашвили М. К. Формы и содержание мышления (К критике гегелевского• учения о формах мышления). М., 1968а.

Мамардашвили М. К. Анализ сознания в работах Маркса. — Во­просы философии, 19686, № 6.

Маркарян Э. С. Системное исследование человеческой деятель­ности. — Вопросы философии, 1972, № 10.

Маркарян 9. С. О генезисе человеческой деятельности и куль­туры. Ереван. 1973.

Мах 9. Познание и заблуждение. Очерки по психологии иссле­дования. М., 1909.

Москона Л. Въведение в категориално-методологическия анализ на музикознанието. Автореф. канд. искусствоведения. София. 1978.

Царский И. С. Логика антиномий Канта. — В кн.: Философия Канта и современность. М., 1974.

Наумова Н. Ф. Принцип деятельности в социологии. — Эргоно­мика. 1976, № 10.

Огурцов А. П., Юдин 9. Г. Деятельность. — БСЭ, т. 8. М., 1970.

Огурцов А. П. От принципа к парадигме деятельности. — Эргоно­мика. 1976, т. 10.

Ольховиков Б. А. Некоторые вопросы лингвистической системы В. Гумбольдта (В связи с 200-летием со дня рождения). — Учен. зап. МГПИЯ, 1965, т. 32.

Ольховиков Б. А. Одно общее замечание о системе В. Гум­больдта. — Учен. зап. МГПИЯ, 1968, т. 39.

Онтологическая проблематика языка, ч. 1—2. М., 1975 (ОПЯ).

Павлов В. М. Проблема языка и мышления в трудах Вильгельма Гумбольдта и в неогумбольдтианском языкознании. — В кн.: Язык и мышление. М., 1967.

Панфилов В. 3. Философские проблемы языкознания. М., 1977.

Пауль Г. Принципы истории языка. М., 1960.

Петков П. В. Ф. Хумболт и съвременната теория за междинния языков свят към критиката на лингвистический позитивизъм. София, 1971.

Поливанов Е. Д. Факторы фонетической эволюции языка как тру­дового процесса. — В кн.: Поливанов Е. Д. Статьи по общему языкознанию. М., 1968.

Полторацкий А. Ф., Швырев В. С. Знак и деятельность. М., 1970.

Постовалова В. И. Историческая фонология и ее основания. Опыт логико-методологического анализа. М., 1978.

Потебня А. А. Из лекций по теории словесности. Харьков, 1894.

Потебня А. А. Психология поэтического и прозаического мышле­ния. — В кн.: Вопросы теории и психологии творчества. Харь­ков, 1910, т. 2, вып. 2.

Потебня А. А. Мысль и язык. — В кн.: Потебня А. А. Поли. собр. соч., т. 1. Харьков, 1926.

Потебня А. А. Эстетика и поэтика. М., 1976.

Проблемы деятельности в советской психологии. Тезисы докладов к 5 Всесоюзному съезду психологов. М., 1977.

Радхакришнан С. Индийская философия, т. 1. М., 1956.

Рамищвили Г. В. В. Гумбольдт и вопросы философии языка. — Труды Тбилисского гос. ун-та, 1960.

Рамищвили Г. В. Некоторые вопросы лингвистической теории В. Гумбольдта. Автореф. канд. дис. Тбилиси, 1960.

217

Рамишвили Г. В. Вопросы теории языка в современной зару­бежной лингвистике. — ВЯ, 1962, № 6.

Рамишвили Г. В. К вопросу о внутренней форме языка (Синтез и порождение). — Actes du X-e Congres International des . Lin-guistes. — Bucarest, 1969.

Рамишвили Г. Социология и лингвистика (Ф. де Соссюр). —Со­циологические исследования. Тбилиси, 1971.

Рамишвили Г. В. Вопросы энергетической теории языка. Тби­лиси, 1978.

Рамишвили Г. В. Уровень референции и семантической интерпре­тации в языке. — Сообщения АН ГССР, т. 1, 1979.

Рубинштейн С. Л. Принцип творческой самодеятельности. Учен, зап. высшей школы г. Одессы, 1922, т. 2.

Рубинштейн С. Л. Проблемы деятельности и сознания в системе советской психологии. М., 1945.

Семенов И. А. Опыт деятельностиого подхода к экспериментально-психологическому исследованию мышления на материале ре­шения творческих задач . —Эргономика, 1976, № 10.

Серебренников Б. А. К проблеме «язык и мышление» (всегда ли мышление вербально?). — Изв. АН СССР. ОЛЯ, 1977, т. 36, № 1.

Сорокин Ю. А., Тарасов Е. Ф., Шахнарович А. М. Теоретические и прикладные проблемы речевого общения. М., 1979.

Степанов Г. В. О границах лингвистического и литературоведче­ского анализа художественного текста. — Изв. АН СССР. ОЛЯ, т. 39, 1980, № 3.

Степанов Ю. С. Стилистика французского языка. М., 1965.

Тарасов Е. Ф. Статус и структура теории речевой коммуника­ции. — В кн.: Проблемы психолингвистики. М., 1975.

Тарасов Е. Ф., Школьник Л. С. Социально-символическая регуля­ция поведения собеседника. — В кн.: Национально-культур­ная специфика речевого поведения. М., 1977.

Теория речевой деятельности. М., 1968 (ТРД).

Тенишев В. Н. Деятельность человека. СПб., 1897.

Трубников Н. Н. О категориях «цель», «средство», «результат». М., 1968.

Узнадзе Л. Н. Внутренняя форма языка. — В кн.: Психологиче­ские исследования. М., 1966.

Уфимцева А. А- Слово в лексико-семантической системе языка. М., 1968.

Философия в современном мире. Философия и наука. Критиче­ские очерки буржуазной философии. М., 1972 (ФН).

Философия. Методология. Наука. М., 1972 (ФМН).

Философская энциклопедия, т. 1 (1960), т. 2 (1962), т. 3 (1964), т. 4 (1967), т. 5 (1970) (ФЭ).

Фишер К. Гегель. Его жизнь, сочинения и учение. Первый полу­том. М.—Л., 1933.

Фрумкина Р. М. Соотношение точных методов и гуманитарного подхода: лингвистика, психология, психолингвистика. — Изв. АН СССР, ОЛЯ, 1978, т. 37, № 4.

Шахнарович А. М. О роли образа в онтогенезе речевой деятель­ности.—В кн.: Общая и прикладная психолингвистика. М., 1973.

Шахнарович А. М., Лендел Ж. «Естественное» и «социальное» в языковой способности человека. — Изв. АН СССР, ОЛЯ 1978 т. 37, № 3.

218

Швырев В. С. Задачи разработки категории деятельности как тео­ретического понятия. — Эргономика, 1976, № 10.

Шеллинг Ф. Система трансцендентального идеализма. Л., 1936.

Ширяев А. Ф. К вопросу о понятии «речевая деятельность». — В кн.: Психолингвистические исследования. Л., 1978.

Шпет Г. Г. Явление и смысл. Феноменология как основная наука и ее проблемы. М., 1914.

Шпет Г. Г. Внутренняя форма языка. Этюды и вариации на тему Гумбольдта. М., 1925.

трейдер Ю. А. Сложные системы и космологические принципы. — В кн.: системные исследования. М., 1975.

Штейнталь Г., Лацарус М. Мысли о народной психологии. Воро-пеж, 1865.

Щедровицкий Г. П., Розин В. М. Концепция лингвистической относительности В. Л. Уорфа и проблемы исследования «язы­кового» мышления. — В кн.: Семиотика и восточные языки. М., 1967.

Щедровицкий Г. П. Проблемы построения системной теории слож­ного «популятивного» объекта. — В кн.: Системные исследо­вания. М., 1975.

Щедровицкий Г. П. Автоматизация проектирования и задачи раз­вития проектировочной деятельности. — В кн.: Разработка и внедрение автоматизированных систем в проектировании. М., 1975.

Юдин 9. Г. Понятие деятельности как методологическая про­блема. — Эргономика, 1976, № 10.

Юдин Э. Г. Системный подход и принципы деятельности. М., 1978.

Ярцева В. Н., Колшанский Г. В., Степанов 10. С, Уфимцева А. А. Основные проблемы марксистского языкознания. Доклад на Всесоюзной научной конференции по теоретическим вопро­сам языкознания. М., 1974.

Basilius M. Neo-Humboldtian Ethnolinguistics. — Word, 1952, v. 8.

Becker К. F. Organismus der Sprache. Frankfurt am Mein, 1841.

Benes B. W. v. Humboldt, J. Grimm, A. Schleicher. Ein Vergleich ihrer Sprachauffassungen. Winterthur Keller, 1958.

Brown R. Z. Wilhelm von Humboldt's concrption of Linguistic Relatively. The Hague—Paris, 1967.

Cassirer E. Die Kantischen Elemente in W. v. Humboldt's Sprach­philosophie. — Festschrift fur Paul Hensel. Erlangen—Greiz 1923.

Cassirer E. Sprache und Mythos. Leipzig, Berlin, 1925.

Cassirer E. Philosophie der symbolischen Formen. 1. Die Sprache. 2. Das mythische Denken. Berlin, 1923, 1925.

Gaudefroy-Demombynes J. L'oeuvre linguistique de Humboldt. Pa­ris, 1931.

Fichte J. G. Von den Sprachfahigkeit und dem Ursprung der Sprache — Philosophisches Journal. Einer Gesellschaft Deutscher Gelehrten, 1, 3, 1795.

Fiesel E. Die Sprachphilosophie der deutschen Romantik. Tubingen, 1927.

Funke O. Innere Sprachform. Eine Einfuhrung in A. Martys Sprachphilosophie. Reichenberg, 1924.

Funke O. Studien zur Geschichte der Sprachphilosophie. Berlin, 1928.

219

Glinz H. Das Verhalthis der Sprahwissenschaft zur Philosophie (akademische Antrittsredej — Studia Philosophica. Jahrbuch der schweizerischen philosophischen Gesellschaft, IX. Basel, 1949.

Glinz H. Die innere Form des Deutschen. Eine neue deutsche Grammatik. Bern, 1952.

Gipper H. Gibt es ein sprachliches Relativitatsprinzip? Untersuchun-gen zur Sapir—Whort—Hypothese. Frankfurt, 1972.

Haffmann P. T. Der indische und deutsche Geist von Herder bis zur Romantischer. Tubingen, 1915.

Hampshire St. Thought and Action. N. Y., 1959.

Harnack O. W. v. Humboldt. Berlin, 1913.

Hartmann P. Wesen und Wirkung der Sprache. Heidelberg, 1958.

Harnack O. W. v, Humboldt. Berlin, 1913.

Heeschen V. Die Sprachphilosophie W. v. Humboldt. Bremen, 1972.

Heeschen V. Weltansicht — Reflexionen iiber einen Begriff W. v. Humboldts. — Historiographica linguistica. Amsterdam, 1977, v. 4, N 2.

Hovald E. W. v. Humboldt. Zurich, 1944.

Humboldt W. Gesammelte Werke, Bd. 1—7. Berlin 1841—1852.

Humboldt W. Uber die Verschiedenheit des menschlichen Sprach-baues und ihren EinfluB auf die geistige Entwicklung des Men-schengeschlechts. — In: Humboldt W. Werke. Bd. 3. Schriften zur Sprachphilosophie. Berlin, 1963.

Ipsen G. Sprachphilosophie der Gegenwart. — Philosophische For-schungsberichte. H. 6. Berlin, 1930.

Liebruck B. Sprache und BewuBtsein. Bd. 2. Sprache Wilhelm von Humboldt Frankfurt am Mein, 1965.

Maier E. Wilhelm v. Humboldt. Mit einer Biographie. Leipzig, 1881.

Miller R. Z. The Linguistic Relativity Principle and Humboltian Ethnolinguistics. J. L. Series minor, 67, 1968.

Ramischwili G. Zum Verstimdnis des Begriffes der Sprachform bei Wilhelm von Humboldt. — Wissenschaftliche Zeitschrift der Friedrich Schiller — Universitat Jena. Gesellschafts — und Sprach-wissenschaftliche Reihe. H. 5. Jahrgang 16, 1967.

Ramischwtli G. Versuch einer energetischen Interpretation der Sprachsoziologie von Ferdinand de Saussure. — Sprache und Gesellschaft. Wissenschaftliche Beitrage der Friedrich Schil­ler — Universitat. Jena, 1970.

Ramischwili G. Sprachgefuhl als semantisches Problem — XII in­tern. Linguistenkongress. Wien, 1974.

Rantzau J. A. W. v. Humboldt. Der Weg seiner geistigen Entwick­lung. Munchen, 1939.

Schasler M. Die Elemente der Philosophischen Sprachwissenschaft W. v. Humboldt's. Berlin, 1847.

Scheinert M. . W. v. Humboldts Sprachphilosophie. Archiv f. ges. Phsychologie, 1908, 13.

Schmitter P. Zeichentheoretische Erorterungen bei W. v. Hum­boldt — Sprachwissenschaft, 2, 1977.

Schmitter P. Einige semiotische (und) textlinguistische Probleme in der Sicht von Humboldts. Proceedings of the twelfth interna­tional congress of linguists. Wien, 28 August—2 September 1977, Innsbruck, 1978.

Spranger E. Wilhelm von Humboldt und Kant — Kantstudien, 1908, Bd. 13.

220

'- ^«S

Humanitateidee.

^Humboldt

Тт!ш8

Streitberg W. Kant und Sprachwisspnsrbaft f л • i ~

schungen, 1909, Bd. 26 ^wlssenscnaft — Indogermamsche For-

Stenzet J. Philosophie der Sprache.—In- Handbill, л m.-i i_. Munchen, Berlin, 1934. Handbuch der Philosophie

Steintal H., Lazarus M. Einleitende Gedanken Й

Steinthal H. Die Sprachwissenschaft W. Humboldt's rniH h;_q н„

gel'sche Philosophie. Berlin, 1848. ^{a flle He}~

Svanberg N. Wilhelm von Humboldt und die Sprachiorschune unsp

rer Zeit. Uppsala, 1936. ^s

Weisgerber L. Muttersprache und Geistesbildung. Gottingen, 1941. Weisgerber L. Von den Kraften der deutschen Sprache. I. Die Grund-

ziige der inhaltsbezogenen Grammatik. Diisseldorf, 1962. Weisgerber L. Die vier Stufen in der Erforschung der Sprachen.

Diisseldorf, 1963. Weisgerber L. Die Sprachgemeinschaft als Gegenstand sprachwis-

senschaftlichen Forschung. Koln und Opladen, 1967. Weisgerber L. Die geistige Seite der Sprache und ihre Erforschung.

Diisseldorf, 1971a. Weisgerber L. Die Muttersprache im Aufbau unserer Kultur. Von

den Kraften der deutschen Sprache. III. Diisseldorf, 1971b. Weisgerber L. Die geschichtliche Kraft der deutschen Sprache. Diis­seldorf 1971v. Weisgerber L. Die sprachliche Gestaltung der Welt. Diisseldorf,

1973a. Weisgerber L. Zweimal Sprache. Deutsche Linguistik 1973 — Ener-

getische Sprachwissenschaft. Diisseldorf, 1973b. Wundt W. Logik einer Untersuchung der Prinzipien der Erkenntniss

und der Methoden Wissenschaftlicher Forschung. Stuttgart, 1893.

ОГЛАВЛЕНИЕ

ВВЕДЕНИЕ 3

Глава первая

КАТЕГОРИЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ В ФИЛОСОФИИ,

МЕТОДОЛОГИИ, НАУКЕ 13

Глава вторая

ЛИНГВО-ФИЛОСОФСКАЯ КОНЦЕПЦИЯ

В. ГУМБОЛЬДТА И ПРИНЦИП ДЕЯТЕЛЬНОСТИ . . 35

Основные черты концепции В. Гумбольдта 35

Образно-метафорический план 37

Экстенсивное начало в задании пространства языка 43

Деятельностно-динамическая трактовка языка . . 60

Диалектические принципы описания языка ... 87

Антропоморфическая трактовка языка ИЗ

Системно-целостный подход 119

Процессуально-панхронический и типологический

подходы 127

Дедуктивно-иерархический принцип развертыва­ ния концепции 143

Континуально-синтетический план 157

Актуальные проблемы интерпретации концепции

В. Гумбольдта 176

Глава третья

ТИПОЛОГИЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТНЫХ ПРЕДСТАВЛЕНИИ

ЯЗЫКА В ЛИНГВИСТИКЕ 197

ЗАКЛЮЧЕНИЕ 205

ЛИТЕРАТУРА 214

ВАЛЕНТИНА ИЛЬИНИЧНА ПОСТОВАЛОВА

ЯЗЫК

КАК ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

ОПЫТ ИНТЕРПРЕТАЦИИ КОНЦЕПЦИИ В. ГУМБОЛЬДТА

Утверждено к печати Институтом языкознания АН СССР.

Редактор издательства Е. В. Фурманова

Художник А. Г. Кобрин Художественный редактор Т. П. Поленова Технический редактор В. Д. Прилепская Корректоры М. В. Бортпова, М. С. Бочарова

ИБ № 25133

Сдано в набор 14.01.82 Подписано к печати 28.05.82

Формат 84 х 1087з2 Бумага типографская № 2. Гарнитура «обыкновенная новая»

Печать высокая

Усл. печ. л. 11,76. Усл. кр. отт. 12,0 Уч.-изд. л. 12,9. Тираж 3000 экз. Тип. зак. 1103 Цена 1 р. 30 к.

Издательство «Наука» 117864, ГСП-7, Москва, В-485,Профсоюзная ул.,90

Ордена Трудового Красного Знамени

Первая типография издательства «Наука»