Дисс. Блинохватова В.М. Русско-французкий билингвизм российского дворянства первой половины XIX века (на материале писем). Ставрополь,2005. 179 с

2.3 Закономерности выбора и использования языковых средств в мужских письмах к женщинам

Коммуникативный континуум российской аристократии первой половины XIX века был сложно организован в гендерном аспекте, поскольку мужские и женские социальные роли были строго разграничены, а отношения между мужчинами и женщинами регламентировались целой системой этикетных требований. Ряд правил регулировал и письменную коммуникацию между представителями «сильного» и «слабого» пола.

Среди писем российских дворян-мужчин первой половины XIX века к женщинам, как уже было сказано, можно выделить послания к знакомым, родственницам, невестам и как особый вид – письма к женам. Подобная дифференциация, на наш взгляд, весьма целесообразна, поскольку указанные письма четко различаются по своим структурно-языковым особенностям. Если письма к женщинам классифицировать по степени близости, доверительности отношений между адресатами, то схематически эта классификация может выглядеть следующим образом:

			степень
	III	письма к	близо-
		женам	сти от-
		письма к женщинам, с которыми	ноше-
II	у адресантов непринужденные доверительные		ний
	отношения (жены друзей, родственницы)
I	письма к знакомым, невестам, любовные письма

Схема 10 Таким образом, основание пирамиды образуют письма к знакомым, невестам, любовные письма, которые писалась, как правило, на однородном французском языке. Русскоязычные интеркаляции в них были довольно редким явлением, переключения кодов практически не наблюдалось. Особенно строго были регламентированы письма к невестам, а также к их близким родственницам. Вообще, принято считать, что этикетным языком при общении мужчин и женщин в «высшем свете» был французский. Действительно, это было так при официальном общении, то есть в ареале высших коммуникативных функций,

131

поскольку в данном случае коммуникация была строго регламентирована. Кроме этого признака о принадлежности писем к знакомым, невестам к указанному коммуникативному ареалу говорит и тот факт, что выбор языка в данном случае был императивным, в основном, со строгим соблюдением нормы, отбор языковых средств – селективным, а потому и тексты, созданные в результате такой языковой деятельности были гораздо более однородными, гомогенными, чем тексты, созданные в ареале непринужденного повседневного общения.

Именно по причине строгих этикетных предписаний письма к знакомым женщинам, к родственницам (которые к тому же были носителями социальной функции) и к невестам, как правило, писались по-французски. Таковы, например, в эпистолярном наследии А.С.Пушкина послания к Е.М.Хитрово, П.А.Осиповой, А.П.Керн, А.Н.Вульф и многим другим представительницам слабого пола, в переписке П.А.Вяземского – письма к Н.Д.Шаховской, большинство обращений к А.А.Воейковой. Особенно это касалось писем к женщинам, девушкам, вызывавшим сильный интерес, увлеченность или влюбленность адресанта. На первый взгляд, отнесение любовных писем к уровню общения, близкому к официальному, кажется необоснованным, поскольку таких корреспондентов чаще всего уже связывали довольно близкие отношения (например, А.С.Пушкин и А.П.Керн), или же к этому было большое стремление (например, начало отношений А.С.Пушкина с Н.Н.Гончаровой). Однако обращение к женщине, особенно при таком возвышенном характере отношений требовало написания писем на французском языке, что, в свою очередь, вовлекало авторов в своеобразную игру по мотивам французской куртуазной культуры и литературы. То есть в таких случаях, по словам И.Паперно, «французский как язык любви … тянул за собой целый комплекс ассоциаций, связанных с французскими романами. Так отношения оказывались включенными в систему со своими правилами и традициями, становились почти ритуальными, легко предугадываемыми» [Паперно]. В этом отношении очень характерным образцом французского любовного письма и по структуре, и по языковым формулам нам представляется письмо А.С.Пушкина к А.П.Керн (25 июля 1825, Михайловское):

132

J’ai eu la fablesse de vous demander la permission de vous écrire et vous l’étourderie ou la coquetterie de me le permettre. Une correspondance ne mène à rien, je le sais; mais je n’ai pas force de résister au désir d’avoir un mot de votre jolie main.

Votre visite à Trigorsky m’a laissé une impressione plus forte et plus pénible, que celle qu’avait produite jadis notre rencontre chez Оленин. Ce que j’ai mieux à faire au fond de mon triste village, est de tâcher de ne plus penser à vous. Vous devriez me le souhaiter aussi, pour peu que vous ayez de la pitié dans l’âme – mais la frivolité est toujours cruelle et vous autres, tout en tournant des têtes à tort et à travers, vous êtes enchantées de savoir une âme souffrant en votre honneur et gloire.

Adieu, divine ; j’enrage et je suis à vos pieds…

‘Я имел слабость попросить у вас разрешения вам писать, а вы – легкомыслие или кокетство позволить мне это. Переписка ни к чему не ведет, я знаю; но у меня нет сил противиться желанию получить хоть словечко, написанное вашей хорошенькой ручкой.

Ваш приезд в Тригорское оставил во мне впечатление более глубокое и мучительное, чем то, которое некогда произвела на меня встреча наша у Олениных. Лучшее, что я могу сделать в моей печальной деревенской глуши, - это стараться не думать больше о вас. Если бы в душе вашей была хоть капля жалости ко мне, вы тоже должны были бы пожелать мне этого, - но ветреность всегда жестока, и все вы, кружа головы направо и налево, радуетесь, видя, что есть душа, страждущая в вашу честь и славу.

Прощайте, божественная; я бешусь и я у ваших ног…’

[Пушкин, Т. 13, с.192, 539].

В этом роде писем также существуют определенные эпитеты, клише, специальные формулы, которые варьируются, но остаются в рамках канона, (например, divine- божественная, à vos pieds – у ваших ног и т.п.). Однако самое главное в них – легкая, точная, выразительная передача тончайших оттенков чувств. По словам Л.Гроссмана, «во всем этом сказываются явственные отзвуки той французской словесной культуры, которая с такой отчетливостью внесла

133

принципы изощренных бесед в теорию оформления писем» [Письма женщин, 1997, с.5].

К этому же уровню можно, на наш взгляд, отнести и письма к родственницам старшего поколения (в основном, к матерям), выступавшим в роли носительниц социальной функции. В коммуникативном континууме российских дворян отношения с ними также весьма строго регламентировались этикетом и предписывали для коммуникации французский язык. На единообразном французском писали письма к матерям (а часто и сестрам) А.С.Пушкин, Е.А.Баратынский и др.

Однако двуязычная культура «высшего света» отражалась и на этом уровне общения, поскольку очень часто язык этих посланий не был абсолютно однородным и содержал русские интеркаляции. Даже приведенный выше отрывок из письма А.С.Пушкина А.П.Керн несмотря на свой облик классического любовного письма содержит русскую инвентарную интеркаляцию русской фамилии Оленин. Вообще следует отметить, что подобные интеркаляции вовсе не редкость в переписке мужчин-аристократов того времени с женщинами. Чаще всего интеркалированными во французский текст оказываются русские имена, фамилии, географические названия (как правило, это чистые редундантные интеркаляции). Вместе с тем эти же имена собственные в других французских письмах записаны латиницей, то есть строгих правил в данном случае не придерживались. Ср.:

Je suppose, Madame, qu’à Riga vous êtes plus au fait des nouvelles Européennes que je ne le suis à Michailovsky.

‘Я полагаю, сударыня, что вы в Риге больше знаете о том, что делается в Европе, чем я в Михайловском ’.

[Пушкин, Т.13, с.203; 542].

…mais comme on sera bien aise de me savoir hors de Михайловское, j’attends qu’on m’en signifie l’ordre.

‘…но так как кое-кому доставит большое удовольствие мой отъезд из Михайловского, я жду, что мне предпишут это ’.

[Пушкин, Т.13, с.208; 544].

134

При этом затранскрибированные латиницей русские слова могли в разных письмах (даже одного и того же автора) иметь различный облик (например,

Michaïlovsky и Michailovsky, Pskov и Pskoff и т.п.). Этот факт, как и само интеркалирование указанных имен собственных, вероятно, может быть объяснен тем, что письма к женщинам, несмотря на их регламентированность, все же находились ближе к периферии ареала высших коммуникативных функций, а потому иноязычные включения были допустимыми, причем их графический облик был не принципиален (тем более что правила транскрибирования русских слов в тот период, очевидно, еще не сложились окончательно).

Однако помимо дублирования имен собственных, в письмах к женщинам, так же, как и в дружеских письмах (хотя и гораздо реже), содержатся номинативные интеркаляции:

Je suppose, Madame, que mon brisque départ avec un Фельд-Егерь vous a surpris autant que moi.

‘Полагаю, сударыня, что мой внезапный отъезд с фельдъегерем удивил вас столько же, сколько и меня’.

[Пушкин, Т.13, с.294; 558].

Встречаются и бинарные вставки (которые тоже весьма редки), например:

Mon père me donne 200 paysant que j’engage au lombard, et vous, chère Princesse, je vous engage à être ma посаженная мать.

‘Отец мой дает мне 200 душ крестьян, которых я заложу в ломбард, а вас, дорогая княгиня, прошу быть моей посаженной матерью’.

[Пушкин, Т.14, с.81; 403].

Наличие указанных интеркаляций подтверждает, на наш взгляд, расположение писем к женщинам на периферии ареала высших коммуникативных функций, однако их малое количество (особенно по сравнению с дружескими письмами мужчин) и довольно однородный французский язык этих посланий доказывает их явную первоначальную ориентацию на указанный ареал.

Лишь изредка письма, относимые к первому уровню общения по приведенной классификации, полностью нарушают каноны. Обусловлены эти нарушения, в основном, эмоциональным состоянием авторов. Таково, например,

135

письмо А.С.Пушкина невесте от 29 октября 1830 года. Он настолько обеспокоен судьбой Натальи Гончаровой, находившейся в «давно уже зачумленной» Москве и не подававшей о себе известий, что отбрасывает в сторону требования этикета и переходит на русский язык:

Милостивая государыня Наталья Николаевна, я по-французски браниться не умею, так позвольте мне говорить вам по-русски, а вы, мой ангел, отвечайте мне хоть по-чухонски, да только отвечайте…

[Пушкин, Т.14, с.118].

Кстати, по словам Я.Л.Левкович, «позднее сам факт сочетания французской речи с искренностью чувства кажется ему [Пушкину] невозможным» [Левкович, 1988, 310]. Полагаем, что это утверждение отнится именно к интимным чувствам и отношениям. Как видим, и в данной разновидности писем нет четких границ, что доказывает существование таких переходных текстов, формально относящихся к указанной разновидности, но по содержанию не соответствующих ей.

Согласно приведенной выше классификации ко второму уровню отношений относится группа писем к женщинам, с которыми у адресантов непринужденные отношения, то есть это действительно дружеское общение с женщинами, которые оцениваются скорее в общечеловеческом плане, чем в их отнесенности именно к женскому полу. По нашим наблюдениям над языком писем к женщинам вообще, чем более непринужденные, доверительные отношения связывают корреспондентов, тем более разнообразен язык их писем. В связи с этим вышеописанные послания (соответствующие II уровню) – это преимущественно французские тексты, но допускающие большее количество русскоязычных интеркаляций, а иногда и переключение кодов, что указывает на промежуточное положение этого типа писем в коммуникативном континууме дворян между ареалами непринужденного повседневного общения и ареалом высших коммуникативных функций при тяготении к ареалу непринужденного повседневного общения.

В переписке А.С.Пушкина указанный характер имеют многие его обращения к жене П.А.Вяземского, Вере Федоровне, к сестре, Ольге Сергеевне

136

Пушкиной (в замужестве Павлищевой), и некоторые др. Например, письмо к О.С.Пушкиной:

Милая Оля, благодарю тебя за письмо, ты очень мила, и я тебя очень люблю, хоть этому ты и не веришь. Si ce que vous dites concernant le testament d’А. <нна> Л.<ьвовна> est vrai, c’est très joli de sa part. Au vrai j’ai toujours aimé ma pauvre tante, et je suis fâché que Chalikof ait pissé sur son tombeau. Няня исполнила твою комиссию, ездила в Св. <ятые> горы и отправила панихиду или что было нужно. Она цалует тебя, я также. Твои троегорские приятельницы несносные дуры, кроме матери. Я у них редко. Сижу дома да жду зимы.

‘Если то, что ты сообщаешь о завещании А.Л., верно, то это очень мило с ее стороны. В сущности, я всегда любил тетку, и мне неприятно, что Шаликов обмочил ее могилу’.

[Пушкин, Т.13, с.127; 533].

Письма А.С.Пушкина к В.Ф.Вяземской имеют свои особенности в языковом оформлении. Так, многие из этих посланий являются приписками в письмах П.А.Вяземского к жене, но присутствуют и самостоятельные обращения. В связи с этим интересен тот факт, что самостоятельные письма А.С.Пушкина гораздо чаще написаны на французском языке – чистом или с небольшими русскоязычными интеркаляциями, в то время как в приписках к письмам П.А.Вяземского почти во всех случаях наблюдается переключение кодов. Как правило, начало пушкинских обращений к княгине – русское, затем происходит переключение на французский язык. Среди небольших по объему обращений встречаются и чистые русскоязычные:

Виноват я перед Вами, княгиня. Простите великодушно. На днях явлюсь к Вам с повинною. Цалую Павлушу.

[Пушкин, Т.14, с.68].

Большое количество русскоязычных обращений А.С.Пушкина к В.Ф.Вяземской, на наш взгляд, обусловлено, прежде всего, непринужденными и теплыми отношениями, которые постепенно сложились между ними. Об этом

137

говорил сам Пушкин в своих письмах, это доказывает и тот факт, что именно Веру Федоровну поэт просил быть посаженной матерью на его свадьбе.

Как уже не раз отмечалось, языком интимного, непринужденного общения в среде российских дворян первой половины XIX века был русский язык. Проведенный выше анализ дружеских писем (авторами которых были мужчины) подтверждает мысль о том, что при неофициальных отношениях между корреспондентами русско-французский билингвизм дворянской элиты России указанного периода получал наиболее яркое выражение, реализуясь в виде смешанных текстов (в основном русскоязычных с французскими интеркаляциями различного характера).

Непринужденные, дружеские отношения между мужчиной и женщиной в обществе российских аристократов первой половины XIX–го столетия в эпистолярном общении получали иное выражение. В данном случае русский язык как язык ареала непринужденного общения вступал в противоречие, противоборство с господствовавшей этикетной традицией, предписывавшей обращение к женщинам на французском языке, порождая такое явление, как переключение кодов.

Что касается писем А.С.Пушкина к В.Ф.Вяземской, то их особенности, по нашему мнению, можно объяснить, во-первых, тем, что русскоязычные начала писем А.С.Пушкина являются закономерным продолжением тоже русскоязычных писем мужа Веры Федоровны, П.А.Вяземского; как правило, даже тон писем П.А.Вяземского и А.С.Пушкина в подобных случаях совпадает. Во-вторых, очевидна большая спонтанность при написании «приписного», присоединяемого послания по сравнению с подготовленным самостоятельным письмом, которое неизбежно несло на себе печать дворянского этикета и – соответственно – продиктованных им речевых и коммуникативных норм.

Последняя разновидность писем к женщинам – письма к женам – в предложенной нами схематической классификации представляет собой вершину пирамиды и соответствует высшему уровню неофициальности, близости отношений между коммуникантами, что, естественно, выражается в характерных особенностях указанных посланий.

138

Исследователи-пушкиноведы считают, что к 1830 – м гг. жанр «дружеского письма» изживает себя, но его традицию продолжают письма к женам (см., например, Левкович, 1988). Очевидно, что домашняя переписка предполагает, в основном, бытовую тематику, но в данном случае она способствует не только восполнению биографий «именитых мужей», воссозданию их образа жизни, но и дает весьма подробные характеристики их душевного состояния, духовного развития, что во многом обусловлено именно максимальной близостью отношений между корреспондентами.

Сразу же необходимо отметить, что в дворянском обществе были весьма существенные различия в отношениях между мужчиной и его невестой и между мужчиной и его женой. Первые, как правило, относились к ареалу высших коммуникативных функций и регулировались целой системой строгих этикетных требований. Супружеские же отношения, как правило, перемещались в ареал неофициального непринужденного общения (во всяком случае, ближе к этому ареалу) и отличались обычно большей интимностью, хотя диапазон этой интимности и непринужденности в разных семьях, в разных обстоятельствах весьма значительно различался. Что касается брака А.С.Пушкина с Н.Н.Пушкиной, П.А.Вяземского с В.Ф.Вяземской, Е.А.Баратынского с А.Л.Баратынской, то, судя по письмам, характер их отношений вполне соответствует ареалу неофициального непринужденного общения. Это могут подтвердить и слова А.С.Пушкина, объясняющие вместе с тем и языковые особенности писем к женам: «Жена не то, что невеста. Куда! Жена свой брат»

[Пушкин, Т.14, с.112].

Прежде чем приступить к анализу выбора и использования языковых средств в письмах российских аристократов к женам необходимо отметить, что нередко образ женщины-дворянки первой половины XIX века отличался от того стереотипа, какой сложился в сознании современного человека, вероятнее всего, под влиянием остроты спора славянофилов и западников, а также – под воздействием классических литературных произведений, зачастую не совсем верно истолкованных (в первую очередь, это касается романов А.С.Пушкина «Евгений Онегин» и Л.Н.Толстого «Война и мир»).

139

Принято считать, что женщины аристократических кругов были гораздо менее грамотны по сравнению с мужчинами того времени и практически не владели русским языком. Основания для подобных умозаключений кроются в системе женского образования и воспитания второй половины XVIII века, когда французский язык действительно считался основной и едва ли не единственной необходимостью для дворянок. Однако уже к началу XIX века (особенно после Отечественной войны 1812 года) русский язык в женском образовании стал практически обязательным, и редкая российская дворянка не владела им. Конечно, мужчины по традиции получали в то время более глубокое образование, но женское образование во многих дворянских семьях было тоже довольно основательным. Об этом говорит, на наш взгляд, то, что дети большинства дворян

– и девочки, и мальчики – чаще всего обучались вместе.

То, что русский язык был хорошо известен многим представительницам российской знати в наибольшей степени подтверждают письма дворян к женам. Так, долгое время считалось, что Наталья Николаевна Гончарова (Пушкина) и ее сестры получили весьма скромное домашнее образование, но материалы архивов позволяют говорить о том, что дети Гончаровых получили образование значительно выше среднего, причем языкам в их обучении уделялось немало внимания. Они основательно изучали русский, французский, а также немецкий и английский языки (см. Ободовская, Дементьев 1975). Другие женщины, чьи имена можно встретить на страницах мемуаров о первой половине XIX века, чьи судьбы были связаны с талантливыми деятелями той эпохи, чаще всего были не менее образованными.

Как отмечает Я.Л.Левкович, «Н.Н.Пушкина – самый частый корреспондент поэта. По количеству писем, ей написанных, соперничать с ней может только Вяземский, первые письма к которому лежат у самых истоков пушкинской переписки. Вяземскому больше чем за 20 лет знакомства Пушкин отослал 72 письма, жене – за 17 месяцев разлуки – 78 писем» [Левкович, 1999, с.295]. Конечно, следует учитывать, что далеко не все письма, отосланные А.С.Пушкиным Вяземскому, сохранились, и скорее всего их было гораздо больше, но тем не менее 78 писем за 17 месяцев разлуки – цифра очень

140