Расхождения и возможные синтезы в динамике терминальных и инструментальных ценностей россиян. 2004

… Год назад я рассказывал о предварительных результатах четвертого опроса (2002 г.) в рамках всероссийского мониторинга «Наши ценности и интересы сегодня», который Центр изучения социокультурных изменений Института философии РАН проводит с 1990 г. Сегодня я хочу поделиться с Вами новым результатом: дальнейший анализ четырех баз данных (1990, 1994, 1998, 2002 гг.) позволил выявить расхождения в динамике терминальных и инструментальных ценностей населения трансформирующейся России.

Это стало возможным на основе социокультурной модели изучаемых базовых ценностей россиян, которая уточнялась в процессе исследований и приобрела к настоящему времени такой вид (см. табл. 1):

Таблица 1.

Социокультурная модель базовых ценностей россиян

	Традиционные	Общечеловеческие	Либеральные
Терминальные	Традиция Семья	Порядок Благополучие Работа	Жизнь индивида Свобода
Инструментальные	Жертвенность Своевольность	Общительность Нравственность Властность	Независимость Инициативность

Конечно, можно оспорить помещение некоторых ценностей в те или иные клеточки приведенной таблицы. По-видимому, маловероятно достичь 100% консенсуса экспертов в отношении рассматриваемого ценностного пространства. Все же, думается, относительно 60% или даже 70% этого пространства консенсус возможен. В любом случае, привлекает симметрия данного пространства по обеим его осям. Важно также, что наполнение этого пространства эмпирическими данными, как ниже будет показано, полностью соответствует теоретическим ожиданиям. Такое соответствие можно рассматривать как аргумент в пользу предложенной модели. Кроме того, она позволяет строить не однотипные (традиционалистские или либеральные), а более сложные, синтезирующие структуры ценностей.

В основе предложенной модели лежат два основания дифференциации базовых ценностей: (1) общетеоретическая их дифференциация на терминальные и инструментальные: в терминальных ценностях выражаются желаемые социальные отношения, а в инструментальных – качества субъектов, требуемые для реализации этих отношений; (2) социокультурная их дифференциация на три типа - традиционные, либеральные, общечеловеческие.

Социокультурная дифференциация ценностей опирается на представление о существовании двух основных типов взаимоотношения между индивидом и обществом, или двух типов антропосоциетальной респонсивности. Исторически первый ее тип – традиционалистский: высшей ценностью служит традиция как совокупность сложившихся обычаев, правил, норм, законов; следование их предписаниям составляет непререкаемую норму (вплоть до жертвенности) поведения человека в основных сферах жизни общества (например, в большой традиционной семье, клане). Впрочем, жертвенность дополняется своевольностью поведения человека в приватно-локальных областях его жизни; иногда своевольность спонтанно прорывается в более широкие сферы. Такое общество именуют традиционным, традиционалистским, закрытым.

Другой, исторически более поздний тип антропосоциетальной респонсивности – либеральный: высшими ценностями служат жизнь и свобода индивида, его независимость в выборе ценностей и норм, возможность по своей инициативе легитимно изменять социальные структуры и процессы; эти свободы ограничиваются аналогичными свободами других людей, дополняются традиционными предписаниями, которые, однако, не доминируют. Такое общество именуют современным, открытым, либеральным.

Нетрудно видеть, что в излагаемой здесь концепции термин либеральный обозначает один из двух социокультурных типов общества, т.е. имеет социетальный, социально-философский смысл⁴⁴. Вместе с тем, его конкретное содержание изменяется в зависимости от особенностей культуры и этапа социальной эволюции общества, области применения (политика, экономика и др.). Неправомерно редуцировать обший, социально-философский смысл термина «либеральный» к какому-либо частному, исторически относительному его значению, как бы злободневно оно ни звучало в данный момент (например, к «либерализму» российских олигархов).

Кроме того, мы выделили третий тип – общечеловеческие ценности. Они как бы нейтральны к первым двум типам, но в то же время в различных типах обществ принимают «окраску» своей среды: на первый план выступают различные их аспекты. Например, порядок ценится в любом, обществе; но в традиционном обществе он сопряжен прежде всего с соблюдением традиций, а в либеральном – со свободой. Так же и работа повсеместно значима, но в одних культурах или для одних групп людей она выступает прежде всего как средство для заработка, а для других – как способ самореализации. Разную окраску могут иметь благополучие, нравственность.

Как известно, основной функцией всех ценностей является интеграция индивидов в социетальное сообщество. Она выражается вподдержке(одобрении) ценностей населением. Различные ценности имеют неодинаковую поддержку: одни ценности поддерживаются подавляющим большинством его членов, а другие, напротив, явным меньшинством; интегрируя меньшинство, онидифференцируютего от большинства.

Изменение поддержки каждого из трех социокультурных типов ценностей в течение 12 лет представлено на графике 1. Средняя для всех типов показывает общий рост поддержки ценностей: с 42,8% до 49,3%; это означает, что уменьшилась доля неопределенных и отрицательных ответов, повысилась интенсивность позитивного ценностного сознания россиян, значит, и его влияния на их поведение. При этом в 1990 г. наблюдались небольшие различия в поддержке разных типов ценностей (поддержка находилась в интервале 42-44%), но уже в 1994 г. эти различия значительно увеличились (41-49%), к 1998 г. немного уменьшились, а к 2002 г. снова возросли (45,7-52,3%). При этом выше средней росла поддержка общечеловеческих и либеральных ценностей; последние в 2002 г. поднялись заметно выше других. Поддержка традиционных ценностей тоже росла, но медленно, оставаясь заметно ниже совокупной средней.

Таким образом, налицо общая тенденция либерализации структуры базовых ценностей. Впервые она проявилась в 1990-1994 гг. Уже тогда мы сделали вывод, что российское общество находится отнюдь не в начале, а примерно в середине своего движения к современной системе ценностей или уже во второй половине этого пути. К сходным выводам пришли российские социологи, участвовавшие в международных сравнительных исследованиях динамики ценностей.⁴⁵

В следующем четырехлетии, к июню 1998 г., наблюдалась частичная делиберализация структуры ценностей. Но на рубеже столетий она была преодолена, все либеральные ценности сосредоточились в интегрирующем резерве, а свобода оказалась весьма близко к ценностному ядру. С полным основанием можно подтвердить вывод о постепенной либерализации ценностного пространства российского общества.

Однако недостаточно фиксировать общую тенденцию. Необходимо выяснить, как дифференцируется ценностное пространство по терминальным и инструментальным его составляющим. Начнем этот анализ с общечеловеческих ценностей.

График 2 демонстрирует, что терминальные общечеловеческие ценности имеют большую поддержку, чем инструментальные (различие поддержки составляет5–12%, достигнув максимума в 1998 г.).

Это соответствует теоретическим представлениям о более высоком иерархическом ранге терминальных ценностей по сравнению с инструментальными. В целом поддержка инструментальных общечеловеческих ценностей изменяется параллельно терминальным.

Обратимся к дифференциации традиционных и либеральных ценностей на терминальные и инструментальные. На графике 3 видно, что и в этих социокультурных типах терминальные ценностиполучают большую поддержку, чем инструментальные. При этом поддержка традиционных терминальных ценностей линейно возрастала, превышая терминальную среднюю на 1-4%, а совокупную среднюю – на 7-10%; в целом она выросла с 51 до 59%. Поддержка либеральных терминальных ценностей тоже росла (с 45,6 до 52,5%), но неравномерно; сохранялось и даже увеличилось ее отставание от традиционных ценностей; в целом их поддержка оказалась немного ниже терминальной средней, хотя и выше совокупной средней. Иными словами,внутри терминальных ценностей наибольшую поддержку в целом сохраняют не либеральные, а традиционные ценности.

В рамках каждого социокультурного типа ценностей динамика поддержки населением еще более различается. Внутри традиционныхценностейобнаружилось значительное расхождение траекторий поддержки двух их групп: уже в 1990 г. инструментальные ценности этого социокультурного типа имели почти на 18% меньше поддержки, чем терминальные, в 1994 г. этот разрыв вырос более чем до 23%, а в 2002 г. превысил 26%. Таким образом, по уровню поддержки населениемтерминальные и инструментальные группы традиционных ценностей весьма отдалены друг от друга и все больше расходятся.

Иная картина наблюдается внутри либеральных ценностей. В 1990 г. поддержка инструментальных ценностей этого типа была лишь на 7,5% меньше терминальных, и далее она последовательно приближалась к поддержке терминальных ценностей, так что в 2002 г. различие в их поддержке сократилось до 0,5%. Следовательно, по уровню поддержки населениеминструментальнаягруппа либеральных ценностей в процессе трансформации российского общества сблизилась с терминальной группой.

Одновременно, внутри самих инструментальных ценностей быстро произошло расхождение социокультурных типов: возникло преобладание либеральных ценностей над традиционными. В самом деле, в инструментальной группе поддержка традиционных ценностей понизилась с 33,4% в 1990 г. до 29,6% в 1994 г. и затем лишь немного повысилась (до 32,4% в 2002 г.); в итоге она оказалась на самом низком уровне: на 13% ниже средней инструментальной и на 17% ниже совокупной средней. Поддержка же либеральных инструментальных ценностей выросла в 1,4 раза: если в 1990 г. она составляла лишь 38%, уступая общечеловеческим и менее чем на 5% опережая традиционные, то в 2002 г. эта поддержка составила уже 52%, опередив общечеловеческие на 6%, а традиционные – почти на 20%. Таким образом, в 2002 г. поддержка либеральных инструментальных ценностей в 1,6 раза превысила поддержку терминальных ценностей.

Эти данные означают, что, в ответ на потребности адаптации к резко изменившимся условиям жизни, либерализация ценностного пространства российского общества началась с изменения инструментальных ценностей или ценностей-средств, т.е. практических качеств индивидов. В результате, в современном российском обществе возникло существенное расхождениемежду социокультурными смыслами основных групп базовых ценностей:наиболее влиятельными терминальными ценностями остаются традиционные, а среди инструментальных ценностей стали доминировать либеральные.

Как оценить характер этого расхождения, возможные его последствия? По-видимому, оценка не может быть однозначной. В данный момент ценностное расхождение поддерживает возникшую ранее в обществе аномию, проявляющуюся в по-прежнему высокой преступности, коррупции, теневой экономике. А в ближней перспективе его последствия зависят от того, закрепится ли и будет обостряться это расхождение в качестве устойчивого противостояния традиционно-терминальных ценностей либерально-инструментальным (точнее, либеральному тандему инструментальных и терминальных ценностей) или же оно приобретет характер диалога, обещающего в будущем более сложную, композитную структуру.

В этой связи уместно напомнить диалектическую идею снятия противоположностей в качественно новой целостности (Гегель, Маркс). Эту идею по-своему конкретизировал Т.Парсонс, который рассматривал возникающую новую систему ценностей вовсе не как альтернативу, означающую утрату прежних ценностей, а как более универсальную их систему. По его оценке, «эти новые ценности должны быть более обобщенными в том смысле, что они могут легитимизировать функции обеих дифференцированных единиц в единой формуле, которая позволяет каждой из них делать то, что она делает, и, что столь же существенно, не делать того, чем заняты другие». Поспешные выводы о том, что старые ценности неизбежно «утрачивают свои функции», Парсонс называл «романтическими идеологиями, бездоказательными утверждениями» и считал их свидетельством «неполной институционализации переструктурированных ценностей».

Охарактеризованная выше социокультурная модель базовых ценностей как раз и позволяет обнаружить более универсальную, чем прежняя, структуру, которая возникает и утверждается по мере трансформации российского общества. Растущая поддержка либеральных ценностей означает не утрату функций традиционных ценностей и даже не всегда сужение диапазона их действия, а во многом – их включение в новую, более сложную, композитную структуру ценностей, которая позволяет каждому типу ценностей делать то, что он делает, и не делать того, чем заняты другие.

Особого внимания заслуживает противоречие внутри терминальных ценностей: между свободой и традицией. Если в 1990 г. поддержка свободы была лишь на 5% больше поддержки традиции, то в 2002 г. это превышение составило более 10%. При этом поддержка традиции также возросла: она превысила 45%, и тем самым традиция переместилась из оппонирующего дифференциала в интегрирующий резерв структуры ценностей. Две терминальные ценности, наполненные противоположными социокультурными смыслами, оказываютсявзаимосвязанывыполнением общей, интегрирующей функции. Еще многограннее соотношение терминальных ценностей свободы и семьи. Либеральная свобода размывает большую традиционную семью, но оставляет простор для различных форм малой, одно- и двухпоколенной семьи.

Как известно, конфликт внутри терминальных ценностей вызывает наибольшие изменения во всей системе ценностей. Чтобы конкретнее понять характер соотношения традиционных и либеральных ценностей в современном российском обществе, предстоит исследовать структуру ценностей в различных социальных группах (стратах) и социокультурных регионах России.

Юрий Александрович Левада(р. в 1930 г.) - известный российский социолог, один из ключевых участников возрождения социологии в СССР в 60-е годы и в создании Института конкретных социальных исследований (ИКСИ) АН СССР (1968). Доктор философских наук (1966), профессор (1968 ? ). Директор Всероссийского центра изучения общественного мнения (ВЦИОМ, 1992-2003), затем – «Левада-Центра» (с 2003). Член Совета при Президенте РФ по содействию развитию институтов гражданского общества и правам человека.

Окончил философский факультета МГУ (1952). В 1955 г. защитил кандидатскую диссертацию об особенностях революции в Китае, поступил в Институт китаеведения. Был командирован в Китай, где приобрел опыт проведения социологических исследований на промышленных предприятиях.

С начала 60-х годов работал в Институте философии АН СССР, где занимался методологией социального познания, опубликовал монографию "Социальная природа религии" (1965) и защитил докторскую диссертацию. Возглавил сектор методологии социологических исследований в Институте философии, затем Отдел по той же проблематике в ИКСИ.

В 1966 г. организовал работу неформального семинара, который функционировал более 20 лет и стал центром интеллектуального общения представителей широкого спектра социальных и гуманитарных наук.

На основе курса, прочитанного на факультете журналистики МГУ, Ю.А.Левада опубликовал "Лекции по социологии" (1969). В них он рассматривал социологию как самостоятельную науку, которая опирается на методологию системного анализа, использует математические методы и количественные данные по широкому спектру социальных проблем. «Лекции» получили официальное резкое осуждение, прежде всего потому, что содержали негативную оценку ввода в Чехословакию войск СССР и других стран Варшавского договора (август 1968). Как член КПСС Ю.А.Левада получил выговор с занесением в личное дело, снят с должности секретаря партбюро ИКСИ и переведен в ЦЭМИ на должность старшего научного сотрудника; здесь он проработал в течение 16 лет, а возможности публикации его работ были до перестройки существенно ограничены.

В 1988 г. Ю.А.Левада перешел в созданный ВЦИОМ: зав. Отделом теории, затем директором (1992–2003). Стал главным редактором журнала "Мониторинг общественного мнения: социальные и экономические перемены"; в большинстве номеров журнала содержались проблемно-аналитические статьи редактора. В 2003 г. Центр был вынужден перерегистрироваться в новое учреждение - "Левада-Центр. Аналитический центр Юрия Левады», который продолжает изучение динамики общественного мнения и издает "Вестник общественного мнения. Данные. Анализ. Дискуссии"; вместе с руководителем, в «Левада-Центр» перешли большинство сотрудников прежнего ВЦИОМа.

Основные публикации, помимо названных: Проблемы использования количественных методов в социологии // Сб. «Моделирование социальных процессов» (1970); Социальные рамки экономического действия // Сб. «Мотивация экономической деятельности» (1980); Игровые структуры в системах социального действия // Ежегодник «Системные исследования. Методологические проблемы» (1984); Бюрократизм и бюрократия: необходимость уточнений // «Коммунист», 1988, № 12; "Советский простой человек" (соавт., М., 1993); "Статьи по социологии" (1993); «От мнений к пониманию. Социологические очерки 1993-2000» (2000). В Хрестоматии помещена, с сокращениями, статья, представляющая результаты работы над проектом "Советский человек", который Ю. А. Левада возглавляет с 1989 г.

КООРДИНАТЫ ЧЕЛОВЕКА. К итогам изучения "человека советского"^* 2001

Анализ принципиальных результатов многолетней ис­следовательской программы "Советский человек"⁴⁶ имеет как методологическое (эффективность инструментария), так и актуальное социально-аналитическое значение… Несомненно, что "человек советский" как со­циальный тип оказался значительно более устойчивым, способным приспособиться к изменению обстоятельств, чем это представлялось десять лет назад. Конечно, этому в немалой мере способствовали и доминирующие в наших процессах варианты самого изменения "обстоятельств" — непоследовательные и противоречивые акции при значи­тельном ухудшении положения большинства населения.

Одни наши предположения вполне подтвердились, другие — нуждаются в переосмыслении. В некоторых случаях мы оказались неготовыми заметить или правиль­но оценить характер происходящих изменений или при­чины отсутствия таковых… В первоначальном проекте ис­следования (1989 г.), естественно, не могли быть заложены проблемы, возникшие в ходе позднейшего развития поли­тического кризиса в стране, связанные с распадом Союза ССР, зарождением политического плюрализма, транс­формациями структур социальной поддержки и мобили­зации, характером лидерства и т.д. Такие проблемы рас­сматривались на последующих фазах реализации иссле­довательской программы. В настоящей статье рассматривается лишь часть про­блем проведенного исследования, требующих разносторон­него анализа.

Три оси "человеческих координат". Многообразие на­копленного материала, относящегося к различным сферам деятельности социального человека, позволяет выделить ос­новные направления "привязки" человека к социальному полю: идентификация ("кто мы такие?"), ориентация ("куда мы идем?"), адаптация ("к чему мы можем при­способиться?"). Все другие проблемы, и методологические, и содержательные, так или иначе группируются вокруг такого определения координат человеческого сущест­вования…

Кризис социальной идентификации: параметры и ме­ханизмы.

… Социальная идентификация — слож­ный, комплексный феномен, включающий разнородные компоненты. Наиболее общим признаком идентификации человека с определенным социальным объектом можно, видимо, считать эмоциональное или символическое его "присвое­ние", т.е. отношение к нему как к "своему" в отличие от множества иных, "чужих", "посторонних" объектов: "своя" семья, "своя" группа, "свое" государство, "свои" священ­ные символы и т. д…

Всякая идентификация как бы "добавляет" к универ­сальным в принципе, общезначимым критериям истин­ности, рациональности, полезности, нравственности, эсте­тичности и пр. иное по своей природе, партикуляристское измерение "свойскости". Реально-историческая последо­вательность "добавлений", конечно, была обратной: уни­версальные нормы "добавлены" к партикулярным, но никак не заменяют их. Человек нигде и никогда в мире не может держаться каких бы то ни было универсалий, не накладывая на них эмоциональных, личностных, тради­ционных и прочих рамок идентификации, отождествле­ния с неким "своим" в отличие от "не-своего". А это, в свою очередь, создает неустранимые нормативные коллизии, с которыми можно лишь считаться…

В обществах, ко­торые признаны как цивилизованные, доминируют "уни­версалии", а отношения "по-свойскости" кажутся оттес­ненными на обочину. Но это слишком упрощенная карти­на. Идентификация со "своим" государством, "своей" группой (в том числе этнической), "своей" фирмой сохра­няется — в разных формах и пропорциях — повсеместно и играет достаточно важную роль в процессах социализации и социального контроля, особенно в условиях социальной мобилизации. Одно из важнейших условий сохранения такого сочетания — участие критического компонента в самом комплексе идентификации. Его смысл достаточно точно выражен известной английской поговоркой: "Права она или не права, но это моя страна". Тем самым допус­кается, что "свое" может быть неправым, скверным, за­служивающим осуждения. Самый искренний патриотизм мог быть и резко критическим по отношению к порядкам, властям, традициям собственного отечества, что и демон­стрировали, между прочим, все российские мыслители — от Чаадаева до славянофилов и революционеров далекого XIX в. …

По всей видимости, именно этот кризис соста­вил главное содержание всех перемен последних лет, рас­сматриваемых на человеческом уровне. Объясняется это тем, что в традиционно советском обществе идентифика­ция являлась, по сути дела, не только основным, но един­ственным средством выражения связи человека с обще­ственной системой...

С распадом советской системы человек оказался вы­нужден в какой-то мере самостоятельно ориентироваться в изменившихся обстоятельствах, определять свое поло­жение, выбирать способ поведения, отношения к проис­ходящему и т.д. Иначе говоря, вынужден искать "свою" или "близкую" позицию, группу, символическую структу­ру. Тем самым социальная идентификация становится проблемой выбора — вынужденного, часто болезненного, при ограниченных представлениях о содержании выбора и его последствиях. Имеющийся материал позволяет рас­смотреть некоторые направления и уровни такой "изби­рательной" идентификации человека.

Как и следовало ожидать, никакого "естественного" че­ловека, способного свободно и разумно делать социальный выбор, в нашей действительности не обнаружилось, как не обнаружился он и два-три столетия назад в Англии, Франции и т.д. Освобожденный (впрочем, скорее деклара­тивно) от старых политических и идеологических облаче­ний человек остался связан традициями и стереотипами советского и досоветского происхождения. Дискредита­ция официально-советской идентичности привела не столько к формированию демократических, общечелове­ческих координат самоидентификации, сколько к росту значения традиционно групповых, локальных, этничес­ких рамок.

Одним из результатов распада советской государст­венности явился кризис государственной идентичности на различных ее уровнях (от "советских" граждан к "россий­ским")… Выделить различ­ные типы идентификации, например, обязательные или избирательные, в такой связке не так просто. "Советская" самоидентификация может быть инерционной (привычная обязательность) или ностальгической (избирательная пози­ция); последняя, в свою очередь, может обозначать сожа­ление то ли об ушедшей общественно-политической сис­теме, то ли о едином государстве, то ли о возможностях человеческих контактов и т.д. В любом варианте имеет свое значение чисто вербальная (на деле — социально-психологическая) составляющая — какие термины ис­пользуются людьми для самоопределения…

Во всех вариантах идентификационных вопросов ис­следований респонденты обычно склонны, скорее всего, отмечать позитивно оцениваемые связи и значительно реже — негативные. Первый опрос по программе "Советский человек" (1989 г.) проходил в исключительный период наи­более активной общественной самокритики и попыток пере­оценки прошлого (непоследовательных и малоудачных), сти­мулировавшихся ведущими СМИ и политическим руковод­ством страны... Тогда мы обнаруживали более всего негативных оценок собственной страны, ее места в мире, ее народа, истории — и это все тоже было довольно распространенным элементом социальной иден­тификации человека в определенный момент историческо­го перелома ("экстраординарная" критическая идентифи­кация). При некоем оптимистическом варианте развития событий, приводящего к утверждению новой системы при­знанных обществом ориентиров, общественная самокрити­ка могла сыграть очистительную, созидательную роль. Этого не произошло, катарсис не состоялся. Негативные, даже уни­чижительные самооценки человека как "совка", лентяя, пьяницы и пр., обнаруживаемые и в массовых опросах, ос­таются непременным компонентом его социальной само­идентификации и фактически служат средством оправда­ния пассивности, безволия, холопства во всех их проявле­ниях в полном соответствии с печальной исторической тра­дицией ("ординарной" псевдокритической идентификации).

Анализ проблемы идентификации в общественном мнении приводит к необходимости различать два уровня рассматриваемых показателей: декларативный (кем люди хотят себя называть) и реальный (кем люди себя ощуща­ют)…

Элита и "массы" в поисках ориентации. Поиск ориентации - это новая проблема, как бы нежданно свалив­шаяся на голову людей. При этом проблема принципиально непосильная для отдельного человека и требующая групповых вариантов решения. Но ни одна из групп или структур, претендовавших за десять лет на лидерскую роль в обществе, не смогла предъявить человеку каких-либо четких, понятных населению ориентиров, а тем более программ действия. Демонстративное отрицание со­ветского прошлого или конституционно закрепленный ло­зунг "социального государства" равно не пригодны для роли таких ориентиров.

Главная причина такого положения — отсутствие в стране лидеров или лидирующих групп, элитарных структур, которые были бы готовы и способны определить и задать ориентиры.

Противопоставление элитарных структур (соответст­вующих функционально специализированных групп, ин­ститутов, организаций, средств) и "масс" (слабо организо­ванных, не исполняющих специфических функций и пр.) характерно преимущественно для традиционно-иерархических и модернизирующихся обществ. В первых из них элитарные структуры обеспечивают сохранение социаль­ных и культурных образцов, во вторых — выступают еще и в роли модернизаторов, инициаторов перемен. В разви­тых обществах такое разделение функций теряет смысл, поскольку действуют многочисленные более или менее автономные динамические факторы экономического, со­циального, глобального и прочих порядков.

В отечественной истории наиболее очевидна послепет­ровская тенденция элитарно-бюрократической модерниза­ции, в рамках которой развертывались практически все об­щественные потрясения и кризисы до начала XX в., а позже и советского, и последующего периода. Как стимулом, так и тормозом модернизации выступали главным образом соот­ношения сил внутри элитарных структур (а отнюдь не кон­фликты правящей элиты с угнетенной массой). Властвую­щая элита советского периода — неважно в данном слу­чае, под какими именно лозунгами и с каким успехом — монополизировала модернизаторские функции в общест­ве. Примерно к 60-70-м годам смена поколений в элитар­ных структурах, с одной стороны, и усложнение факторов социально-экономической и культурной динамики — с другой, привели практически к полной утрате этой функ­ции элитарными структурами советского образца.

Инициировавшая перестройку часть партийно-государственной элиты была заинтересована преимущественно в совершенствовании средств поддер­жания собственного статуса. Демократические течения не имели ни сил, ни решимости играть самостоятельную роль и определять общественные ориентиры. В результа­те ни накануне общественно-политических сдвигов (перед 1985 г.), ни в последующие годы потрясений и поворотов в стране не существовало новой или альтернативной элиты. А сохранявшая реальную власть государственная верхушка советского образца — при обновленных назва­ниях и конфигурациях — была преимущественно заинтере­сована в самосохранении, устройстве собственных дел и т.п. Поэтому, в частности, была невозможной в России ни про­думанная дальновидная реформа, ни "революционная" ломка старой системы. Радикально настроенная "команда Гайдара" за год работы смогла лишь создать ситуацию "обвала", запустив механизмы рыночных отношений и ос­тавив открытыми проблемы их социальных последствий.

Роль массовых факторов (намерений, настроений, дей­ствий) в этих процессах неизменно оставалась вторичной, "зрительской"… Отсюда — растерянность и колебания значительной части населения при определении своего отношения к про­исшедшим в стране переменам. Представляется полезным разделить, с одной стороны, демонстративное отношение людей к официальным лозунгам, с другой — реальное от­ношение к повседневной стороне этих перемен, с которой приходится иметь дело "массовому" человеку.

Показателями демонстративного плана в значительной мере можно считать регулярно получаемые ответы на во­просы о пользе реформ, о том, нужно ли их продолжать, было бы лучше, если все в стране оставалось бы так, как до перестройки и т.п. Соответствующие данные много­кратно публиковались. Имеется, правда, и другая состав­ляющая таких утверждений — уровень доверия и одоб­рения власти, лидеров, декларирующих линию на продол­жение реформ. Поэтому высказывания в пользу продол­жения реформ становятся то реже (в последние годы правления Б.Ельцина), то чаще (с приходом к власти В.Путина). Колебания, правда, происходят в ограничен­ном диапазоне, и перевес того или другого мнения обес­печивает небольшая доля опрошенных при том, что более 40% постоянно затрудняются выразить свою по­зицию. Стоит заметить, что понятие "реформы" давно утратило свой первоначальный смысл и используется преимущественно для обозначения всех перемен, связан­ных с переходом от советской экономической модели к рыночной.

Примечательно, что позитивные оценки начатым в 1992 г. реформам высказываются всегда существенно реже, чем суждения о необходимости продолжать реформы, и наоборот, осуждение реформ звучит гораздо чаще, чем требования прекратить их. Объяснить такие расхождения, видимо, можно тем, что оценка начатых перемен не связана каким-либо сегодняшним (да и тогдашним) выбором или иным действием, а вопрос об отношении к нынешним переменам — это вопрос действия, точнее, приспособления. Ведь около двух третей опрошенных утверждают, что они либо уже приспособились к произошедшим переменам, либо смогут этого добиться в ближайшее время.

Адаптация: возможности и пределы. Проблему при­способления человека к широкому спектру социальных и социально-политических изменений приходилось описы­вать ранее⁴⁷. Не повторяя аргументации, отметим лишь принципиальные тезисы. В перипетиях отечественной ис­тории последних столетий человек (во всех его статусах, включая правящую элиту и революционную контрэлиту) не выбирал варианты изменений, но лишь вынужден был приспосабливаться к ним. Причем сама возможность почти беспредельного приспособления объяснялась весь­ма ограниченным масштабом собственных запросов. Пос­ледняя по времени — и как будто почти успешная — опе­рация такого рода разворачивалась на протяжении при­мерно последних десяти лет.

В ноябре 2000 г. на волне конъюнктурного массового оптимизма только 20% населения России полагали, что они выиграли от перемен, произошедших за эти годы, но 67% — что они либо уже приспособились, либо в бли­жайшем будущем приспособятся к этим переменам. В этих цифрах — все основные параметры современных проблем человеческого существования. Не ожидали, не выиграли, не одобряют (в значительной мере), но при­спосабливаются.

К чему именно приспосабливается человек в сегод­няшней России?

• К снижению уровня жизни. Как известно из опросов, из официальной статистики, к концу 2000 г. доходы насе­ления составят в среднем около 70% от их величины в до­кризисные месяцы 1998 г.

• К снижению собственных запросов. Это позволяет при­выкать жить "на пониженном уровне".

• К конкурентному рынку товаров, услуг и труда.

• К навязчивой рекламе со всеми ее шумами.

• К демонстративной конкуренции политических лозун­гов и персон.

• К не существовавшим ранее "рыночным" возможнос­тям получения дохода.

• К новым факторам и параметрам социального неравен­ства, связанным с личными и имущественными возмож­ностями.

Приспособление в каждом случае означает трудное из­менение способов деятельности, ее нормативных и цен­ностных регуляторов, а также "баланса" этих регулято­ров. Даже в стесненных обстоятельствах человек стре­мится сохранить себя, свой статус, свою самооценку. Не относятся к этой категории те изменения, которые озна­чали только снятие ограничений — появление возможнос­тей для потребительского и политического выбора, для выезда за границу, для получения информации и т.д. Ко всему этому не требовалось приспосабливаться, достаточ­но было просто привыкнуть (и, как обычно бывает в си­туациях привыкания, тотчас забыть о приобретенных свободах, пока об этом не напоминают какие-либо угрозы их вновь лишиться).

В то же время стало очевидным существование обсто­ятельств, к которым человек не может приспособиться (или приспосабливается ценой невосполнимых потерь в собственном положении). К таким обстоятельствам отно­сятся нестабильность социальных регуляторов, отсутст­вие фиксированных критериев и "правил игры", хаос. Страдают и теряют от такой неопределенности "все", но в разной мере. Проще человеку, способному замкнуться в скорлупе собственных привычных интересов. Труднее всего приходится активным общественным группам, кото­рые пытаются играть "на повышение" (или на сохранение относительно высокого уровня) собственного статуса, т.е. элите, имеющей или стремящейся получить доступ к верхним этажам общественной иерархии. Поэтому, в частности, все наблюдаемые в последние годы социально-политические кризисы были (и, скорее всего, будут в обо­зримом будущем) преимущественно кризисами на этих, элитарных, околовластных этажах.

Получается, что всеохватывающие процессы адапта­ции оказываются дифференцирующими, формирующими новые структурные группы в обществе, определяющими функции и ответственность элит и т.д. Перспективы об­щественных перемен, их устойчивость и глубина опреде­ляются не "средней" массой (мнениями, голосованиями "всех"), а способностью определенных, специализирован­ных групп и структур воздействовать на ситуацию…

В существующих условиях все три выделенные "оси координат человека" находятся в состоянии сложного кризиса, т.е. ломки и формирования механизмов дальней­шей деятельности в соответствующих направлениях.

Острота ситуации определяется тем, что энергия раз­рушения, высвобождения от старых ограничений практи­чески полностью исчерпана за предыдущие годы. Поэтому нере­шенность принципиальных проблем общественного и государственного устройства, отсутствие его норматив­но-правовых основ, ощущается людьми сильнее, чем когда-либо ранее. В этих условиях заметно возрастает роль "призраков" советского прошлого — не только как ностальгических фантомов или символов, но и как вполне реальных структур, традиций, нравов (продуктов "полу­распада" разрушенной системы). Отсюда "реставрацион­ные" надежды одних и опасения других. Для того чтобы оценить их обоснованность нужен, очевидно, обстоятель­ный анализ исходного состояния — положения человека в "традиционном" советском обществе (это особый пред­мет рассмотрения) в соотнесении с переломами и сдви­гами последних лет. Пока же стоит лишь отметить, что наблюдаемые…"призраки" прошлого реальным рес­таврационным потенциалом не обладают… Процессы раз­ложения и распада социально-политических систем (осо­бенно, если рассматривать их в "дальней", поколенческой перспективе) столь же необратимы как термодинамичес­кие. Но продукты такого распада (полураспада) в каждый момент, на каждом этапе значимы сами по себе, могут долго воздействовать на общественную атмосферу, на самоопределение человека.

Роберт Моррисон Макивер (1882-1970) родился в Шотландии и получил образование в Эдинбурге и Оксфорде. Работал в Канаде и США. С 1929 по 1950 гг. - профессор Колумбийского университета. Среди его основных работ: Community (1917), Labor in the Changing World (1919), Society: Its Structure and Changes (1931) (выдержала несколько изданий, до появления работ Т. Парсонса и Р. Мертона рассматривалась как главный источник по вопросам общей социологии), Social Causation (1942).

В книгах и статьях уделял большое внимание теоретическим вопросам социологии. МакИверу принадлежит статья “Интерес”, опубликованная в Американской энциклопедии социальных наук. В 1968 году опубликовал Автобиографию, которая может служить важным источником по истории социологии в США. Был руководителем и организатором эмпирических исследований в области социологии труда, позже изучал деликвентное поведение в Нью Йорке.

Текст, представленный в настоящей Хрестоматии, полемически заострен против антиэволюционистских взглядов, характерных для консервативных направлений философской и социологической мысли. Это часть его основного труда “Общество: его структура и изменения” (по изд. 1937 г.).

СОЦИАЛЬНАЯ ЭВОЛЮЦИЯ КАК РЕАЛЬНОСТЬ^*1931 (1937)

Аргументы против эволюции (Misleading Trails)