материалы по истории свободомыслия 1 / 05 гнозис / гност и гитлер

Введение

 

Чтобы понять, что такое Thunder Perfect Mind, следует выяснить, что есть вообще гностицическая религия.

 Гностицизмом обычно называют ряд религиозных течений и учений, появившихся на заре христианства (I-II вв. н.э.) и объедененных некоторыми специфическими чертами, которые я привожу ниже, пользуясь вступительной статьей к книге Ганса Йонаса "Гностицизм". Итак, всех без исключения гностиков объедняет:

Установка на принципиальный эзотеризм[1]. Все люди делятся гностиками на "телесных" (соматики, гилики), "душевных" (психики) и "духовных" (пневматики). Из них только последним доступны тайны гносиса - высшего и подлинного мистического знания.

Весь видимый материальный мир - зло. Это темница духа, порабощенных материей и аффектами частиц божественного света, оказавшихся во власти небытия и хаоса. Освобождение из темницы мира достигается через причастность божественному знанию (гносису) и через постижение природы собственного духа как частицы единственного истинного Бога - Абсолюта, Отца Нерожденного.

Чувственный мир есть результат трагической ошибки, трагедии в Абсолюте или вторжении сил мрака в миры света. Отце Нерожденный, самообнаруживаясь, являет себя в особых сущностях (эонах), зачастую образующих пары или четы (сизигии). Завершенность этих эонов образует божественную полноту (плерому). Гордыня или ошибка одного из эонов (обычно Софии) приводит к нарушению этой полноты, его отпаду от плеромы и началу космогенеза, в результате которого создается множество несовершенных миров (иногшда 365) во главе с их владыками - архонтами. Низший из этих миров - наш материальный мир.

Мифологизм языка описания. Гностики предпочитают описывать как все теософские таинства внутрибожественной жизни, так и процессы миропорождения и спасения не понятийным, а образным, мифопоэтичеким языком. В таком случае абстрактные сущности (например, эоны) персонифицируются и гипостазируются, превращаясь в некие божественные существа-личности (даже сам Всевышний Бог может персонифицироваться в мистической фигуре Божественного Адама, космческого Первовсечеловека). Понимая неописываемость мистического опыта, гностики пошли не по пути апофатики, чисто отрицательного описания Абсолюта, а по пути метафоризации описания, превращающегося в миф-символ, требующий не буквального понимания, но особой герменевтической процедуры усмотрения обозначаемого и невыразимого через обозначающее и фигуральное.

Представление о спасении как о полном избавлении от материальности и уходе из чувственого космоса. Плерома стремится восстановить свою целостность, что приводит к появлению нового эона Иисуса или иногда двух - Иисуса и Христа, который и сходит в материальный мир, обучая носителей духа высшему гносису. После того, как все частицы духа покинут мир и вернутся в плерому, материя вновь окажется в состоянии аморфного хаоса и прекратит свое существование. Телесность Христа обычно считается гностиками призрачной (докетизм).

Спасение достигается через практику строжайшего аскетизма[2], преодоление всех привязанностей и влечений и достижении бесстрастия. Гностики занимались практикой заклинаний (возможно, аналог индийских мантр), участвовали в мистериальных ритуалах и склонны были к смешению эллинистических и христианских образов, ценя в них некое архетипическое единство.

Ведущее настроение гностицизма - чувство экзистенциальной разорванности человека, его затерянности в злом и чуждом материальном мире, отгороженом сотнями небес и миров с их архонтами и демиургами от истинной родины человека, того духовного пространства, где дух челоека в-себе-и-у-себя - от плеромы Отца Нерожденного. Этот экзистенциальный пессимизм преодолевает сам себя в вере в окончательное освобождение и возвращение в плерому божественой жизни.

  [Е.А.Торчинов. Гносис и гностицизм. // Ганс Йонас. Гностицизм. Лань, СПб, 1998. с.5- 7]

 Символизм языка описания

 Существует два способа трактовки мистического опыта и божественного откровения.

 Первый - это способ, условно говоря, материально-объективный, при котором все описываемое визионером (либо уже описанное в священных текстах) воспринимается as it is, как некий объективный факт, в полном соответствии с законами материального мира. Второй способ - способ мифологического восприятия описанного, и "вычитываемая" отсюда символическая образность языка.

 Христианское богословие, начавшееся формально с Климента Александрийского и Оригена (учение котрого позднее во многом было признано еретическим) начинала с последнего из способов; и Климент, и Ориген символически трактуют не только события Ветхого Завета, но и саму личность Христа. Впоследствии, однако, в целях борьбы с гностическими ересями, Церковь была вынуждена догматизировать собственное учение, что привело к материальной трактовке Писаний, и в конечном итоге выродилось в схоластику.

 О схоластике следует поведать чуть более подробно. Первые богословы, в русле традиций своего времени, учили, что проповедуемое должно быть пережито как часть собственного мистического опыта (сие неслучайно, ибо все они жили в Александрии, которая несколькими десятилетиями позже дала эллинскому миру последнего великого языческого философамистика - Плотина (по одной из версий, у Оригена и Плотина и вовсе был один учитель - Аммоний Саккас)). Сей императив, однако не был услышан последующими поколениями богословов и был забыт, чтобы в отместку за умершего в тюрьме Оригена возродится в XIX веке в лице Фридриха Ницше и нанести по уже мертвому, но сохраняющему все признаки жизни христианству сокрушительный удар.

 Схоласты были чужды приведенному выше приципу переживания религиозного опыта; наоборот, практически вся схоластика являла собой пример сторого формализованного пиздежа: в случае несоответствия пиздежа форме (устанавливаемой Церковным Собором), схоласт без всяких хлопот и переживаний отрекался от него, но лишь для того, чтобы продолжить пиздеть по-другому. Один из первых схоластов, Абеляр, к примеру, дважды отрекался от своего учения, а известный труд его, носивший название Sic et Non (Да и Нет) являлся ярчайшим примером идиотского пиздежа тех времен, ибо целиком состоял из тезисов и антитезисов, доказываемых и опровергаемых безо всякой цели, просто так, чтоб попиздеть. Или можно припомнить Фому Аквинского с его семью доказательствами бытия Бога: ни Оригену, ни Клименту, ни предвосхитившему их Филону Иудейскому и в голову не пришло бы доказывать существование Бога, ибо существует он уже необходимо в силу их собственных религиозных переживаний.

 Материализацию символов хорошо иллюстрирует пример евхаристии. Евхаристия - одно из основных церковных таинств, разделяемая всеми вероиповеданиями; суть ее состоит в том, что во время церковного богослужения вино и хлеб пресуществляются в тело и кровь Христовы. За вполне естественное символичное восприятие данного ритуала французский богослов середины XI в. Беренгар Турский, высказавший оное в письме своему другу, был схвачен инквизицей и брошен в тюрьму. Под пытками он вынужден был признать, что хлеб - это не просто таинство, но подлинное тело Христа, которое едят зубами, а уже к ко времени IV Латеранского Собора (1215) богословы изнурительно обсуждали вопрос: quid comedit mus? - что пожирает мышь, случись ей стянуть священный хлеб евхаристии?.[3] Все это показывает полнейшую бесперспективность материально-объективного богословия.

 Совершенно иной путь, как было указано выше, был избран гностиками. Мифопоэтическая традиция той ветви гнозиса, которую принято называть иранской, равно как мифологический символизм гнозиса египетского дают обширный простор для толкований и разного рода спекуляций. Р.А.Светлов в своей работе Гнозис и экзегетика убедительно показывает, что именно гнозис явился главным характеризующим элементом эпохи, в которой возникли и сформировались воззрения александрийских экзегетов (Клемента, Оригена, Плотина). Именно гнозис породил символическое толкование христанства, и, в полном соответсвии с законами диелектики, он же послужил причиной его смерти.

 Принято полагать, будто гнозис в целом был уничтожен христанством к IV-V вв., и те спонтанно возникающие в средние века ереси гностического происхождения (катары, альбигойцы, богомилы, вальденсы) не представляли для христианства какой-либо серьезной угрозы (каковую являло, к примеру, в свое время манихейство). Сие утверждение нуждается в серьезном пересмотре.

 В ряду дихотомий молодое-старое, нежное-крепкое, символичное- материальное, становящееся-ставшее гностицизму следует отвести роль молодого и нежного, а христианству - старого и крепкого. Гнозис всегда был становящемся, это было обусловлено его природой, согласно которой каждый пневматик суть Бог, и поэтому легко может объявить себя Богом и вещать как Бог (что и делали первые гностики, Симон Волхв и его ученик Меандр; Симону в Риме воздвигли статую, на которой начертали:БОГ); истинный Бог, Отец Нерожденный, непознаваем, и какие имена ты ему ни давай и как ни спекулируй на идее Плеромы, все это не будет иметь никакого отношения ни к Богу, ни к Плероме как его самоосознанию; отсюда представляется невозможной сама идея сознательной догматизации гностицизма, коия (идея) во многом и послужила причиной смерти христанства.

 На самом деле к IV веку (а Гарнак утверждает, что и раньше - ко II в.) христианство, канонизировав Новый Завет и утвердив Никейский Символ Веры, отрезало себе путь к дальнейшему становлению, превратившись в ставшее и вбив тем самым последний гвоздь в крышку собственного гроба. "Живая вера как будто превратилось в обязательное исполнение определенных формул, общение с Христом - в христологию, искания царствия Божия - в учение о бессмертии и обожении, предствители свободных служений - в профессиональный клир, братья по вере - в опекаемых миром, горячие молитвы - в торжественные гимны и молебные пения". Эта точка зрения Гарнака как нельзя лучше отражает ситуацию: к IV веку христианство было мертвее мертвого, и дальнейшее существование влачила уже в виде мардонга. Поэтому нельзя рассматривать Реформацию как возрождение христианства: для мардонга возрождение невозможно, ибо он вроде бы и жив, а с другой стороны - и не очень. Neither dying here nor death. Хуйня, короче.

 А что же гностицизм? А гностицизм, в полном соотвествии с вечным и всепроникающим учением Лао-Цзы выжил, и продолжал существовать в форме Скрытого Бога, Бафомета, вариант легенды о котором (явно манихейского толка) см. в  Easy Listening for the Hard of Hearing, принадлежащем перу . Посему положим же навечно:

     Человек при своем рождении нежен и слаб, а при наступлении смерти тверд и крепок. Все существа и растения при своем рождении нежные и слабые, а при гибели сухие и гнилые. Твердое и крепкое -- это то, что погибает, а нежное и слабое -- это то, что начинает жить. Поэтому могущественное войско не побеждает и крепкое дерево гибнет. Сильное и могущественное не имеют того преимущества, которое имеют нежное и слабое.

      Дао Дэ Цзин, п.76

Все вышесказанное имело своей целью объяснить символический способ толкования, принятый по отношению к текстам из Thunder Perfect Mind в данном исследовании. Несмотря на подчас весьма христианское прочтение гностицизма, гностический характер в большинстве символов угадывается вполне легко и сопровождается соответствующей трактовкой, нисколько, однако, не претендующей на аутентичность. Поскольку автор сего исследования является, по отношению к тексту, medium'ом, то и сам комментарий (message) претерпевает изменения, определяемые личностью автора, в полном соответствии со знаменитой формулой Medium is the Message. Читатель может либо принимать, либо не принимать авторские ремарки.

 The Descent of Long Satan and Babylon

Для всех гностических учений (за небольшим исключением) характерно тождество Части и Целого (Абослюта). Абсолютная Полнота (Плерома) имеет свой несовершенный аналог, плод трагической ошибки - сферу миров (Кеному). Отцу Нерожденному, трансцендентному Богу, являющему себя посредством Плеромы, противопоставляется божок, архонт, творение низшего из эонов, который-то и создает Кеному, эту жалкую пародию на божественную Полноту. Самый дальний, заброшенный, максимально отдаленный от Всего мир - это как раз тот, в котором и существует человек. Но этот человек, заброшенный в само Царство Тьмы, носит в себе божественнуюискру; разожги ее (а для этого достаточно осознать, что ОНА ЕСТЬ), и ты станешь (нет, не подобен Богу) - самим Богом, тывзрастишь Плерому в себе. Это и есть то самое тождество Части и Целого.

 Не Бог во мне, но я - Бог[4]; искра божественного света, заключенная в человеке, дает ему полное право утверждать это. Это и есть его истинная природа, в то время как душа и тело - не более чем лохмотья, которые прячут жемчужину. Сатана и Вавилон и есть душа и тело человеческое, которые, будучи порождениями Ночи (если Плерома есть Свет, то Кенома - Тьма), бегут прочь от Света, увлекая за собой человека, унося его прочь от единственно истинного и ценного в нем, from the center of things - божественной искры, пневмы.

 Тождество Части и Целого проявляется и во взаимоотношениях человека и Кеномы: так же, как каждый спасенный гнозисом Дух приближает момент воссоединения Плеромы и прекращения существования этого мира, так и каждый человек, одурманенный Злом, не слышит Зова посланника, несущего гнозис (they do not hear the pain; боль есть страдания Духа, обреченного на жизнь в чуждом ему мире), и продляет срок царствования Сатаны и Вавилон.

    Though the world makes dark shadows

    You must look in your heart in the dark

Нелегко разглядеть истинную сущность за фальшивым блеском иллюзорного мира; Загляни в свое сердце, когда будет темно - лишь в темноте можно увидеть искру божественного света, таящуюся в каждом из нас. А до тех пор, увлекаемый Сатаной и Вавилон, человек обречен на вечное убегание от самого себя.

 Проблемы существования Зла в мире оборачивается, такими образом, проблемой существования Зла в человеке, и, следовательно, проблемой самого человека. Когда последний человек будет спасен, существование мира не будет иметь больше смысла и он будет уничтожен, похоронив Зло под своими обломками.

 A Sadness Song

     Я постигаю секреты, сокрытое.    О мои боги!    Таковы мы,    все смертные,    все должны исчезнуть,

    все должны умереть на этой земле...    Подобно картине,    мы будем стерты.    Подобно цветку,

    мы высохнем    на этой земле...    Подумайте об этом, о мои боги,    орлы и оцелоты,    будь вы из нефрита,

    будь вы из золота,    вы также уйдете туда,    где все бестелесно...     Незауалькойотль, поэт народа ацтеков (XV-XVI вв.)

 Ощущение мимолетности, переходящести человеческого существования было свойственно многим культурам, начиная с древних греков[5] и заканчивая затерянными в джунглях Южной Америки ацтеками. Ощущение того, что человек - лишь пылинка на ветру, что we've born just to fall apart - есть первый шаг на пути к гнозису.

Ощущение неудовлетворенности реальностью, данной в ощущениях (our eyes cannot be sated with the world and its nightmares and its dreams), бесцельности существования (neither coming here nor going, etc) приводит к осознанию того, что все боги, которым человек поклоняется на протяжении своей жизни, на самом деле не Боги, но божки, идолы, лица которых он сам и вырезАл (it's a face that we have carved there), они сугубо антропоморфны, в них те же человеческие чаяния, надежды и страхи (and it's full of fear and longing, and promices and threats), они, как люди, столь же горды и надменны, а это значит, что в итоге человек поклоняется самому себе, пылинке, бесцельность и мимолетность которой заключена в ней самой изначально, по определению; а это значит, что в конце концов - NIHIL NIHIL NIHIL NIHIL...

    And our mines are void of diamonds    That we carry in our rags

И вместе с тем, человек носит в себе искру божественного света, он сам себе Бог; да, она сокрыта меж лохмотий, ее трудно разглядеть, но кто говорил, что будет легко? Знание всегда кроваво, глаза запечатаны сургучом и зашиты нитками, и лишь сломав печати и разорвав узлы, можно смыть слепоту кровью...

А пока это лишь еще одна грустная песнь о тех, кто тщетно вглядывается в Тьму в поисках огонька, не зная, что что Свет заключен в нем самом - надо лишь заглянуть в себя...

 Mary waits in silence

 Как уже указывалось выше, существование нашего мира имеет смысл лишь постольку, поскольку в нем пока еще содержатся частицы божественной сущности, не вернувшиеся в свои родные места, во владения Отца Нерожденного. И насколько велико горе и отчаяние духа, заброшенного в материальный мир, настолько же велика его радость, когда он наконец освобождается от этого бремени и возвращается туда, откуда он родом.

 И вот радуется он:    I shall return no more    The sea covers me    To pick gold from the skies    I shall wait beneath the spaces

Не будет больше перерождений и воплощений (I shal return no more); не будет дурных и ложных, подменивших собою истинную сущность, картин материального мира (Imperium nihil est); шум мира больше не властен над спасенным духом: уставший от него, он очарован предвечной тишиной, что открылась ему (Silence has folded inside and out); Something is finished and something is born: закончилась эпоха несуществования и наступает первый миг начала истинного бытия, воссоединения со своей истинной сущностью.

 В самом сердце той тишины, что окружает его, он видит Софию, отпавший эон, в христианской традиции именуемый Марией (And Mary waits in silence): облаченная спасенными духами, она пребывает в этой тишине в ожидании того момента, когда последний дух будет спасен. Тогда она сможет войти в Плерому: там ее ожидает возлюбленный жених ее Христос; там уготовано им брачное ложе. И духи, окружающие ее, сочтутся браком с ангелами из свиты Христа. Первичная ошибка будет исправлена, и целостность Плеромы будет восстановлена, а мир, сотворенный ради этого спасения, перестанет существовать.

 RiverDeadBank

 Несколько рек протекают в Аиде, царстве мертвых; одна из них - Лета, река забвения. Выпившие из нее навеки забывают свою прошлую жизнь. Любопытно сравнить это с таким вот отрывком из гностического текстаГимн Жемчужине:

    Они смешали мне питье со всем коварством и дали мне попробовать мясо. Я забыл, что я царский сын, и служил их королю. Я забыл Жемчужину, за которой мои родители посылали меня. Из-за тяжести их пищи я погрузился в тяжелый сон.

Мертвая река, у берега которой стоит в смятении и задумчивости прекрасная девушка - это Лета; она уже вкусила от нее, и забыла времена when the soul was oned with God (The Cloud of Unknowing). Так о чем же думает она?

    Like dust I am lost in the world

Здесь описывается состояние человека, заброшенного в чуждый ему мир, в котором он - прохожий, заблудившийся в незнакомом лесу.

    I thought that I had a place    Between the heavens and the earth, between the starred sky

Место меж небом и землей и звездами на небе, очевидно, не является каким-то физическим местом, а не более чем описанием того, что (кто) не является ни небом, ни землей, не звездами, т.е. описанием трансцендентного Бога.

    I feel the crunch of dirt, I smell the scent of flowers

Бытие как таковое не прельщает (см. ниже) ни светлой своей стороной (цветы), ни темной (грязь).

    My aimless feet to be in the world and not of it

По всей видимости, подобными словами описываются страдания Духа, который, с одной стороны, чувствует свою чуждость этому миру, но, с другой стороны, не обладая еще гнозисом, не может ничего изменить.

    That's the aim of the pain, that's the aim

То есть смысл страданий Духа именно в том, что таким образом он осознает свою чуждость и убеждается в необходимости гнозиса.

    I'm sorry that there seems no happiness in life    I'm sorry that there seems no one

Нет в жизни счастья надо трактовать так, что сама жизнь as it is, как форма существования материального тела, есть понятие, чуждое Духу, который в этом теле заточен, и поэтому из всей жизни для него проистекают одни страдания; нет никого означает - нет никого в этом мире, кто мог бы принести счастье, ибо истинное счастье Духа - соединиться с Богом, который находится за пределами этого мира.

    Passing streams, dying dreams

Гераклитова река, в которую нельзя войти дважды, и умирающие мечты символизируют скоротечность человеческой жизни, не успевший приобщиться к спасительному гнозису.

    There seems to be no joy

Радости, как ясно из вышеизложенного, нет в этом мире..

    You cannot see the ships sailing    You cannot see the sails sailing     Amassing as Christ outstretched

У Валентина, основателя одноименной гностической системы, Христос, распятый на Кресте, являлся эоном (эманацией Бога), который собой заделал разрыв в Плероме, установив Предел, который и назывался Крестом. Духи-корабли, причастившиеся[6] гнозисом, устремляются к горизонту-Христу-на-кресте, как на картине Дали"Христос святого Хуана де ла Крус" (1951)

 Не познавший истинное знание, однако, не может ни присоединиться к ним, ни даже наблюдать их. No happiness in life.

 All the Stars are Dead Now

 Конец Света по Уильяму Блейку: в последней битве сошлись Уризен, он же Князь Звезд (Starry King), он же Бог, он же Разум, - и Сатана, он же Князь Тьмы, он же - Воображение. Следует понимать, чтоБракосочетание Небес и Ада (The Marrige of Hevean & Hell), последняя песня (A Song of Liberty) откуда послужила причиной появления предмета настоящего рассказа, относится к числу десятипророческих книг Блейка, в которых повзрослевший и отказавшийся от сведенборгианства автор продолжает тотальную переоценку всех ценностей, начатую в Songs of Experience.

 Проповедовавший ранее Добро, Терпимость, Мир, Любовь[7], воплощенные во всеблагом Боге, и вслед за этим - главенство Духа над Телом, а значит, мира духовного (райского Эдема) - над миром тварным, Уильям Блейк уже ко времениSongs of Experience практически полностью отказался от прежних взглядов. Отныне всеблагой творец представлялся ему ревнивым деспотом, а материальный мир - узником в своей родной земле, закованным в Духовные цепи. Дух не может претендовать на аутентичность, ибо он застыл и слился с Разумом (Блейк называет Бога Urizen - Your Reason, Твой Разум): в стихотворении A Little Boy Lost ребенка, руководствующегося Воображением и посмевшего предположить трансцендентность Бога, сжигают на костре. Духу Блейк противопоставляет Энергию, которая есть единственно от Тела, не от Бога. Символом Духа в Songs of Experience был Агнец (Lamb); Символом Энергии Блейк избрал Тигра:

    Tiger, Tiger, burning bright    In the forests of the night.    What immortal hand or eye

    Could frame thy fearful symmertry?....

     When the stars threw down their spears    And water'd heaven with their tears:

    Did he smile his work to see?    Did he who make the Lamb make thee?

Поклонение Энергии привело Блейка к постулату, легшему в основу егоBible of Hell: EVERY THING THAT LIVES IS HOLY (ВСЕ ЖИВОЕ - СВЯЩЕННО). Таким образом, God is disabled; царство застывшего Духа есть Империя. Чтобы Жизнь обрела подлинную свободу, Империя должна быть разрушена.

    The Eternal Female groan'd! it was heard over all the Earth.

Так начинается Песнь Свободы (A Song of Liberty), последняя глава Бракосочетания Небес и Ада. Точно так же с криков Жены Вечной начинается конец света у Дэвида Тибета.

 From her mouth at the end of the worlds: колесо останавливается, темные солнца падают на Вавилон, Джон Леннон сидит на лестнице, соединяющей небеса и землю и зовет мать, погибшую в автомобильной аварии за 22 года до его собственной смерти; Симон Киренеянин корчится на кресте, в то время как Иисус из толпы наблюдает за его страданиями; из желудка Земли появляются Боги, но и они не в силах остановить Апокалипсис: Боги тоже мертвы. Платон учил, что звезды суть те же Боги и имеют души. Но отныне Боги мертвы и все звезды вместе с ними. All the stars are dead now.

 Rosy Star Tears from Heaven

 Продолжении истории, начатой в All the Stars are Dead Now:

     There are four corners to the world she said

     And every one is dead

Четыре дракона, поднявшись в воздух, провозглашают конец света; розовые звезды, как слезы умирающего мира, падают вниз, превращаясь в звездные розы; трупы лошадей покрывают собой землю с ее разрушенными домами, мягкими белыми грудями и так и не собранными камнями.

 Образ мчащихся в ночи по кровавой мостовой лошадок (Hooves, Horsey, Passing Horses) заслуживает более пристального рассмотрения. Возможно, ключом ко всему служит английское слово nightmare (кошмар), в дословном переводе означающая ночная кобылица, в связи с чем возникает соблазн сделать два замечания.

 Первое: В качестве пережитка матриархата к началу исторической эпохи еще сохранялся культ Великой Матери Богини, прародительницы всего сущего. Это в ее честь девушки отдавались своим возлюбленным на свежевспаханном поле, и в ее же честь совершали кровавые оргии. Ее можно считать архетипической основой дионисийского начала в греческой культуре. На всем протяжении Центральной Азии она была известна под именем Астарты (Ашторет); греки, которым она досталась в наследство от фригийцев, называли ее Кибела (Рея). Когда Шумер был завоеван семитским племенем аккадцев, то соответствующим образом были изменени имена богов - шумерская богиня Иннан превратилась в Иштар (Иннан - Ашторет - Иштар). Так вот, одним из своих воплощений Великая Мать имела как раз черную кобылицу, являвшуюся по ночам.

 Второе: в мифологии древних кельтов есть существо, называемое пука, или эквиски, - водяной, появляющийся в облике черной лошади и соблазняющий жертву прокатиться. Когда та соглашается, он уносит ее на речное дно, ибо жертва прилипает к спине эквиски. Между этими двумя фактами существует вот какая связь.

 Современные исследователи сходятся во мнении, что кельты - это одно из арийских племен, и родина их, соответственно, находилась в Центральной Азии. И лишь оттуда они, пройдя через всю Европу, достиглии Британии. Вместе с собой они принесли и отголоски культа Великой Богини Матери, который выражался, к примеру в том, что наследовал правитель не по отцовской (как принято), а по материнской линии, которая единственно могла передать царскую кровь. Или, к примеру, знаменитый Аваллон, остров блаженых, был населен именно (и только) женщинами, томящимися в ожидании великого героя. Одной из главных кельтских богинь была изображавшаяся верхом на лошади Эпона (это ее греческое имя, от греческого же hippos - лошадь, известное из греческих и римских источников; как называли своих богов сами кельты, до сих пор неизвестно). Эпона, являсь эквивалентом богини Рхианнон (т.е. богиней плодородия, прародительницей всего живого на земле, дарительницей благ и т.д.), была, таким образом, кельтской инкарнацией Великой Матери Богини Кибелы. Очевидно, позднее, когда утвердился патриархат, черты Эпоны с целью демонизации были отданы не слишкам приятным существам - водяным, что в итоге получило свое окончательное утверждение в семиотическом ряде черная лошадь, ночь, кошмар.

 Thunder Perfect Mind I

 В 1945 году в Наг-Хаммади (Египет), называвшемся ранее Хенобоскион, было найдено собрание текстов, преимущественно - гностических, споры о владельце (или владельцах) которых ведутся до сих пор. Библиотека представляла собой 52 текста, большинство из которых сохранились почти целиком. Для историков эта находка была сродни манне небесной, ибо до этого подавляющее большинство гностических учений было известно только через доксографов (Ипполит, Иреней, Юстин и т.д.). Одним из этих текстов являлся The Thunder, Perfect Mind (Nag-Hammadi Codex VI.2).

 

Текст этот, по моему мнению, принадлежит отцу всех ересей, Симону Волхву, либо кому-то из его учеников. Симон был современником апостолов, а значит, по праву может считаться одним из первых гностиков. Его учение является одним из примеров т.н.монодуализма: и светлое, и темное начало проистекают из одного источника. Источник этот у Симона - бездонная Тишина[8], которая осознает себя как Разум (Nous, Mind) посредством Мысли (Эпинойи). Единое (Тишина) уже больше не одно, но два: Эпинойя принимает в себя творческую Силу Разума, которого (вследствие этого) называет Отцом. Сила Отца существует лишь потенциально; ее актуальное воплощение происходит через Эпинойю (ср. с классической триадической схемой Плотина или александрийских экзегетов).

     Я - невидима внутри Мысли Невидимого.