В. Максименко

Вспомните, как Левин объяснялся с Кити в любви. Он не мог сделать это на обычном, «человеческом» языке из-за боязни отка­за. Аббревиатуры стали тем сверхусловным мостиком, который позволил Левину преодолеть страх самораскрытия.

Чтобы сломать лед недоверия и задать образец, я говорю пер­вый: «Ты — острая треугольная призма, направленная своим ост­рием на нас. Ты — черный круг на сером фоне...» Молчание. Ка­жется, группа на этот раз тяжелее, чем обычно.

Почему так трудна эта почти детская игра, которая немного напоминает упражнение профессиональных модельеров одежды? Непривычно? Страшно?

Попробую пробить брешь несколько иначе. Каждый произно­сит свое имя вслух, сначала слева направо, а потом, наоборот, справа налево. Смешно. Даже чуть глупо. Но представьте, что ваше имя наоборот — это слово марсианского языка. И, как вся­кое слово, оно что-то обозначает. Дайте определение этому слову. А вот это совсем интересно. И самое удивительное, что в разыг­равшейся фантазии, когда сняты многие запреты на самовыраже­ние (ведь это не мое имя, а слово марсианского языка!), отчетли­во проявляется какая-то грань внутреннего конфликта человека.

Но о внутренних конфликтах — преждевременно. Сейчас глав­ное— создать атмосферу, которая бы облегчила самовыражение, помогла прямому общению.

У меня — и, значит, у группы — есть правила общения.

Первое — мы только «здесь и теперь». Человек боится своего прошлого, его влияния, и потому все время привязан к прошлому своим желанием ежесекундно контролировать, как бы оно не про­рвалось в «сейчас». Я не могу освободить его от прошлого, но от зажатости, от страха «разоблачений» уйти необходимо. Каждый из нас имеет право говорить лишь то, что чувствует сейчас. <...>

Второе — диалог «я» и «ты». Человек часто говорит в пустоту. Боится другого? Равнодушен к нему? «Кому ты говоришь это?» — спрашиваю я. И прошу точно адресовать каждое предложение. Просто навык видеть и слышать собеседника. <...> Сейчас он необходим тебе, чтобы услышать «свой» голос.

Третье — говори только на языке «я»: «Мне неловко...» (это кто-то или что-то сделано так, что я ощущаю неловкость, это не я). Прошу: «Скажи: я неловкий». Помедлив и смутившись, будто его уличили в чем-то, он произносит: «Я неловкий». «А можешь сказать: «Не могу!» — «Тогда иначе: я не хочу этого!»

Четвертое — прорвав цепочку бесконечных словесных объяснений, интерпретаций, попробуйте погрузиться в поток непосредственных ощущений и эмоций. «Встретьтесь с вашими чувствами,— говорю я,— не задавайте вопроса «почему?», спрашивайте себя только «что?» и «как?». «Я боюсь»,— говорит кто-то. «Как ты ощу­щаешь страх?» — спрашиваю я. Он, задумавшись и углубившись в себя, отвечает: «Я ясно вижу это, мои руки дрожат, мое тело напряжено...» — «А теперь посмотри внимательно вокруг: что ви­дят твои глаза, а не воображение?» — «Я вижу, что многие смот­рят на меня с теплотой, расположены дружески». Хорошо, удалось освободить реальность «здесь и сейчас» от призраков, созданных воображением.

Пятое — без «пустой» болтовни, засоряющей только что воз­никшие отношения.

Наконец, шестое — задавать подлинные вопросы. Часто спра­шивая, человек ищет не информации, а помощи, защиты или ата­кует собеседника, маскируя вопросом свои ощущения. «Измени этот вопрос на утверждение»,— прошу я, и вдруг сразу видно, что человек льстит или хочет манипулировать своим собеседником.

Эти принципы не описывают, «что делать» или «чего не де­лать» человеку в группе. Они только помогают «погрузиться» в самого себя, в мир ощущений, которые возникли в данный момент, и представить все это группе. Так постепенно разрушаются барье­ры между участниками, и вместе с ними тают и исчезают «защит­ные укрепления» в каждом.

Вот один из группы. Он долго остается отрешенным, напоми­ная человека, несущего на голове кувшин и боящегося расплес­кать воду. Ему трудно сделать непосредственное движение, от­кликнуться на призыв собеседника, хотя он очень восприимчив и чувствителен. (Я бы даже сказал, его основная проблема и состо­ит в боязни обнаружить в себе всю глубину своей ранимости и в стремлении изо всех сил скрыть свою малейшую реакцию на дру­гих людей.) Он еще довольно долго будет таким, пока убедится, что совсем не нужно ревностно охранять свое чувство собственно­го достоинства, на которое здесь никто не покушается. Этим ему и тяжела семейная жизнь: женщина никогда не сможет убедить его в том, что не испытывает к нему враждебных чувств, не стре­мится уязвить его. Ведь для этого ей надо понять, что его чувство собственного превосходства — не более как защитная игра, в ко­торую он играет сам с собой. Играет для того, чтобы компенсировать свою ранимость.

В нашей группе нет семейных пар. Как правило, инициатива обращения к психологу исходит от кого-то одного. Другой, узнав об этом, чаще всего занимает враждебную позицию: «Представ­ляю, что он вам обо мне наговорил!» С этого трудно начинать совместную работу. Члены пары, если оба пожелают, участвуют її работе разных групп. И «человек с кувшином» защищается не її атмосфере семейного конфликта, где привычное «Она меня не понимает» неизбежно столкнется с обычным «Он ни на что не способен». Другой все время пытается уйти от предложенных правил. Он очень активен, любопытен и всем интересуется. Собственно, в группу он попал скорее из желания и здесь сыграть в традицион­ную для себя игру: «И это хочу, но, увы, не могу». Его брызжу­щая через край инициатива и активность направлены скорее на то, чтобы отвлечь собственное внимание от главного, что бессоз­нательно, в глубине души, волнует его больше всего: «Смогу ли я справиться с...?» Пока на уровне предсознательных ощущений он начинает понимать, что в этом простом словесном упражнении ему вдруг оказалась ненужной защита от собственного желания «справиться с . . .», и он уже готов расправиться ... Вот только с кем? Ведь он прекрасно понимает, что ничего плохого эти люди ему не сделали. Так почему же вдруг у него из тайников бессоз­нательного внезапно всплыло желание кому-то и за что-то отом­стить? . . . Кому? . . . Но . . . это уже ускользнуло и вновь запрятано.

Третий долго обсуждает дополнительные условия и ограниче­ния. Что можно, а что нельзя? А если я скажу . . то . . . Ему по­чему-то необходимо заранее оправдаться в том, чего он еще не сделал. Предвидеть все последствия, чтобы не совершить промаха.

Но давайте остановимся и подумаем: что происходит в группе? Мы открываемся другому человеку, выражая себя в творческой фантазии. И как всякое творчество, она символична, в ней в суб­лимированной форме спрятаны многие внутренние конфликты. Многие, хотя и не все. Колебания, опасения и стремительность, с которой каждый вступает на хрупкий лед взаимного доверия, рас­крывают нас не только для других, но и для себя. Раскрывают пока еще ненадолго, но уже на чуть-чуть более длительное время, чем в первой встрече. И немного иначе. И, может быть, даже ри­скованней. Рискованней, потому что самораскрытие всегда таит в себе опасность самонаказания за способность видеть внутренний мир других и безбоязненно признаваться в так долго и тщательно скрываемых переживаниях.

Каждое самопризнание — это маленький камешек из большой стены защитных укреплений, который вываливается и исчезает. А вместе с ним исчезает и острота внутреннего конфликта, про­падает необходимость что-то скрывать от себя.

Мы только в начале пути, разрушить сложившуюся систему самозащиты и одновременно обрести навыки прямого общения с собой и с другими — лишь первый этап нашей совместной работы. Впереди — долгий процесс изменения, пересмотра некоторых взглядов и связей между ними. Но это человек будет делать уже в одиночку. Без меня и без группы. Наконец, он почувствует себя способным сделать свой выбор и в конфликте с другим человеком. И если он это делает, значит, у него возникла новая система пси­хологической самозащиты, обеспечивающая стабильность и по­стоянство его внутреннего мира.

Знание —сила.—1984.—№ 9 — С. 41—43; № 10.—С. 30—33.