Гуссерль.Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология

ВАЛЬТЕР БИМЕЛЬ

можно ясно увидеть работу трансцендентального ego. Собственно говоря, раскрыть эту работу и дать доступ к ней должна была психология. Однако последняя не смогла этого сделать, поскольку ее всюду понимали по образцу естественных наук, и потому сущность субъекта не могла даже предстать перед нею.

Гуссерль убежден в том, что этот существенный недостаток, находящий свое выражение как раз в раздвоении на объективизм и субъективизм, преодолевается только трансцендентальной феноменологией, в ходе высвобождения изначального телоса, который можно разглядеть после обнаружения трансцендентального ego. Развитие метафизики Нового времени может быть понято, по его мнению, только как развитие в направлении к феноменологии. Поэтому работа о кризисе, которая должна, таким образом, выявить основания европейского жизненного кризиса, задумана в то же время как введение в трансцендентальную феноменологию. В рассмотрении этого комплекса вопросов феноменология, собственно, и должна утвердиться как фундаментальная философия, т. е. как осуществительница притязаний на универсальное знание: как универсальная наука.

Эта направляющая функция работы о кризисе отчетливо выражена в заголовках разделов А и В части III: «Путь в трансцендентальную феноменологию от жизненного мира» и «Путь в трансцендентальную феноменологию от психологии».1 Это означает не просто, что на этот путь можно ступить со стороны жизненного мира или психологии, но что феноменология только и дает доступ к тому, чтó, собственно, подразумевается под жизненным миром и чем, собственно, должна быть психология. От понятых таким образом жизненного мира и психологии естественный путь ведет далее к феноменологии. Мы должны, сле-

1 Аутентичные гуссерлевские наименования разделов выглядят несколько иначе (см. Оглавление); Бимель дает их сокращенную формулировку, не меняющую сути дела.— Примеч. ред.

14

ПРЕДИСЛОВИЕ НЕМЕЦКОГО ИЗДАТЕЛЯ

довательно, стать на почву феноменологии, чтобы сначала составить себе понятие о жизненном мире и психологии, а затем, исходя из них, обратить свой взор к самой почве (т. е. к феноменологии). С достижением подлинного понимания жизненного мира выявляется и то основание, на котором, не видя его, всегда уже стоят науки. Феноменология способствует, таким образом, обретению науками понимания самих себя; а с достижением подлинного понимания психологии, которое состоит в раскрытии трансцендентальной субъективности, она дает возможность по-новому понять отношение между субъектом и сущим, преодолеть роковой разрыв между объективизмом и субъективизмом. Все это, по замыслу Гуссерля, должно в конце концов привести к тому, чтобы вновь воскресла вера в человеческий разум, которая впервые заявила о себе у греков, а в эпоху Возрождения господствовала среди людей, и тем самым — вера в философию как область самоосуществления разума. Ибо в этом аспекте философия исторически представляет собой движение человеческого разума к самому себе, в ней исполняется ответственность человеческого рода перед самим собой. Отсюда вытекает и этическая функция философии: указывать человечеству, чем оно должно быть.

Работа о кризисе осталась незаконченной. Предусмотренная в наброске Финка часть IV — «Идея возвращения всех наук в единство трансцендентальной философии» — не была разработана. Зато хорошо сохранились многочисленные записи, в которых Гуссерль характеризует существо философии именно во взаимосвязи с историей. Одна из них, содержащая также всеобъемлющий обзор проблемы, помещена в конце сочинения (§ 73), многие другие разработки приводятся в виде приложений. Если, таким образом, текст «Кризиса» заканчивается высказываниями, в которых Гуссерль предстает наследником великих рационалистов, то это не должно тем не менее давать повод к тому, чтобы рассматривать его в односторонней перспек-

15

ВАЛЬТЕР БИМЕЛЬ

тиве. Правильнее будет, зачастую даже вопреки собственным формулировкам Гуссерля, как раз увидеть и понять скрытую многогранность его мышления, чтобы благодаря этому дело его принесло плоды. Быть может, этому поспособствует и публикация исследовательских рукописей, предпринимаемая здесь впервые.

Кельн, декабрь 1953 г.

Вальтер Бимель

Часть I

КРИЗИС НАУК КАК ВЫРАЖЕНИЕ РАДИКАЛЬНОГО ЖИЗНЕННОГО КРИЗИСА

ЕВРОПЕЙСКОГО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

§ 1. Действительно ли существует кризис наук при их постоянных успехах?

Я должен быть готов к тому, что в этом посвященном наукам месте уже само название этих докладов — «Кризис европейских наук и психология»1 — вызовет возражение. Кризис наших наук как таковой — можно ли об этом говорить серьезно? Не преувеличены ли эти столь часто раздающиеся сегодня речи? Ведь кризис какой-либо науки по меньшей мере означает, что под вопросом оказалась ее подлинная научность, весь тот способ, каким она ставила перед собой свою задачу и вырабатывала для нее свою методику. Это может относиться к философии, которой в наше время и впрямь грозит гибель от скепсиса, иррационализма и мистицизма. То же самое справедливо для психологии в той мере, в какой она еще выдвигает философские притязания и не желает быть всего лишь одной из позитивных наук. Но как можно напрямую и вполне серьезно говорить о кризисе наук вообще, а значит, и позитивных наук, в том числе о кризисе чистой математики, точных естественных наук, которыми мы не перестаем восхищаться как образцами строгой и в высшей степени плодотворной научности? Ко-

1 Так первоначально назывался Пражский цикл докладов.

17

ЧАСТЬ I. § 1

нечно, в общем стиле их систематической теоретики и методики они обнаружили свою изменчивость. Совсем недавно они преодолели то оцепенение, которое под титулом классической физики грозило им в этом отношении как якобы классическое завершение их проверенного веками стиля. Но означает ли победоносная борьба против идеала классической физики, равно как и все еще продолжающийся спор о подлинной по смыслу форме построения чистой математики, что предшествующие физика и математика еще не были научными или что они, пусть даже отягощенные кое-где неясностями и темными местами, не достигли все же в своем рабочем поле очевидных усмотрений? Разве не обязательны эти усмотрения также и для нас, избавившихся от этих неясностей? Разве теперь, вновь переносясь в установку классицистов, мы не вполне понимаем, как состоялись в ее рамках все те великие и имеющие непреходящую значимость открытия, а также множество технических изобретений, которые давали столь веское основание восхищаться предшествующими поколениями? Представлена ли физика Ньютоном, Планком, Эйнштейном, или, в будущем, кем-либо еще, она всегда была и остается точной наукой. Она остается таковой, даже если правы те, кто полагает, что нам никогда не дождаться, никогда не достичь абсолютного, окончательного оформления стиля, общего для построения всех теорий.

Нечто подобное имеет силу, по-видимому, и для другой обширной группы наук, которые мы обычно причисляем к позитивным, а именно для конкретных наук о духе, как бы ни обстояло дело с их спорной соотнесенностью с идеалом естественнонаучной точности; впрочем, такая спорность затрагивает уже и отношение биофизических, «конкретных» естественнонаучных дисциплин к дисциплинам математически точного естествознания. Строгий характер научности всех этих дисциплин, очевидность их теоретических достижений и неизменно убедительных успехов не подлежит сомнению. Не столь уверены мы будем, пожа-

18

ЧАСТЬ I. § 2

луй, только в отношении психологии, насколько она претендует быть абстрактной фундаментальной наукой, дающей последнее объяснение конкретным наукам о духе. Но расценив явное отставание в методе и достижениях как особенность ее развития, по природе более медленного, можно все же и за ней признать почти всеобщую значимость. В любом случае нельзя не заметить контраста, который «научность» этих групп наук образует с «ненаучностью» философии. Поэтому мы заранее признаём правомерным тот первый внутренний протест, который заголовок этих докладов вызовет среди ученых, уверенных в своем методе.

§2. Позитивистская редукция идеи науки к науке всего лишь

офактах. «Кризис» науки как утрата ее жизненной значимости

Но, быть может, при другой направленности рассмотрения, а именно, если исходить из всеобщих сетований о кризисе нашей культуры и из той роли, которая при этом приписывается наукам, нам все же представятся мотивы для того, чтобы подвергнуть научность всех наук серьезной и весьма необходимой критике, не отказываясь ради этого от первого смысла их научности, неоспоримого в том, что касается правомерности их методических достижений.

Намеченное таким образом изменение направленности всего рассмотрения мы и хотим осуществить на деле. Приступив к этому, мы вскоре поймем, что спорность, которой психология больна не только в наши дни, но уже на протяжении нескольких столетий,— свойственное ей состояние «кризиса» — имеет центральное значение для появления загадочных, неразрешимых неясностей в современных, даже математических, науках, а вместе с тем и для возникновения особых мировых загадок, которых не знали более ранние времена. Все они приводят как раз к загадке субъек1 тивности и потому неразрывно связаны с загадкой психоло1

19

ЧАСТЬ I. § 2

гической тематики и метода. Таково лишь первое указание на более глубокий смысл намерения, содержащегося в этих докладах.

Мы станем исходить из того поворота во всеобщей оценке наук, который произошел на пороге текущего столетия. Он касается не их научности, а того, чтó они, чтó наука вообще означала и может означать для человеческого вот-бы- тия [Dasein]. Исключительность, с которой во второй половине XIX века все мировоззрение современного человека стало определяться позитивными науками и дало себя ослепить достигнутым благодаря им «prosperity»,1 знаменовала равнодушное отстранение от тех вопросов, которые имеют решающую важность для подлинного человечества. Науки всего лишь о фактах формируют людей, заботящихся лишь о фактах. Переворот в публичной оценке стал в особенности неизбежен после войны и породил, как мы знаем, пря- мо-таки враждебную настроенность среди молодого поколения. Эта наука, говорят нам, ничем не может нам помочь в наших жизненных нуждах. Она в принципе исключает как раз те вопросы, которые являются животрепещущими для человека, подверженного в наши злосчастные времена крайне судьбоносным превратностям: вопросы о смысле или бессмысленности всего этого человеческого вот-бы- тия. Разве в силу своей всеобщности и необходимости для всех людей они не требуют также и всеобщего осмысления и ответа, основанного на усмотрении разума? В конце концов, они затрагивают человека как существо, свободно определяющее себя в своем отношении к окружающему человеческому и внечеловеческому миру, свободное в своих возможностях придавать себе и окружающему миру разумную форму. Что может наука сказать о разуме и неразумии [Unvernunft], что может она сказать о нас, людях, как субъектах этой свободы? Наука всего лишь о телах, разумеется, ничего, ведь она абстрагируется от всего субъективного.

1 «Просперити»: процветание (англ.).— Примеч. ред.

20

ЧАСТЬ I. § 3

Что касается, с другой стороны, наук о духе, где человек во всех специальных и общих дисциплинах рассматривается все же в его духовном вот-бытии и, стало быть, в горизонте его историчности, то их строгая научность требует, как говорят, чтобы исследователь тщательно исключал все оценочные позиции, все вопросы о разуме и неразумии тематически рассматриваемого человечества и произведений его культуры. Научная, объективная истина есть исключительно установление того, чем фактически является мир, как физический, так и духовный. Но может ли мир и человеческое вот-бытие в нем обладать поистине каким-либо смыслом, если науки признаю´т истинным только то, что может быть таким способом объективно установлено, если история может научить только одному — тому, что все формы духовного мира, все когда-либо составлявшие опору человека жизненные связи, идеалы и нормы возникают и вновь исчезают, подобно набегающим волнам, что так было всегда и будет впредь, что разум вновь и вновь будет оборачиваться бессмыслицей, а благодеяние — мукой? Можем ли мы смириться с этим, можем ли мы жить в этом мире, где историческое свершение представляет собой не что иное, как непрерывное чередование напрасных порывов и горьких разочарований?

§3. Обоснование автономии европейского человечества

сновой концепцией идеи философии в эпоху Ренессанса

Не всегда дело обстояло так, что свое требование строгой обоснованности истины наука понимала в смысле той объективности, которая методически господствует в наших позитивных науках и, выходя в своем воздействии далеко за их пределы, создает опору философскому и мировоззренческому позитивизму и способствует его повсеместному распространению. Не всегда специфически человеческие вопросы изгонялись из царства науки, а их внутрен-

21

ЧАСТЬ I. § 3

няя связь со всеми науками, даже с теми, в коих (как, например, в естественных) темой является не человек, оставалась без внимания. До тех пор, пока дело еще обстояло иначе, наука могла притязать на свое значение для европейского человечества, принимающего совершенно новый облик со времен Ренессанса, и даже, как нам известно, на ведущее значение в формировании этого нового облика. Почему она утратила эту ведущую роль, почему дело дошло до существенной перемены, до позитивистского ограничения идеи науки,— понять это соразмерно более глубоким мотивам важно для замысла этих докладов.

Как известно, в эпоху Ренессанса европейское человечество совершает в самом себе революционный переворот. Оно обращается против своего прежнего, средневекового способа вот-бытия, оно обесценивает этот способ и хочет свободно сформировать свой новый облик. Свой удивительный прообраз оно находит в античном человечестве. Его способу вот-бытия оно и стремится подражать.

Что схватывается им в античном человеке как существенное? После некоторых колебаний — не что иное как «философская» форма вот-бытия, состоящая в том, чтобы из чистого разума, из философии свободно устанавливать правила для себя самого, для всей своей жизни. Теоретическая философия есть первое. Нужно перейти к более высокому уровню рассмотрения мира, свободному от связей с мифом и с традицией вообще, к универсальному познанию мира и человека, абсолютно лишенному предрассудков, в самом мире познающему, в конце концов, внутренне присущий ему разум и телеологию и его высший принцип — Бога. Как теория, философия делает свободным не только исследователя, но всякого философски образованного человека. За теоретической автономией следует практическая. В идеале, который руководит Ренессансом, античный человек есть человек, формирующий себя в усмотрении свободного разума. Для обновленного «платонизма» это означает, что не только себя самого, в этическом

22

ЧАСТЬ I. § 3

смысле, но весь окружающий человека мир, политическое, социальное вот-бытие человечества нужно заново сформировать из свободного разума, из усмотрений универсальной философии.

Соразмерно этому античному прообразу, утверждающемуся поначалу среди одиночек и в узких кругах, должна вновь возникнуть теоретическая философия — не перенятая в слепом следовании традиции, а возникающая заново на основе своего собственного исследования и критики.

Упор здесь нужно сделать на том, что перешедшая от древних идея философии не есть привычное для нас школьное понятие, охватывающее лишь группу дисциплин; хотя она довольно существенно меняется уже вскоре после того, как была перенята, все же в первые века Нового времени она формально удерживает смысл одной всеохва1 тывающей науки, науки о тотальности сущего. Науки во множественном числе, все те, которые еще предстоит ко- гда-либо обосновать, и те, что уже находятся в работе, суть лишь несамостоятельные ветви Единой Философии. В дерзком, даже чрезмерном превознесении смысла универсальности, начинающемся уже у Декарта, эта новая философия стремится не менее как к тому, чтобы со строгой научностью охватить все вопросы, которые вообще имеют смысл, в единстве теоретической системы, с помощью основанной на аподиктических усмотрениях методики и при бесконечном, но рационально упорядоченном прогрессе исследования. Единственное, возводимое от поколения к поколению и возрастающее до бесконечности строение окончательных, теоретически взаимосвязанных истин должно было, таким образом, дать ответ на все мыслимые проблемы — проблемы фактов и разума, временности и вечности.

Таким образом, в историческом аспекте позитивистское понятие науки в наше время является остаточным по1 нятием [Restbegriff]. Из него выпали все те вопросы, которые прежде включались то в более узкое, то в более широ-

23