Уайт Л. Избранное. Эволюция культуры (Культурология. XX век). 2004

лучшее из всех описанных: он и его жена Мэри были хорошими друзьями всем своим студентам».

Эрудиция д-ра Уайта и его способность возбуждать восхищенный интерес у серьезных студентов были широко признаны в академическом мире. Он преподавал в качестве приглашенного профессора на многих из ведущих факультетов антропологии в Соединенных Штатах — в Чикагском, Йельском, Колумбийском, Гарвардском и Калифорнийском университетах — и даже один год в Яньцзинском университете в Пекине. Эти приглашения имели тем большее значение, что основополагающие позиции д-ра Уайта в антропологической теории находились в более или менее прямом противоречии с позициями людей, занимавших доминирующее положение на факультетах, где его просили преподавать.

Выдающийся вклад в антропологию и общественные науки. Культура, культурология, культурная эволюция

Прежде чем подробно остановиться на основном вкладе д-ра Уайта в общественные науки в целом и в антропологию в частности, стоит перечислить те его достижения и те тезисы, благодаря которым он лучше всего известен и из-за которых его, возможно, будут помнить дольше всего. Это прежде всего: 1) возрождение и реабилитация (в измененном виде) учения о культурной эволюции, обоснованного и подкрепленного большим объемом информации, чем тот, что имелся в распоряжении эволюционистов старшего поколения (классических), и уточненного более пристальным анализом, чем кто-либо из ранних эволюционистов был в состоянии предпринять при рассмотрении предмета; 2) дальнейшее развитие и точное определение понятия культуры как главного объекта антропологического исследования; 3) настойчивое утверждение тезиса о том, что культура, как со стороны ее описания, так и с точки зрения эволюционного развития, должна быть вверена новой и самостоятельной науке, а именно — культурологии, которая если не составляет всю антропологию, то, во всяком случае, является самым большим и важным ее разделом.

В свете того, что д-р Уайт, вероятно, войдет в историю антропологии как выдающаяся личность второй трети нынешнего века, если не всего этого века, поборник идеи культурной эволюции, воплотивший ее на практике,— было бы интересно и важно рассмотреть, как именно он пришел к своей бескомпромиссной, но продуктивной позиции и соответствующим оценкам. Когда он, 19

будучи студентом младших курсов, подробно познакомился с общей теорией эволюции и с ее применением в различных областях естественных наук и в философии, это учение, похоже, не оказало никакого влияния ни на его первые шаги в антропологии, ни на его взгляды.

Действительно, начиная изучать этот предмет, главным образом под руководством Александра Гольденвейзера и Уильяма Томаса, он строго придерживался боасовской и антиэволюционистской ориентации. Такой подход получил продолжение в его дипломной работе в Чикагском университете, которую он писал у Фай-Купера Коула и Эдварда Сэпира, а те, в свою очередь, писали докторские диссертации у Боаса. Большая часть литературы в области антропологии, которую он прочел к моменту получения докторской степени в 1927 г., была создана школой Боаса. Принимая во внимание его долгие и яростные споры с Робертом Лоуи, интересно узнать, что, по утверждению самого д-ра Уайта, из всей литературы такого плана самое сильное влияние на него в то время оказала резко антиэволюционистская, антиморгановская книга Лоуи «Первобытное общество». Он рассказывал мне, что на протяжении этого периода фактически не читал ни одной из работ классических антропологов и эволюционистов старшего поколения, таких как Морган, Тайлор, Фрэзер, Летур-но, Липперт и др., поскольку его учителя объясняли ему, что такие книги «устарели», а в то время у него не было причин подвергать сомнению такую оценку.

Довольно часто многие изучающие этнологическую теорию, рассуждая о системе взглядов д- ра Уайта, полагают, что ему вдруг случайно попался экземпляр моргановского «Древнего общества» и он был ослеплен яркой вспышкой света, мгновенно обратившей его из фанатичного приверженца боасовской школы в крестоносца, сражающегося против ее основных догматов, подобно тому как апостол Павел был обращен по дороге в Дамаск. На самом деле его обращение к эволюционизму было постепенным процессом, следствием нескольких однонаправленных факторов.

Это, во-первых, его ранний опыт профессионального преподавания антропологии в университете Буффало. Чувствуя, что ему сложно объяснять и защищать антиэволюционистскую позицию, хотя он все еще разделял ее, он понял, что вынужден отказаться от своей веры в антиэволюционизм. Вот как он изложил это в письме ко мне: «Когда я пришел преподавать в университет Буффало, то понял, что не могу защищать при помощи фактов и логики антиэволюционистскую позицию, вынесенную мною от Гольденвейзера et al. Через какое-то время я обнаружил, что и верить в нее больше не могу». Он повторяет это, по существу, на странице ix своего предисловия к «Эволюции культуры». Я пре-

20

красно понимаю это объяснение, так как оно в точности повторяет мой собственный опыт, когда я пытался преподавать традиционную классическую экономику в колледже. Все шло хорошо, пока я учил несведущих и невинных второкурсников колледжа свободных искусств. Но когда мне пришлось иметь дело с группой старшекурсников инженерного колледжа, которые накопили некоторый опыт соприкосновения с реальностью, мне пришлось довольно резко пересмотреть свой прежний подход к экономическим фактам и теории.

Во-вторых, серьезное влияние на него оказал молодой коллега, блестящий и эрудированный философ Марвин Фарбер, который был зачислен в штат университета Буффало за год до того, как туда пришел д-р Уайт. Фарбер немного занимался антропологией, будучи студентом Гарварда, а затем в ходе длительного обучения за границей, и питал особый интерес к теме эволюции как таковой. Он много сделал для того, чтобы подорвать уже пошатнувшееся доверие д-ра Уайта к радикально антиэволюционистским аргументам, выдвинутым Лоуи в «Первобытном обществе».

Еще одним импульсом послужил определенный интерес к полевым исследованиям. Приехав в Буффало, д-р Уайт обнаружил, что неподалеку находится резервация индейцев-сенека, и он направлял своих студентов изучать их жизнь, обычаи и традиции. Это подвигло его на то, чтобы впервые прочесть Моргана, но вначале не «Древнее общество», а «Лигу ирокезов». Эта книга подтолкнула его почитать Моргана более полно и основательно, и, как он сам об этом пишет, «я обнаружил, что он был поистине выдающимся ученым и замечательной личностью, а вовсе не таким, каким его изображал Лоуи». Изучение Моргана естественным образом подтолкнуло его к прочтению нескольких работ других крупных эволюционистов, но ни один из них не вызывал у него такого восхищения, как Морган, за исключением, возможно, лишь сэра Эдварда Барнетта Тайлора. Что касается Тайлора, то его влияние сказалось на понимании скорее культуры, нежели эволюционистского учения.

Завершающим шагом в превращении д-ра Уайта в активного эволюциониста стало его путешествие по России и Грузии в 1929 г., в ходе которого он впервые более или менее основательно познакомился с трудами Маркса и Энгельса, особенно с теми разделами, где речь идет о природе и развитии цивилизации. Разрабатывая тему происхождения семьи, Энгельс особенно широко использовал взгляды Моргана на социальную эволюцию, тем самым лишний раз убеждая д-ра Уайта в важности и значимости эволюционного подхода. Произведения Маркса и Энгельса также помогли уяснить причины, по которым теория Моргана о роли

21

собственности в ходе развития культуры подвергалась столь яростным нападкам со стороны католических ученых, а также историков и экономистов капиталистического общества. Таким образом, к тому моменту, как д-р Уайт пришел преподавать в Мичиганский университет в 1930 г., он уже отбросил свою раннюю боасовскую, антиэволюционистскую ориентацию и воспринял эволюционистский подход. С этого времени многие его теоретические работы были посвящены энергичным и конструктивным спорам с ведущими деятелями школы Боаса, хотя в последнее десятилетие тематика его теоретических выступлений несколько сместилась в сторону определения поля культуры и рамок науки о культуре — культурологии.

Если Морган оказался для д-ра Уайта главным вдохновителем его эволюционной концепции, то можно говорить и о сопоставимом влиянии Тайлора в том, что касается подчеркивания первостепенного значения культуры в антропологических подходах и разработках. Д-р Уайт

часто цитирует классическое и новаторское определение культуры, данное Тайлором в его великой монографии «Первобытная культура»: «Культура... это то сложное целое, которое включает в себя знания, верования, искусство, мораль, право, обычаи и любые другие способности и привычки, приобретенные человеком как членом общества». Если бы д-р Уайт развил свой интерес к культуре раньше, то профессор Альфред Л. Крёбер, без сомнения, стал бы его первым наставником в этой области, так как знаменитая статья Крёбера «Надорганическое», появившаяся в 1917 г., была на языке у антропологов и стала общим местом дискуссий среди адептов школы Боаса задолго до того, как д-р Уайт поступил в Колумбийский университет или в Новую школу. Но так получилось, что влияние Крёбера пришло уже позже тайлоровского, дополнившись влиянием Эмиля Дюр-кгейма и Вильгельма Оствальда. Эти люди помогли ему увидеть также необходимость и целесообразность специальной науки для изучения природы и развития культуры, которую он окрестил культурологией, позже обнаружив, что еще в 1915 г. известный химик Оствальд уже использовал этот термин в точно таком же значении. Любопытно, что д-р Уайт, оказывается, был мало знаком с деятельностью таких людей, как Юлиус Липперт, Максим Ковалевский, Франц-Карл Мюллер-Лиер, Альфред Фиркандт и Альфред Вебер, чьи подходы были столь же продуктивны и основательны, как взгляды и подходы Тайлора, Дюркгейма, Крёбера и Оствальда. Во всяком случае, они никак не повлияли на д-ра Уайта, да в этом и не было необходимости.

Короче говоря, выдающиеся усилия д-ра Уайта по описанию сущности и процессов культурной эволюции, а также определению

22

границ соответствующей теории, ее развитию и защите, представляют собой завершение работы, начало которой положили Морган и Тайлор, на основе более обширных знаний и более полного теоретического понимания. В одной из своих самых последних публикаций — «Понятие эволюции в культурной антропологии» (1959) — д-р Уайт досконально проанализировал этот вопрос на высоком научном уровне. Здесь нет возможности скольконибудь адекватно изложить выдвинутые д-ром Уайтом концепции культуры, культурологии, культурной эволюции и смежных предметов или охарактеризовать его вклад во все эти области. Одно лишь предварительное рассмотрение этих предметов составляет внушительную книгу объемом свыше четырехсот страниц (его «Наука о культуре»), но даже и в этом томе сущность и значение культурной эволюции или законы и методы культурологии рассматриваются недостаточно. Однако мы можем выделить основы его подхода, теорий и взглядов и показать их значение для современного состояния и будущего развития антропологии и общественных наук.

Обратимся сначала к природе культуры — основе идеологии и рабочего инструментария д-ра Уайта. Культура принадлежит исключительно человеку; никакое другое животное не обладает культурой, так как культура подразумевает способность использовать символы — способность, характерную только для человечества. Д-р Уайт привлек внимание к основополагающему значению символического поведения в статье, опубликованной еще в 1940 г. О том, что эта статья привлекла повышенное заинтересованное внимание, свидетельствует тот факт, что ее переиздавали как минимум в шести сборниках, не считая собственного сборника работ д-ра Уайта «Наука о культуре». Он описывает важность символа и символического поведения следующим образом: «Тезис, который мы намерены выдвинуть и отстаивать здесь, состоит в том, что существует фундаментальное различие между сознанием человека и сознанием не-человека. Это различие качественное, а не количественное... Человек использует символы; ни одно другое существо этого не делает. Организм либо обладает способностью использовать символы, либо нет; промежуточного состояния не бывает. Символ может быть определен как нечто, смысл и значение чему придает тот, кто его использует... Все символы должны иметь материальную форму, в противном случае они не могли бы стать частью нашего опыта...

Вся культура (цивилизация) обусловлена символом. Именно осуществление способности к символизации привело к возникновению культуры, и именно использование символов сделало возможным ее непрерывное существование. Без символа культуры бы не было, и человек был бы всего лишь животным, но не челове-

23

ком в полном смысле слова. Членораздельная речь — самая важная и характерная форма символического поведения»1.

Культура включает в себя все плоды использования человеком символов (то есть символизации), рассматриваемые и действующие во внетелесном контексте, то есть когда они лишены прямой и непосредственной связи с человеческим организмом. «Предметы и явления, обусловленные использованием символов, включают идеи, верования, чувства, действия, модели поведения, обычаи, нормы, установления, произведения и формы искусства, языки, орудия, инструменты, машины, утварь, украшения, фетиши, амулеты и т. д. Культура — наименование предметов и явлений, обусловленное использованием символов, которые рассматриваются во внетелесном контексте»2. Если же рассматривать их в телесном контексте, то есть в их непосредственной связи с людьми, то они выражают «человеческое поведение», другими словами, совершенно иной уровень и иную категорию в пределах свойственных общественным наукам значений и компетенции.

Концепция д-ра Уайта об уникальности культуры (культура — единственный продукт, который человек не делит с животным миром) естественно приводит его к утверждению о том, что изучение культуры равным образом требует уникальной науки или дисциплины, способной описывать, анализировать и оценивать ее, той науки, которую он соответственно окрестил «культурологией». Более ранние авторы, начиная с Липперта и Тайлора, а некоторые даже и до них, отчетливо это подразумевали, но д-р Уайт оказался именно первым антропологом, использовавшим термин «культурология». Если он формально и не был первым, кто предложил и применил этот термин, он, безусловно, раньше всех обосновал, защитил и развил его. Он с таким же правом может называться «отцом» культурологии, с каким Огюст Конт считается отцом социологии. Некоторые из предшественников Конта предвосхитили большинство его идей, включая, по большому счету, даже его иерархию наук и его представления о природе и очень высоком статусе социологии. Конечно, ни д-р Уайт, ни ктолибо из его последователей не станут утверждать, что он изобрел культурологическую перспективу, но он обозначил ее для антропологии. Не был он также и единственным, кто применял ее на практике; многие культурологические изыскания велись еще до 1947 г., вне зависимости от того, назывались они культурологическими или нет.

Д-р Уайт полагает, что Оствальд, всемирно известный химик, был первым, кто использовал термин «культурология» так же, как определял его д-р Уайт, и с точно таким же смыслом. Это было сделано в двух статьях, опубликованных в 1915 г. Но ни один ан24

трополог не подхватил этого термина, не развил и не применил его плодотворно до тех пор, пока спустя полтора десятилетия это не начал осуществлять на своих университетских занятиях д-р Уайт, изложивший свои соображения по этому поводу в статье «Расширение границ науки» (1947). Это произошло не ранее, чем года два спустя после того, как он наткнулся на статьи Оствальда — открытие, которое, по-видимому, сильно взбудоражило его и добавило чувства удовлетворения и уверенности. Как он однажды написал мне: «С уверенностью могу сказать, что ни один другой труд по культурной эволюции не принес мне такой радости открытия, как работа Оствальда 1915 г. о культурологии». Поскольку культура, а не общественная жизнь — единственный уникальный и самый характерный продукт человеческой деятельности, то культурология, следовательно, должна рассматриваться как главенствующая наука, потеснив социологию с занимаемой ею вершины. Статья д-ра Уайта 1947 г. явственно напоминает знаменитое описание Контом иерархии наук, сделанное веком с четвертью ранее.

Если можно с готовностью согласиться с утверждениями д-ра Уайта относительно необходимости науки культурологии и места, которое она должна занимать, то надо вместе с тем признать, что на сегодняшний день это — главным образом многообещающее стремление, продуктивный и дерзкий проект, почти как социология во времена Конта. Культура, как сказал (и, вероятно, совершенно справедливо) д-р Уайт, должна обладать своим собственным уникальным ходом развития, законами, тенденциями и т. д., которые имеют важнейшее значение для объяснения прошлого человечества, сообщая нам о том, каким образом человечество зашло в нынешний тупик, и подсказывая возможные перспективы на

ближайшее и отдаленное будущее. Однако пока ни д-р Уайт, ни кто-либо из его последователей среди культурологов и антропологов еще почти ничего не сказали нам о том,

вчем же реально заключаются этот ход развития, законы и тенденции, не проиллюстрировали и не продемонстрировали их подробно на примере из прошлого или настоящего. Сам д-р Уайт

впервом томе своей блестящей и глубоко научной книги «Эволюция культуры» недалеко ушел в этом направлении, подчеркнув лишь связь между объемом имеющейся в распоряжении энергии, ее успешным применением, с одной стороны, и уровнем или типом культур, скоростью изменений в них и тенденциями их развития — с другой. Эту плодотворную концепцию соотнесенности энергии с культурами и их развитием он выдвинул еще в 1943 г.

Следует признать, что большинство «законов» культурологии, которые до сих пор формулировались в печати, — это те самые за25

коны, что содержались в трудах классических эволюционистов прошлого века. «Новая», или возрожденная, наука должна представить нам новые законы или по крайней мере исследовать, оценить, исправить и расширить те относящиеся к культуре механизмы, законы и тенденции, на которые впервые было указано около века назад в работах старшего, менее информированного и менее критичного поколения. Короче говоря, культурология имеет в высшей степени обоснованное право на существование, а также хорошо разграниченное и весьма многообещающее поле для исследований, однако до сих пор все это в основном остается на уровне задачи для нынешних и будущих культурологов. Немногочисленность достижений культурологии на сегодняшний день, вероятно, в значительной степени может быть списана на отрицательное отношение школы Боаса в Соединенных Штатах (и ее единомышленников в Европе) к большинству культурологических гипотез и проблем. Вне зависимости от прочих заслуг и достижений в первой трети XX в. антропология, с культурологической точки зрения, представляла собой голую пустыню. Однако нет оснований сомневаться, что этот относительный вакуум будет вскоре заполнен, и весьма впечатляюще, по большей части усилиями самого д-ра Уайта и его учеников. В сущности, предлагаемый сборник состоит главным образом из культурологических исследований, раскрывающих механизмы, законы и тенденции культурной эволюции. Систематическое исследование этого предмета, предпринятое двумя учениками д-ра Уайта — д-ром Салинсом и д-ром Сервисом,

— под названием «Эволюция и культура», скорее всего, увидит свет еще до выхода нашего сборника.

Представление о важности эволюционного учения и эволюционных процессов вообще сложилось у д-ра Уайта задолго до того, как он начал изучать антропологию и еще более осознал их значимость; поэтому неудивительно, что он стал рассматривать эволюцию культуры как важнейшую проблему, учитывая ее многочисленные проявления. Как он пишет

впредисловии к своей «Эволюции культуры», «было бы в самом деле странно, более того, уму непостижимо, если бы эта теория [эволюции], которая играет настолько фундаментальную роль в биологических науках, которая настолько плодотворна для

физических наук (где она все шире и шире применяется в астрономии и физике) и для многих общественных наук, — не нашла себе места в культурной антропологии»3 .

Его собственная роль в превращении культурологии в нечто большее, нежели многообещающий прогноз будущего фундаментального подхода к изучению человеческого разума, состоит главным образом в разработке эволюции культуры. Он не устает под26

черкивать, что культурная эволюция, как он ее понимает и трактует, есть добросовестное продолжение — без каких-либо теоретических изъятий — эволюционных теорий и принципов таких классических эволюционистов, как Морган, Тайлор и их единомышленники. Его деятельность лежит в сфере эволюционизма, а не неоэволюционизма. Главное различие состоит в том, что нынешнему эволюционисту доступен больший объем информации, и в том, что теперь к проблемам культурной эволюции может быть применен более сложный теоретический анализ. В сжатой форме д-р Уайт излагает это так: «Неоэволюционизм — это термин, вводящий в заблуждение: его использование подразумевает, что сегодня теория эволюции представляет из себя нечто иное, нежели восемьдесят лет назад. Мы отвергаем

такой взгляд. Предлагаемая в этой работе теория эволюции в принципиальном отношении ни на йоту не отличается от той, что была изложена в «Антропологии» Тайлора в 1881 г., хотя, разумеется, развитие, изложение и обоснование этой теории могут быть — и являются — в чем-то отличными»4 . Он поддерживает «теорию стадий» в культурной эволюции, что было базовым постулатом классического эволюционизма: «"Эволюционные стадии"— реалистическое и научно обоснованное понятие; прогресс в культурных изменениях есть нечто, что определяется в объективных терминах и измеряется объективным критерием или критериями, и... поэтому культуры могут оцениваться и сопоставляться в категориях "более высокая", "более развитая" и т.д. Стадии — это всего лишь последовательность значимых форм в рамках процесса развития»5.

Главная новизна подхода д-ра Уайта к культурной эволюции и предложенной им модели разработки этого поля состоит во временных рамках, которые он устанавливает, и в особом акцентировании роли энергии в культурной эволюции. Большинство эволюционистов старшего поколения стремились свести свою работу в основном к рассмотрению культурного развития в дописьменный период, хотя некоторые и доходили до зачатков гражданского общества на древнем Ближнем Востоке, а Морган, Тайлор и Спенсер в ряде случаев обращались к классическому периоду и даже современной эпохе. В самом деле, Тайлор по крайней мере мимоходом упоминал о практической ценности рассмотрения всего периода существования человечества. Свою знаменитую «Антропологию» он закончил следующей фразой: «Знание об образе жизни человека от отдаленного прошлого до настоящего времени не только поможет нам предугадывать будущее, но и, быть может, поможет нам исполнить наш долг и оставить этот мир лучшим, нежели он был, когда мы пришли в него». Д-р Уайт предлагает не только продолжать начатое им подробное изучение культурной

27

эволюции вплоть до наших дней, но и применять эти принципы для прогнозирования основных культурных тенденций будущего столетия.

Строго говоря, то, что д-р Уайт подчеркивает важность потребления и использования энергии в культурной эволюции, не является существенным отклонением от учения классических эволюционистов, особенно Моргана, который делал основной акцент на технологии как ведущем факторе культурного развития и социального прогресса. Возрастание количества доступной энергии, которую потребляют и используют, напрямую связано с технологическим прогрессом и является самым важным проявлением технологии.

Д-р Уайт утверждает, что «наилучший универсальный показатель, которым можно измерить все культуры, — количество энергии, потребляемой на душу населения в год. Это общий знаменатель для всех культур»6. Уровень потребления и успешного использования энергии определяет скорость и сложность культурной эволюции. Надо учитывать, что при эффективном использовании энергии имеют значение не только технологическая оснащенность, но и социальная организация, использующая эту технологию. «Уровень культуры повышался по мере того, как возрастал годовой объем потребления энергии на душу населения. Но объем энергии — не единственный значимый фактор культурного развития, хотя это наиболее важный и фундаментальный фактор. Средства использования энергии тоже значимы. Этот фактор выражается в производительности орудий и механизмов и в социальной организации, которая их использует. Притом что объем энергии остается постоянным, объем производимых потребительских товаров и услуг варьируется в зависимости от эффективности расходования энергии»7.

Рассматривая общие рамки и историческую панораму культурной эволюции, интерпретируемой с точки зрения совершенствования добычи и использовании энергии, д-р Уайт считает, что тут имели место две грандиозные эпохи прогресса: 1) «земледельческая революция», основывающаяся на одомашнивании животных и возникновении земледелия, которая произошла в конце допись-менной эпохи и способствовала переходу к гражданскому обществу; 2) великая «топливная революция», которая была одной из фаз промышленной революции, ощутимо заявившей о себе в XVIII в., но своими корнями уходившей в предыдущие столетия. «Первый значительный прогресс в культуре был достигнут тогда, когда животные стали подвергаться одомашниванию или когда началось разведение растений, или же когда произошло и то и другое. Растения и животные — это, конечно же, формы и

величины энергии, а занятия земледелием и животноводством — сред28

ства овладения этой энергией и обращения ее на службу человеку, так же как гидроэлектростанции — это средства использования энергии рек... С использованием различных видов топлива, особенно угля и нефти, а также паровых двигателей и двигателей внутреннего сгорания связан следующий громадный шаг вперед, совершенный цивилизацией. Ныне же вскрыт новый источник энергии — атомное ядро»8.

Хотя покорение энергии стало важнейшим фактором, перенесшим человека из каменного века в атомную эру, конечный результат его воздействия на человечество будет зависеть от того, насколько существующая культура позволит использовать его в созидательных целях. Культурная эволюция создала цивилизацию и довела ее до современного этапа, но она может

иуничтожить человечество вместе с его культурой, если позволить ей обернуться против них. Как выразил эту мысль д-р Уайт в конце своего яркого доклада «Человек, культура и люди в полном смысле слова», с которым он в качестве вице-президента антропологической секции Американской ассоциации за развитие науки выступил 27 декабря 1958 г., «культура дала человеку силу и власть. Но плата за это — рабство человечества. Культура неумолимо зажимает нас в свои тиски, и мы должны взглянуть в лицо тому, что нас ожидает. Теперь, в наши дни, когда культура предлагает нам возможность не быть ограниченными земными рамками, но путешествовать к другим планетам, над нами нависает страшнейшая угроза. Когда-то человек мог погибнуть, если бы ему не помогла культура. Сейчас он может быть уничтожен по вине культуры, исчезнув с лица земли в огне термоядерного взрыва... Срок для принятия решения, возможно, уже совсем близок».

Д-р Уайт старается провести различие между историческим и эволюционнокультурологическим подходами к изучению прошлого. Первый из них описывает явления, уникальные с точки зрения пространства и времени, тогда как последний обобщает соответственно классы явлений: «Исторический процесс и эволюционный процесс сходны в том, что оба предполагают последовательность событий во времени. Однако они различаются тем, что исторический процесс связан с событиями, которые определяются конкретными временными и пространственными координатами, или, коротко говоря,— с единичными

явлениями, тогда как эволюционный процесс связан с классами явлений, не зависящими от конкретного времени и места... Один конкретизирует, другой обобщает»9.

Было очевидно, что настойчивое проведение д-ром Уайтом идей о фундаментальной природе понятия культуры, о потребности в самостоятельной науке культурологии, а также об оправдан29

ности и первостепенной значимости эволюционного подхода к изучению культуры приведет его к острой и далеко идущей полемике со многими антропологами. В начале этих оживленных споров и дискуссий он был практически одинок. Эволюционисты старшего поколения в большинстве своем либо уже умерли, либо ушли на покой, а следующее поколение антропологов почти всё придерживалось антиэволюционистских принципов американской школы Боаса и ее европейских последователей. Но д-ра Уайта это не испугало,

ион выступил против могущественнейших представителей тогдашнего антропологического клана.

Не будет преувеличением сказать, что ни один достойный и честный ученый-обществовед — за исключением автора этого предисловия в случае с его ревизионистской по характеру работой о Второй мировой войне — не бывал вовлечен в столь неравное в количественном отношении соперничество, как это произошло с д-ром Уайтом. И никто на антропологическом поприще не вел себя столь же достойно по отношению к своим оппонентам и не проявлял к ним такого безусловного уважения и доброй воли (как бы ни были они далеки от принятия эволюционистской позиции д-ра Уайта или его видения природы культуры и культурологии). Это было возможно во многом благодаря искренней позиции д-ра Уайта, его серьезному подходу к проблемам, его сосредоточенности на фактах и теории, а также тому, что он избегал личных нападок и высмеивания оппонентов. Он нападал на мнения и убеждения, а не на личности, и нападал с прямолинейной честностью и абсолютной объективностью. Тот, кто захочет познакомиться с этими спорами и полемикой, сможет найти их удачное изложение на

страницах xi—xiv раздела «От автора» в книге «Наука о культуре», в примечании 9 на странице ix предисловия к его «Эволюции культуры» и в статье «Понятие культуры» из журнала «Американский антрополог» за 1959 г.

В своих теоретических работах по антропологии д-р Уайт выказал и другие замечательные свойства, и на его счету много серьезных достижений, но, учитывая ограниченность пространства нашей статьи, представляется, что лучше всего сделать акцент на тех из них, которые имеют особо важное значение и в которых выразился наиболее уникальный и весомый вклад д-ра Уайта. К таковым относятся его четкая концепция культуры, обоснование сущности, необходимости и значения культурологии, утверждение бескомпромиссно эволюционного подхода к изменениям и развитию в культуре. Что касается некоторых других характерных черт или аспектов его работ, то мы можем здесь всего лишь попытаться перечислить их.

Один из таких основополагающих аспектов — базовый критерий всех его работ и всего его учения, а именно ясный анализ ме-

30

тода и философии науки и настойчивое провозглашение в его собственных произведениях строгой приверженности научному методу, преданности, которую он сам проявлял с замечательной последовательностью и мужеством. Одна из лучших формулировок его позиции по этому поводу содержится в статье «Наука есть научная деятельность», которая впервые появилась в 1938 г. и была воспроизведена с некоторыми дополнениями в виде первой главы «Науки о культуре». Он проанализировал и отверг все теологические и метафизические трактовки явлений. Особенно резко, но обоснованно он отвергал учение о свободе воли. В работах, которые побуждали к размышлениям и на многое проливали свет, д- р Уайт писал о взаимосвязи, родстве и иерархии наук, а также защищал самостоятельность и независимость науки о культуре — культурологии, которую он помещает на вершину иерархии. Это навлекло на него критику со стороны непосредственных коллег и других представителей его профессии — тех, кто являлся убежденным сторонником междисциплинарного подхода в общественных науках.

Следующий по значению после приверженности научному подходу принцип, которым руководствуется д-р Уайт в своих гипотезах и методологии,— поддержка последовательного

исмелого исторического материализма. Это идет не от Маркса и не от какой-либо другой традиционной идеологии, а от диктуемого здравым смыслом предположения, что основная черта любой культуры — «труд бытия», или проблема выживания. Все остальные аспекты культуры, какими бы замечательными и привлекательными они ни были, — лишь дополнения, украшения и надстройка. Тот акцент, который он делает на важности технологии

ина ее важнейшем продукте — энергии, естественно и логично вытекает из этой изначальной приверженности историческому материализму.

В историческом материализме д-ра Уайта примечателен также и акцент, который он делает на собственности и имущественных отношениях как на, вероятно, одной из важнейших черт и характеристик гражданского общества, начиная с дописьменной эпохи: «Все гражданские общества организованы на базе отношений собственности... Собственность — фундамент гражданского общества; ее формы и процессы — это морфология и физиология государства. Это общий знаменатель, к которому можно привести все общественные классы, стоящие выше племенного уровня развития. Статус каждого индивида, каждого класса есть функция отношения собственности. Все имеет форму или функцию собственности; некто либо сам представляет собой предмет собственности, либо является ее владельцем. В гражданском обществе собствен-

31

ность — мерило всех людей»10. Подчеркивание в соответствии с заповедями Моргана значения собственности — чуть ли не единственная позиция, за которую д-ра Уайта критикуют некоторые его ученики. То, что гражданское общество основано исключительно или даже прежде всего на отношениях собственности, — спорное утверждение. Лишь немногие из ранних примитивных государств были основаны на базе широкой частной собственности или свободной торговли; их не было даже в средиземноморских государствах, предшествовавших Греции аристотелевского периода. Нельзя отрицать огромную значимость

отношений собственности, но представлять их ядром общественных отношений — некоторое преувеличение.

Другой важный постулат д-ра Уайта, в котором он отходит от точки зрения большинства ученых-обществоведов,— это утверждение, что человечество не может контролировать направление культурной эволюции, что культура, как он выражается, «подчинила и поработила человечество». Он принял непреклонную и бескомпромиссную доктрину культурного детерминизма, в которой экономические факторы играют доминирующую роль. Эта точка зрения, конечно, ниспровергает теорию «великого человека» в истории и представление о ведущей роли гения в определении курса исторического развития. Согласно уайтовским гипотезам, значимость и влияние личности будут зависеть от того, насколько она приспособлена к культурному окружению. «Человек исключительных природных способностей может прожить и умереть в безвестности в условиях отсутствия необходимых культурных данных и обстоятельств для реализации его потенциала. И наоборот, определенная комбинация культурных событий способна заставить человека довольно посредственных дарований предстать гением»11.

Неприятие д-ром Уайтом «личностной» трактовки культуры прекрасно соотносится с его базовой доктриной культурного детерминизма. Хоть он и был первым антропологом, написавшим статью под названием «Личность и культура» (1925), он последовательно выступал против течения в антропологии, связывавшего личность и культуру, против попыток объяснить культуры и культурные модели как результат деятельности личности (тип интерпретации, которым больше всего прославились такие авторы, как Эдвард Сэпир, Рут Бенедикт и Клайд Клакхон). Неприятие Уайтом принципов этого популярного нового течения в антропологии особенно примечательно в свете того большого внимания, которое он уделял психологии в своей научной работе до получения докторской степени.

Хотя до сих пор основной акцент делался на теоретической работе д-ра Уайта, его произведения и антропологическая деятель32

ность никоим образом не сводились к этой области интеллектуальных усилий. Он опубликовал четыре монографии, основанные на обширной полевой работе, проведенной среди пуэбло Юго-За-пада на протяжении последней четверти века. Пятая, которую он сейчас заканчивает, посвящена пуэбло-сиа; она наиболее обширна и впечатляюща. Кроме того, в течение короткого времени в 30-х годах он руководил школой полевых исследований культуры пуэбло. Некоторые критики работ д-ра Уайта выражали недовольство тем, что в своих теоретических построениях он редко ссылался на собственную полевую работу. Они считали тот факт, что он не сумел сделать этого, особенно примечательным, поскольку сам он довольно резко отзывался о тенденции среди антиэволюционистских антропологов несправедливо описывать классическую эволюционистскую школу как кабинетных ученых, в большинстве своем лишенных полевого опыта.

Эта критика вряд ли уместна. Довольно сложно понять, как описательный материал об индейцах-керес из различных пуэбло в Нью-Мексико мог бы быть широко введен в какое бы то ни было обстоятельное теоретическое исследование символа, культурной эволюции или культурологии. Вряд ли можно упрекать Дарвина за то, что он описал галапагосских черепах или какую-нибудь редкую птицу, виденную им в Аргентине, а затем не стал детально останавливаться на них в своем общем исследовании биологической эволюции. Монографии д-ра Уайта об индейцах-керес соответствуют обычной традиции полевой работы: описать данную отдельную культуру так, чтобы другим полевым исследователям не надо было туда ехать и делать то же самое. От таких работ и не ожидают сколько-нибудь заметной теоретической ценности. Тем не менее со стороны д-ра Уайта было бы благоразумным защитить себя от лукавых или некомпетентных критиков, хотя бы изредка прибегая в своих теоретических монографиях к уместным ссылкам на свои полевые исследования.

Публикации и издательские планы

За исключением, возможно, того времени, что ушло на создание монументального труда «Эволюция культуры» (огромного четырехтомного издания, первый том которого появился в 1959 г.), большую часть своего времени д-р Уайт отдавал, по всей видимости, биографическим и квазибиографическим исследованиям, а не какой-либо иной тематике. Мы

имеем в виду его глубокое исследование жизни и творчества Льюиса Генри Моргана, наиболее выдающегося эволюциониста из всех классических антропологов.

33

Уайт не только полностью охватил все письменные источники о Моргане, но попытался буквально пройти по следам Моргана там, где тот путешествовал и вел свои полевые работы. Он уже опубликовал «Отрывки из европейского путевого дневника Льюиса Г.Моргана» (1937); двухтомник «Пионеры американской антропологии: переписка Банделье с Морганом, 1873—1883» (1940); прекрасную главу о вкладе Моргана в историческую социологию из вышедшей под моей редакцией книги «Введение в историю социологии» (1947), а также многочисленные статьи, посвященные жизни Моргана и его теориям, и источники по этой теме. Издательство Мичиганского университета недавно выпустило «Индейские дневники Моргана, 1859—1862», значение которых один комментатор сравнил со значением дневников Льюиса и Кларка.

Все исследования и публикации д-ра Уайта о Моргане были направлены на создание полной биографии этого заслуженного антрополога и публициста, и по крайней мере в эмоциональном отношении данная деятельность ставится д-ром Уайтом наравне с его «Эволюцией культуры». Не приходится сомневаться, что если исследование о Моргане будет завершено в соответствии с ожиданиями, то оно станет самой яркой биографией антрополога из тех, что когда-либо были написаны, и явит совершенно иной портрет Моргана по сравнению с тем, что предстает в критических работах антиэволюционистских авторов первой половины нынешнего века. Оно также продемонстрирует, что Морган был необыкновенно деятельным, талантливым и интересным человеком совершенно безотносительно к своим эволюционистским трудам.

Хотя я в нескольких местах и останавливался на тех или иных публикациях д-ра Уайта, хотелось бы кратко привести здесь их все, пусть и ограничив перечень только книгами и монографиями. Полную библиографию его произведений, подготовленную редакторами и включающую многочисленные статьи и рецензии, можно найти на с. 486—497 нашего тома. В первую очередь следует отметить его монографии об индей-цах-керес из различных пуэбло Нью-Мексико: «Индейцы-ако-ма» (1932), «Пуэбло Сан-Фелипе» (1932), «Пуэбло СантоДоминго, Нью-Мексико» (1935), «Пуэбло Санта-Ана, Нью-Мексико» (1942). Монография о пуэбло-сиа готовится к публикации в 1960 г. и будет событием, вполне достойным шестидесятилетнего юбилея автора. Первый том его magnum opus «Эволюция культуры», охватывающий период до распада древнего языческого общества, был опубликован в начале 1959 г. Выше уже упоминались изданные им три книги о жизни и творчестве Моргана:

34

отрывки из европейского путевого дневника Моргана (1937), переписка Банделье и Моргана (1940), индейские дневники Моргана (1959).

Изначально планировалось издать «Эволюцию культуры» в виде двух больших томов. Я тогда лично изучил впечатляющую объемистую рукопись — около 2500 страниц тщательно отредактированного и прекрасно написанного материала. Несмотря на высокое мнение рецензентов об этой работе, послевоенный рост расценок на книгоиздание сделал выпуск книги такого объема, в отсутствие крупной субсидии, невыгодным для любого издателя, как бы высоко ни оценивалось содержание книги. Поскольку никакой субсидии не предвиделось, было выработано предварительное решение, в соответствии с которым материал, напрямую связанный с эволюцией культуры, должен был быть тщательно отредактирован, несколько сокращен и затем издан в двух томах, причем разделительной чертой между ними должно было стать падение Западной Римской империи. Затем планировалось выпустить отдельной книгой большой раздел, посвященный «топливной революции», который сам по себе составлял объемистый том. За ним должен был последовать заключительный том, где основные выводы из трех предыдущих были бы резюмированы и использованы для прогнозирования главных направлений культурной эволюции в следующем столетии. Если удастся сделать все так, как планировалось, то это четырехтомное издание будет представлять собою наиболее основательный и масштабный проект, осуществленный антропологом в нынешнем веке, не считая работ покойного сэра Джеймса Г.Фрэзера, а научная ценность этого издания, конечно же, далеко превзойдет ценность книг Фрэзера. Ко всему этому, безусловно,