Sbornik_Vologodskiy_text_2015

●повторением одноструктурных слов (Соловьи разсвисталися, Рукава

размахалися; Соловьи разлеталися, А девицы расплясалися [2, т. 2,

№118]);

●повторами однокоренных слов (Мое личико-то вспыльчивое,

Щечки алыя разгарчивыя: Разгорятся, так не уймутся; Моя матушка догадливая; Приду домой, догадается, С чего лицо разгорается [2, т. 2,

№56]);

●повторами с созданием окказиональных форм (Что не во поле пыль пыляется, Распыляй-пыляется; Не душа ли добрый молодец Пробужай-

бужается [2, т. 1, № 317]);

●нагнетением в тексте слов с приставкой раз-/рас- (Мил, отрада, ра-

дость мой, Жаль разстаться мне с тобой, Жаль разстаться, распроститься; Мил, на веки от тебя Бегу в темные леса… Где мил с кралечкой гулял, Расприятно целовал, Расприятно, распрекрасно, Крепко к сердцу прижимал, Разлапушкой называл [2, т. 5, № 457].

5. Образованием разного рода фольклорных фразеологизмов – линейных и вертикальных конструкций (типы поэтической фразеологии в русской народной лирической песне описаны А. Т. Хроленко [10]):

●репрезентативных пар (разыгравшись-расплясавшись, рассердитьсяразбраниться, раздуванчик-размаханчик, расприятно-распрекрасно);

●синонимических сближений (раздаться-расступиться, разливатьсярастекаться, разбить-разлучить, порассориться-поразмолвиться, рас- статься-распроститься);

●ассоциативных рядов, или дискретно-ритмических конструкций, например:

«Что у тебя, мила Параша,

Прирастрепана коса, Прирастрепана коса,

Да разбиты волоса?» [2, т. 1, № 168];

Без огня вы мое сердце разожгли, Вы без ветру мои мысли разнесли [2, т. 3, № 83];

В зеленом саду разгуляемся, Мы подарочкам разменяемся [2, т. 3, № 370]; Красны девушки расплакалися,

Красавицы растужилися [2, т. 4, № 715] и т.п.

● вертикальных счетных рядов, например:

Она год жила – и не плакала; На второй год – и не подумала;

А на третий год порасплакалась [2, т. 1, № 193];

Три окошечка, Да три косящаты.

В перво посмотрю, –

Я разрыдаюся;

Вдругое посмотрю, –

Да разгуляюся;

Втретье посмотрю Да на Дунай реку,

На крутой берег... [2, т. 6, № 577].

Линейные и вертикальные структуры могут быть представлены аналогичными компонентами. Так, слово разум устойчиво тяготеет в вологодских песнях к однокоренному ум, образуя пару ум-разум. Интересно, что встречаются и производные образования умный-разумный и уметь … разуметь, реализующиеся и в виде линейного бинома, и в виде ассоциативного ряда, ср.:

Мне здоровьице на ум-разум нейдет; Мой сердечный друг с ума, с разума нейдет [2, т. 5, № 341];

Умом-разумом на меня милой похож... [2, т. 5, № 166]; Ах ты, дочка умная, надежа разумная! [2, т. 4, № 341]; Ткать, прясть не умею, Шелком шить не разумею... [2, т. 4, № 644].

Помимо языковых средств актуализации лексем с приставкой раз-/рас- необходимо отметить специальные выразительные приемы создания образности, основанные на использовании таких слов.

Так, в вологодских песнях встречаются яркие метафоры:

Что не ты ли мое сердце разжег, Во белом лице румянец разыграл? [2, т. 5, № 166]; Пошла Катенька гулять, Тоску-горе разсевать.

Поразсеяла тоску У Николы на песку [2, т. 6, № 555] и т.п.

Широко распространена фигура параллелизма, причем нередко это психологический параллелизм с сопоставлением картин природы и жизни человека:

Что не белая береза К земле клонится; Не сырая, кужлевая

Разстилается;

Перед молодцем девица, Призадумавшись, стоит [2, т. 1, № 58]; Сер горюч камень разгорается,

Мой любезный друг разнемогается [2, т. 3, № 154].

61

62

В параллельных конструкциях часто реализуется антитеза, например:

Мы сойдемся – поклонимся,

Разойдемся – распростимся [2, т. 4, № 531];

Как Грязовецки робята – Разнополы, дураки; А как Зубовски робята –

Разудалы молодцы [2, т. 7, № 392].

Антитеза отражает психологические коллизии. Например, практически формульной является песенная оппозиция вольного житья в девичестве и тяжелой «бабьей доли»:

Распроклятое наше житье бабье, Расхорошее в девушках житье. Уж мы выспимся, девушки, досыта,

Нагуляемся, девушки, долюба [2, т. 2, № 156].

Слова с приставкой раз-/рас- выступают в роли выразительных эпите-

тов в синонимическом ряду: «Разлапушка, девушка, Белая лебедушка, Че-

сана головушка...» [2, т. 5, № 457]. Эпитеты могут быть олицетворяющими,

например: Распроклятое мое такое, мое сердце, мое сердце злое, злое, Сердце злое, сердце злое, братцы, прелихое! [2, т. 4, № 361].

Интересен характерный для фольклорной сферы прием паронимической аттракции. Так, в следующем примере обыгрывается звуковое соответствие слов с омонимичными корнями (от гореть и горевать), усиленное использованием приставки раз-:

Гори, гори, мое сердце,

Разгорайся в лице, кров!

Забывай-ка, друг любезный, Нашу прежнюю любов! Смочу, смочу лице бело

Разгорючим я слезам [2, т. 5, № 304].

Отметим также возможность создания афоризмов как «жанра в жанре» с явным дидактическим содержанием, подчеркнутых употреблением приставочных образований:

Разнегодные мужчины!

Для чего ж мы любим вас? Мы злосчастны без причины;

Вы – убийцы бедных нас [2, т. 5, № 62].

Итак, проделанный анализ позволяет установить, что приставку раз- /рас- в песенных текстах Вологодчины, а вероятнее всего, и русской фольклорной лирики в целом, можно считать важным средством выражения экспрессии. В составе многих глагольных основ она выступает как приставка-интенсификатор, повышая внимание к передаваемой словом процессуальной семантике (Красны девушки расплакалися, Красавицы растужилися [2, т. 4, № 715]). Присоединяясь к именным и наречным основам, как правило, выражает высшую степень проявления качества, усиливает положительную или отрицательную оценочность (разлапушка, рас-

красавчик, разнегодный, растошнешенько), причем такой эффект возника-

ет даже при объединении со словами, изначально не имеющими качественной семантики (размальчик, размолодец, раздуша). Выразительная функция префикса раз-/рас- подчеркивается другими языковыми средствами и художественными приемами, которые в комплексе создают неповторимый облик фольклорного текста.

Литература

1.Андреева-Васина Н. И. Вторичная приставка при- в русских народных говорах и в произведениях устного народного творчества // Диалектная лексика. 1969. –

Л., 1971. – С. 152-160.

2.Великорусские народные песни / Изд. проф. А. И. Соболевским: В 7 т. СПб.:

Гос. типография, 1895–1902. – Т.II–VII.

3.Краткая русская грамматика / Под ред. Н. Ю. Шведовой и В. В. Лопатина. – М.: Ин-т рус. языка им. В. В. Виноградова; РАН, 2002. – 726 с.

4.Павленко П. И. К вопросу об употреблении слов с приставкой воз- в русских народных говорах // Вопросы изучения лексики русских говоров. Диалектная лексика. 1971. – Л., 1972. – С. 119-126.

5.Свешникова Н.В. Уменьшительно-ласкательные суффиксы в русских были-

нах // Актуальные проблемы лексикологии и стилистики. – Саратов, 1993. –

С. 37-41.

6.Словарь русских народных говоров. – М.-Л. (СПб): Наука, изд. с 1965 г. –

Вып. 1-45.

7.Словарь русского языка: В 4 т. Изд-е второе, испр. и доп. – Т. 3. – М.: Рус-

ский язык, 1984. – 752 с.

8.Хроленко А. Т. Лексика русской народной поэзии (на материале лирической песни). – Курск: Изд-во Курск. гос. пед. ин-та, 1976. – 64 с.

9.Хроленко А. Т. Лингвофольклористика. Листая годы и страницы. – Курск: Изд-во Курск. гос. ун-та, 2008. – 229 с.

10.Хроленко А. Т. Поэтическая фразеология русской народной лирической песни. – Воронеж: Изд-во ВГУ, 1981. – 163 с.

63

64

Э.Л. Трикоз

Вологда

ОТРАЖЕНИЕ В ЭПИСТОЛЯРНОМ НАСЛЕДИИ ВОЛОГОДСКИХ КУПЦОВ ОБЫДЕННОГО МЕТАЯЗЫКОВОГО СОЗНАНИЯ

(на материале писем фонда Шелиховых-Булдаковых Вологодского государственного историко-архитектурного и художественного музея-заповедника,

конец XVIII – первая половина XIX века)*

Углубляясь в исследование наивного метаязыкового сознания человека, продолжаем наблюдать на историческом материале – письмах конца 18 – начала 19 века, бытовых и официально-деловых, – за человеком в разных проявлениях социальной, физической и духовной сути, регистрировать формы выражения метаязыковой рефлексии, составлять любопытный пазл, отражающий фрагментами или, если удастся, целостно мир языковой личности.

Исследование носителя языка конкретной социальной группы – купечества мы будем проводить на материале фонда Шелиховых-Булдаковых Вологодского государственного историко-архитектурного и художественного музея-заповедника (далее ВГИАХМЗ) в рамках исследовательского проекта, поддержанного РГНФ в 2015 году. В фонде представлено эпистолярное наследие из 206-ти писем породнившихся представителей знаменитых купеческих семейств Шелиховых и Булдаковых. Большая часть их адресована Михаилу Матвеевичу Булдакову, первенствующему директору Российско-американской компании. Среди адресатов есть Петр Матвеевич Булдаков (брат М. М. Булдакова), Григорий Иванович Шелихов (один из инициаторов создания Российско-американской компании), его жена и преемница Наталья Алексеевна Шелихова.

Ценность этих материалов для лингвиста состоит в том, что, вопервых, особая редкость увидеть оригинальные тексты, написанные рукой,

– с зачеркиваниями, записями на полях, пометами, сделанными другим почерком, особенностями графического оформления и проч.

Во-вторых, это тексты эпистолярных жанров, «личного происхождения». Они, как известно, источник разнородной рефлексии, наиболее последовательно отражают процессы самосознания личности и становление межличностных отношений, а вследствие этого наиболее определенно фиксируют индивидуальные метаязыковые реакции, в которые нередко примешиваются индивидуальные воспоминания, оценки фактов прошлого, даже описание конкретных речевых портретов. Кроме прочего, могут пере-

* Статья подготовлена при финансовой поддержке ГРНФ, проект № 15-01-00386 «Эпистолярное наследие устюгской купеческой семьи Булдаковых кон. XVIII – первой четверти XIX: исследование и тексты»

давать особенности периода формирования личности, процесс личного познания жизни. В переписке могут быть и оценки самого себя говорящим.

Письмо, в особенности бытовое, иногда является слепком спонтанного мышления. Это важно потому, что в XXI веке не отыскать прямых свидетельств тому, как, например, устно выражались купцы XVIII – XIX вв. Мы можем об этом судить лишь по письменным источникам: мемуарной литературе, бытовым письмам, в меньшей степени – художественным текстам, отдельным словарным статьям.

Первые два нередко сохраняют на бумажном носителе «картинку» звучащего слова. Действительно, в большинстве текстов фонда эпистолярного наследия Шелиховых-Булдаковых наблюдаем фонетическое письмо: как слышал говорящий слово, так его и писал (исключая выверенные и достаточно продуманные тексты купцов А. Фомина, М. Булдакова и Ф. Шергина). При первом прочтении писем даже казалось, что, сколько пишущих, столько и вариантов написания. И здесь мы видим, какими были варианты до утверждения устной и письменной нормы. Разные написания слов с непроизносимыми согласными, грамматических форм глагола, наивная «транскрипция» неосвоенных иноязычных слов, часто воспроизведение просторечного произношения общеупотребительных слов и проч.

Спешка при создании письма отражалась на графическом облике целых фраз и предложений: раздельное написание приставок «на», «от», отсутствие знаков препинания, строчных букв в именах и в начале предложения и проч. Как свидетельствуют авторы писем, эти графические особенности вызваны именно спонтанностью при создании текста, невозможностью обдумать формулировки и само оформление письма. Из писем Михаилу Матвеевичу Булдакову, 1799 год (Здесь и далее сохраняем особенности письма источника):

«Не погневайся батюшка махийла матфеевич; что много марал да не очинь порядочно торопился; и егор андреевич поспешил писмо печатать» (из письма чердын. купца В. Федосеева).

«Простите государь излишность мою в словах…болтовню… Удоволствие к вам писать сокращается толко усталостию, которая уже берет свою силу и вам наводит скуку в чтении» (из письма арх. купца А. Фомина М. Булдакову).

Видим, что пишущие осознавали неудачность собственных формулировок, иногда отмечали причину этого. При создании деловых писем в условиях спешки нарушается «внутренний механизм стереотипизации» речи, при этом или предельно сокращаются речевые формулы, или же усложняются, когда говорящий испытывает трудность выразить мысль вне привычной речежанровой модели.

В фонде находятся деловые письма (письма-объявления, отчеты, прошения, рекомендации, счета) и бытовые. В них затрагиваются самые разнообразные темы – от падения денежного курса, выгрузки товаров, продаже его, новых ценах на лисиц, недопесков и «чаешников» до выдачи замуж дочерей, впечатлений от жизни в чужом городе и проч. Кроме того, в перепис-

65

66

ке находим дружеские советы или пожелания их получить, философские осмысления поступков чужих людей, размышления над сложными жизненными уроками, сердечные уверения в преданности. К примеру:

«О себе ж я ни что другое могу сказать, как ныне здесь живу в аде, со всех сторон обижают нагло, но ко времени дам им почувствовать, не так-то лехко и им может будет; сие я говорю о пограничных здешних чиновниках, кои вам довольно известны! Вот что от них сбылось, яды мои хлебывозвелича на мя запинании, но псалом: они были овцы, а ныне стали волки, но только при том и пьяные, от чего я видел и стал удалятся, а они и возмечтали об себе премного...» (Из письма Петра Ванифатьева).

«Откровенность ваша, которою вы меня, удостаиваете, весма трогателна но не опасайтесь приятель, я научен и во сне хранить дружественный интерес и сие наблюдение усвояю важнее всякаго налепнаго благородия» (Из письма арханг. купца А. Фомина).

Отрывки убеждают в религиозности и благочестии купцов, что по тем меркам было необходимым свойством «совершенного купца» [1, c. 357].

Изложение темы нередко сопровождается замечаниями по поводу норм культурно-речевого поведения, принятых в купеческом сообществе:

«Токмо весьма и весьма я недоволен вами тем, что вы по приезде вашем в Иркутск, да и из дороги по ныне в столь долгое время, не уведомили меня ни о чем даже хотя б единою строкою, и чему б такое ваше для меня непонятное долгомолчание приписать не понимаю, а и наипаче для того что с моей стороны всегда вам здесь мною лично сказываю было на дружеской ноге расположение... неужлиж вы в такое долгое время не могли найтить хотя несколько минут себе свободных на уведомление меня о приезде вашем в Иркутск... И за то вам и ещо скажу не спасибо. И для того буде вам угодно, то прошу быть со мною и знатца без маскирования» (Н. Демидов М. Булдакову).

«о переписке, которая вам при первом шаге вступления будет казатся затруднительное, но верьте мне, что по времени вы к ней нечуствительно привыкните; и всю само по себе пойдет на порядке. Прошу... письмами не оставлять, а я и жена моя вам и супруге вашей свидетельствуем свое усердное и искренние почтение, и остаюсь навсегда» (П. Ванифатьев М. Булдакову).

«Извините меня, что не могу в краткости изяснить отличия нашей торговли с заморьем связанной» (А. Фомин М. Булдакову).

И на самом деле в торговых делах был очень важен постоянный обмен информацией, «частое разсуждение» о купеческих делах, порядок в ведении документов, краткость изложения сути, а также учтивость, предупредительность и верность слову» [1, с. 355].

Оценивая особенности обыденного сознания купца, надо сказать: важно было в переписке быть учтивым, простым в общении, честным, «владеющим…необходимым для дела языком» [Наше купечество, с. 21], в широком научном смысле слова «язык». В том числе здесь следует иметь в виду тот язык социального взаимодействия, который помогает соблюсти

статусно-ролевое поведение в переписке, культурно-речевые нормы, принятые в купеческой среде.

Обращаясь снова к письмам, заметим, что в музейном фонде мы находим редкие примеры того, как пишущий объясняет своему собеседнику значение какого-либо нового слова или словосочетания, развернуто презентует метаязыковую рефлексию по отношению к лексической единице. Таких примеров всего два.

«P.S. в прилагаемой письме матушкиной фактуре значится мальнькая посылочка с тремя стручками плода называемаго кассия или Девий мед коим сказывают Иван предтеч в пустыне живя питался, послаю оные вам Милостивый государь гостинца хотя ничево и незначущие но от искренности сердца» (Ф. Шергин М. Булдакову).

«Белку вашу называемую князьками между коими довольно было и серой в Макарьевске продал по 55 коп» (Ф. Шергин М. Булдакову)

Всех участников объединяет единые среда общения и поле социальноречевого взаимодействия, поэтому у пишущего не возникает необходимость разъяснять отдельное слово адресату. Не случайно большинство текстов составлены кратко, без лишних подробностей. В социально однородном кругу людей полезнее представлялось выразить отношение к процессу общения, его успешности или, наоборот, неудачам.

Многолетнее взаимодействие купцов-компаньонов, единая профессиональная, культурная среда формировала понятный язык обмена на разных уровнях, напряжение возникало в редких случаях. Их еще следует отдельно изучить в рамках проекта.

В данном материале мы ограничены речежанровыми рамками, однако фонд ВГИАХМЗ хранит достаточно богатую коллекцию идиостилей («индивидуальных способов дискурсивной репрезентации личностно значимых смыслов» [3, с. 79]). В нем переписка родственников, друзей, товарищей по торговому делу, среди них мужчины и женщины, представители разных поколений и возрастов, находящихся в разных жизненных условиях и психологических состояниях. Погружение в индивидуальные стили авторов, полагаем, даст возможность проследить метаязыковые проявления речевой деятельности пишущего по отношению к предмету речи, выявить субъективную оценку того, о чем он говорит. Пока явственно наблюдаем, как поразному в письмах интерпретируется автором содержание своего высказывания [О модусной рефлексии см.: 4, с. 74-87].

Учитывая разнородность и редкость материалов фонда ШелиховыхБулдаковых, отметим: эти источники необходимо комплексно исследовать, применяя методы смежных гуманитарных дисциплин – истории, генеалогии, культурологии, философии, философии языка, лингвистики, в частности истории языка, рефлексологии, речеведения, психо-, социолингвистики и проч. Поэтому в рамках данного исследовательского проекта эпистолярное наследие известных купеческих семейств будут исследовать специалисты из разных областей знания: мы – с позиций истории языка и обыденной метаязыковой лингвистики, а историки – с позиций деловой, общест-

67

68

венной и повседневной жизни российского купечества конца XVIII – первой четверти XIX в. Такой комплексный подход представляется актуальным для современной исторической науки и лингвистики и будет совершенно новым в исследовании этого корпуса источников.

Исследование купечества в науке далеко не полно. Интерес к теме возрос сравнительно недавно у историков – после 80-х годов XX века. И внимание историков-профессионалов к фонду и в частности к исследованию роли семейства Шелиховых-Булдаковых в истории русского купечества и в освоении Русской Америки понятно. Чтоб восстановить целостную картину отдельной социальной группы, надо ответить на вопросы: как жили не только столичные, но и провинциальные купеческие семьи, чем занимались они помимо торговли, каков был их нрав, культура жизни, духовная и языковая культура и проч.

И результаты историков тем важны, что они открывают лингвистам новые маршруты изучения языковой личности, замкнутой в определенных географических, культурных, социальных, гендерных границах, проявлявшей соответствующее своей среде поведение и порождавшей свои языковые коды и свое понимание их.

Литература

1.Наше купечество и торговля с серьезной и карикатурной стороны. Сборник, изданный под редакциею русского купца. Вып.1. – 1865. – С. 21.

2.Козлова Н. В. Российский абсолютизм и купечество в XVIII веке. –М., 1999.

3.Мельник Н. В., Буксина В. А. Метатекстовая деятельность в лингвоперсонологическом аспекте // Обыденное метаязыковое сознание: онтологические и гносеологические аспекты. Ч.2: Коллективная монография. – Томск, 2009. – С. 78-90.

4.Шпильная Н. Н. Модусная рефлексия как проявление метаязыковой деятельности языковой личности // Обыденное метаязыковое сознание: онтологические и гносеологические аспекты. Ч. 3: Коллективная монография. Кемерово, 2010.

С. 75 – 87.

5.Трикоз Э. Л. Обыденная метаязыковая рефлексия носителя русского языка второй половины XIX века. Дисс. на соискание ученой степени канд. филол. наук. – Вологда, 2010.

Л.В. Ненашева

Архангельск

ГРАФИЧЕСКИЕ И ОРФОГРАФИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ ЖИТИЯ АРСЕНИЯ КОМЕЛЬСКОГО НАЧАЛА XVIII ВЕКА

Для изучения русской графики и орфографии большой интерес представляют рукописные памятники, созданные в XVI–XVIII веках. Они сохраняют традиции письма, которые сложились во второй половине XV века, в период так называемого «второго южнославянского влияния», которое давно привлекало внимание исследователей, однако недостаточная разработанность проблемы заставляет ученых вновь возвращаться к ней.

Для анализа привлекается житийный список, написанный в начале XVIII века: «Житие Арсения Комельского». Список находится в фондах Российской национальной библиотеки, собрание Погодина, № 647 [1, с. 3].

Преподобный Арсений Комельский родился в Москве во второй половине XV века, принадлежал роду бояр Сахарусовых. Он был пострижеником Троице-Сергиевого монастыря и в 1525 году был поставлен игуменом. Через несколько лет тайно ушел из монастыря на Север и в 1529 году основал пустынь в Маслянской волости (Арсениево-Одигитриевская пустынь). В поисках большего уединения преподобный Арсений Комельский решил поселиться у слияния рек Лежа и Кохтыш, получил на владение землями грамоту от великого князя Ивана Васильевича и задумал основать там монастырь. Местные жители всячески препятствовали преподобному Арсению, убили его ученика, поэтому он ушел из тех мест и поселился в Шилегодском (Шилегорском) лесу на реке Шингарь (Шингор) и жил там в безмолвии и уединении. Жители из окрестных деревень находили приют у Арсения во время набега казанских татар в 1538 году, поэтому Арсению пришлось вернуться в Комельский лес, чтобы уединиться. В 1541 году в обители была освещена церковь в честь Положения Честной ризы Пресвятой Богородицы во Влахерне. Преподобным Арсением в обители был введен общежительный устав. Перед смертью Арсений составил завещание для братии, которое повторяло структуру монастырских уставов XV–XVI веков. В обители Арсений был настоятелем до своей кончины 24 августа

1550 года [1, с. 80].

Известно 6 списков Пространной редакции «Жития преподобного Арсения Комельского». Исследуемый список является сборником житий русских святых и написан на 389 листах. «Житие Арсения Комельского» в рукописи занимает листы с 126 по 181 [1, с. 28].

Чтобы проследить, сохраняются ли нормы письма, сложившиеся в XV веке, для этого привлекается материал житийных текстов XV века. В нача-

ле слова в исследуемом списке сохраняется написание буквы(126об) (130об, 150об). В середине слова после буквы глас-

ного пишется «юс малый» (126), (139об),

(145об), (150об), хотя в житиях XV века наблюдается употребление обеих букв: (Житие Николая Мирликийского) [3, с. 52]. В

конце	слова после	буквы гласного отсутствует	«зияние гласных»,
что было характерно для рукописей XV века, пишется только графема , как
и в	современном	церковнославянском языке:	(126),

(126об), (127), (129), (130об), (148), (149об).

В рукописях первой половины XV века буква употребляется только в начале слова, после букв согласных почти не встречается. В памятниках письменности всех жанров последней трети XV века букву уже пишут не только в начале слов, но и после согласных букв [1, с. 48]. Как показывают

69

70

данные исследуемого жития, в письменности XVIII века «омега» постоянно употребляется после букв согласных как в корнях слов, так и в оконча-

ниях, графема используется в предлоге и на стыке двух букв о:

(126), (126об), (128),(129), (130 (131), (133), (138),(142об), (145об), (146), (151об). В житиях второй половины XV века в начале слова и в предлоге: (Житие Сергия Радонежского), (Житие Николая Мирликийского); после букв согласных: (Житие Сергия Радонежского),(Житие Николая Мирликийского) [3, с. 44, 47].

В современном церковнослаянском языке буква пишется в словах, заимствованных из греческого языка: ; в словах , ; в

окончании родительного падежа множественного числа существительных 1-го склонения: в окончаниях родительного паде-

жа единственного числа полных форм прилагательных и местоимений мужского и среднего рода: [4, с. 238]. Такая норма упот-

ребления графемы формировалась в русской письменности с XV века, о чем свидетельствуют примеры из текстов.

В конце XV века в русских рукописях всех жанров стало нормированным употребление вариантов буквы «ук»: диграф писцы используют часто в начале слов и в предлоге, после букв согласных широкое примене-

ние находит графема [3, с. 42]. То же мы можем наблюдать в исследуемом памятнике письменности XVIII века: (126),

(127об), (128), (131), (132об),

(133об), (134). Такая норма употребления буквхарактерна для церковнославянского языка [4, с. 239].

В орфографии церковнославянского языка буква «зело» встречается лишь в словах: , а также в произ-

водных от них [4, с. 238]. Такая традиция начала складываться еще с XV века и утвердилась в рукописных и старопечатных книгах XVII–XVIII ве-

ков. Так, в исследуемом списке буква отмечена в следующих примерах:

(133, 133об), (137об), (137об), (146об),(142об), (141), (143), (145об),(146).

В церковнославянском языке так же, как и в рукописях XI и XV веков, употребляется буквы «кси», которая пишется только в грецизмах в соот-

ветствии с греческими буквами [4, с. 239]. В «Житии Арсения Комельского» графема пишется только в именах Алексий, Максим: (140об),

(146об), (175об),

(163). Обе буквы «кси» и «зело», конечно, используются для обозначения даты: (179).

Написание на месте праславянского сочетания согласных *dj традиционно для церковных текстов, данное написание сложилось к концу XV века и в XVI веке и является нормой для церковнославянского языка,

однако в данном тексте встречаются написания, сохраняющие русское произношение [ж]: (128об), (130об), (138об), (144об), (145об), но(160об), (162об).

В корнях слов на месте бывших сочетаний редуцированных с плавными типа *tъrt, *tьrt, *tъlt, *tьlt после букв плавных часто пишется паерок,

особенно в конце строки, согласно правилу, хотя, возможно, в речи писца сохраняется палатальное произношение звука: (131об-132),

(132), (133), (138об), (136об), (161), (161об).

Из фонетических особенностей рукописного источника можно выделить ассимилятивные процессы, отраженные в написаниях: (134, 146об), (143), (135об); упрощение групп согласных: (147).

В исследуемом памятнике написание буквы сохраняется в корнях слов: 127), (128об), (145об), но в падежных

флексиях имен существительных, на конце слов, заменяется на букву(139), (141), (145),

(145об). Как отмечает Л.Ф. Копосов, в северных текстах «тенденция к замене буквой в безударной позиции при сохранении его под ударением проявляется и в конечном открытом слоге, но здесь она осуществляется

более последовательно» [2, с. 79].

После букв пишутся только буквы , что на письме отражается реальное произношение твердых согласных: (126об),

(128об), (129), (132),(139), (143), (147); (132об),(133), (150об). После графемы пишутся только буквы и , что свидетельствует о мягкости аффрикаты:

(132об), (133об).

Вологодские жития являются важным источником для изучения русской графики и орфографии позднего периода русской письменности. В этих текстах можно не только проследить становление норм церковнославянского языка, но и проанализировать, с какого времени становится устойчивым, без вариантов, то или иное написание, когда графическая вариантность переходит в правило.

Данные исследуемого памятника показывают, что графические и орфографические особенности, которые отмечены нами в тексте рукописи начала XVIII века, начали складываться еще во второй половине XV века.

71

72

Если в XV веке употребление некоторых букв можно рассматривать как

нововведения, то в XVII–XVIII веках написание «дуплетных» и греческих букв в богослужебной и агиографической литературе

становится уже нормой, которую соблюдают в современном церковнославянском языке.

Литература

1.Жития Иннокентия Комельского, Арсения Комельского и Стефана Комельского / под ред. А. С. Герда. – СПб., 2010.

2.Копосов Л. Ф. Севернорусская деловая письменность XVII–XVIII вв. (орфография, фонетика, морфология). – М., 2000.

3.Ненашева Л. В. Графические и орфографические особенности памятников русской письменности XV века. – Архангельск, 2010.

4.Плетнёва, А. А., Кравецкий, А. Г. Церковнославянский язык. – М., 2006.

М.С. Выхрыстюк

Тобольск

СПЕЦИФИКА ПРОЦЕССА СТАНОВЛЕНИЯ НОРМИРОВАНИЯ ТЕКСТОВ

РЕГИОНАЛЬНОЙ РУССКОЙ ДЕЛОВОЙ ПИСЬМЕННОСТИ

В работах по истории русского литературного языка все активнее изучаются проблемы, связанные с теоретическим исследованием и осмыслением понятия языка. Языковеды пытаются найти ответы на вопрос, что могла представлять собой лексико-грамматическая норма в применении к национальному периоду русского языка и как она фиксировалась. Т. В. Картава считает, что, «несмотря на наличие обширной библиографии по исследуемой теме, следует констатировать, что в целом круг вопросов, связанных с проблемой нормы московского языка ХVII в., представляется не до конца изученным, очевидно, из-за недостатка частных исследований, построенных на материале приказного языка» [7, с. 32]. Это заключение в значительной мере относится и ко всему XVIII в. Попытаемся определить сущностные характеристики нормы русской деловой письменности XVIII в., которая представлена многочисленными текстами разных жанров, хранящимися в архивах. М. Л. Ремнева, автор книги «История русского литературного языка», считает, что в рассматриваемый период нормированными были уже и литературный язык (церковнославянский русской редакции), и деловой язык [13, с. 29]. Суждение о том, что деловой язык XVIII в. обладал системой норм, не является общепризнанным. В книге Б. А. Ларина «Лекции по истории русского литературного языка (Х – середина ХVIII вв.)» это мнение принимается как исходное положение, не требующее доказательств [10, с. 227]. Л. Ф. Копосов в монографии, посвященной иссле-

дованию орфографии, фонетики, морфологии северорусской деловой письменности ХVII–ХVIII вв., считает, что лишь «...к середине ХVI века складывается единая для Московского государства система делопроизводства, и именно в этот период орфографические нормы, сформировавшиеся в московских приказных учреждениях, получают распространение на всей русской территории». Он же обосновывает понятие местной (локальной) нормы, содержащей как обязательный компонент и общерусский вариант нормы [7, с. 10].

В силу ряда причин в науке представляется не до конца изученным круг вопросов, связанных с нормированием русской деловой письменности:

Во-первых, не всеми учеными признается правомерность употребления понятия норма применительно к русскому языку разных периодов. Так, Ф. П. Филин утверждал: «Норма как объективное явление неотделима от языка на любой стадии его развития, начиная с самых древнейших времен» [14, с. 18-19]. Н. Н. Семенюк, автор статьи «Норма языковая» в «Лингвистическом энциклопедическом словаре», также полагает, что в более широком понимании норма трактуется как «неотъемлемый атрибут языка на всех этапах его развития» [11, с. 337]. Данное утверждение находим и в работах В. В. Виноградова [3, с. 44], А. А. Алексеева [1, с. 34]. Другие исследователи пытаются вычленить определенные периоды в истории развития русского языка, когда правомерно употребление понятия нормы. Так, М. В. Каравашкина, описывая язык произведений Зиновия Отенского, одного из крупнейших публицистов XVI в., создававшего свои произведения на церковнославянском языке, пишет, что «уместно было бы говорить о XVI в. как о переходном периоде от узуса к норме, как об этапе осознания узуса. Применительно к русскому литературному языку до ХVII в. понятие лексико-грамматической нормы является недопустимой модернизацией. Возможно употреблять лишь термин узус – обычай [6, с. 110]. Такого же мнения придерживается А. П. Майоров в последних своих трудах, анализируя памятники письменности Забайкалья [12].

Во-вторых, требует решения вопрос об определении специфики процессов становления грамматической нормы текстов деловой письменности XVIII в. Л. Ф. Копосов, наряду с общерусской нормой делового письма XVIII в., также выделяет местную (локальную) норму, отличительными особенностями которой были нестабильность, быстрое обновление состава варьирующихся элементов [7, с. 12]. Т. В. Кортава также считает: «Наряду с устойчивым и обязательным употреблением штампов, в орфографической практике московских приказов допускалось использование различных вариантных написаний как одинаково приемлемых. Это создавало возможность для контролируемого выбора писцом определенных форм в каждом конкретном случае» [6, с. 38]. Вариативность норм приказного языка объясняется отсутствием той организованности, которая свойственна современному русскому литературному языку и которая устанавливается в результате совершенствования делового стиля. В этом случае удобнее вести речь об узусе. В свое время на «диалектно-областные варианты письменно-деловой

73

74

речи» указывали В. В. Виноградов [2, с. 114] и С. И. Котков [9, с. 136]. Эту мысль сегодня развивают Л. Ф. Копосов [7, с. 48], А. П. Майо-

ров [1, с. 12, 87].

В-третьих, дискуссионен вопрос об определении текстовой нормы как иерархической структуры норм. В рамках документа необходимо различать группы нормообразующих единиц, которые закреплялись прежде всего на уровне формуляра (субтекстовой структуры). По мнению М.С. Выхрыстюк, «усвоение норм составления делового текста того или иного жанра требовало от писцов сформированных навыков, тем более что исполнители документа часто не переписывали текст, а моделировали его по памяти» [4, с. 44]. Другими словами, можно рассматривать текстовые нормы как иерархическую структуру норм, где каждый вышестоящий уровень включает в себя строевые «единицы» предыдущего уровня.

В-четвертых, требует в науке рассмотрения вопрос о понятиях норма и кодификация. Не всеми исследователями четко определяется различие между нормой и кодификацией. Большинство из них, как правило, ограничивается констатацией факта, что кодификации деловой письменности старорусского периода не было. «Функцию кодификации выполняли зачастую образцовые литературные произведения, в которых была реализована современная им литературная норма. Они и стали основой позднейшей кодификации» [5, с. 19]. Положения работ А. Едлички получили развитие в статье А. А. Алексеева «Пути стабилизации языковой нормы в России ХI– ХVIII вв.» [1], в которой автор утверждает, что «очевидной стабильностью норм обладают тексты, созданные в ту эпоху, когда не существовало кодификации современного типа»: исследователь пытается определить тексты, которые служили образцом, а также заявляет, что «отсутствие кодификации современного типа способствовало колебанию нормы в широких пределах. К этому же приводило рукописное копирование» [1, с. 34]. Создавая документы, писцы ориентировались на определенные образцы деловых текстов прежде всего центра (Сената и Синода). XVIII в. – время, когда делопроизводство было весьма развито и представлено многообразием жанров деловых текстов. Это было время становления официальной кодификации, то есть кодификации, закрепленной в документах, актах, исходящих от власти, а именно в образцовых текстах.

Таким образом, в XVIII в. официальные кодификационные тексты определяют функционирование норм деловой письменности.

Требует отдельного рассмотрения вопрос о функционировании нормы делового текста, ее часто называют узуальной, то есть сопоставляются и даже сливаются, смешиваются два противопоставленных друг другу понятия: норма и узус [7, с. 12]. Писцы, не имея кодифицированных источников, в оформлении формулярных составляющих текста разных жанров пытались следовать определенным языковым традициям, тем самым закрепляли общепринятое как нормированное.

В-пятых, требует углубленного анализа проблема грамматической вариативности (варьирования). Некоторые исследователи сочетают описа-

ние норм деловой письменности с описанием вариативности. «Варьирование, – считает Т. В. Картава, – это объективное и неизбежное следствие языковой эволюции. Вариативность как свойство языковой системы не исключает обязательности и не противопоставлена норме. Вне проблемы вариативности не существует проблемы нормы» [8, с. 37]. Лексикограмматическое варьирование – необходимое условие эволюции языка, отражающее становление норм употребления текстовых единиц, начавшуюся кодификацию этих текстов. Процесс отбора текстовых единиц в XVIII в. не пределен и ориентирован на закрепление их в письменной речи как нормированных.

Таким образом, результаты осмысления проблем специфики процессов становления лексико-грамматической нормированности исторических текстов русской деловой письменности сводятся к следующему: теоретические материалы по проблемам нормы деловой речи, а также анализ рукописных текстов г. Тобольска конца XVIII вв. позволяет говорить о наличии общерусской нормы делового текста и местной (локальной) нормы, или об общерусском и местном узусе. Норма закреплена в правилах употребления, узус – это традиция употребления. При этом местный узус часто соответствует общерусской норме предшествующего периода.

Литература

1.Алексеев А. А. Пути стабилизации языковой нормы в России XI–XVIII вв. // Вопросы языкознания. – М. – 1994. – № 2.

2.Виноградов В. В. О задачах истории русского литературного языка преимущественно XVII-XVIII вв. // Избранные труды. История русского литературного языка. – М.: Наука, 1978.

3.Виноградов В. В. Очерки по истории русского литературного языка XVII– XIX вв. – М. Высшая школа, 1982.

4.Выхрыстюк М. С. К вопросу об осмыслении проблемы стандартизации и узуальной нормативности исторического текста // Языки и этнокультуры Европы: материалы Всероссийской очно-заочной научно-практической. конференции с международным участием. – Глазов: ГГПИ им. В. Г. Короленко, 2012. – С. 44–47.

5.Едличка А. Проблемы нормы в славянских литературных языках в синхронном и диахронном аспектах. – М., 1976.

6.Каравашкина М. В. Понятия и их применение к русскому литературному языку до ХVII века // Филологические науки. – М., 1999. – № 6.

7.Копосов Л. Ф. Северорусская деловая письменность XVII–XVIII вв. (орфография, фонетика, морфология). – М.: Изд-во Моск. пед. ун-та, 2000. –287 с.

8.Картава Т. В. Московский приказный язык XVII века как особый тип письменного языка. – М.: Изд-во МГУ, 1998. – 110 с.

9.Котков С. И., Панкратова, Н. П. Источники по истории русского народноразговорного языка XVII – начала XVIII века. – М: Наука, 1972. – 318 с.

10.Ларин Б. А. Лекции по истории русского литературного языка (X – середина XVIII веков) / Б. А. Ларин. – М.: Высшая школа, 1975.

11.Лингвистический энциклопедический словарь / Под. ред. В. Н. Ярцевой. – М.: Советская энциклопедия, 1990. – 684 с

75

76

12.Майоров А. П. Очерки лексики региональной деловой письменности XVIII века. – М.: ООО «Издательский центр “Азбуковник”», 2006. – 263 с.

13.Ремнева М. Л. Пути развития русского литературного языка XI–XVII вв.: учеб. пособие по курсу «История русского литературного языка». – М.: МГУ, 2003.

–336 с.

14.Филин Ф. П. Истоки и судьбы русского литературного языка. – М.: Наука, 1981. – 328 с.

А.С. Кулева

Москва

РЕГИОНАЛЬНЫЙ ТЕКСТ В ПОЭЗИИ СЕРЕБРЯНОГО ВЕКА ЧЕРЕЗ ПРИЗМУ

ЛЕКСИКОГРАФИЧЕСКОГО ОПИСАНИЯ

(НА МАТЕРИАЛЕ «СЛОВАРЯ ЯЗЫКА РУССКОЙ ПОЭЗИИ ХХ ВЕКА»)

«Словарь языка русской поэзии ХХ века» (СЯРП [3]) – это сводный словарь поэтического языка конкретной эпохи, совмещающий в себе черты конкорданса и объяснительного словаря [4: 210-269, 322-329]. Статьи Словаря содержат строки из стихотворений и поэм десяти виднейших русских поэтов Серебряного века: И. Анненского, А. Ахматовой, А. Блока, С. Есенина, М. Кузмина, О. Мандельштама, В. Маяковского, Б. Пастернака, В. Хлебникова, М. Цветаевой; далее для указания автора и года создания произведения используются шифры контекстов из условных обозначений СЯРП; фамилии поэтов сокращены следующим образом: Анн – Анненский, Ахм – Ахматова, АБ – Блок, Ес – Есенин, Куз – Кузмин, ОМ – Мандельштам, М – Маяковский, П – Пастернак, Хл – Хлебников, Цв – Цветаева, РП – речь персонажа, в скобках – указание на источник (страница в определенном издании, томе).

В основе словаря лежат идеи экспрессемы и «самовитого слова», выдвинутые В. П. Григорьевым [1], под руководством которого в Институте русского языка им. В. В. Виноградова РАН долгое время велась работа над СЯРП (сейчас работу над словарем продолжает организованный им авторский коллектив). Контексты, приведенные в словарных статьях в хронологическом порядке, дают представление о «приращениях смысла» слова в поэтическом языке, но также и о динамике употребления слова в языке исторической эпохи.

Кнастоящему времени опубликовано пять томов Словаря, подготовлен

кпечати шестой, идет работа над седьмым; в статье приводятся примеры словарных статей преимущественно из шестого тома, который содержит свыше 7,5 тысяч словарных статей на букву П.

Подача слова в Словаре – заполнение зоны значения (введение элемента толкования, приписывание слову стилистических помет), составление комментария – требует осмысления общих и частных лексикографических проблем. Работа, проведенная составителями Словаря и представленная в

словарных статьях, позволяет более пристально взглянуть как на особенности идиостиля выбранных авторов, языка их эпохи, так и на историю отдельных лексем в общенациональном языке. Авторская лексикография позволяет не просто создать каталог употребленных писателем лексических единиц, но системно представить картину мира, отраженную в слове. Словарь определенного круга авторов позволяет отразить картину мира исторической эпохи.

Поэзию Серебряного века мы представляем себе утонченно-книжной, связанной прежде всего с европейской культурой. Словарь во многом подтверждает это ожидание: если мы, например, обратимся к географическим названиям, то увидим десятки примеров употребления слов Париж, па-

рижский, Петербург, петербуржцы, Петроград, петроградский, также встречаются Петрополь, Питер-град, питерщик и Палестина, Перуджия,

Перу, Пиэрия ‘область во Фракии, где существовал культ муз’, Помпеи и др. (казалось бы, из десяти авторов здесь выделяется только Есенин с рязанскими топонимами: Пилево, Радово). Однако при всей широте – во времени и пространстве – свойственной Серебряному веку картины мира, более пристальное внимание к поэтическому слову позволяет увидеть глубокую укорененность русской поэзии на родной почве.

Так, в статьях словаря на букву П можно найти ряд российских географических именований, в том числе микротопонимы, а также индивиду- ально-авторские употребления, например:

ПАВДИНСКИЙ [в назв.; П. камень – возвышенность сев. части Ср. Урала] О, Сад, Сад! <…> Где синий красивейшина роняет долу хвост, подобный видимой с Павдинского камня Сибири, когда по золоту пала и зелени леса брошена синяя сеть от облаков, и все это разнообразно оттенено от неровностей почвы. Хл909,11 (185)

ПЕРВОКОНСТАНТИНОВКА [населенный пункт в Крыму] Уж который поклон шлет Пулемету – самолет! Уж который – челом бьет Самолету – пулемет! // Горит красная гостиница – Село Первоконстантиновка!

Цв928,29-38 (III,163)

ПЕРЕДЕЛКИНО [дачный поселок под Москвой] ПЕРЕДЕЛКИНО Загл. [раздела книги стих.] П940-44 (II,22)

ПЕРМЬ [гор. на Урале; в др.-рус. эпоху назв. применялось к областям по р. Вычегде и Верхней Каме] Седой молвой, ползущей исстари, Ночной былиной камыша Под Пермь, на бризе, в быстром бисере Фонарной ряби Кама шла. П916 (I,101); Как – «краше сказок няниных Страна: что в рай – что в Пермь...» Казаки женок сманенных Проигрывали в зернь. РП Цв930 (III,185)

ПЕРМЯЦКИЙ Шла пермяцкого говора сила, Пассажирская шла борьба, И ласкала меня и сверлила Со стены этих глаз журьба. ОМ937 (235)

ПЕТРОВСК [прежнее назв. г. Махачкала] Я имел свирель из двух тростин и рожка отпиленного. Я был снят с черепом в руке. Я в Петровске

77

78

видел морских змей. Я на Урале перенес воду из Каспия в моря Карские.

Хл909-10 (61)

ПЕРУНЕПР [нов.; контаминация слов ПЕРУН и ДНЕПР] Навьем возложенный на сани, Как некогда ты проплыл Днепр – Так ты окончил Перунепр, Узнав вновь сладость всю касаний. Хл[913] (85)

ПЕТРОПАВЛОВСК-ЦУСИМА [нов.] Был от поленьев воздух жирен, Как гусеница, на дворе, И Петропавловску-Цусиме Ура на дровяной горе...

ОМ932,35 (187.1)

ПЕЧОРА Чтоб увидать в стране ума Русалку у кокорин. Где сквозь далеких звезд кокошник Горят Печоры жемчуга, Туда иди, небес помощник, Великий силой рычага. Хл920,21 (281); Печора, Кремль, леса и Соловки И Коневец Корельский, синий Саров, Дрозды, лисицы, отроки, князья,

Итолько русская юродивых семья, И деревенский круг богомолений. Куз922 (240); И жемчуг северной Печоры Таили ясных глаз озера: Снежной жемчужины – северный жемчуг. Хл922 (363)

ПОВАРСКАЯ [субст.; ул. в Москве] О вспененный высокий вал морской Вдоль каменной советской Поварской! [рфм. к тоской, морской] Цв920 (I,529.2); Этот оползень царств, Это пьяное паданье снега – Гимназический двор На углу Поварской В январе. П925-26 (I,287)

ПОДКАПРИЗОВЫЙ [в назв.] А надо мной спокойный и двурогий Стоит свидетель... о, туда, туда, По древней подкапризовой дороге, Где лебеди и мертвая вода. [дорога в Царском Селе, отделяющая Екатерининский парк от Александровского, на к-рой стоит Большой каприз – арка с беседкой наверху (архитектор И. Герард)] Ахм936 (177.1)

ПОДМОСКОВЬЕ Шиповник Подмосковья, Увы! при чем-то тут...

Иэто все любовью Бессмертной назовут. Ахм956 (222.2)

ПОКРОВСКО-ТУРИНСКИЙ [назв.; Туринский Свято-Николаевский женский монастырь (основан как Туринский Покровский девичий монастырь в 1604 г.)] На речке на Туре Монашки-то с монахами В одном монастыре // Спасалися. Не курицу – Лис, девку подстерег Монах. ПокровскоТуринский Поднесь монастырек // Стоит. Цв930 (III,185)

ПОРХОВ [гор. в Псковской обл.] Под Порховом в брезентах мокрых Вздувавшихся верст за сто вод Со сна на весь Балтийский округ Зевал по-

роховой завод. П923,28 (I,275), 924 (I,563)

ПРИМОРСКИЙ [в назв.; П. бульвар в Севастополе; П. парк Победы в Ленинграде (Санкт-Петербурге)] Трехверстный берег под тупой, Пришедшей пить или топиться, Тридцатитысячной толпой. Она покрыла крыши барок Кишащей кашей черепах, И ковш Приморского бульвара, И спуска каменный черпак. П926-27 (I,320); ПРИМОРСКИЙ ПАРК ПОБЕДЫ Загл.

Ахм950 (218)

ПСКОВСКОЙ ПСКОВСКОЙ АВГУСТ Загл. Куз917 (180) и ПСКОВСКИЙ Все губернии, города, / Села и веси, <…> Костромская, Ярославская, / Нижегородская, Казанская, / Владимирская, Московская, / Смоленская, Псковская. Куз922 (240); Весенней сыростью страстной седмицы Пропитан Петербургский бурый пар. Псковское озеро спросонок

снится, Где тупо тлеет торфяной пожар. Куз922 (273); И уставал орел двуглавый, По Псковской области кружа, От стягивавшейся облавы Неведо-

мого мятежа. П923,28 (I,275), 924 (I,563)

Здесь возникает важная для авторской лексикографии проблема отражаемого в словаре текста: в словарные статьи СЯРП традиционно включаются собственно стихотворные контексты, а также важные элементы заго- ловочно-финального комплекса – заглавия и подзаголовки, посвящения, эпиграфы, крайне редко – авторские примечания. Время написания произведения отражается в шифре контекста. Вне рассмотрения, таким образом, остается факультативный элемент, тем не менее важный для понимания и поэтического текста, и творчества поэта в целом: указание на место написания произведения. С одной стороны, эта информация не системна: одни авторы (Блок, Цветаева) скрупулезно фиксируют географические привязки своего творчества, другие поэты не имеют такой привычки; по-разному этот элемент отражен в разных изданиях (т. е. может зависеть не от авторской воли, а от решения редактора или каких-либо формальных причин). Включение этой части текста в словарь привело бы к появлению больших, но малосодержательных статей, в которых могли бы потеряться примеры употребления тех же лексем в поэтических контекстах, или напротив, статей на слова, не встречающиеся в стихотворных текстах (например: Шахматово встречается более 20 раз у Блока, у Цветаевой в 1930-е гг. – Ванв, Вандея, Медон, Париж, Савойя). С другой стороны, игнорирование этого аспекта не только приводит к утрате яркой черты авторской индивидуальности, но и нередко затрудняет интерпретацию поэтического текста.

Особый интерес в названном отношении представляет творчество Иннокентия Анненского с его репутацией мрачного и одинокого поэта, художественно более близкого парнасцам или «проклятым поэтам» (которых он много переводил), погруженного в мир европейской культуры, прежде всего античности. При более пристальном внимании такой взгляд на поэзию Анненского заслуживает уточнения. Мы обнаруживаем в его стихотворениях разговорную, просторечную и областную лексику, которая служит для тонкой и многообразной стилизации фольклора и городского просторечия (отметим его стихи «Ванька-ключник в тюрьме», «Шарики детские», цикл «Песни с декорацией»), но также и без специальной стилистической нагрузки играет значимую роль в поэтическом языке Анненского. Например:

ПАЧПОРТ [прост.; вар. к ПАСПОРТ] – «Там к барину пришел за пачпортами дворник». – «Ко мне пришел?.. А день какой?» – «Авторник».

– «Не выйдешь ли к нему, мой друг? Я нездоров». РП Анн909 (151) ПЕРЕСМЯКНУТЬ [устар.; стать жестким, сухим] Всё поплыло в

хлябь и смесь, Пересмякло, послипалось... Ночью мне совсем не спалось, Не попробовать ли здесь? Анн900-е (124)

79

80