5курс / ТГП / первоисточники / Бентам / gl13

Глава XIII

Об обстоятельствах, оказывающих влияние на степень тревоги13

I. Положение преступника

Есть преступления, которые может совершить всякий человек; есть другие, совершение которых зависит от особенного положения или где именно это особенное положение дает индивидууму случай к преступлению.

Какое влияние имеет это обстоятельство на тревогу? Оно стремится вообще уменьшить ее, стесняя ее область.

Воровство производит всеобщую тревогу; акт похищения денег опекуном у находящегося в опеке едва ли произведет ее.

Некоторая тревога возбуждается актом вымогательства со стороны полицейского чиновника; контрибуция, взимаемая разбойниками на большой дороге, возбудила бы тревоги гораздо больше. Почему это? Потому что известно, что самый решительный вымогатель в общественной должности имеет некоторую узду и сдержку. Ему нужен удобный случай и предлог для злоупотребления своей властью; между тем как разбойник на большой дороге угрожает всегда всем и общественным мнением нисколько не стесняется.

Это обстоятельство таким же образом действует на другие разряды преступлений, как, например, обольщение, прелюбодеяние и пр. Первую встречную женщину нельзя так же удобно обольстить, как ограбить. Такое предприятие требует продолжительного знакомства, известного соединения звания и богатства, словом, условий особенного положения.

Совершено два убийства, одно с целью наследовать имение, другое для грабежа: первое представляет более ужасный характер, но второе возбуждает больше тревоги. Человек, который считает себя безопасным от злых умыслов своих наследников, не испытывает заметной тревоги от первого события; но какую безопасность он может иметь против разбойников? Прибавьте к этому, что негодяй, который совершил бы преступление из-за наследства, еще не превратился бы в убийцу на большой дороге. Он рискнул бы многим из-за имения, чем не рискнул бы из-за нескольких шиллингов.

Это замечание распространяется на все преступления, заключающие в себе нарушение доверия или злоупотребление доверием или властью, общественной или частной. Такие преступления причиняют тем меньше тревоги, чем более особенно положение преступника, чем меньше число лиц, имеющих подобное положение, и, следовательно, чем больше ограничена область преступления.

Важное исключение представляется в тех случаях, где индивидуум облечен большой властью, когда он может распространить сферу своих действий на большое число лиц. Хотя его положение и есть особенное, но здесь это увеличивает тревогу вместо того, чтобы сокращать ее. Когда цель судьи

— грабить, убивать, тиранизировать; когда цель военного — красть, притеснять, проливать кровь: тогда тревога, возбуждаемая ими, пропорциональна обширности их власти и может превзойти тревогу от самых ужасных разбоев.

В этих высоких положениях нет необходимости быть преступным: простая ошибка, свободная от злого умысла, может произвести живейшую тревогу. Например, невинный человек осуждается на смерть честным, но невежественным судьей, — как скоро ошибка известна, общественное доверие потрясено, удар почувствован и произведенная тревога доходит до высокой степени.

К счастью, этот вид тревоги возможно бывает остановить за один раз устранением неспособного субъекта с его должности.

II. Легкость или трудность предупреждения преступлений

Ум тотчас начинает сравнивать средства нападения и обороны, и тревога бывает более или менее сильной, смотря по тому, считается ли совершение преступления более или менее легким. Вот одна из причин, настолько усиливающих вред от акта разбоя над вредом от простой кражи. Сила может сделать многие вещи, которых не могла бы сделать хитрость. В деле грабежа тот грабеж, который происходит в самом жилище, производит больше тревоги, чем тот, который происходит на

13 Эта XIII глава заимствована из Дюмона, Traités de Législation (том II, главы VII, IX, X, XI, XII и XIII), чтобы дополнить изложение Бентама.

большой дороге; грабеж, совершаемый ночью, производит больше тревоги, чем грабеж, совершаемый среди белого дня; тот, который соединяется с поджигательством, больше, чем тот, который ограничивается обыкновенными способами.

С другой стороны, чем больше видимая легкость противодействовать преступлению, тем меньше оно возбуждает тревоги. Тревога бывает не так сильна, когда преступление не может быть совершено без согласия страдающей стороны. Этот принцип легко приложить к подложному приобретению, к обольщению, дуэли, личным преступлениям и особенно к самоубийству.

Строгость закона против домашнего воровства без сомнения была основана на трудности противодействовать этому преступлению. Но усиление, происходящее из этого обстоятельства, не равняется действию другого обстоятельства, стремящегося уменьшить тревогу, именно особенности положения, которая доставляет удобный случай для воровства. Если домашний вор раз открыт, он уже более не опасен. Для того, чтобы обокрасть меня, ему нужно мое согласие: я должен ввести его в мой дом и дать ему мое доверие. Когда мне так легко обеспечить себя, он может внушить мне только весьма незначительную тревогу.

III. Большая или меньшая легкость, с которой преступник может скрыться

Тревога бывает больше, когда по свойству обстоятельств преступления бывает труднее открыть или узнать его виновника. Если он остается неизвестен, то успех его преступления есть поощрение для него и для других: нельзя указать границ тем преступлениям, которые остаются неизвестными, между тем как потерпевшая сторона теряет всякую надежду на вознаграждение.

Есть преступления, которые допускают предосторожности, в особенности удобные для сокрытия: как, например, переодевание лица; выбор ночного времени для действия; посылка безымянных угрожающих писем с целью вымогательства недолжных уступок.

Есть также отдельные преступления, к которым люди могут прибегать для того, чтобы затруднить открытие других преступлений. Индивидуум может быть посажен в заключение, или увезен, или убит, чтобы преступник мог освободиться от опасности быть схваченным по его указанию.

В тех случаях, где по свойству преступления преступник по необходимости известен, тревога значительно уменьшается. Поэтому личные обиды, происходящие от минутного порыва страсти, возбуждаемого присутствием противника, производят меньше тревоги, чем воровство, которое любит скрытность; хотя зло первого класса может быть или имеет шансы быть больше в первом случае.

IV. Характер преступника

О характере преступника судят по свойству его преступления и особенно по экстенсивности вреда: по злу первого класса, которое составляет наиболее видную его часть. Но об его характере можно судить также по обстоятельствам, по подробностям его поведения при совершении самого преступления. Таким образом, характер человека окажется более или менее опасным, смотря по тому, больше или меньше имеют на него влияния предохраняющие мотивы в сравнении с силой мотивов соблазняющих.

Характер должен рассматриваться при выборе наказания и при определении его количества по двум причинам: во-первых, потому что он или увеличивает, или уменьшает тревогу; во-вторых, потому что он доставляет указание о чувствительности субъекта. Нет необходимости употреблять для стеснения слабого, но собственно доброго характера такие же сильные меры, какие требуются для противоположного темперамента.

Рассмотрим основания отягчения, которые могут быть извлечены из этого источника.

1.Чем меньше потерпевшая сторона была в состоянии защищаться, тем сильнее должно действовать чувство естественного сострадания. Законы чести присоединяются к этому инстинкту сожаления и делают повелительной обязанностью помочь слабому и щадить того, кто уже не способен дольше сопротивляться. Первое указание об опасном характере — притеснение слабого.

2.Если уже одна слабость должна пробуждать сострадание, то вид страждущего индивидуума должен действовать в этом направлении с двойной силой. Простой отказ в помощи бедствующему порождает малоблагоприятное мнение о характере индивидуума; но каков должен быть характер человека, который пользуется моментом несчастия с целью увеличить тяжелое чувство огорченного сердца; моментом преследования, чтобы еще более увеличить его горечь новой обидой; моментом

нищеты, чтобы совершенно ободрать ее жертвы? Второе указание об опасном характере —

отягчение бедственного положения.

3.Существенную ветвь нравственной политики составляет то, что люди, привыкшие размышлять и в которых можно предполагать мудрость и опыт, должны пользоваться уважением тех, кто не приобрел этих привычек или не имеет тех же преимуществ воспитания. Этот род превосходства высшие классы обыкновенно получают от низших; старые люди от молодых людей того же класса и известные профессии, существующие для общественного обучения. В массе народа существует известное чувство почтения и уважения к этим отличиям; и это уважение, весьма

полезное для подавления, без усилий, соблазняющих страстей, есть одно из лучших оснований для нравов и для законов. Третье указание об опасном характере — неуважение к высшим14.

4.Когда мотивы, поведшие к совершению преступления, были сравнительно слабы и легкомысленны, чувства чести и благосклонности должны иметь слишком мало силы. Если считается опасным человек, которого непреодолимое желание мщения вынуждает нарушить законы человеколюбия, то что подумать о том, кто предается актам жестокости из простого мотива любопытства, подражания или забавы? Четвертое указание об опасном характере — жестокость без всякой надобности.

5.Время в особенности благоприятно для развития предохраняющих мотивов. В первом порыве страсти, как под ударом грома, чувство добродетели на минуту может уступить, но, если сердце не испорчено, размышление скоро возвратит ему прежнюю силу и принесет ему победу. Если между мыслью о преступлении и его исполнением прошло достаточно долгое время — это несомненное доказательство созревшей и укоренившейся испорченности. Пятое указание об опасном характере — обдуманность (préméditation).

6.Число соумышленников есть другой признак испорченности: соглашение предполагает размышление о деле. Соединение многих лиц против одного невинного лица выказывает также жестокую трусость. Шестое указание об опасном характере — сговор нескольких лиц.

К этим причинам отягчения можно прибавить две другие причины, которые не так легко подвести под класс: обман и нарушение доверия.

Обман налагает на характер глубокое и унизительное пятно, которого не могут стереть самые блестящие качества. Общественное мнение право в этом отношении. Истина есть одна из первых потребностей человека, это одна из стихий нашего существования, необходимая для нас, как дневной свет. В каждую минуту своей жизни мы должны строить наши суждения и направлять наше поведение на основании знания фактов, из которых только немногие могут подлежать нашему собственному наблюдению. Отсюда для нас проистекает самая абсолютная необходимость доверяться известиям других. Если в эти известия вмешивается обман, наши суждения становятся ошибочными, наш успех неверным, наши надежды обманываются: мы живем в состоянии беспокойного недоверия и не знаем, где искать безопасности. Словом, обман заключает в себе начало всякого зла, так как в своем течении он привел бы к разрушению человеческого общества.

Важность истины так велика, что малейшее нарушение ее законов, даже в ничтожных вещах, всегда влечет за собой известную опасность: самое легкое отступление от нее есть нападение на должное к ней уважение; первое нарушение облегчает второе, примиряя человека с ненавистной идеей лжи. Если зло обмана так велико в вещах, которые сами по себе маловажны, то каково оно должно быть в случаях большей важности, когда он служит орудием преступления?

Обман бывает иногда существенным обстоятельством в преступлении, иногда просто частной принадлежностью его. Он необходимо заключается в лжесвидетельстве, в подложном приобретении

иво всех их видоизменениях. В других преступлениях он бывает только частным и случайным обстоятельством. Только в отношении к этим последним он может доставить отдельную причину отягчения.

Нарушение доверия относится к особенному положению, к доверенной власти, которая налагает на преступника обязанность, им нарушенную. Оно может рассматриваться иногда как

14 И. Бентам: «Это незнание пользы, если не необходимости, такого подчинения и было причиной того, что французы впали во время революции в то крайнее безумие, которое привело их к неслыханным бедствиям и которое распространило разрушение во все части света: во Франции не было высших, и потому не было безопасности. Принцип равенства заключает в себе принцип анархии: великую плотину законов против потока страстей поддерживает целое, которое составляют небольшие массы частного влияния».

главное преступление, иногда только как преступление добавочное. Нам нет нужды входить здесь в подробности.

Мы можем сделать здесь одно общее замечание относительно всех этих источников отягчения. Хотя все они доставляют неблагоприятные указания о характере преступника, это не есть резон для пропорционального увеличения его наказания. Достаточно, если наказанию дается известное видоизменение, которое будет иметь некоторую аналогию с этим добавочным преступлением и которое послужит к пробуждению в умах граждан спасительной антипатии против отягчающего обстоятельства. Это будет яснее, когда мы будем говорить о способах сделать наказание соответствующим проступку15.

Мы перейдем, впрочем, к облегчениям, которые могут быть извлечены из того же самого источника и которые имеют то действие, что более или менее уменьшают требование наказания. Я называю эти обстоятельства, стремящиеся уменьшить тревогу, облегчениями, потому что они доставляют благоприятное суждение о характере индивида. Их можно свести к девяти:

1.Отсутствие злого намерения.

2.Самосохранение.

3.Предварительный вызов.

4.Сохранение дорогих связей.

5.Переход через границы необходимой защиты.

6.Подчинение угрозам.

7.Подчинение авторитету.

8.Опьянение.

9.Детский возраст.

Во всех этих обстоятельствах, кроме двух последних, есть тот общий пункт, что преступление не имело своего источника в воле преступника. Первая причина есть акт другого, чужая воля или какой-нибудь физический случай. Помимо этого события человек остался бы столько же невинен до конца своей жизни, как был до тех пор; и, даже если бы он не был наказан, его будущее поведение было бы так же хорошо, как если бы он не совершал преступления, о котором идет речь.

Каждое из этих обстоятельств требует подробностей и объяснений. Я ограничусь здесь замечанием, что необходимо оставить судье большой простор для оценки этих различных источников облегчения, их силы и обширности.

Например, что касается полученного вызова, то этот вызов должен быть получен недавно, чтобы заслуживать снисхождения; он должен быть получен в течение той же самой ссоры. Но что составляет эту самую ссору? Что должно считаться недавней обидой? Необходимо провести эти демаркационные линии. «Не дайте зайти солнцу в вашем гневе», — учит Писание. Сон должен успокаивать порыв страстей, горячку чувств и приготовить сердце к влиянию предохраняющих мотивов. Этот естественный период может — в случае убийства — отделять то, что было обдумано и подготовлено, от того, что не было.

В случае опьянения необходимо исследовать: не существовало ли намерение совершить преступление еще прежде; не было ли опьянение только мнимое; не имело ли оно целью только дать

15 И. Бентам: «Здесь представляется любопытный вопрос нравственности и законодательства.

Если индивидуум совершает действия, осуждаемые общественным мнением его страны и которые не должны бы быть осуждаемы на основании принципов полезности, может ли быть отсюда извлечено неблагоприятное суждение о характере этого индивидуума?

Я возражаю, что хороший человек, подчиняясь вообще трибуналу общественного мнения, может предоставить себе право частного суждения в частных случаях, когда мнение упомянутого трибунала кажется ему противоречащим его разуму и его счастию или когда это мнение требует от него тяжелых жертв, без всякой реальной пользы кому бы то ни было. Возьмите, например, лиссабонского еврея: он притворяется, он нарушает законы, нарушает общественное мнение, которое имеет на своей стороне всю силу популярной санкции; есть ли он поэтому самый дурной человек? Считаете ли вы его способным на всякое преступление? Будет ли он клеветником, вором, клятвопреступником, если бы мог надеяться, что не будет открыт? Нет, португальский еврей склонен к этим преступлениям нисколько не больше других. Монах позволяет себе тайком нарушать слишком тягостные требования своего монастыря: следует ли из этого, что он будет помощником и опасным человеком, готовым всегда нарушать честное слово? Такое заключение было бы очень неосновательно. Здравого смысла, просвещенного интересом, может быть достаточно, чтобы увидеть общее заблуждение, но это еще не поведет человека к пренебрежению существенных законов».

больше смелости человеку при совершении преступления? Повторение случая, быть может, должно уничтожать извинение, которое будет извлечено из этого источника. Тот, кто по опыту знает, что вино делает его опасным, не заслуживает никакого снисхождения за те излишества, в какие оно может его вовлечь.

Английский закон не допускает опьянения как основания для извинения. Это объясняется так, что это значило бы извинить одно преступление другим. Такая нравственность оказывается суровой и немыслящей: она происходит из принципа аскетизма.

Но что касается детского возраста, то речь идет здесь не о том возрасте, когда преступник не знает, что он отвечает за то, что делает, и где наказания были бы не действительны. К чему может привести судебное наказание четырехлетнего ребенка за поджог?

В какие границы должен быть поставлен этот источник облегчения? Резонной границей кажется тот период, когда человек считается достигшим такой зрелости, что не нуждается больше в опекуне и становится сам своим господином. До этого периода от него не ожидают, что он имеет достаточно смысла для ведения своих дел.

Это не значит, что обыкновенное наказание непременно должно быть уменьшаемо относительно каждого преступления, совершенного до зрелого возраста. Это уменьшение должно зависеть от всех обстоятельств. Мы хотели сказать только, что по прошествии этого периода наказание не должно уже быть уменьшаемо на таком основании.

На основании несовершеннолетия отлагаются главным образом позорящие наказания. Кто не имеет надежды оживить честь, тот с трудом может быть снова побужден к добродетели.

Когда я говорю о совершеннолетии, я разумею не римское совершеннолетие, определявшееся в двадцать пять лет; потому что несправедливо и нелепо стеснять свободу человека так долго и держать его в узах детства после полного развития его способностей. Период, который я имею в виду, есть английский период двадцати одного года. До этого возраста Помпей завоевал провинции, Плиний младший с честью защищал интересы своих сограждан в суде. Великобритания управлялась министром, который вел с блестящим успехом сложную систему финансов ранее того возраста, в котором в других странах Европы ему позволили бы продать акр земли.

Случай, в котором не бывает тревоги

Тревога совершенно не существует в том случае, где единственные лица, подверженные опасности (если таковая есть), не способны к страху.

Это обстоятельство объясняет нечувствительность многих народов к детоубийству, т.е. убийству, совершаемому над новорожденным ребенком с согласия отца и матери. Я говорю с согласия; потому что без этого тревога была бы почти такая же точно, как если бы дело шло о взрослом. Чем меньше дети способны к страху сами за себя, тем больше способна тревожиться за них нежность родителей.

Я не намерен оправдывать эти народы. Это — народы варварские потому уже, что они дали отцу право распоряжаться новорожденным без согласия матери, которая после всех опасностей деторождения лишается его награды и приводится этим недостойным рабством к одному положению с теми низшими животными, которых плодородие для нас стеснительно. Детоубийство, как я определил его, не может быть наказываемо как главное преступление, потому что оно не производит никакого зла первого или второго класса; но оно должно быть наказываемо как ступень к другим преступлениям, доставляя указание против характеров его виновников. Необходимо, конечно, всеми силами укреплять чувства уважения к человечеству; необходимо внушать отвращение ко всему, что приучает к жестокости. Поэтому детоубийство должно наказывать, соединяя с ним какое-нибудь опозорение. Причина его есть обыкновенно страх стыда; поэтому нужно большее пятно, чтобы подавить его. Но в то же время случаи наказания должно сделать реже, требуя ясных доказательств его совершения.

Законы против этого стремления — под видом человеколюбия — были самым явным его нарушением. Сравните преступление и наказание. Что такое это преступление? Смерть ребенка, переставшего существовать прежде, чем он узнал существование; событие, которое не может возбудить ни малейшего беспокойства в воображении самых робких людей и может оставить сожаление только в тех, кто по чувству стыда и жалости отказался продлить его дни, начавшиеся при таких несчастливых обстоятельствах. И какое наказание? Варварское наказание, постыдная смерть, постигающая несчастную мать, самое преступление которой доказывает ее чрезмерную чувствительность; женщину, которая впала в заблуждение с отчаяния и которая повредила только

себе самой, когда отказалась уступить самому сладкому инстинкту природы. Она обречена на бесславие, потому что слишком глубоко боялась стыда; и существование ее друзей, переживающих ее, отравлено позором! Но если сам законодатель был первой причиной зла; если его можно счесть настоящим убийцей этих невинных созданий, насколько ненавистнее окажется эта суровость! И, однако, он один своим жестким отношением к ее слабости возбудил в сердце матери эту ужасную борьбу между нежностью и стыдом.

Случаи, где опасность больше тревоги

Хотя тревога вообще бывает соответственна опасности, есть случаи, где это соотношение не сохраняется: опасность может быть больше тревоги.

Это случается в тех смешанных преступлениях, которые заключают в себе частное зло и опасность, свойственную им в качестве публичных преступлений.

В государстве может случиться, что государь может быть обкрадываем недобросовестными чиновниками и публика угнетена притеснениями его подчиненных. Соучастники этих беспорядков могут составлять грозную фалангу, не допуская приближаться к престолу ничему, кроме продажных восхвалений; так что истина может сделаться величайшим из преступлений. Трусливость под маской благоразумия скоро сделалась бы национальным характером. Если бы при этом всеобщем упадке мужества добродетельный гражданин решился обличить преступников и сделался жертвой своей ревности, то его погибель возбудила бы очень мало тревоги; его великодушие было бы сочтено только за акт безумства, и каждый, обещая себе не действовать подобно ему, смотрел бы спокойно на бедствие, которого, по его мнению, этот человек мог бы избежать. Но тревога, успокаиваясь таким образом, уступила бы место более значительному вреду: этот вред состоит в опасности безнаказанности за все публичные преступления, в прекращении всех добровольных услуг справедливости, в глубоком равнодушии отдельных лиц ко всему, что не касается их лично.

Говорят, что в некоторых из итальянских государств люди, давшие доказательства против воров и разбойников, подвергались мщению их соучастников и бывали принуждены искать в бегстве той безопасности, которой не могли им дать законы; для частных людей служить законной справедливости становилось опаснее, чем самим вооружаться против нее, потому что свидетель подвергался большей опасности, чем убийца. Тревога, проистекающая из этого порядка вещей, бывает слаба, потому что никто не имеет необходимости подвергать себя этому вреду, но в той же пропорции возрастает опасность.