Азовские походы

Однако именно в это время уже прорастали «семена великих дел». Армия, флот и море вот что нужно России не только для укреп­ления международного положения, но и для упрочения ее как независимой державы. Об­щение с иноземцами вопреки мнению при­верженцев старины было для Петра средством решения истинно патриотических, национальных задач России. Генерал Гордон передавал ему профессиональные военные знания. Франц Лефорт расширял его кругозор, заражал оптимизмом. Не зря князь Куракин называл Лефорта за веселый и беспокойный прав «дебошаном французским». Любопытно, что, судя по письмам этого швейцар­ца, он искренне был озабочен судьбами России, а главное — он по­нял и оценил, какой богатой, необыкновенной натурой, каким та­лантливым был его молодой царственный русский друг.

Из писем Лефорта известно, что еще в Архангельске друзья много говорили на тему о необходимости выхода России к морю. Архангельск, путь к которому был свободен от льдов лишь не­сколько месяцев в году и от которого до европейских портов надо было идти долгим, очень опасным путем вокруг Скандинавии, мог иметь только второстепенное значение и проблемы не решал, хотя держать здесь порт и флот тоже требовалось. Заходила речь о Каспийском море, ведь Россия владела Астраханью в устье Волги. Но Каспийское море — это, в сущности, большое озеро, не связан­ное с Мировым океаном. Другое дело — Черное море, которое, кстати, в древности называлось Русским.

Позднее Петр рассказывал, что в юности, читая летопись Не­стора, он узнал, как князь Олег ходил па Царьград, то есть на Константинополь, оказавшийся затем под властью турок. С тех пор возникла у него мечта повторить подвиг Олега, «отомстить туркам и татарам за все обиды, которые они нанесли Руси».

Поход в южном направлении предопределил и внешнеполитические обстоятельства. После падения Софьи русская дипломатия, направляемая Нарышкиным и Украиицевым, не отличалась осо­бой активностью. Правда, она стала несколько практичнее и реалистичнее. Затеяв крымские походы по условиям «вечного мира», Софья провозгласила явно недостижимые цели. Она требовала от Турции, чтобы России был возвращен Крым, его татарское на­селение высолено в Турцию, а русские пленные, находившиеся там, без выкупа возвращены в Россию, и т. п. Османская империя должна была также передать России крепости Очаков в устье Днепра и Азов в устье Дона. Подобные требования уместны были бы лишь в случае сокрушительного военного разгрома противника. Однако этого нельзя было сказать о результатах крымских походов В. Голицына.

После свержения Софьи Москва снизила тон. Она предлагала лишь обмен пленными, прекращение выплаты ежегодной москов­ской дани крымскому хану, требовала запрещения набегов крымских татар на русские владения и права свободной торговли с Крымом и Турцией. Но Крым с одобрения султана не хотел и слышать об установлении мира на этих условиях. Поэтому между Москвой и Крымом сохранялось состояние войны. Причем активность проявляла крымская сторона. Так, в 1692 году 12 тысяч татар напали на Немиров, сожгли город и увели две тысячи пленников для про­дажи в рабство. Через год число пленников достигло уже 12 тысяч. Каждое лето Москва из-за своей слабости терпела все это.

В те годы русская дипломатия в основном занималась малорос­сийскими, то есть украинскими, делами. Переяславское решение 1654 года о воссоединении Украины е- Россией предоставляло ук­раинским гетманам право самостоятельных дипломатических сно­шений с другими странами. Многие из них не только пользовались этим правом, но и злоупотребляли им и отнюдь не в интересах Москвы. Преемник Богдана Хмельницкого гетман Выговский объе­динился со шведским, а затем и польским, королем Карлом X и в 1659 году уничтожил под Конотопом войско царя Алексея Ми­хайловичи. Сын Богдана Хмельницкого Юрий вообще ушел к тур­кам и помог им захватить южную часть Украины. Гетман Дорошенко в 1666 году передал Правобережную Украину под власть султана. О Самойловиче уже говорилось в связи с поджогом степи в первом крымском походе, после которого Голицын провел избра­ние гетмана Мазепы. Вот с ним-то и пришлось иметь дело Л. К. На­рышкину, а затем Петру.

Как раз в решающие дни борьбы Софьи с Петром, 10 августа 1689 года, Мазепа приехал в Москву. Сначала в Кремле он высо­копарно превозносил воинские доблести В. Голицына. Однако, бы­стро разнюхав суть дела, через несколько дней явился к Троице и стал жаловаться, что-де Васька Голицын вымогал у него много денег; за это Мазепа и получил компенсацию из конфискованных владений бывшего «оберегателя». В Москве понимали, что Мазе­па — ставленник павшего князя, но сохранили его на посту гетма­на, задабривая подарками. Мазепа между тем уже тогда вел двой­ную игру. Польские магнаты, «союзники» Москвы по «вечному миру», не прекращали интриг для захвата Левобережной Украины с помощью Мазепы. Особенно активно они действовали в отноше­нии православного населения на Правобережье, где его насиль­ственно обращали в католичество или в унию, то есть подчиняли католической иерархии русскую церковь, оставляя все же обряд православным. По этому поводу Посольский приказ вел нескончаемые переговоры-споры с польскими резидентами.

Одновременно Австрия и особенно Польша непрерывно требо­вали, чтобы Москва продолжала военные действия против Крыма, отвлекая на себя турецкие силы. Войны требовало и греческое православное духовенство, крайне задетое тем, что турки передали Святые места в Иерусалиме (Голгофу, Вифлеемскую церковь, Свя­тую пещеру и т. п.), ранее контролируемые греками, французам-католикам. Иерусалимский патриарх Досифей писал в Москву: «Татары — горсть людей и хвалятся, что берут у вас дань, а так как татары — подданные турецкие, то выходит, что и вы турецкие подданные». Действительно, турки демонстративно третировали Москву. Когда на престол вступил новый султан Ахмед II, то всем европейским дворам было послано торжественное уведомление об этом. Кремль же игнорировали.

Другие соображения тоже побуждали царя действовать. Ко­жуховский поход помог ему в какой-то мере избавиться от комп­лекса неполноценности в отношении военной силы России. Он ре­шил, что его новую армию пора испытать в настоящей войне. На­до было показать, что «потехами» занимались не зря. Кроме того, у Петра появилась еще одна причина для войны. Лефорт давно уже убеждал царя посетить наиболее развитые страны Западной Европы, чтобы познакомиться с их достижениями и путем срав­нения реально оценить положение своего государства. Однако Пет­ру хотелось явиться в Европу в лаврах победителя, чтобы иметь дело с западными суверенами, как равному с равным.

В конце 1694 года Петр в многочисленных беседах с близкими людьми постоянно обсуждает идею похода против крымских та­тар. 20 января 1695 года служилым людям официально приказали собираться под началом боярина Б. П. Шереметева в поход на Крым. Традиционное крымское направление похода слупило лишь прикрытием для подготовки и нанесения удара по самим туркам, вернее по их крепости в устье Дона — Азову. По-турецки она на­зывалась Саад-уль-Ислам, что означает Оплот Ислама. Вот этот-то «оплот» и решил сокрушить Петр.

Войско Б. II. Шереметева численностью 120 тысяч человек дви­нулось к низовьям Днепра, к Крыму. В то же время другое отбор­ное войско в 31 тысячу человек, где в звании бомбардира Преобра­женского полка под именем Петра Алексеева находило сам царь, направилось по иному пути. Турки все же узнали о надвигавшейся опасности и усилили гарнизон крепости с трех до семи тысяч че­ловек. Первой серьезной ошибкой Петра, затруднившей осаду кре­пости, стало разделение войска на три самостоятельные части во главе с Головиным, Лефортом и Гордоном. Таким образом, рус­ская армия под Азовом не имела общего командования. К тому же буквально на глазах у русских к крепости подходили турецкие галеры и доставляли припасы, подкрепления. Петр не предусмот­рел предотвращения этой возможности. Три генерала спорили и соперничали между собой, а «бомбардир» Петр действовал слиш­ком уж нетерпеливо. Все это смахивало на прежние «потешные» осады крепости Пресбурх на Яузе. Азов же считался по тем вре­менам мощнейшей крепостью.

Почти три месяца продолжалась осада. Два штурма, пред­принятые по настоянию Петра, обнаружили несогласованность в действиях осаждавших. Подкопы и закладываемые в них мины при взрывах наносили больше ущерба русским, чем туркам. В до­вершение всего к ним перебежал изменник, голландский матрос Янсен, который, как пишет один историк, «выдал врагу тайны рус­ской стратегии». Он рассказал, что русские после обеда имеют обыкновение спать. В один из таких моментов турки совершили успешную вылазку: перебили сотни сонных солдат, захватили или испортили много пушек.

В начале осады Петр был настроен оптимистично. В своих письмах в Москву он писал, что «врата к Азову счастливо отвори­лись», что «марсовым плугом все испахано и посеяно». Однако всходы оказались довольно чахлыми. Захватили две «каланчи»— башни, стоявшие выше по течению Дона на его берегах и цепями преграждавшие подход к крепости. В числе трофеев оказалось одно знамя, одна пушка и один пленный турок...

27 сентября 1695 года решили осаду прекратить и возвращать­ся домой. По пути, испытывая стужу, непогоду, голод, нападения татарской конницы, потеряли еще немало людей. Потерь оказалось не меньше, чем и свое время у И. Голицына. Но и целом результаты, конечно, были все же приличнее. П. П. Шереметев на Днепре захватил четыре турецких опорных пункта: два разгромил и в двух оставил русские гарнизоны. И все же триумфальное возвращение Петра в Москву оказалось торжеством, вызвавшим неблагоприят­ные толки в народе, не говоря уже о донесениях иностранных резидентов.

Итак, первое самостоятельное дело молодого Петра окончилось неудачей. Однако именно в этот момент и проявляется сила ха­рактера Петра. Он не впал в уныние, не опустил руки. Напротив, царь развертывает необычайно энергичную деятельность, чтобы исправить ошибки. Он проявил редчайшую для монархов с неогра­ниченной властью способность учиться на ошибках, поражениях и извлекать из них уроки. Как пишет С. М. Соловьев, «благодаря этой неудаче и произошло явление великого человека. Петр не упал духом, но вдруг вырос от беды и обнаружил изумительную деятельность, чтобы загладить неудачу, упрочить успех второго похода. С неудачи азовской начинается царствование Петра Ве­ликого».

Еще в ходе возвращения «от невзятия Азова» (горько-ирони­ческое выражение самого Петра) начинается подготовка к новому походу. В письме к главе дипломатического ведомства Л. К. На­рышкину от 8 октября из Черкасска царь дает указание о вызове из Австрии специалистов по взятию крепостей. Такая же просьба направляется и в Пруссию. (Гетр заранее принимает меры, чтобы при новой попытке взятия Азова не сказалось пагубно отсутствие инженеров, способных руководить работами по взрыву вражеских укреплений. Во время первого похода и осады Азова Петр внима­тельно следил за международной ситуацией в Европе. А Виниус в своих письмах регулярно информирует его, как проходят завер­шающие этапы войны Аугсбургской лиги во главе с Вильгель­мом III против Франции, о военных действиях Австрии. Польши, Венеции против Турции. Хотя существование Священной лиги (Австрия, Польша, Венеция, Россия) формально продолжалось, после первого Азовского похода в Вену 24 декабря был направлен посланник К. Н. Нефимонов для переговоров с императором о за­ключении наступательного союза против Турции в форме письмен­ного договора. Но главное — ему поручалось добиться скорейшей присылки специалистов по организации взрывных осадных работ.

В декабре единственным командующим нового похода на Азов был назначен боярин А. С. Шеин, а помощником к этому не очень-то опытному воеводе приставили генерала Гордона. Тогда же по­лучил назначение командовать еще не существовавшим флотом адмирал Ф. Лефорт.

Создание этого флота становится главной задачей Петра. В Воронеже, а также в других местах небывало интенсивными темпами развернулось строительство кораблей. Отовсюду к Петру направлялись иноземные специалисты-кораблестроители. Из раз­ных мест согнали на работу более 27 тысяч человек. Сам Петр сра­зу после похорон брата — царя Ивана, умершего 29 января 1696 г., отправляется в Воронеж. Здесь он всех заражает своей бешеной энергией и работает сам с топором в руках. «В поте лица своего едим хлеб свой»,— пишет он из Воронежа. В апреле начали спу­скать на воду военные корабли. Новый флот включал два больших корабля, 23 галеры и четыре брандера. Из Преображенского, где шло формирование войск, прибывали подкрепления. Зачислялись даже крепостные, получавшие таким образом без ведома их хозяев свободу. Как видно, у Петра бывали моменты, когда ради интересов государства он пренебрегал самыми «священными» устоями тог­дашнего социального строя России, в данном случае — крепост­ным правом! Всего под командованием Шеина к Азову шло около 70 тысяч человек. Другая армия боярина Б. П. Шереметева вместе с украинскими казаками, как в прошлом году, отправилась в ни­зовья Днепра. К сожалению, основную часть того и другого вой­ска составляли стрельцы. Н. Устрялов, автор многотомной «Исто­рии царствования Петра Великого», пишет в связи с участием стрельцов в Азовских походах: «Петр не был доволен их службою, в особенности при первой осаде Азова, и не раз изъявлял им гнев за малодушное бегство из траншей во время вылазок неприятеля». Генерал Гордон в своих записках неоднократно жаловался на лень, беспечность и строптивость стрельцов, которые в решительные минуты не торопились идти на приступ вместе с другими солда­тами. Но пока Петру приходилось пользоваться старомосковским войском.

Еще 23 апреля, погрузившись на струги, войска пустились в путь. 3 мая пошел новорожденный военный флот. Впереди плыла галера «Принсипиум» под командованием капитана Петра Алексе­ева, то есть царя, который строил эту галеру своими руками.

16 июня началась вторая осада крепости. Пушки открыли огонь по Азову. Сначала обстрел оказался недостаточно эффективным. Но когда к осаждавшим прибыли, наконец, посланные цесарем иностранные артиллерийские инженеры, дело пошло на лад. 16 июля удалось разрушить важную часть крепостных сооружений Азова. Войскам было приказано готовиться к штурму...

Петр очень жалел, что иноземные специалисты прибыли так поздно. Их задержка оказалась плодом дипломатической осторож­ности думного дьяка Емельяна Украинцева, заправлявшего По­сольским приказом. Боясь утечки информации, он считал опасным осведомлять русского посланника в Вене о военных планах. Раз­драженный Петр 15 июля в письме к Виниусу возмущался Украинцевым. Посланнику доверены государственные тайны, а то, что всем известно, от него скрывают! В своем ли дьяк уме? Царь приказал Украинцеву подробно информировать посланников в направ­ляемых им директивах: «А чего он не допишет на бумаге, то я до­пишу ему на спине». Таков иногда был стиль дипломатических инструкций Петра.

Однако решающие для исхода операции события разыгрались на воде. 14 июня с моря на помощь к Азову пришел турецкий флот из 23 кораблей, на которых находились четыре тысячи человек подкрепления для гарнизона, боеприпасы и продовольствие. С изумлением турки увидели стоявший в устье Дона русский га­лерный флот и остановились. Заметив, что русские корабли начи­нают сниматься с якорей, турки подняли паруса и ушли в море.

Без подкреплений гарнизон крепости не выдержал осады и 18 июля объявил о капитуляции. Среди прочих трофеев оказалось 136 пушек и прошлогодний изменник Янсен. Поскольку возле са­мой крепости было слишком мелко для крупных судов, Петр отпра­вился в море и нашел неподалеку удобную гавань, где и был основан город Таганрог.

30 сентября 1696 года в Москве происходило триумфальное чествование победителей, Такого столица не видывала еще никог­да. Шествие продолжалось с утра до вечера, войска растянулись па пути от Симонова монастыря до села Преображенское, проходя через всю Москву и Кремль. Москвичи рты разевали от восхище­ния, удивления и недоумения. Чего стоила одна лишь гигантская, пестро разукрашенная Триумфальная арка! Вряд ли могли быть понятными простому человеку украшавшие ее фигуры Геркулеса, Марса, Нептуна в сочетании с библейскими изречениями и с изо­бражением поверженных врагов. Хватало и многого другого удиви­тельного. Шествие возглавлял сидевший в роскошной карете па­триарх всешутейшего собора Никита Зотов. А русский царь, рань­ше представавший перед народом в облике малоподвижного полу­божества, сверкавшего золочеными одеждами, шел пешком в прос­том камзоле, неся в руках копье. Зато с какой помпой ехал в рос­кошной карете адмирал Франц Лефорт! Под Азовом он особенно не отличился: приехал туда позже всех, а уехал раньше всех. Прав­да, его донимала болезнь, и в письмах Лефорта к царю самое радостное, о чем он сообщает, что его «комары перестали кусать». Но, возможно, дружеская теплая симпатия Лефорта сама по себе была для Петра столь же необходима и приятна, как и успехи в делах.

А дела действительно оказались достойными радости и удов­летворения. Победа над Турцией не могла не поражать, ведь она была первым торжеством над непобедимым врагом, еще недавно разорившим Чигирин, постоянно грабившим Южную Русь. По­следний раз видимость победы приобрели для Москвы первые Ли­товские походы Алексея Михайловича, за которыми последо­вали тяжкие поражения и унижения. «Русские люди,— пишет С. М. Соловьев,— впервые были порадованы блестящим делом русского оружия».

Особенно торжествовала «компания» Петра, его близкие соратники и товарищи. Они уже давно устали от ехидных намеков на свою неспособность ни к чему, кроме потех, праздников и запуска фейерверков. И вот теперь оказалось, что «игра в кораблики» была вовсе нешуточным делом, а нечестивое братание с иноземцами принесло славу и победу России!

Как же отнеслась к победе под Азовом Европа, которая уже привыкла получать из Москвы нести лишь о внутренних распрях, об упадке, беспомощности или о том, что Кремль, его цари и народ пребывают в сонном бездействии?

Сразу после взятия Азова Петр приказал Виниусу и Посоль­скому приказу оповестить о победе русских дипломатических пред­ставителей в Вене и в Варшаве с поручением сообщить об этом местным властям. Виниус специально просил, в частности, бургомистра Амстердама Витзена передать известие о победе англий­скому королю Вильгельму III. Обобщая реакцию в Европе, совре­менный американский историк Роберт Мэсси пишет: «Новость о победе Петра под Азовом вызвала удивление и уважение». Если говорить о конкретных дипломатических последствиях, то они ска­зались прежде всего на отношениях с союзниками. Переговоры о заключении новых союзнических соглашений о совместной войне против Турции, которые вел русский посланник Нефимонов, сразу же ускорились, и австрийцы, а затем венецианцы стали явно сго­ворчивее. Но вообще-то из Европы поступали противоречивые отклики.

Когда 29 августа резидент в Варшаве А. В. Никитин получил известие о взятии Азова, он велел палить из ружей и пушек. Сбе­жался народ, для которого Никитин приказал выкатить пять бочек пива и три бочки меда. В народе кричали: «Виват царю, его ми­лости!»

На другой день на торжественном собрании сената Никитин подал царскую грамоту с известием о взятии Азова примасу — главе польской католической церкви. Короля в то время в Польше не было, и царил редкостный даже для тех времен хаос. Уже два года польские войска никаких действий против турок не пред­принимали, нарушая тем самым свои союзнические обязательства. Резидент Никитин сказал в сенате речь: «Теперь, ясновельможные господа сенаторы и вся Речь Посполитая, знайте вашего милостиво­го оборонителя, смело помогайте по союзному договору... По до­говорам царское величество зовет наияснейшую монархию поль­скую на ту же дорогу, которая была бы теперь закончена... Теперь время с крестом идти вооруженною ногою топтать неприятеля: теперь время шляхетским подковам попрать побежденного поганина, расширить свои владения там, где только польская может зай­ти подкова».

Русский дипломат мог отныне позволить себе говорить новым языком. Никитин потребовал в своей речи, чтобы впредь в поль­ских бумагах не употреблялись официальные старые наименова­ния королей польских как властителей киевских и смоленских. А поляки делали это в нарушение договоров, по которым Киев и Смоленск были русскими владениями.

Через несколько дней австрийский резидент сказал Никитину, что сенаторы решили выполнить это требование. Он сообщил так­же, что паны не очень рады взятию Азова, ибо никак этого не ожидали, но что простому народу это очень приятно. 11 сентября Никитин писал в Москву, что по всем костелам служат благодарст­венные молебны, что к нему вельможи приезжают с поздравления­ми, тогда как «на сердце у них не то». Резидент доносил далее: «Слышал я от многих людей, что они хотят непременно с Крымом соединиться и берегут себе татар на оборону; из Крыму к ним есть присылки, чтобы они Москве не верили; когда Москва завоюет Крым, то и Польшу не оставит; а к гетману Мазепе беспрестанно от поляков посылки».

Ну что ж, недруги могли думать, говорить и делать, что хо­тели, а Петр понимал, что Азов — только начало, и не собирался отдыхать после своей первой победы. На 20 октября было назна­чено важное заседание Боярской думы, к которому Петр подгото­вил особую записку с изложением вопросов, подлежащих реше­нию: заселение Азова и строительство морского флота. Дума при­няла решение о содержании в Азове сильного воинского гарнизона и о посылке для строительства Таганрога 20 тысяч человек. Реше­ние по второму вопросу — о флоте — было столь же кратким, сколь грандиозными оказались его последствия. Оно гласило: «Морским судам быть».

Однако потребовалось еще две недели, чтобы подготовить указ о способах строительства флота. 4 ноября в Преображенском снова заседала Дума и приговорила строить суда всей землей, путем соз­дания компаний — «кумпанств», в которые объединялись бы свет­ские и церковные владельцы земель и крестьян. От первых требо­валось строить и содержать один корабль на каждые 10 тысяч дво­ров, от вторых — на каждые восемь тысяч. Посадские люди, то есть в основном купцы, должны были обеспечить 12 кораблей. Правда, последовала их просьба — челобитье освободить от такой тяжкой повинности. За это Петр повелел им строить уже не 12 ко­раблей, а 14 кораблей. Всего за два года надлежало соорудить 52 военных корабля. Решение было совершенно небывалым во всем: в цели, в средствах, в сроках и, конечно, в тяжести этой но­вой обязанности. В последнем счете расплачиваться за это дело, естественно, придется, как и всегда, тому же русскому мужику, которому выпала историческая судьба обеспечить споим трудом метровок не преобразования...

Русский историк М. М. Богословский так писал: «Приговора­ми думы 20 октября и 1 ноября предпринималась необычайно важ­ная и смелая реформа, и Петр, едва ли даже сознавая весь объем производимой этим решением реформы, становился крупным пре­образователем... Заводя значительный флот на завоеванном море, Россия из сухопутной державы превращалась в морскую».

Правда, пока что замысел, поставленная цель, задача. И ника­кого моря еще не завоевали, а до реального превращения России в морскую державу очень далеко. Но дело началось, и какими темпами! Насколько пассивен был Петр в государственной деятельности в первые пять лет от свержения Софьи до Азовских походов, настолько стремительно динамичным он становится те­перь. Интуитивно чувствуя коренную государственную потреб кость, ум Петра немедленно осознавал ее как интерес, а осоз­нанный интерес вызывал столь же быструю постановку цели и срочную, безотлагательную активность по обретению средств к достижению этой цели. Вот примерно по какой схеме развива­лась деятельность Петра. Причем каждый раз любая из решенных проблем ставила новые проблемы, и. таким образом, все петров­ские дела уподоблялись, выражаясь современным языком, бурной ценной реакции...

Итак, через два года будет флот из полусотни боевых кораб­лей. Но кто же поведет их по неизведанным морским просторам? Кто будет выполнять обязанности штурманов, владея сложным искусством навигации? Кто станет командовать кораблями в бою, кто прикажет пушкам стрелять и на основе необходимых математи­ческих расчетов укажет им цель? Неужели снова нанимать иноземцев?

Конечно, среди русских придворных было великое множество служилых людей, например стольники, сами звание которых шло от их первоначальной обязанности обслуживать царя за обеденным столом. Правда, их использовали и для других поручений. Но к че­му они были уже совершенно непригодны, так это к управлению боевым кораблем! С этим справились бы лишь иностранцы. Однако тогда нельзя было не только сохранить независимость страны, но даже предотвратить опасность новой зависимости России от Западной Европы. Петр принимает необычайно смелое решение: научить русских людей всему тому, мел; владеют европейцы. И здесь раскрывается смысл петровского сближения с Европой: речь шла не о «европеизации» в виде простого подражания, а об использовании технических достижений Европы для сохранения и укрепления русского национального дела. Чужим умом, чужими руками своих замыслов надежно не осуществить. Так решил Петр. И 22 ноября 1690 года следует указ ехать 39 молодым стольникам в Италию, преимущественно в Венецию, а 22 — в Англию и Голландию. Согласно составленной Петром в январе 1697 года инст­рукции каждый из 61 стольника обязан был обучиться за грани­цей навигации, то есть «владеть судном как в бою, так и в простом шествии», и побывать в море на корабле во время боя. Окончив учение, следовало добиться получения заверенного подписями и печатями морских властей свидетельства о пригодности к служ­бе. Для тех, кто хочет заслужить особую милость, надлежит овла­деть, кроме того, искусством кораблестроения. Каждый должен найти и привезти в Москву по два искусных мастера морского дела. К стольникам прикреплялось по солдату или сержанту, ко­торых следовало обучить всем морским наукам, но уже за счет казны. Нетрудно представить себе состояние растерянности и стра­ха, охватившее большинство семей указанных стольников и их близких! Поездка за границу вообще считалась делом редчайшим, труднейшим и опаснейшим. А здесь требовалось еще и овладеть таинственной, непонятной и опасной службой. Но делать было не­чего, надо ехать, ибо царский указ предусматривал за ослушание лишение всех прав, земель и всего имущества. И такое наказание грозило представителям знатнейших и богатейших родов. 23 из 61 стольника имели княжеские титулы. Как это ни парадоксально, но тяжесть петровских преобразований, дорого обошедшихся в пер­вую очередь народу, обрушилась и на тех, в чьих интересах она, собственно, осуществлялась: на представителей высшего дворян­ства! Правда, «тяжестью» заграничная учеба являлась только в глазах старомосковской знати, привыкшей к праздной, сытой и пустой жизни. Находились и добровольцы. Среди них оказался будущий знаменитый петровский дипломат П. А. Толстой. Ему перевалило за пятьдесят, а он оказался среди молодежи, чтобы таким путем выбраться из опального положения воеводы отдален­ного северного города. Но подавляющее большинство ехало учить­ся, скрепя сердце и в страхе перед наказанием. Конечно, при сравнении с участью, например, десятков тысяч крестьян, сгоня­емых для прорытия канала между Волгой и Доном, все эти страхи выглядели смешно. Но они характерны для атмосферы первых преобразовательных действий. «Чем яснее обозначались стремле­ния Петра, — писал С. М. Соловьев, — тем сильнее становился ропот и толпе, и роптали не одни те люди, которые уперлись про­тив естественного и необходимого движения России на новый путь; роптали и люди, которые признавали несостоятельность старины, необходимость преобразований, но которые не могли понять, что преобразовании должны совершаться именно тем путем, по кото­рому шел молодой царь. Им бы хотелось.., чтоб вдруг бедная страна закипела млеком и медом; эти люди хотели, считали возможным внезапное облегчение и улучшение, видели, наоборот, требование страшного напряжения сил, требование пожертвований — и роптали».

Не только роптали, но и действовали. 23 февраля 1697 года был раскрыт заговор о покушении на жизнь царя. В нем участвовали думный дворянин Иван Цыклер, окольничий Алексей Соковнин и стольник Федор Пушкин. Карьерист Цыклер был недоволен на­значением руководить постройкой Таганрога, считая это опалой. Соковнин возмущался посылкой двух сыновей для учебы за грани­цу, а Пушкин — назначением воеводой в Азов. Эти трое вступили в связь с некоторыми начальниками из стрельцов и представителей донских казаков, горевших желанием поднять восстание против Москвы при опоре на поддержку турецкого султана. 2 марта Бояр­ская дума приговорила трех названных служилых высоких лиц, двух стрелецких начальников и одного из донских казаков к смер­ти. Через день их казнили. Это был первый заговор против преобра­зовательной деятельности Петра. Следствие и расправа проводи­лись очень быстро, ибо Петр спешил в Европу.