- •Философ в социологии, социолог в философии
- •Введение
- •Часть первая. Основоположники
- •Шарль луи монтескье
- •1. Политическая теория
- •2. От политической теории к социологии
- •3. Исторические факты и моральные ценности
- •4. Возможные научные толкования философии Монтескье
- •Биографические данные
- •Примечания
- •Библиография
- •Огюст конт
- •1. Три этапа развития научной мысли Конта
- •2. Индустриальное общество
- •3. Социология как наука о человечестве
- •4. Человеческая природа и социальный порядок
- •5. От философии к религии
- •Биографические данные
- •Примечания
- •Библиография
- •Карл маркс
- •1. Социально-экономический анализ капитализма
- •2. «Капитал»
- •3. Двусмысленности марксистской философии
- •4. Двусмысленности марксистской социологии
- •5. Социология и экономика
- •6. Заключение
- •Биографические данные
- •Примечания
- •Библиография
- •Алексис де токвиль
- •1. Демократия и свобода
- •2. Американский опыт
- •3. Политическая драма Франции
- •4. Идеальный тип демократического общества
- •Биографические данные
- •Примечания
- •Библиография
- •Социологи и революция 1848 года
- •1. Огюст Конт и революция 1848 года
- •2. Алексис де Токвиль и революция 1848 года
- •3. Маркс и революция 1848 года
- •Хронология событий революции 1848 г. И Второй республики
- •Примечания
- •Библиография
- •Часть вторая поколение на стыке веков
- •Введение ко второй части
- •Эмиль дюркгейм
- •1. «О разделении общественного труда» (1893)
- •2. «Самоубийство» (1897)
- •3. «Элементарные формы религиозной жизни» (1912)
- •4. «Правила социологического метода» (1895)
- •5. Социология и социализм
- •6. Социология и философия
- •Биографические данные
- •Примечания
- •Библиография
- •Вильфредо парето
- •1. Нелогический поступок и наука
- •2. От экспрессивности к ее истокам
- •3. Остатки и производные
- •4. Социологический синтез
- •5. Наука и политика
- •6. Спорное сочинение
- •Биографические данные
- •Примечания
- •Библиография
- •Макс вебер
- •1. Теория науки
- •2. История и социология
- •3. Антиномии человеческого существования
- •4. Социология религии
- •5. Хозяйство и общество
- •6. Вебер — наш современник
- •Биографические данные
- •1413 Г. Публикует «о некоторых категориях понимающей социологии».
- •Примечания
- •Библиография
- •Заключение
- •Примечания
- •Указатель имен
- •Содержание
2. Американский опыт
В I томе «Демократии в Америке» Токвиль перечисляет причины, делающие американскую демократию либеральной. Это перечисление позволяет нам одновременно уточнить, какой теории детерминант он придерживается.
[232]
Токвиль называет три рода причин, причем его подход в немалой степени сходен с подходом Монтескье:
— случайная и своеобразная ситуация, в какой оказалось американское общество;
— законы;
— привычки и нравы.
Случайная и своеобразная ситуация — это одновременно географическое пространство, на котором обосновались прибывшие из Европы иммигранты, и отсутствие соседних государств, государств враждебных или как минимум опасных. Американское общество до поры, описываемой Токвилем, имело исключительную йыгоду вследствие минимума дипломатических обязательств и военного риска. В то же время это общество было сотворено людьми, которые, обладая техническим снаряжением развитой цивилизации, устроились на огромном пространстве. Эта не имеющая аналогов в Европе ситуация — одно из объяснений отсутствия аристократии и придания первостепенного значения деятельности в промышленной сфере.
Согласно современной социологической теории, условием образования аристократии, связанной с земельной собственностью, служит нехватка земли. В Америке же территория столь необъятна, что нехватка исключена, и аристократическая собственность не могла сложиться. У Токвиля эта идея уже встречается, но лишь среди многих других, и я не думаю, что она представляется ему основным объяснением.
Действительно, он скорее подчеркивает систему ценностей иммигрантов-пуритан, их двойное чувство равенства и свободы и набрасывает теорию, согласно которой особенности общества объясняются его истоками. Американское общество будто бы сохраняет систему морали своих основателей, первых иммигрантов.
Как примерный последователь Монтескье, Токвиль устанавливает иерархию этих трех родов причин: географическая и историческая ситуации оказываются менее значимыми, чем законы; законы — менее важными, чем привычки, нравы и религия. В тех же условиях, но при других нравах и законах появилось бы другое общество. Анализируемые им исторические и географические условия оказались только благоприятствующими обстоятельствами. Истинными причинами свободы, которой пользуется американская демократия, служат хорошие законы, а в еще большей мере привычки, нравы и верования, без которых там не было бы свободы.
[233]
Американское общество может служить европейским обществам не примером, а уроком, демонстрируя им, как в демократическом обществе обеспечивается демократия.
Главы, которые Токвиль посвятил американским законам, можно изучать с двух точек зрения. С одной стороны, можно задаться вопросом о том, насколько точно Токвиль понял механизм действия американской конституции того времени, в какой мере он предусмотрел ее изменения. Другими словами, можно провести приемлемое, интересное и обоснованное исследование, сопоставляющее интерпретацию Токвиля с другими толкованиями, которые давались и даются сегодня его эпохе5. Этого аспекта я не буду здесь касаться.
Второй возможный метод сводится просто к восстановлению основных направлений толкования американской конституции, предложенного Токвилем, с целью выявить его значения для решения общесоциологической проблемы: какие законы в демократическом обществе наиболее способствуют сохранению свободы?
Прежде всего Токвиль всячески подчеркивает выгоды, которые Соединенные Штаты извлекают из федеральной природы своего устройства. При федеральном устройстве можно так или иначе сочетать преимущества больших и малых государств. Монтескье в «Духе законов» уже посвятил главы этому же принципу, позволяющему располагать силой, необходимой для безопасности государства, избегая неприятностей, свойственных большим скоплениям людей.
В книге «Демократия в Америке» Токвиль пишет:
«Если бы существовали только маленькие нации и вовсе не было бы больших, человечество, наверное, стало бы более свободным и более счастливым; но нельзя сделать, чтобы не было больших наций. Последнее обстоятельство вводит в мир новый элемент национального процветания — силу. Что толку в картине довольства и свободы, которую представляет собой жизнь народа, если он ежедневно чувствует себя незащищенным от возможности быть разгромленным или завоеванным? Что толку в фабриках и торговле, которые есть у одного народа, если другой господствует на морях и на всех рынках? Малые народы нередко несчастливы совсем не потому, что они малые, а потому, что они слабые; большие процветают совсем не потому, что они большие, а потому, что сильные. Таким образом, сила для народа — это часто одно из главных условии счастья и самого существования. Отсюда следует, что, за исключением особых обстоятельств, малые народы всегда кончают тем, что их насильственно присоединяют к большим или они объединяются сами. Не знаю более жалкого состояния,
[234]
чем состояние народа, который не может ни защищаться, ни самостоятельно существовать без посторонней помощи.
С целью соединения разных преимуществ, вытекающих из больших или малых размеров народов, и была создана федеративная система. Достаточно взглянуть на Соединенные Штаты Америки, чтобы заметить все блага, которыми они пользуются в результате принятия этой системы. У больших централизованных народов законодатель вынужден придавать законам единообразный характер, не учитывающий специфики местностей и нравов. Не зная досконально этой специфики, он может действовать только по общим правилам; люди тогда вынуждены приноравливаться к требованиям законодательства, т.к. законодательство совсем не умеет приспосабливаться к потребностям и нравам людей, и это важная причина беспокойства и беды. Данного неудобства нет в конфедерациях» (ibid., p. 164 — 165).
Итак, Токвиль проявляет определенный пессимизм относительно возможного существования малых народов, совсем не имеющих силы защищаться. Любопытно перечитывать сегодня этот отрывок, поскольку задаешься вопросом о том, что сказал бы автор с точки зрения своего видения деятельности человека о неспособном защищаться большинстве народов, возникающих в мире. Впрочем, возможно, он пересмотрел бы общую формулу и прибавил бы, что народы, нуждающиеся в посторонней помощи, в известных случаях способны уцелеть, если международной системой созданы условия, необходимые для их безопасности.
Как бы то ни было, в соответствии с твердым убеждением философов-классиков, Токвиль настаивает на том, что государство должно быть достаточно большим и сильным для обеспечения своей безопасности и достаточно малым для того, чтобы законодательство можно было приспособить к разнообразию обстоятельств и социальных слоев. Такое сочетание учитывается только в федеральной или конфедеральной конституции. Таково, по Токвилю, главное достоинство законов, которые выработали для себя американцы.
С безукоризненной проницательностью он понял, что федеральная американская конституция гарантирует свободное передвижение ценностей, лиц и капиталов. Другими словами, федеративный принцип в состоянии предотвратить создание внутренних таможен и помешать распаду общего экономического пространства, каким является американская территория.
Наконец, по Токвилю, «две главные опасности угрожают существованию демократий: полная зависимость законодательной власти от желаний избирателей, сосредоточение в
[235]
законодательных органах всех других форм управления» (ibid., p. 158).
Эти две опасности изложены в традиционных выражениях Демократическое правление, по Монтескье или по Токвилю не должно допускать, чтобы народ под влиянием каких бы то ни было страстных увлечений оказывал давление на решения правительства. А вместе с тем, по Токвилю, любой демократический режим стремится к централизации и концентрации власти в законодательных органах.
Однако американская конституция предусматривает разделение законодательного органа на две палаты. Она установила должность президента республики, чему Токвиль в свое время не придавал значения, но что обеспечило относительную независимость исполнительной власти от прямого давления избирателей или законодательных органов. Более того, в Соединенных Штатах аристократию заменяет дух закона, т.к. уважение юридических норм благоприятно для сохранения свобод. Кроме того, Токвиль указывает на множество партий, которые, впрочем, как справедливо отмечает он, в отличие от французских партий не черпают вдохновения' в идеологических убеждениях и не выступают в качестве сторонников противоречащих друг другу принципов правления, а представляют собой организации по интересам, склонные к прагматичному обсуждению задач, встающих перед обществом.
Токвиль добавляет два других политических обстоятельства — полуконституционных, полусоциальных, — которые способствуют сохранению свободы. Одно из них — свобода ассоциаций, другое — практическое ее применение, увеличение добровольных организаций. Как только в небольшом городке, в графстве или даже на уровне всего федеративного государства возникает какая-то проблема, находится определенное число граждан, готовых создать добровольные организации с целью ее изучения, а в случае необходимости и решения. Идет ли речь о строительстве больницы в небольшом городке или о том, чтобы положить конец войнам, — какова бы ни была степень значимости проблемы, добровольная организация посвятит досуг и деньги поискам ее решения.
Наконец, Токвиль обсуждает вопрос о свободе прессы, Пресса кажется ему перегруженной всякого рода негативными материалами: газеты настолько злоупотребляют ими, что это может легко перерасти в произвол. Однако он тут же добавляет — и его замечание напоминает слова Черчилля о демократии: хуже вольности прессы есть единственный режим —~ уничтожение этой вольности. В современных обществах тотальная свобода пока предпочтительнее тотального упраздне-
[236]
ния свободы. И между этими двумя крайними формами едва ди есть промежуточные6.
В третью категорию причин Токвиль объединяет нравы и верования. В связи с ней он развивает главную идею своего труда, касающуюся истолкования американского общества, которое он явно или неявно постоянно сравнивает с Европой.
Это фундаментальная тема: в конечном счете, условием свободы служат нравы и верования людей, а основой нравов выступает религия. Американское общество, по Токвилю, — это общество, сумевшее соединить религиозный дух с духом свободы. Если бы нужно было отыскать единственную причину, по которой в будущем свобода вероятна в Америке и ненадежна во Франции, ею стало бы, по мнению Токвиля, то обстоятельство, что американское общество соединяет религиозный дух с духом свободы, в то время как французское общество раздираемо противостоянием церкви и демократии, религии и свободы.
Именно в конфликте современного сознания и церкви заложена конечная причина трудностей, с которыми во Франции сталкивается демократия в своем стремлении оставаться либеральной; и, напротив, в основе американского общества лежит близость ориентации религиозного духа и духа свободы.
«Я уже достаточно сказал, — пишет он, — чтобы предста-; вить истинный характер англо-американской цивилизации. Она — продукт (и этот исходный пункт должен постоянно оставаться в поле зрения) двух совершенно разных элементов, которые часто в других местах оказывались в состоянии войны, но в Америке их удалось, так сказать, слить друг с другом и замечательно сочетать, — я намерен говорить о религиозном духе и духе свободы.
Основатели Новой Англии были пылкими сектантами и в то же время экзальтированными новаторами. Умеряемые своими религиозными верованиями, они были свободны от каких бы то ни было политических предрассудков. Отсюда проистекают и Две разные, но не противоположные тенденции, следы которых легко обнаружить повсюду — как в нравах, так и в законах».
И немного дальше:
«Таким образом, в мире морали все распределено по классам, скоординировано, предусмотрено, предрешено. В мире Политики все неспокойно, спорно, ненадежно. В одном мире — Пассивное, хотя к добровольное послушание, в другом — независимость, пренебрежение опытом, ревность ко всякой власти. Вместо того чтобы вредить друг другу, эти тенденции, внешне столь противоположные, развиваются в согласии и, По-видимому, поддерживают одна другую. Религия видит в гражданской свободе благородное осуществление способно-
[237]
стей человека; в мире политики — поприще, отданное Создателем силам ума. Свободная и могущественная в своей сфере, удовлетворенная отведенным ей местом, религия знает, что ее владычество лучше устроено, если она правит, опираясь только на собственные силы, и господствует, не полагаясь на сердца. Свобода видит в религии соратника, разделяющего ее борьбу и ее победы, колыбель своего детства, божественный источник своих прав. Она взирает на религию как на охрану нравов, а на нравы — как на гарантию законов и залог собственного существования» (ibid., p. 42 — 43).
Выдержанный в архаичном, отличающемся от употребляемого нами сегодня стиле, этот фрагмент представляется мне замечательным социологическим толкованием способа, посредством которого в условиях цивилизации англо-американского типа могут сочетаться религиозная строгость и политическая свобода. Сегодняшний социолог охарактеризовал бы эти феномены с помощью более утонченных понятий. Он допустил бы больше оговорок и пристрастий, но дерзание Токвиля очаровывает. Как социолог он все еще продолжает традицию Монтескье: пишет языком всех, понятен всем, более озабочен выражением идеи в литературной форме, чем увеличением числа понятий и разграничением критериев.
Токвиль объясняет, опять-таки в «Демократии в Америке», чем отношение к религии и к свободе во Франции резко отличается от тех же отношений в Соединенных Штатах:
«Каждый день мне доказывают с весьма ученым видом, что в Америке все хорошо, за исключением как раз того религиозного духа, которым я восхищаюсь, и я узнаю, что свободе и счастью человеческого рода по другую сторону океана не хватает только того, чтобы вместе со Спинозой верить в вечность мира и вместе с Кабанисом утверждать, что мозг выделяет мысль. На это мне поистине нечего ответить, кроме того, что произносящие такие речи не были в Америке и не видели религиозного и в то же время свободного народа. Их я ожидаю по возвращении оттуда.
Во Франции есть люди, взирающие на республиканские институты как на временное орудие своей власти. Они мерят на глаз громадное пространство, отделяющее их пороки и нищету от могущества и богатства, и они хотели бы попытаться завалить эту пропасть, загромоздив ее развалинами. Эти люди так же относятся к свободе, как средневековые вольные товарищества относились к королям. Они воюют ради собственной выгоды, несмотря на то что выступают под знаменами своей армии. Республика проживет еще довольно долгую жизнь, прежде чем они будут выведены из своего нынешнего состояния низости. Я говорю не о них.
[238]
Но во Франции есть и другие, кто видит в республике постоянный и спокойный строй, нужную цель, которую идейно и нравственно поддерживают современные общества, и они искренне хотели бы подготовить людей к свободе. Когда те люди нападают на религиозные верования, они руководствуются своим чувством, а не интересами. Без веры может обходиться деспотизм, но не свобода» (ibid., p. 307 — 308).
Этот замечательный в своем роде отрывок характеризует третью партию во Франции, у которой никогда не будет достаточно сил для осуществления власти, ибо она одновременно демократична, благосклонна к представительным институтам или покорна им и враждебно относится к антирелигиозным настроениям. А Токвиль — либерал, желавший, чтобы демократы признали необходимую общность интересов у свободных институтов и религиозных верований.
К тому же, исходя из своих исторических познаний и социологического анализа, он должен был бы знать (и вероятно, знал), что это примирение невозможно. Конфликт между католической церковью и современными умонастроениями во Франции традиционен, так же как сродство религии с демократией в англо-американской цивилизации. Итак, остается лишь сожалеть о конфликте и одновременно выявлять его причины, трудноустранимые, ибо спустя век с небольшим после написания книги Токвилем конфликт все еще не ликвидирован.
Таким образом, основной предмет рассуждения Токвиля — неизбежность поддержания в эгалитарном обществе, стремящемся к самоуправлению, моральной дисциплины, внедренной в сознание индивидов. Надо, чтобы для граждан подчинение дисциплине было естественным, а не внушалось бы просто страхом наказания. По мнению Токвиля, разделявшего по этому вопросу позицию Монтескье, именно религиозная вера лучше всего другого создаст эту моральную дисциплину.
Помимо того что на жизнь американцев оказывают влияние религиозные чувства, американские граждане хорошо информированы о делах своего города и извлекают пользу из своей гражданской образованности. Словом, Токвиль ставит акцент на роли американской административной децентрализации по контрасту с французской административной централизацией. Американские граждане привыкают улаживать коллективные дела, начиная с уровня общины. Они, следовательно, вынуждены обучаться самоуправлению в непосредственно окружающей их среде, которую они в состоянии знать лично; и тот же дух непосредственного общения со средой они простирают на дела государства.
[239]
Такой анализ американской демократии, конечно, отличается от теории Монтескье, построенной на материале античных республик. Сам же Токвиль считает, что его теория современных демократических обществ расширяет и обновляет концепцию Монтескье.
Во фрагменте, обнаруженном среди черновиков II тома «Демократии в Америке», он сравнивает свое истолкование американской демократии с теорией республиканского строя Монтескье.
«Не следует рассматривать идею Монтескье в узком смысле. Сей великий человек хотел сказать то, что республика может существовать только посредством воздействия общества на самое себя. То, что он подразумевает под добродетелью, — это влияние морали, которое каждый индивид испытывает на себе и которое не позволяет ему нарушать права других. Когда победа человека над соблазнами есть следствие слишком слабого искушения или личного расчета, она не представляется в глазах моралиста добродетелью, но возвращает нас к4 идее Монтескье, который говорил гораздо больше о результате, чем о причине, вызвавшей его. В Америке не добродетель возвышенна, а соблазн низок при одинаковом результате. Важно не бескорыстие, а интерес, который, разумеется, есть почти то же самое. Монтескье был, следовательно, прав, хотя и говорил об античной добродетели, и то, что он говорил о греках и римлянах, распространяется также на американцев».
Этот фрагмент позволяет провести параллель между теорией современной демократии по Токвилю и теорией античного республиканского строя по Монтескье.
Конечно, есть существенные различия между республикой, рассматриваемой Монтескье, и демократией, анализируемой Токвилем. Античная демократия была эгалитарной и целомудренной, но суровой и сражающейся. Граждане стремились к равенству, потому что отказывались придавать первостепенное значение соображениям торговли. Современная демократия, напротив, представляет собой по существу общество торговли и промышленности. Невозможно поэтому, чтобы интерес не был в ней господствующим чувством. Именно на интересе основывается современная демократия. Согласно Токвилю, принципом (в том смысле, который придавал этому слову Монтескье) современной демократии является, таким образом, интерес, а не добродетель. Однако, как указывается в этом фрагменте, интерес (принцип современной демократии) и добродетель (принцип античной республики) обладают общими элементами. Дело в том, что в обоих случаях граждане должны подчиняться дисциплине морали, а устойчивость госу-
[240]
дарства основывается на преобладающем влиянии нравов и верований на поведение индивидов,
В общем, в «Демократии в Америке» Токвиль предстает социологом в стиле Монтескье, а можно было бы сказать — использующим два стиля, восходящих к Монтескье.
В работе «О духе законов» синтез разных аспектов общества осуществляется с помощью понятия духа нации. Основная задача социологии, по Монтескье, постижение целостности общества. Токвиль, конечно, стремится уловить в Америке дух нации и пользуется для этого разными категориями, которые разграничивал автор «О духе законов». Он определяет разницу между историческими и актуальными причинами, географической средой и историческими традициями, действием законов и нравов. Для определения единственного в своем роде американского общества в его своеобразии совокупность этих элементов перестраивается. Описание необычного общества достигается путем сочетания разных типов объяснения, характеризующихся большей или меньшей степенью абстракции или обобщения.
Однако, как мы увидим дальше, при анализе II тома «Демократии в Америке», Токвиль принимает во внимание и вторую задачу социологии и практикует иной метод. Он ставит более абстрактную проблему на высшем уровне обобщения — проблему демократии в современных обществах, т.е. намечает себе изучение идеального типа, сравнимого с типом политического режима в первой части книги «О духе законов». Отправляясь от абстрактного понятия демократического общества, Токвиль задается вопросом о том, какую политическую форму может принять это демократическое общество, почему в одном случае оно облекается в одну форму, а в другом случае — в другую. Иными словами, он начинает с определения идеального типа — демократического общества — и пытается методом сравнения выявить действие разных причин, переходя, как говорил он, от причин более общего порядка к более частным,
Как и у Монтескье, у Токвиля два социологических метода: первый ведет к созданию портрета конкретного коллектива, а второй ставит отвлеченную историческую проблему общества определенного типа,
Токвиль — отнюдь не доверчивый поклонник американского общества. В глубине души он верен иерархии ценностей, заимствованных у класса, к которому принадлежит, — французской аристократии; он глубоко чувствует посредственность, отличающую цивилизацию этого порядка. Современной демократии он не противопоставил ни энтузиазм тех, кто ожидал от нее преобразования рода человеческого, ни враждебность тех, кто видел в ней распад самого общества. Демокра-
[241]
тия, по его мнению, оправдывалась тем фактом, что она способствовала благополучию большинства, но это благополучие лишено блеска и шума и не достается без политического и нравственного риска.
В самом деле, любая демократия эволюционирует к централизации. Она, следовательно, переходит в некий деспотизм, рискующий переродиться в деспотизм отдельного лица. Демократия постоянно чревата опасностью тирании большинства. Любой демократический строй утверждает постулат: большинство право. И непросто бывает противодействовать большинству, злоупотребляющему своей победой и притесняющему меньшинство.
Демократия, продолжает рассуждать Токвиль, постепенно переходит в строй, генерирующий дух двора, при этом имеется в виду, что сувереном, которому будут угождать кандидаты на государственные посты, выступает не монарх, а народ. Однако льстить суверену-народу не лучше, чем льстить монарху. А может быть, даже хуже, поскольку дух двора в условиях демократии — это то, что на обычном языке именуется демагогией.
Вместе с тем Токвиль вполне осознавал две значительные проблемы, которые вставали перед американским обществом и касались отношений между белыми и индейцами, а также между белыми и черными. Если существованию Союза и угрожала какая-то проблема, то ею было рабство на Юге. Токвиль исполнен беспокойного пессимизма. Он думал, что по мере исчезновения рабства и установления между белыми и черными юридического равенства между двумя расами будут возникать барьеры, порождаемые различными нравами.
В конечном счете, полагал он, есть только два решения: или смешение рас, или их разделение. Однако смешение рас будет отвергнуто белым большинством, а разделение рас после уничтожения рабства станет почти неизбежным, Токвиль предвидел ужасные конфликты.
Страницы, посвященные отношениям между белыми и индейцами и написанные в обычном токвилевском стиле, позволяют услышать голос этого человека-одиночки:
«Испанцы спускают на индейцев собак, как на диких животных. Они грабят Новый Свет так, как будто это взятый приступом город, — безрассудно и безжалостно. Но все разрушить невозможно, и неистовство имеет предел. Остатки индейского населения, избежавшие бойни, в конце концов смешиваются со своими победителями и принимают их религию и нравы. Поведение Соединенных Штатов в отношении индейцев, напротив, проникнуто настоящей любовью к формальностям и законности. Чтобы сохранить индейцев в диком состоянии, американцы никак не вмешиваются в их дела и обраща-
[242]
ются с ними как с независимым народом. Они совсем не позволяют себе занимать их земли без надлежащим образом оформленного посредством контракта приобретения, и, если случайным образом индейский народ не может больше жить на своей территории, они братски протягивают ему руку и сами уводят его умирать за пределы страны его предков. Испанцам, которые покрыли себя неизгладимым позором, все же не удалось с помощью беспримерных гнусностей ни искоренить индейскую расу, ни даже предотвратить обретение ею тех же прав, какими обладают сами испанцы. Американцы Соединенных Штатов добились этого двойного результата удивительно легко, спокойно, законно, филантропически, не проливая крови, не нарушая в глазах мировой общественности ни одного из основных принципов морали. Невозможно было бы истреблять людей, лучше соблюдая законы человечности» (ibid., p. 354 — 355).
В этом отрывке, где Токвиль не придерживается правила современных социологов — избегать оценочных суждений и иронии7, — проявляется его особая гуманность аристократа. Мы, во Франции, привыкли считать, будто гуманисты — лишь одни левые, Токвиль сказал бы, что во Франции радикалы, крайние республиканцы — не гуманисты, а революционеры, захмелевшие от идеологии и готовые ради своих идей поступиться миллионами людей. Он осуждал левых идеологов, представителей французской интеллектуальной партии, но он осуждал и реакционных аристократов, тоскующих по окончательно исчезнувшему порядку,
Токвиль — социолог, не перестававший наряду с описанием давать оценку. В этом смысле он продолжает традицию политических философов-классиков, которые не представляли себе анализа режимов без одновременной их оценки,
В истории социологии подход Токвиля оказывается довольно близким позиции классической философии в толковании Лео Штрауса8.
По Аристотелю, нельзя надлежащим образом объяснять тиранию, если не видеть в ней режима, наиболее далекого от .идеала, т.к. подлинность факта неотделима от его качества. Стремиться описывать институты, не составив себе о них понятия, — значит упускать то, что определяет их как таковые.
Токвиль не порывает с этой практикой. Его описание Соединенных Штатов служит одновременно объяснением причин сохранения свободы в демократическом обществе. Он шаг за Шагом показывает, что именно постоянно угрожает равновесию американского общества. Уже сама лексика Токвиля отражает его оценку, и он не считал, что поступает вопреки правилам общественной науки, вынося приговор своим описани-
[243]
ем. Если бы его спросили об этом, он, вероятно, ответил бы —. как Монтескье или, во всяком случае, как Аристотель, — что описание не может быть достоверным, если в нем нет суждений, внутренне связанных с самим описанием: режим, будучи в самом деле тем, чем он оказывается по своему качеству, тиранией, может быть описан только как тирания.