Глава 12. Бухарестский сговор советских ревизионистов

План советских ревизионистов узаконить современный ревизионизм на Московском совещании 1957 года провалился. Поэтому хрущевцы поставили вопрос о необходимости созыва нового Совещания представителей коммунистических и рабочих партий якобы для обсуждения «проблем движения», возникших после 1957 года. В 1960 году ЦК КПСС в инициативном порядке предложил провести такое Совещание в Бухаресте во время работы III съезда Румынской Рабочей партии. Мы поддержали это предложение и дали согласие направить свою делегацию на самом высоком уровне.

В феврале 1960 года мы с Мехметом Шеху выехали в Москву для участия в совещании представителей социалистических стран по сельскохозяйственным вопросам, а также в совещании Политического Консультативного комитета Варшавского договора. В аэропорту к нам подошел работник аппарата ЦК КПСС с поручением от Микояна.

— Товарищ Микоян желает встретиться с Вами по очень важному делу, — сказал он.

Такая поспешность показалась мне странной. Ведь Микоян мог бы встретиться со мною позднее, без спешки. Мы намеревались пробыть в Москве несколько дней.

— Хорошо, — ответил я. — Но при разговоре будет присутствовать и Мехмет Шеху.

На этом я настаивал сознательно, так как знал, что Микоян будет говорить на щекотливые темы. Тем более, я уже знал наверняка, что Микоян является отъявленным антимарксистом и врагом социалистической Албании.

На следующий день нас доставили на дачу Микояна. Без всяких предисловий Микоян приступил к сути разговора.

— Ставлю вас в известность, что речь пойдет о наших разногласиях с Коммунистической партией Китая. Мы решили рассказать об этом только первым секретарям братских партий. Вот почему я был против присутствия при разговоре товарища Мехмета.

— Я могу уйти, — предложил Мехмет Шеху.

— Оставайтесь, — милостиво разрешил Микоян.

Микоян пытался внушить нам, что КПСС стоит на принципиальных ленинских позициях и поэтому не может мириться с отклонениями Китая от марксизма-ленинизма. В доказательство неправильности позиций китайского руководства Микоян привел ряд тезисов, пропагандируемых китайскими руководителями. В частности, плюралистическую теорию «ста цветов», «большого скачка», а также обратил внимание на раздувание культа Мао. По этим фактам мы были согласны с Микояном.

— Мы твердо следуем теории марксизма-ленинизма и не собираемся подменять ее какой-либо доморощенной фантазией, — сказал я Микояну. — С концепцией «ста цветов» мы были не согласны изначально.

Микоян, спекулируя на теме разговора, пытался поливать грязью китайских руководителей.

— Мао отличается от Сталина лишь тем, что он не репрессировал своих противников, — брякнул он, как бы между прочим, и продолжил почти без всякой связи с темой разговора. — Вот почему я и Хрущев боялись возражать Сталину. Однажды мы с Хрущевым решили пойти на крайность — подготовить покушение на жизнь Сталина. Потом мы отказались от этих замыслов. Мы побоялись, что народ и партия не поймут нас и осудят. Ведь авторитет Сталина в партии и в массах был чрезвычайно высок.

Мы выслушали Микояна, пропустив мимо ушей его клевету на Сталина, и я ответил:

— Ваши разногласия с Коммунистической партией Китая являются весьма серьезными. Почему вы позволили им усугубиться? Думаю, что разрешать их вы должны в двусторонних дискуссиях с китайскими товарищами и без нашего участия на данном этапе.

— Мы так и поступим, — сказал Микоян. — Прошу не передавать содержание нашего разговора никому, даже членам вашего Политбюро.

Мы поняли, что разногласия КПСС и КПК зашли очень далеко. Зная Хрущева и Микояна, мы подозревали, что «критика» со стороны КПСС вызвана отнюдь не принципиальными позициями ее руководства в части соблюдения норм марксизма-ленинизма.

В тот период китайское руководство по ряду принципиальных вопросов занимало более правильные позиции, чем хрущевцы. Более того, КПК правильно оценивала ревизионистскую суть хрущевцев с теоретической точки зрения и вполне справедливо выступала против действий советских ревизионистов.

Мы все-таки обсудили на заседании Политбюро суть нашей беседы с Микояном, но сделали это деликатно и осторожно, памятуя о просьбе советских руководителей не разглашать данную тему в более широких партийных кругах. Скрыть от наших товарищей беседу с Микояном мы тоже не имели права по нашим партийным нормам и правилам.

Весной того же года Гого Нуши, находившийся в Пекине на сессии Генерального Совета Всемирной Федерации профсоюзов, поставил нас в известность радиограммой о разразившемся там скандале между советской и китайской делегациями. Китайская делегация выступила против ряда положений проекта доклада, навязанного советскими ревизионистами. В частности, ими резкой критике были подвергнуты тезисы хрущевцев о «мирном сосуществовании», о «войне и мире», о взятии власти «мирным путем» и ряд других.

Китайские товарищи пригласили ряд делегатов (в том числе из числа руководителей коммунистических и рабочих партий) на ужин, где изложили свою позицию по сути проекта доклада. По этому вопросу выступили Лю Шаоци, Дэн Сяопин и Чжоу Эньлай.

Однако приглашенные на ужин делегаты, в большинстве своем, отказались обсуждать предложенные китайскими товарищами вопросы, отнеся их к компетенции партий, а не Генерального Совета Всемирной Федерации профсоюзов. Чжоу Эньлай от имени своих товарищей согласился с этим мнением, но заявил, что китайские товарищи найдут другой случай вернуться к обсуждению этих вопросов.

Обострение этих разногласий и усиление ревизионистских интриг со стороны хрущевцев поставили под сомнение целесообразность проведения Бухарестского совещания, которое могло завести в тупик всех его участников или провалиться. Со стороны ряда партий поступили предложения отложить проведение этого Совещания на более позднее время. Об этом нас письменно уведомили советские руководители. Правда, хрущевцы предложили собраться в Бухаресте в намеченный ранее срок, но обсудить при встрече только дату и место проведения этого Совещания. Кроме того, они предложили также обменяться мнениями по ряду вопросов, не принимая при этом никаких решений. Мы согласились с этим предложением и решили направить в Бухарест делегацию во главе с товарищем Хюсни Капо, который официально направлялся на съезд Румынской Рабочей партии в качестве представителя Албанской партии Труда.

Я и ряд других наших товарищей решили не ехать в Бухарест сознательно, так как были уверены, что хрущевцы будут навязывать там обсуждение разногласий между Китаем и Советским Союзом. В этой ситуации мы могли оказаться в неловком положении, так как официально мы были ознакомлены только с мнением советских руководителей и не были знакомы с мнением китайской стороны. Кроме того, эта тема затрагивала ряд принципиальных вопросов международного коммунистического движения теоретического и практического характера. Следовательно, мы должны были основательно подготовиться к разговору и обсудить нашу позицию на Пленуме Центрального Комитета нашей партии. Для этого требовалось значительное время.

Именно поэтому представлять Албанию на Бухарестской встрече было поручено товарищу Хюсни Капо, без права принимать какие-либо решения в рамках ее работы. По вопросам международных отношений у нас появились дополнительные сооображения после проведения Парижской конференции.

В Парижской конференции 16 мая 1960 года должны были принять участие главы правительств Советского Союза, Франции, США и Великобритании. Но конференция фактически провалилась из-за провокации США против Советского Союза. 1 мая 1960 года американский самолет-шпион «У-2» вторгся в воздушное пространство Советского Союза и был сбит ракетой сил советских ПВО.

Как показали дальнейшие события, хрущевцы действительно готовили заговор на Бухарестской встрече. На это заранее указывал ряд фактов.

Когда Гого Нуши возвращался из Пекина в Албанию (через Москву), Брежнев, который к тому времени стал Председателем Президиума Верховного Совета, настоятельно предложил встретиться. Во время встречи он пытался обработать нашего товарища по вопросу советско-китайских отношений. За несколько дней до отъезда товарища Хюсни в Бухарест из Москвы поступила радиограмма от Мехмета Шеху, который находился в Москве на лечении. Мехмет Шеху сообщал о неожиданном «визите» к нему Косыгина. Целью «визита» также была «обработка» в части советско-китайских разногласий.

— Мы не сделали ни одной уступки китайцам, ни одной, — твердо заявил Косыгин. — Мы довольны героическим поведением вашего товарища Лири Белишовы в Пекине. Советник нашего посла сообщил нам детали по этому факту.

Мехмет Шеху еще не знал о кознях Лири Белишовы в Китае, но интуитивно ответил Косыгину правильно и резко:

— Мне неизвестно ничего, что говорила вам Лири Белишова или кто-либо еще. Но я знаю другое — Микоян просил не передавать содержание нашей беседы на эту тему с ним никому.

Обработка албанских товарищей велась и непосредственно в Тиране. Советский посол Иванов почти ежедневно посещал наших товарищей и прощупывал ситуацию, пытаясь повлиять на них исподволь.

Однажды он зашел ко мне и завел разговор о Парижской конференции. Он, повторяя слова Хрущева, расхваливал Парижскую конференцию, утверждая, будто она создаст гарантии незыблемого «мира во всем мире». Он, по-видимому, совсем забыл, что незыблемого мира на земле не может быть до тех пор, пока существует капитализм. Именно капитализм является источником войн на Земле. Кстати, несмотря на инцидент со шпионским самолетом Хрущев поехал в Париж.

— От этой конференции не будет никакой существенной пользы. Но я не могу запретить советским руководителям ездить куда-либо и встречаться с кем угодно. Империалисты были, есть и будут агрессорами, опасными для всех народов и социалистических стран в особенности. Парижская конференция изменить что-либо в этом отношении существенно не сможет. Пустая затея! — заявил я советскому послу во время нашей беседы.

Практика подтвердила мою правоту. Представители США вели себя на конференции чрезвычайно нагло. Они не только не принесли извинений за вторжение своего самолета-шпиона, но заявили, что будут наращивать шпионские действия против СССР. Хрущев уехал из Парижа крайне раздраженным.

Вскоре Иванов вновь появился у меня.

— Товарищ Энвер, вы были совершенно правы в отношении империалистов США, — сказал он. — Вы читали заявление Хрущева по этому поводу?

— Да. Я читал заявление Хрущева. Странно, что руководитель крупной коммунистической партии до этого не знал, что империалисты по своей сути не могут быть «миролюбивыми» и «разумными».

Бухарестское совещание вошло в историю коммунистического и рабочего движения черным пятном. Хрущевцы обманули своих товарищей из других стран. Встречу в Бухаресте они устроили, чтобы сколотить «единый блок» перед Совещанием всех коммунистических и рабочих партий, чтобы собрать силы в кулак для установления железного ревизионистского порядка в «своем» стане.

Но хрущевцы были уверены, что под их иго не пойдут две партии — Албанская партия Труда и Коммунистическая партия Китая. Они опасались, что мы разоблачим их ревизионистскую суть открыто и решительно, а это создаст сложности для их контрреволюционных планов. Правда, Албанию хрущевцы недооценивали. Они рассчитывали, что маленькая страна очень скоро сдаст свои позиции под их нажимом, что Албании некуда деваться без сильного покровителя.

Все партии стран народной демократии направили в Бухарест первых секретарей. Состав нашей делегации не понравился Хрущеву, и он раздраженно спросил:

— Почему не приехал товарищ Энвер? Передайте ему, чтобы он немедленно выехал.

— Товарищ Энвер не приедет в Бухарест, — ответил Хюсни. — Он приедет только на Совещание, дату которого мы должны установить на этой встрече.

Наши подозрения по поводу истинной сути встречи в Бухаресте подтвердились дальнейшими событиями. Хрущев жестко поставил на обсуждение вопрос о разногласиях между Советским Союзом и Китаем в русле политики и корыстных интересов советских ревизионистов. Более того, Хрущев потребовал от собравшихся не только обсудить этот вопрос, но и принять «решение». Он потребовал от других партий безоговорочно подчиниться воле советских ревизионистов и осудить «грубые ошибки Китая».

Узнав об этом, я поставил данный вопрос на обсуждение нашего Политбюро. О тактическом «мире» с хрущевцами уже не могло быть и речи. Мы вступили в полосу принципиальной борьбы с советскими ревизионистами. Предстояла трудная, долгая и полная жертв и тяжелых последствий борьба, но мы были уверены, что мы победим, так как правда была на нашей стороне, на стороне марксизма-ленинизма.

На первом совещании, организованном Хрущевым, товарищ Хюсни Капо от имени нашей партии дал решительный отпор советским ревизионистам. Он действовал в соответствии с нашими указаниями, которые мы отправляли ему ежедневно радиограммами. Он выступил в защиту позиций Коммунистической партии Китая и высказался против продолжения совещания за рамками предварительной договоренности. Для Хрущева это оказалось неожиданным. Хрущев буквально взбесился, потеряв в гневе контроль над своими действиями. В свою очередь, наш товарищ продолжал упорно и хладнокровно проводить линию нашей партии.

В основном критика Хрущева была направлена против главы китайской делегации Пэн Чжэня. Но всем было ясно, что Хрущев завуалировано пытался нанести удар по позициям нашей партии, выставляя нас сообщниками Китая.

— Вы, товарищ Пэн Чжэнь, — заявил Никита Хрущев, — вчера проигнорировали вопрос о мирном сосуществовании. Вы подтверждаете это, товарищ Капо?

— Я представляю Албанскую партию Труда, — ответил ему Хюсни. — А вы задаете вопрос Пэн Чженю по поводу его позиции. Вот и спрашивайте у него.

— Мы не в состоянии договориться с Мао Цзэдуном и другими китайскими руководителями, — в очередной раз сделал трюк Хрущев. — Может быть, Вас послать в качестве посредника в Китай, товарищ Капо?

— Я являюсь представителем Албанской партии Труда и признаю приказы только своей партии, — отрезал ему Хюсни. — Ваши приказы на меня не распространяются. Я их не признаю и не принимаю.

Товарищ Хюсни упорно продолжал проводить линию нашей партии. Он отверг предложение Хрущева обсуждать советско-китайские разногласия на данной встрече и одновременно подверг критике попытку китайских руководителей вынести эту тему на обсуждение профсоюзных делегаций. Заговор хрущевцев оказался под угрозой провала. Тогда хрущевцы перешли к индивидуальной обработке делегатов, используя шантаж и угрозы. Наибольшую активность в этом проявлял Андропов, искушенный в закулисных махинациях и интригах. Он сосредоточил свои усилия на албанской делегации. В этой гнусной обработке делегатов советские руководители использовали также разного рода сомнительных личностей из других стран. В частности, наших делегатов Андропов посетил вместе с неким Мадъероша, который без умолку тараторил о «правильности марксистско-ленинской линии КПСС».

В дни работы бухарестской встречи наше Политбюро заседало часто. Мы анализировали ситуацию, консультировали Хюсни Капо и делали выводы по ходу разворачивающихся событий.

Мы пришли к окончательному выводу, что имеем дело с заговором советских ревизионистов, которые пытаются утвердить свои господствующие позиции в международном коммунистическом движении. Это заставило нас решительно выступить против советских ревизионистов, не боясь, что мы можем оказаться в значительной изоляции.

Наша делегация в Бухаресте встала на защиту китайской позиции против советского ревизионизма. На тот момент наше решение было правильным. Правда, у нас были определенные претензии к Мао Цзэдуну и другим китайским руководителям, к VIII съезду Коммунистической партии Китая. Но после 1957 года создалось впечатление, что китайские коммунисты преодолели свои оппортунистические ошибки. Мы всегда придерживались взглядов, что сами по себе ошибки не являются чем-то преступным и опасным, если они признаются и исправляются. В результате подобной борьбы со случайными собственными ошибками партия становится крепче и уверенно идет вперед. Именно с этих позиций мы оценили тогда происшедшие изменения в позиции Коммунистической партии Китая.

В Китае в это время прекратилась активная пропаганда решений VIII съезда партии, были осуждены «правые» взгляды Пэн Дэхуая, ослабла пропаганда теории «ста цветов», открыто и резко стал бичеваться югославский ревизионизм, активизировались публичные высказывания в защиту Сталина и стал определяться правильный подход к вопросам о войне и мире, о мирном сосуществовании, о революции и диктатуре пролетариата. Тем самым создавалось впечатление, что китайские руководители выходят на правильные марксистско-ленинские позиции.

Хрущевцы стали обвинять нас, что мы предали 200 миллионов советских товарищей в угоду 600 миллионам китайских, ища выгоду для себя. Это было необоснованной клеветой. Мы защищали Китай от нападок советских ревизионистов бескорыстно, не преследуя каких-либо экономических, финансовых, военных или каких-либо иных выгод для себя. Более того, из корысти нам было бы выгоднее встать на сторону Советского Союза. В этом случае Хрущев незамедлительно предложил бы нам кредит и «помощь». Но в уплату за это мы потеряли бы самостоятельность своей партии, страны и народа. На это мы не могли пойти. Мы преследовали одну цель — отстоять чистоту марксистско-ленинских идей. Именно в результате этой позиции мы встали тогда плечом к плечу с Китаем против наступления советских ревизионистов на марксизм-ленинизм.

Хрущев не простил нам этого. Мы тоже не встали на колени перед советскими ревизионистами. Наше противостояние переросло в открытую борьбу. Советские ревизионисты усилили провокации против нас, в том числе на территории Албании. Сотрудники советского посольства стали более активно выступать с клеветой против линии нашей партии, стали вербовать агентов и вести антипартийную обработку населения нашей страны. Они пытались натравить наш народ на нашу партию, прикрывая свою враждебную деятельность демагогией о большой и бескорыстной помощи Албании со стороны Советского Союза. О помощи мы помним и ценим ее, но помним о товарищеской помощи. Наш народ питает большое уважение к советскому народу, но это уважение не должно быть предметом политических спекуляций. Это уважение очень мешало нам дать резкий отпор представителям советских ревизионистов в Албании.

Наша партия и весь албанский народ выступили сплоченной силой против натиска советских ревизионистов. Изменниками оказались лишь единицы. В частности, Лири Белишова и Кочо Ташко в эти дни суровых испытаний дрогнули и стали способствовать хрущевцам в их борьбе против нашей партии и албанского народа. Позднее стало известно, что они стали прямыми агентами советских ревизионистов и вели подрывную деятельность в наших рядах. Эти изменники были изобличены нами и предстали перед всенародным судом.

Одновременно советские ревизионисты оказывали всестороннее давление на Албанию извне — экономическое, политическое и военное.

У нас с Советским Союзом был заключен договор о поставке зерна. Когда в Албании запасов зерна оставалось всего лишь на 15 дней, хрущевцы в одностороннем порядке отказались выполнять этот договор. Над албанским народом нависла угроза массового голода. Пришлось в ущерб экономике страны закупить на валюту необходимое количество зерна во Франции. Французские торговцы попытались использовать наше положение, чтобы нажиться на нашей беде. Это еще более усугубило наше бедственное положение, но мы выстояли.

Напомню слова Хрущева по поводу поставок нам зерна:

— Не беспокойтесь о хлебе. Сажайте цитрусовые, ибо в них очень нуждается Советский Союз. Мы дадим Албании хлеба столько, сколько ей нужно. У нас крысы больше съедают зерна в хранилищах, чем его нужно всей Албании.

Теперь Хрущев забыл сказанные им слова и голодом всего албанского народа решил подчинить нас своему диктату. Таковой была циничная психология советских ревизионистов, предателей марксизма-ленинизма. К травле Албании советские ревизионисты стали все активнее подключать своих единомышленников из стран народной демократии.

Для участия в Совещании 81 коммунистической и рабочей партии в Москву выехали я, Мехмет Шеху, Хюсни Капо, Рамиз Алия и сопровождающие нас лица. Мы были уверены, что едем в страну победившей контрреволюции, то есть фактически враждебную нам. Следовательно, мы должны были учитывать это и сохранять бдительность. Мы были уверены, что наши радиограммы перехватываются советскими ревизионистами, чтобы быть в курсе тактики нашего поведения.

По дороге в Москву мы сделали короткую остановку в Будапеште и имели встречу с рядом «товарищей» из Венгерской Социалистической Рабочей партии. Из Будапешта мы отправились поездом на Украину. Отношение к нам со стороны персонала поезда было подчёркнуто холодным на всём пути следования. В Киеве нас встретили двое товарищей из Центрального Комитета партии Украины. Их отношение к нам было тоже показательно холодным. На подобную любезность мы ответили взаимно. Без отдыха в Киеве мы пересели в московский поезд. В Москве нас встречали Козлов, Ефремов — член ЦК и заместитель заведующего протокольным отделом МИД. Встреча была обставлена с необходимой формальной торжественностью, с почётным караулом и исполнением гимнов наших стран. Встречающих из числа рядовых граждан не было.

Когда закончилась официальная церемония встречи, мы вдруг услышали далёкое скандирование: «Да здравствует Партия Труда!». Оказывается, нас пришли встречать несколько сот албанских студентов, обучающихся в Москве. Их не допустили на вокзал, и поэтому они скандировали приветствия издалека, с привокзальной площади. Мы проигнорировали официальные церемонии встречи и подошли к студентам. Студенты приветствовали нас искренне и с большой радостью. Их поведение вызвало недовольство у советских руководителей, так как тем самым студенты демонстрировали единство с нашей партией. Студенты сопровождали нас до автомобилей.

Нас поселили в дачном месте Подмосковья, в Заречье. Эта дача была нам хорошо знакома. В прошлом мы неоднократно останавливались здесь. Советские руководители поставили меня в известность, что на этой даче вместе с нами будет размещаться делегация Китая во главе с Чжоу Эньлаем. Я был уверен, что дача буквально нашпигована скрытыми подслушивающими устройствами и учёл это при контактах с китайскими товарищами.

Нам очень часто приходилось быть в обществе Козлова, Поспелова, Полянского и Ефремова.

Козлова я знал давно. У меня сложилось о нём весьма невысокое мнение. Он был из числа тех людей, которые говорят слишком много «вообще», но ничего путного в результате от них услышать не удаётся. Он не пил, в отличие от целого ряда советских руководителей той поры, и был одним из приближённых лиц Хрущёва.

Поспелова я знал не меньше и, в частности, встречался с ним в Ленинграде в 1957 году. Тогда я узнал, что именно Поспелов был одним из ведущих составителей «секретного» доклада против Сталина.

Ефремова я знал незначительно.

С Полянским мы близко познакомились в Москве во время работы XXI съезда КПСС. Тогда он был членом Президиума ЦК КПСС, а ныне он является послом Советского Союза в Японии. Во время нашего визита в то время Полянский пригласил меня и Мехмета Шеху к себе на дачу. По дороге он поведал нам, что на этой даче когда-то отдыхал Ленин. Мне показалось это смешным, так как такой мелочью он пытался подчеркнуть, как мне показалось по его тону, свою «значимость». На даче он пригласил нас позавтракать. Мы отказались, так как успели уже перекусить. Фактически участники «завтрака» не столько ели, сколько пили. Этот завтрак затянулся до часу дня. От скуки мы не знали, куда себя деть. Мы попытались убить время в биллиардной, но безделье тяготило нас. Возвратившись, я подошёл к Полянскому и попросил разрешения уехать в Москву.

— Зачем? — удивился Полянский. — Сейчас мы будем обедать.

— А чем же вы занимались до сих пор? — невольно вырвалось у меня. — Ведь эти обеды продолжаются почти без перерыва целый день.

— Что вы, что вы, — без тени смущения пояснил Полянский. — Это был лёгкий завтрак, а настоящий обед ещё и не начинался.

У меня от страха от услышанной перспективы закружилась голова. Но Полянский, подталкивая, повёл нас в столовую. Нашему взору открылось буквально барство дикое. Такого обилия еды и пития, наверное, не снилось во сне даже самым развращённым монархам. А ведь всё это обжорство оплачено трудом многих пролетариев Советского Союза. Они гнули спину, чтобы эти господа могли безмерно обжираться и пьянствовать. Мы категорически отказались сесть за стол, но они, можно сказать, и не заметили нашего протеста. Они жрали и хлебали, хлебали и жрали в три горла, а нас буквально тошнило от этого разврата, от этой дикости. Я попросил разрешения посмотреть какой-нибудь фильм в местном кинозале. Полянский с радостью отдал распоряжение киномеханику. Мы ушли в кинозал и посмотрели какой-то мексиканский фильм. После фильма мы снова зашли в столовую. Полянский предложил нам присоединиться к пиршеству. Я снова настоятельно попросил отправить нас в Москву. На этот раз Полянский согласился. Мы надели пальто и вышли на улицу. Погода была холодной. В ожидании машины я продрог и простудился. По прибытии в Москву у меня поднялась температура, и из-за этого я пропустил несколько заседаний съезда.

Теперь вернусь к нашему приезду в Москву на Совещание 81 партии.

Козлов отвёз нас на предназначенную нам дачу. Он препроводил нас в столовую и предложил перекусить. У меня мурашки забегали по спине от этого приглашения, но на этот раз обед был шикарным, но не развязным. Видимо, Козлову необходимо было поговорить с нами предварительно.

— Комиссия закончила проект, — начал он. — Мы его одобрили. Нет возражений и со стороны китайских товарищей. Осталось порядка 5 вопросов, которые мы предлагаем осветить в отдельном заявлении, для внутреннего пользования, без широкой огласки.

— Ваша информация не соответствует действительности, — резко возразил Хюсни. — Работа ещё не завершена. У нас есть масса замечаний и возражений, которые наша партия изложила в письменном виде и передала в Комиссию.

Козлов побледнел. Я вмешался в разговор:

— Мы считаем это Совещание серьёзным форумом. Поэтому на нём все проблемы должны быть обсуждены ответственно. Многие вопросы в проекте освещены неверно, безграмотно или, может быть, ещё хуже. Это подтверждается не только этой бумагой, но практическими делами, теоретическими новшествами и иными антимарксистскими действиями со стороны ряда партий. Результаты разбора этих проблем и должны быть отражены в заявлении. Мы категорически против каких-либо внутренних, кулуарных бумажек. Необходимо все проблемы вытащить на ясный свет. Надеюсь, для этого и созвано Совещание?

— Мы должны сохранить единство, — сказал Козлов. — Это является нашей главной задачей.

— Чтобы сохранить единство, — ответил я ему, — мы должны открыто и принципиально обсудить все проблемы и принять по ним единодушное решение на основе марксизма-ленинизма.

Козлов уехал. До начала работы Совещания представители разных делегаций вели обсуждение проблем между собой. Но эти обсуждения чаще всего оборачивались попытками ревизионистов оказать давление на нас, наступая широким фронтом. Они упорно добивались, чтобы мы не выступали против ревизионизма на этом Совещании. У них не было уверенности, что мы уступим нажиму. Поэтому ревизионисты заранее пытались обвинить нас в «расколе», в «допущении трагической ошибки» и тому подобном. Советские ревизионисты давили на ревизионистов из других партий, побуждая их к более активной борьбе с нами.

На торжественном заседании по случаю 7 ноября ко мне подошёл Косыгин и монотонно прочёл мне целую лекцию о дружбе и необходимости её сохранения.

— В вашей партии имеются враги, — заметил Косыгин, — которые стараются разрушить дружбу между Советским Союзом и Албанией.

— Скажите прямо. Кто конкретно? — резко задал ему вопрос Мехмет Шеху.

Мы прекратили разговор. Но тут же мы были втянуты в беседу с советскими военачальниками. К нам подошли маршалы Чуйков, Захаров, Конев и ещё ряд военных лиц. Захаров попытался огульно очернить германский народ и на этом фоне высказать ряд комплиментов в адрес албанского народа, используя события второй мировой войны. Все маршалы были уже заметно пьяны, и их разговор был развязным и грубым, особенно между собою. Солидно подвыпивший маршал Чуйков неожиданно разоткровенничался:

— Мы добиваемся, чтобы албанская армия была на нашей стороне и выполняла задачи под нашим общим руководством.

Эти откровения мы не смогли оставить без ответа.

— Наша армия была, есть и будет верна албанскому народу. Она под руководством нашей партии будет отстаивать и защищать дело марксизма-ленинизма. Она была, есть и будет оружием диктатуры пролетариата в Албании. Если вы этого не поняли, товарищ Чуйков, то очень жаль.

Наша беседа зашла в тупик. Чтобы разрядить атмосферу этой беседы, один из маршалов предложил пропустить ещё по стаканчику хмельного зелья.

Одновременно хрущёвцы обрушили свой гнев на нас и китайских товарищей в открытом письме, адресованном китайской делегации. Копии этого письма были розданы всем делегациям, включая нашу. В нём говорилось, что Албания сошла с социалистического пути, а Албанская партия Труда является слабым звеном в мировом коммунистическом движении. Это открытое письмо было рассчитано на то, чтобы изолировать нас и пригрозить другим странам.

За несколько дней до моего выступления на Совещании Хрущёв предложил мне встретиться с ним. Но как раз в это время мы получили копию письма, о котором я писал выше. Это изменило ситуацию. Мы решили отказаться от встречи, чтобы не накалять обстановку на уровне личных взаимоотношений. Предложение Хрущёва о встрече нам передал Андропов.

— Это письмо делает невозможной нашу встречу с Хрущёвым, так как в нём Албания бездоказательно объявляется несоциалистической страной, — заявил я.

Андропов оторопел от моего отказа.

— Это невозможно, — сказал он в ответ. — Это может иметь для вас очень серьёзные последствия, товарищ Энвер.

— Я заявил об этом с полной ответственностью. Передайте Хрущёву, что его заявление по поводу Албании не является для нас решающим, — сказал я. — Своё мнение мы выскажем на Совещании партий. До свидания.

Наш отказ встретиться с Хрущёвым не охладил желания советских ревизионистов как-то повлиять на нас заблаговременно. С этой целью был задействован в качестве посредника Морис Торез. Он пригласил нас на ужин и попытался уговорить нас смягчить нашу неприязнь к советским ревизионистам. Но его посредничество провалилось. Потом были задействованы Микоян, Козлов, Суслов и Поспелов. Но их усилия тоже не дали желаемых результатов для хрущёвцев. В это же время советские руководители попытались подкупить нас, обещая нам кредиты и трактора. Мы поблагодарили, но заявили, что это не отразится на наших принципиальных позициях в борьбе против ревизионизма.

Накануне нашего выступления на Совещании Хрущёв ещё раз предпринял попытку встретиться с нами в Кремле. На этот раз мы дали согласие и сами указали ему время нашей встречи. Но содержание разговора на встрече нам необходимо было обсудить между собою. Ни для кого уже не являлось секретом, что отведённая нам резиденция буквально нашпигована подслушивающими устройствами. Вести длительный разговор на улице было холодно. Поэтому мы решили воспользоваться для нашего разговора баней, где подслушивающих устройств, по нашим предположениям, не было. Советские спецслужбы прознали об этом и попытались устранить свою оплошность. Наш представитель застал с поличным советского техника, который монтировал в бане скрытый микрофон. Мы поставили в известность об этой мерзости Хрущёва и ряд других советских должностных лиц.

Наша встреча состоялась в кабинете Хрущёва. В разговоре Хрущёв пытался свалить всю вину за обострение разногласий на нас. Следует отметить, что эта встреча давала возможность хрущёвцам заявить другим партиям, что вот, мол, мы протянули руку для примирения албанцам ещё раз, но они не оценили этого.

— Я не помню каких-либо разногласий с товарищем Капо в Бухаресте, — сказал Хрущёв.

— Если вы забыли или товарищ Капо недостаточно ясно изложил вам наши разногласия, — ответил я, — то я ещё раз повторю, что Центральный Комитет нашей партии осудил ваши нарушения предварительных договорённостей с другими партиями по поводу содержания встречи в Бухаресте.

— Это не имеет значения, — заявил Хрущёв. — До Бухареста вы тоже были не согласны с нами, но предпочитали молчать об этом.

Меня буквально передёрнуло от такой наглости. Из-за наших разногласий в апреле 1957 года лично Хрущёв пытался грубо прервать наши переговоры, чтобы поставить на место строптивых албанцев. В 1955 и 1956 годах мы открыто критиковали на встрече с Хрущёвым и Сусловым позицию советских ревизионистов по поводу беспринципных контактов с Тито, Надем, Кадаром и Гомулкой. Я напомнил об этом Хрущёву. Даже присутствовавший Микоян в полголоса подтвердил эти факты. Но Хрущёв всё-таки продолжал юлить и изворачиваться, не обращая внимания ни на какие факты и доводы с нашей стороны. Цель встречи с его стороны была иной. Хрущёв буквально бесился от такой «дружественной» беседы. Он не привык, чтобы представители какой-то маленькой партии и страны смели возражать ему. Когда я открыто заявил ему об его личных ошибках и неверной позиции советских руководителей, Хрущёв вскипел:

— Кто вам дал право оплёвывать меня и советское руководство? Как вы посмели? — завопил он. — С вами невозможно беседовать. Только Макмиллан мог позволить себе разговаривать со мной подобным образом.

Хюсни Капо резко одёрнул Хрущёва. После этого я и мои товарищи встали и вышли, даже не пожав Хрущёву руку на прощание. Это было последней беседой наших представителей с советскими ренегатами. Результат разговора ещё более укрепил в нас уверенность в необходимости решительной борьбы с современным ревизионизмом, за чистоту идей марксизма-ленинизма.

Письмо хрущёвцев против Китая, о котором я говорил выше, было написано в развитие бухарестской встречи. Но данное письмо одновременно сыграло и агитационную роль против советских ревизионистов. Вместо страха перед угрозами хрущёвцев среди делегатов появилось чувство недоверия к ним и настороженность. В текущих действиях хрущёвцев просматривалось их стремление приглушить страсти в начале работы Совещания. С этой целью ими было подготовлено выступление примиренческого характера, не имеющее острых углов. С этим материалом должен был выступить Дэн Сяопин. Нам показалось странным, что Дэн Сяопин согласился с этим предложением после резких нападок со стороны хрущевцев на Коммунистическую партию Китая и Мао Цзэдуна. Однако, когда хрущёвцы перешли от мягких уговоров к жёсткому наступлению, китайцам пришлось изменить своё поведение. Они отказались от киселеобразного выступления и решили дать отпор выпадам Хрущёва в адрес Китая.

Совещание началось с умеренного выступления Хрущёва, попытавшегося убедить всех участников в необходимости сохранения единства рядов. Затем он перешёл к нападкам на Албанскую партию Труда и Коммунистическую партию Китая. Но хрущёвцев поддержали не все их союзники. Из 20 выступивших только 6 выступили с нападками на Китай на основе материалов советских ревизионистов.

Хрущёв с большой опаской ожидал нашего выступления и всячески старался нейтрализовать нас. Я не буду останавливаться на содержании своего выступления, так как его суть легко можно понять из информации, данной мною выше. После моего выступления на трибуну последовательно поднимались Гомулка, Деж, Ибаррури, Али Ята, Багдаш и ряд других. Они гневно бичевали нас за то, что мы «подняли руку на партию-мать» Выступления этих марионеток воспринимались частью делегатов с отвращением, так как их двуличие и холуйство были ясно видны всем.

Когда мы выходили после заседания из Георгиевского зала, к нам подошёл Антон Югов.

— Куда же вас ведёт этот путь, братья? — спросил он нас.

— Мы идём путём Ленина и не свернём с этого пути, — ответил я. — А вот куда вас ведёт путь хрущёвцев?

После моего выступления Мехмет Шеху и я переехали жить в наше посольство. Когда мы покидали отведённую нам резиденцию, один из советских офицеров госбезопасности тихо сказал Хюсни: «Товарищ Энвер правильно сделал, что решил переехать отсюда. Здесь его жизнь была в большой опасности». Хрущёвцы могли пойти против нас на любое преступление. Поэтому мы приняли ряд защитных мер. Наши товарищи пошли в магазин и сделали запасы продовольствия в необходимом количестве. Когда подошёл день отъезда, то мы отказались лететь на самолёте, чтобы избежать «несчастного случая». Хюсни и Рамиз задержались в Москве до оформления итоговых документов по Совещанию, а мы с Мехметом Шеху поездом покинули Советский Союз. Мы доехали до Австрии, а потом итальянским поездом прибыли в Бари. Оттуда самолётом мы отправились в Тирану. Мы прибыли домой с чувством исполненного долга перед партией и марксизмом-ленинизмом.

Хрущёв прилагал много усилий, чтобы в итоговом документе Совещания была положена в основу линия советских ревизионистов, искажающая марксизм-ленинизм по вопросам о природе империализма, о революции, о мирном сосуществовании и по многим другим принципиальным проблемам. Однако наша делегация и делегация Коммунистической партии Китая выступили против подобного документа и осудили его. Под нашим нажимом был исправлен ряд положений, многие тезисы ревизионистов были отвергнуты или переформулированы более правильно. Только после этих поправок документ был утверждён Совещанием.

Хрущёв заявил, что «документ является компромиссным и этому компромиссу не суждено долго жить». Тем самым он дал понять, что советские ревизионисты собираются отбросить прочь этот документ.

После Совещания наши отношения с хрущёвцами стали стремительно ухудшаться. Позднее хрущёвцы в одностороннем порядке совсем разорвали с нами контакт.

Ещё ранее Микоян, Козлов и Косыгин открыто заявляли Хюсни Капо, что советские ревизионисты задушат нашу страну экономически.

— Мы готовы туже затянуть пояса, готовы питаться одной травой, — ответил на их угрозу Хюсни, — но вы не сможете поставить нас на колени.

— Когда коммунисты вашей партии узнают о вашем поведении, то вся партия поднимется против вас, — пытался запугать нас Микоян.

Его прогнозы не оправдались. Албанский народ и наша партия ещё теснее сплотились перед натиском нового врага.

Угрозы ревизионистов на словах почти сразу же стали реализовываться в конкретных враждебных действиях.