http://kraeved.opck.org – История Оренбуржья

http://history.opck.org – Историческая страница Орска

Авторские проекты Раковского Сергея

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК

УФИМСКИЙ НАУЧНЫЙ ЦЕНТР

Центр этнологических исследований

АКАДЕМИЯ НАУК РЕСПУБЛИКИ БАШКОРТОСТАН

ОТДЕЛЕНИЕ ГУМАНИТАРНЫХ НАУК

САМАРСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

П. И. Р ы ч к о в

ИСТОРИЯ ОРЕНБУРГСКАЯ

ПО УЧРЕЖДЕНИИ

ОРЕНБУРГСКОЙ ГУБЕРНИИ

У Ф А

2002

ББК 63.3(235.55)

Р 95

РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ

член-корреспондент РАН, академик АН РБ, председатель Южноуральского отделения Археографической комиссии РАН, д.и.н. Р.Г.Кузеев (ответственный редактор), к.и.н. И.В.Кучумов (заместитель ответственного редактора), к.г.н. А.В.Псянчин, к.и.н. В.В.Сидоров, д.и.н. Ю.Н.Смирнов (Самарский государственный университет), к.и.н. Ф.А.Шакурова (ученый секретарь)

ПОДГОТОВКА ТЕКСТА, ПРИМЕЧАНИЯ,

УКАЗАТЕЛЬ И ГЛОССАРИЙ

И.В.КУЧУМОВА

Вступительная статья

И.В.КУЧУМОВА и Ю.Н.СМИРНОВА

РЫЧКОВ П.И. ИСТОРИЯ ОРЕНБУРГСКАЯ ПО УЧРЕЖДЕНИИ ОРЕНБУРГСКОЙ ГУБЕРНИИ. УФА, 2002. 1 л. портр.

Сочинение выдающегося русского ученого, члена-корреспондента Петербургской Академии наук Петра Ивановича Рычкова (1712-1777) «История Оренбургская» (1759 г.), ставшее классикой русской науки эпохи Просвещения, является уникальным источником сведений о Башкортостане и Казахстане в XVIII в. (колонизация Южного Урала, башкирские восстания, русско-казахско-башкирские взаимоотношения и т.д.). Настоящее издание этого труда снабжено вступительной статьей и научным комментарием.

Книга рассчитана на специалистов-историков, студентов и широкий круг читателей, интересующихся историей России, Башкортостана и Казахстана, международными отношениями в Центральной Азии в XVIII веке.

© ЦЭИ УНЦ РАН, 2001

© Самарский государственный университет, 2001

© Вступительная статья. Кучумов И.В., Смирнов Ю.Н., 2001

© Примечания. Кучумов И.В., 2001

ОГЛАВЛЕНИЕ

ПЕРВЫЙ В МИРЕ ТРУД ПО ИСТОРИИ БАШКОРТОСТАНА И ЕГО АВТОР (И.В.Кучумов, Н.Смирнов)

ИСТОРИЯ ОРЕНБУРГСКАЯ ПО УЧРЕЖДЕНИИ

ОРЕНБУРГСКОЙ ГУБЕРНИИ

Предъизвещение

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Прибавление

ПРИМЕЧАНИЯ

ГЛОССАРИЙ

ПЕРВЫЙ НАУЧНЫЙ ТРУД

ПО ИСТОРИИ БАШКОРТОСТАНА

С января 1759 г. на страницах журнала Петербургской Академии наук «Ежемесячные сочинения и переводы, к пользе и увеселению служащие» начало публиковаться сочинение известного тогда очень узкому кругу людей автора. Оно называлось «История Оренбургская по учреждении Оренбургской губернии» и впервые рассказывало читателям о событиях, происходивших не столь давно на далекой юго-восточной окраине страны. Судя по всему, сочинитель «Рычков» (именно так была подписана работа) не понаслышке знал предмет своего исследования…

I.

Во второй четверти восемнадцатого века Россия, разбуженная Петром I, бурно выходила на мировую арену, интенсивно осваивала районы, населенные восточными народами (Кавказ, Поволжье, окраины Сибири, Камчатку), стремилась закрепиться в прикаспийских областях, настойчиво добивалась урегулирования пограничных разногласий, а также правил торговли с Ираном, Османской империей, Крымским ханством, Монголией, Китаем, неоднократно пыталась наладить дипломатические отношения с Киргиз-кайсацкой ордой (Казахстаном), Хивинским и Бухарским ханствами, Японией и Индией.

Петр I планировал распространить русское влияние на Среднюю Азию с целью установления новых торговых путей со странами Востока, вплоть до Индии. Однако эти проекты не сразу удалось воплотить в жизнь. Сложная внутриполитическая обстановка в стране в послепетровское время, борьба различных правительственных группировок за власть долгое время препятствовали реализации заветов великого российского реформатора. Ситуация стала меняться только в начале 30-х гг. Очевидно, что стабилизация положения при дворе и в государственном аппарате после чехарды дворцовых переворотов 1725-1730 гг., в хозяйстве и финансах страны, оправлявшейся от перенапряжения Северной войны, других петровских походов, позволила правительству активизировать не только западное направление внешней политики России (вмешательство в польские дела, война с Турцией), но и обратить взоры, силы, средства на восток. В соответствии с указом Сената от 14 февраля 1731 г. по инициативе и под руководством тайного советника Ф.В.Наумова «для лучшего охранения низовых городов за Волгою» начались крупномасштабные работы по строительству новой Закамской укрепленной линии «по реке Соку и по другим до реки Ик»¹. В 1730 г. казанский губернатор А.П.Волынский представил «Записку о башкирском вопросе в Российской империи»². В ней были высказаны предложения по активизации колониальной политики России в Башкирии.

В то время на юго-восточных границах гигантской империи было неспокойно. Здесь столкнулись интересы многих государств и военно-политических образований. Джунгары (ойраты), являвшиеся одним из западномонгольских племен, вторглись в 1643-1644 гг. в Южный Казахстан. В 1670-1680-е гг. они предприняли опустошительные набеги на казахов, захватив обширные земли юго-восточного Казахстана. В начале XVIII в. происходят новые крупные вторжения джунгарских войск в Казахстан. Особенно разорительным был поход 1723 г., приведший к массовой миграции разгромленных казахов к Сырдарье, Эмбе, Тоболу, Ую, к верховьям и среднему течению Яика. Необходимость борьбы с джунгарами была одной из причин присоединения Младшего казахского жуза во главе с ханом Абулхаиром в 1730-1731 гг. к России. Подытоживая последствия этих событий, Р.Г.Кузеев отмечает: «В конце XVII – первой половине XVIII в. на огромных просторах Южной, Центральной и Восточной Башкирии, в Зауралье, в бассейне Яика и в Волго-Яицком междуречье складывается близкое соседство и тесное взаимодействие трех крупных этнических образований – башкир, калмыков, казахов. Характер этого соседства и контактов был сложным и противоречивым»³.

Именно в это время у бывших соратников Петра I возникла идея проведения крупного военно-политического, хозяйственного и научного мероприятия, которое в конечном итоге должно было вывести страну к тем рубежам, о которых мечтал основатель Российской империи. Восток тогда манил не только англичан, французов и голландцев. Конкретизируя замыслы Петра видный государственный деятель и ученый, один из основоположников современной российской картографии, обер-секретарь Сената Иван Кирилович Кирилов (1695-1737)⁴ в 1733 г. выдвинул ряд предложений по укреплению позиций России на ее юго-восточных окраинах. Весной 1734 г. он направил в Сенат новый документ, в котором говорилось: «От сего народу (казахского – Авт.) российским, казанским, яицким, волским, уфинским, тобольским граничным жителям непрестанные воровские малыми партиями набеги чинились, и ежегодно, как скот, пленников отгоняли и в Бухарию, и в Хиву в роботу продавали, купецкие караваны разбивали и многие пакости делали, о чем, хотя публично не ведомо и не видно, но токмо одно разсудить надлежит, что в Хиву и в Бухару таких русских пленников натаскано и ныне там обретаетца несколько тысяч, опричь иных владений, куды такожде развозятца»⁵. Ставя вопрос об укреплении границы, Кирилов, по сути, связал казахские дела с недостаточной прочностью как старых рубежей, так и новой Закамской линии, хотя прямо не упоминал последнюю в своем проекте.

Кирилову вторил другой соратник Петра, А.И.Тевкелев. В представлении, поданном 21 апреля 1734 г. руководителю российского внешнеполитического ведомства А.И.Остерману он среди обоснований необходимости постройки новой крепости на Яике приводил и такое: «Еще ж воровские кайсаки перестанут подъезжать под российские городы Самару, Сызрань и Черемшан на воровство, которые ездят и переезжают реку Яик...». Почти 30 лет спустя он уточнял свои высказывания: «...Хотя тогда армейских не менее четыре полка на форпостах содержалось, ежегодно Казанского уезду из Закамских мест от пяти до десяти тысяч и более российских подданных в плен бралось…»⁶.

Именно план Кирилова стал основой новой юго-восточной политики России. 1 мая 1734 г. его предложения были утверждены императрицей, а сам их автор назначен начальником так называемой «Известной» (в литературе ее обычно называют Оренбургской) экспедиции, отправлявшейся на реку Орь, где планировалось основать новый крупный город-крепость Оренбург, чтобы посредством него установить широкие экономические и политические связи с Востоком. Фактически Оренбург должен был стать азиатским Санкт-Петербургом. Опыт Петра I, успешно осуществленный на западе России, предполагалось повторить и на противоположном конце империи.

Осуществление плана Кирилова непосредственно затронуло внутреннюю жизнь пограничных с Россией народов, особенно башкир, которые теперь должны были полностью политически, экономически и культурно интегрироваться в состав российского государства⁷. Другой причиной активизации политики России на Востоке была необходимость создания рудодобывающей и металлургической промышленности на Урале, что отвечало экономическим потребностям модернизирующейся страны. Башкиры, отстаивавшие свою свободу и право владения землей Башкортостана, стали одним из главных препятствий для реализации этих планов⁸.

15 июня 1734 г. Оренбургская экспедиция выехала из Петербурга и через Москву и Казань прибыла 10 ноября в Уфу. Всего в штат экспедиции было включено около 130 человек: сухопутных и морских офицеров, геодезистов и инженеров, фортификаторов и артиллеристов, медиков и канцелярских служителей, ученых и священников. Ей придавались значительные военные силы, состоявшие из регулярных и иррегулярных войск. Отправляя чуть ли не на край света, каким в то время была Башкирия, экспедицию, правительство было уверенно, что возглавляемая крупным организатором, выдающимся администратором, видным ученым-географом, и в то же время жестким проводником государственной политики империи, она полностью выполнит возложенные на нее задачи. Вместе со всем отрядом экспедиции на Южный Урал выехал и ее бухгалтер Петр Иванович Рычков. Знал ли этот никому тогда еще неизвестный молодой человек, что отныне в его судьбе наступил крутой поворот?

11 апреля 1735 г. Кирилов и назначенный ему в помощники Тевкелев выехали из Уфы и встали лагерем на р. Чесноковке, ожидая прибытия рот Вологодского полка. 15 июня нетерпеливый Кирилов выступил внутрь Башкирии к устью реки Орь, которое было заранее определено в качестве строительства Оренбурга. Вологодцы прибыли в Уфу 20 июня, а уже через четыре дня отправились вдогонку за кириловской экспедицией. Башкиры заранее узнали о планах Кирилова. Они справедливо полагали, что дело не ограничится простым строительством города-крепости и русские твердо намерены обосноваться на территории их обитания. 1 июля башкиры Ногайской дороги напали на шедшие вслед за основным отрядом экспедиции вологодские роты и в кровопролитном бою нанесли им серьезный урон. Вскоре после этого и весь Башкирский край поднялся на борьбу.

Российское правительство, вовсе не стремившееся обострять обстановку на юго-восточном российском пограничье, призвало начальника экспедиции отказаться от своих грандиозных планов. На обратном пути от только что заложенного Оренбурга к Уфе Кирилов получил запоздавший указ о прекращении движения к устью р. Орь: «По причине учинившегося от башкирцев возмущения, по первым о том здесь из Казани и других мест полученным ведомостям, в Нашем указе из Сената к вам между иным писано, что, ежели те ведомости подлинно основательны и башкирцы, действительно, в противностях состоят, то в таком случае вам, ежели то без азарту учинить возможно, как за теми противностями, так и за поздним временем, со всем своим корпусом возвратиться на Уфу или по близости иттить ко яицким казакам и тамо при Сакмарске, или в другом удобном месте, остановиться.., о чем вам потом в указе ж из Нашего Кабинета, от 27 августа... подтверждено»⁹.

Однако решительное продвижение отряда Кирилова к Яику упредило неблагоприятное для его дела развитие событий. 31 августа Кабинет от имени императрицы отменил предыдущее предписание прекратить поход: «...Вы во оном своем доношении Нам доносили, что вы от Ор-реки в близости находились, тамо, по данной вам Нами инструкции, строение крепости начать намерены были, того ради видится, что уже того строения оставлять и назад возвращаться вам не надлежит, разве б по состоянию того башкирского возмущения сие необходимо потребно было...». Но в тот день, когда в столице подписывали этот указ, за сотни верст от нее Кирилов торжественно заложил Оренбург и поздравил императрицу с началом новой России. Поставленная на Ори крепость окончательно разрешила сомнения в пользу Кирилова.

На подавление башкирских повстанцев были двинуты правительственные войска, вначале отданные под команду казанскому губернатору П.Мусину-Пушкину, который обосновался в Мензелинске. Однако постепенно становилось ясным, что административного опыта этого сановника в сложившейся критической ситуации явно недостаточно. Необходимо было найти человека, сочетавшего искусство дипломата с опытом военачальника да к тому же свободного от выполнения других важных дел. Таковым оказался генерал-лейтенант А.И.Румянцев, до этого находившийся под арестом и следствием из-за ссоры с императрицей. 12 августа 1735 г. он был освобожден из-под караула и одновременно назначен «при той команде, которая определена для прекращения башкирских замешаний, быть главным командиром». Кирилову предписывалось с ним «иметь коммуникацию и частую корреспонденцию и во всем по его ордерам и наставлениям поступать», а также внести свои предложения по усмирению восставших.

Так совместно с Оренбургской экспедицией на юго-востоке Европейской России стала действовать Башкирская комиссия, главной задачей которой стала ликвидация мятежа. Кирилов со своими проблемами оказался для новой военной администрации Башкирии как бы на заднем плане. Чтобы довести собственные замыслы до конца и не попасть в полную зависимость от военной ситуации и мензелинской ставки, он должен был держаться в некотором отдалении от них не только административно, но и географически. До окончательного обустройства Оренбурга Кирилов решил временно передислоцироваться со своим штабом в Самару.

Дальнейшая деятельность Оренбургской экспедиции, выразившаяся главным образом в массовом строительстве оборонительных сооружений, привела к глобальным изменениям в регионе. В 1735-1736 гг. были построены или заложены в различных районах Башкирии 26 крепостей. К концу 1740-х гг. на Южном Урале насчитывались уже 41 крепость и 39 форпостов и редутов¹⁰. Окруженный ими, Башкортостан стал внутренней областью России. Оборонительные линии практически перекрыли традиционные пути движения кочевников из Азии в Европу¹¹. Традиционные контакты и взаимосвязи башкир со Средней Азией и Казахстаном, с казахами, каракалпаками, узбеками, туркменами были сильно ограничены, а то и разорваны¹². В современной научной литературе бытует мнение о прогрессивном значении правительственной колонизации Башкирии, улучшившей оборону российской границы, способствовавшей хозяйственному освоению края и развитию вокруг крепостей земледелия¹³. Но за эти хозяйственные и политические успехи была заплачена дорогая цена.

11 февраля 1736 г. правительство приняло указ, который должен был наказать башкир за их участие в восстании и создать условия для предотвращения подобного рода выступлений в будущем. Указом предусматривалось введение суровых наказаний для повстанцев, включавших казни, ссылки, штрафы. Восстание 1735-1740 гг. было жестоко подавлено. По подсчетам современных исследователей, башкиры потеряли тогда погибшими, казненными, попавшими в рабство и крепостную неволю 12-14% своего населения¹⁴. Тептярям и бобылям – пришлому нерусскому населению, большинство которого поддержало правительственную политику – отныне передавались в вечное и безоброчное пользование земли участников восстания. Это привело к изъятию у башкир нескольких миллионов десятин земли.

Царские чиновники почти поголовно погрязли во взяточничестве, российскими властями проводилась насильственная конфискация скота и другого имущества коренного населения. Стремясь навсегда установить в Башкирии российскую власть, Кирилов предлагал продавать башкир в рабство и крепостничество, провоцировать взаимоистребительные войны между нерусскими народами региона, варварскими методами ограничивать естественный прирост башкирского населения¹⁵.

Крупномасштабные мероприятия российского правительства по освоению юго-восточных окраин империи, насыщенная событиями и полная драматизма политическая жизнь южноуральского региона, его хозяйство и природные богатства довольно быстро стали известны читающей публике благодаря многочисленным публикациям П.И.Рычкова.

II.

Петр Иванович Рычков родился 1 (12) октября 1712 г. в Вологде в семье купца. В 1720 г. его родители переехали в Москву. Здесь молодой Рычков получил свою основную специальность бухгалтера, выучил голландский и немецкий языки. Тяжелое материальное положение заставило юношу искать службу: он стал управляющим Ямбургским и Жабинским стекольными заводами под Петербургом, принадлежащими англичанину В.Эльмсену. Вскоре Петр Иванович узнал, что в петербургскую портовую таможню требуется бухгалтер. Он явился на прием к обер-секретарю Сената Кирилову и тот, после разговора с ним, рекомендовал Рычкову подать прошение об устройстве на новую должность. Так будущий ученый впервые встретил одного из своих главных учителей. Прошло еще некоторое время, и Рычков стал бухгалтером Оренбургской экспедиции, которая под началом Кирилова отправлялась в далекую и малознакомую Башкирию.

Отныне вся деятельность Рычкова до конца его дней была тесно связана с административной работой и наукой. Он становится крупным чиновником во вновь созданной Оренбургской губернии, ведет (причем в свободное от основной деятельности время) широкие научные исследования, которые сразу же обращают внимание специалистов не только в России, но и за рубежом. Еще при его жизни несколько раз переводилась на немецкий язык «Топография Оренбургская» (впервые издана в России в 1762 г.), а многочисленные статьи печатаются на страницах ведущих отечественных научных журналов. Не получивший систематического образования, самоучка Рычков становится крупнейшим в стране знатоком истории, этнографии, географии и экономики огромной юго-восточной окраины России.

Высокопоставленные коллеги не раз ходатайствовали за избрание Рычкова в Петербургскую Академию наук, но ее строгие правила, предусматривавшие наличие университетской подготовки, знания многих иностранных языков и наличия заслуг в области математики, физики и химии препятствовали этому. Однако по предложению М.В.Ломоносова специально для Рычкова было введено звание члена-корреспондента и в январе 1759 г. Петр Иванович стал первым обладателем новой научной регалии. Тем самым он стал сопричастным всем делам российской интеллектуальной элиты, получил возможность полноправного общения с ведущими учеными страны. В 1765 г. Рычков становится членом другого крупного отечественного научного учреждения – Вольного экономического общества, впоследствии награждается его серебряной и золотой медалями. При этом он почти всегда вынужден был заниматься текущей канцелярской работой, но без нее мы вряд ли бы получили известного нам Рычкова – огромный объем проходящих через его руки документов, постоянные разъезды по вверенной ему необъятной территории, тесное общение с ее многонациональным населением постоянно пополняли и расширяли источниковую базу его исследований. Как и многие крупнейшие ученые своего времени, Рычков не был узким специалистом. Историк В.Н.Витевский, работавший в XIX в., даже назвал его «Ломоносовым Оренбургского края». Завершил свой жизненный путь Рычков в должности начальника Главного уральских заводов правления, которая по важности может быть приравнена к губернаторской¹⁶.

С 1734 г., со времен Оренбургской экспедиции, жизнь Рычкова и его семьи была связана с «Новой Россией». Сюда приехали и здесь умерли его родители, в Уфе родился первенец Петр, трое других детей появились на свет в Самаре, остальные – в молодой еще Оренбургской губернии. Будучи сотрудником местной администрации, Петр Иванович в отличие от ее других не менее образованных и просвещенных руководителей (И.К.Кирилова, В.Н.Татищева, В.А.Урусова и И.И.Неплюева) никогда не откладывал в сторону перо и книгу, чтобы взять в руки кнут для усмирения недовольных. Конечно, Рычков был сыном своей эпохи, но в отличие от многих современников, он без всякого высокомерия и презрения стремился постичь историю и культуру тех народов, среди которых ему пришлось жить и работать. Оренбургская экспедиция окончательно определила всю последующую судьбу Рычкова.

Становление Рычкова на поприще науки, обретение им заслуженного признания в качестве одного из ведущих ученых страны были бы невозможны без постоянного творческого общения с тогдашними крупнейшими российскими исследователями. Особо при этом следует указать Василия Никитича Татищева и Герарда Фридриха Миллера.

С В.Н.Татищевым (1686-1750) Рычков сблизился еще во время совместной работы в Оренбуржье. Правда, обстоятельства, при которых состоялось первое знакомство этих двух людей, вряд ли могли породить их дружбу. Крутой, требовательный и к тому же не любивший своего предшественника, новый командир Оренбургской комиссии (так при нем стала называться прежняя экспедиция) решительно взялся перетряхивать хозяйство, доставшееся ему от Кирилова. Хотя центр и не имел каких-либо претензий к кириловской администрации, новый командир пожаловался, что не мог сразу получить «ведомостей о людях всяких званий, о деньгах, правианте и протчих всяких припасех…» и обрушил свой гнев на подчиненных. Бухгалтера Оренбургской комиссии Рычкова по приказу держали безвыходно на рабочем месте и даже было заковали в кандалы. Позже он вспоминал об этом эпизоде так: «В 737-м году тайный советник Татищев, будучи тогда в болезни и сердясь на канцелярских служителей, приказал было, чтоб ево, Рычкова, скованного держать, однако, видя он тогдашнюю ево болезнь и невинность, того дни велел, чтоб держать просто, а не скованного до тех пор, пока требованные им ведомости о разных делах сочинены будут, ибо от других канцелярских служителей тех ведомости вскорости получить не мог, и в таком задержании был он, Рычков, как памятуется, дней 10 или 12 без выпуску»¹⁷.

Вскоре Татищев изменил отношение к Рычкову. Он сумел разглядеть в своем бухгалтере одаренную личность, глубоко интересующуюся прошлым и настоящим огромного региона, недавно вошедшего в состав России. Фактический наместник юго-восточных окраин империи всячески поддерживал молодого, одаренного сотрудника, наставлял его в истории и географии, читал в рукописи его первые научные статьи. Считается, что научные и философские воззрения Рычкова окончательно сложились под влиянием Татищева. Даже проблематика научных интересов Петра Ивановича, которой он придерживался до конца своих дней, во многом совпадает с тематикой исследований его старшего учителя и друга (ср. исторические труды, ориенталистские штудии, «Лексиконы» и т.д. в творческом наследии обоих ученых, общий для них интерес к этногенезу и истории нерусских народов). Татищев высоко ценил Рычкова как одного из крупнейших в стране специалистов по башкирам, татарам, казахам, калмыкам¹⁸.

Другим близким Рычкову человеком в науке был Г.Ф.Миллер (1705-1783). Ученый широких интересов (он являлся крупным историком, археографом, картографом, занимался археологией, довольно удачно пробовал свои силы в лингвистике и фольклористике), Миллер после смерти Татищева стал покровителем и дружеским советчиком Рычкова в сфере науки, ходатайствовал за его избрание в Академию наук¹⁹. Некоторое сходство можно обнаружить и в жизненном пути обоих ученых, в частности, в участии их в крупномасштабных стратегических и исследовательских проектах (Рычков участвовал в Оренбургской, Миллер – во Второй Камчатской экспедиции в 1733-1743 гг.). Собранные во время путешествия материалы Миллер обобщил в виде многотомной «Истории Сибири», которая полностью не издана до сих пор²⁰. Примерно в это же время Рычков обрабатывал сведения, собранные в ходе Оренбургской экспедиции и воплотившиеся в целом ряде его трудов.

Переписка двух крупных ученых, начавшаяся в 1757 г., продолжалась почти без перерыва в течение двадцати лет. Оба очень дорожили своими отношениями, которые переросли в многолетнюю дружбу. Отношения Рычкова с Миллером зарождались в период острого противостояния последнего с М.В.Ломоносовым. Оно началось после обсуждения в 1750 г. диссертации Миллера «Происхождение имени и народа Российского». Этот конфликт, возникший, к сожалению, не на научной, а на этнической почве (ультранационалист Ломоносов без всякого на то основания объявил труды немца Миллера вредными для России), только в последнее время получил достаточно объективную оценку в историографии²¹. Для нас же важно отметить, что Миллер был высокопрофессиональным историком и, главное, опирался на методику хорошо известной во всем мире немецкой школы критики источников. Рычков с уважением относился к Ломоносову как к крупному ученому²², однако прямого научного сотрудничества у них не получилось²³. Более того, Рычков, углубившись в исторические исследования, вскоре понял ошибочность оценок Ломоносовым работ Миллера.

Возможно, у своего немецкого коллеги взял оренбургский историограф известную строгость и сухость изложения, приверженность к источнику, пространное его цитирование. Многочисленные публикации Миллера, за которыми внимательно следил Петр Иванович, позволяли совершенствовать собственную методику исследовательской работы. «История Оренбургская», самая первая крупная научная монография Рычкова, еще содержит мифические сведения, особенно касающиеся древности; в «Топографии» их станет намного меньше – Рычков учился, улучшал свой метод, вводил в оборот все новые и новые источники, старался не брать на веру сомнительную информацию. Кирилов, Татищев, Миллер были для Рычкова своеобразными ретрансляторами научных идей европейского Просвещения, которые, как можно полагать, были восприняты оренбургским ученым не прямо, а через посредство именно этих видных интеллектуалов тогдашней России. Благодаря их дружеской помощи и поддержке труды Рычкова, в том числе и «История…», по своей форме и содержанию, примененным в них методам исследования были на уровне самых передовых сочинений того времени.

Рычков безотлучно находился при всех сменявших друг друга начальниках края, пользовался их доверием и расположением. «При таких обстоятельствах, – вспоминал он в конце жизни, – имели они меня всегда и во всех походах при себе и подлинно содержали меня в отменной милости». Оренбургского историографа «безмерно любил» глава края В.А.Урусов²⁴. Нельзя не отметить большое влияние на Рычкова первого оренбургского губернатора И.И.Неплюева, чья деятельность настолько поражала воображение современников, что его называли «Петром Великим» Оренбуржья.

Было бы, конечно, неверно видеть в занятиях Рычкова чисто научное любопытство. Очень часто, как обычно и бывало в XVIII в., его исследовательская мысль стимулировалась практическими потребностями – необходимостью познать и оценить вошедшие в состав России новые территории и выработать по отношению к ним соответствующую социальную и экономическую политику. Однако сочинения Петра Ивановича еще при жизни вышли за рамки узкого прагматизма, став первыми подлинно научными исследованиями огромного региона, ныне занимающего самый центр России.

Рычков много сделал для изучения нашего края. Однако с Башкортостаном ученого связывает не только профессиональный интерес, но и родство с отдельными деятелями русской культуры – местными уроженцами, причем о многих из этих связей сам Рычков еще и не мог знать. С родом Рычковых оказался в кровной связи уроженец Уфы, замечательный русский писатель Сергей Тимофеевич Аксаков (1791-1859): дед Аксакова по матери Н.С.Зубов, овдовев, женился на дочери Рычкова от второго брака Александре (1756-?)²⁵. Одним из потомков Петра Ивановича был К.М.Ракай (1878-1923) – журналист, этнограф народов Сибири, член Башревкома, руководитель Башкирского телеграфного агентства²⁶.

Рычков неоднократно бывал в Уфе. По предположению уфимского писателя М.А.Чванова, Петр Иванович останавливался в доме Аксаковых (ныне – Дом-музей С.Т.Аксакова, памятник городской архитектуры Уфы XVIII века)²⁷.

III.

«Известия о начале и о состоянии Оренбургской комиссии по день наименования оной Оренбургской губернией и о делах киргиз-кайсака, зюнгорцев и других смежных с оною губерниею народов», известные в печатном виде как «История Оренбургская по учреждении Оренбургской губернии» – это первое в мировой историографии сочинение по истории Башкортостана. Оно строится на принципах, которые в те годы только начинали входить в российскую науку.

Еще во время войны со Швецией Петр I стал уделять большое внимание созданию трудов по русской истории, которые бы охватывали период с XVI в. до современности²⁸. Для отечественной историографии эта проблематика была еще в новинку. Вскоре после победы под непосредственным наблюдением Петра стала создаваться «Гистория Свейской войны», в которой была сделана попытка применить исследовательские методы, имевшиеся в арсенале европейской науки. «Гистория» стала первым в русской историографии крупным опытом написания исследования по проблемам современности.

Нетрудно заметить, что труд Рычкова был реализацией на локальном материале этих идей великого реформатора²⁹. Хронологические рамки «Истории Оренбургской» охватывают небольшой период: от петровского времени до 1750 г. – какие-то три десятилетия. Основной текст книги был в целом закончен в 1744 г. и доведен до этого же года, явившегося датой основания Оренбургской губернии. По сути, эта часть будущей «Истории Оренбургской» не столько рождалась как научное исследование, сколько являлась полным и развернутым отчетом о деятельности Оренбургской комиссии (экспедиции). Он не предназначался первоначально для публикации и полтора десятка лет расходился в рукописных списках. Перед нами предстает удивительный пример блестящего исторического труда, написанного столь оперативно по горячим следам событий и вместе с тем на столь высоком для своего времени уровне, что этому трудно найти аналоги в русской историографии, в том числе и более позднего времени.

Позднее Рычков написал к подготовленному еще в 1744 г. тексту «Прибавление к “Истории Оренбургской”», которое было, как и сама «История…», опубликовано в 1759 г. Поскольку главная задача сочинения, а именно рассказ о деятельности Оренбургской комиссии, была реализована в основном тексте, то в «Прибавлении…» Рычков перешел от тематического к погодному принципу изложения фактического материала. Теперь главными задачами ученого были сбор и приведение в порядок материалов по текущим делам молодой губернии: «По мнению моему впредь к сочинению и ко всегдашнему продолжению Оренбургской губернии правильного описания лучшаго средства не находится, как сие, чтоб на каждый год собрать и впредь содержать особыя краткие записки, означивая в них знатныя и достопамятныя приключения как по заграничной, так и по внутренней экспедициям. Такия ежегодныя записки не только ради любопытства служить должны, но и в самом правлении губернских дел немалую пользу принесть могут определяемым вновь в ту губернию командирам и служителям, потому что они им будут наставлением и всегдашним напоминанием, дабы в настоящих делах не возпоследовало каких ошибок и упущений». На первый взгляд это можно расценить как возвращение к архаичной летописной традиции. Но так ли это? Даже в наше время при описании текущих событий (а рычковский труд был не только сочинением по истории, но и по текущей политике) часто используется тот же принцип, что и у Рычкова, – например, в ежегодниках «Большой Советской энциклопедии», справочниках «Страны мира» и др.

Готовя текст отчета к печати, ни Рычков, ни редактор «Ежемесячных сочинений» Г.Ф.Миллер практически не внесли в него никаких изменений. Неясно, кто из них дал новое заглавие документу – «История Оренбургская». Журнальная публикация впервые назвала и имя автора книги – в рукописных списках оно отсутствовало.

Находясь в 1773-1774 гг. в осажденном Е.И.Пугачевым Оренбурге, Рычков написал продолжение «Истории Оренбургской», охватывающее период 1751-1774 гг. Эта рукопись не была опубликована и до сих пор не разыскана. Вместе с тем о ее содержании можно получить примерное представление по другим работам автора, таким как опубликованные «Топография Оренбургская», «Осада Оренбургская», «Записки», и до сих пор известные только в рукописях «Лексикон, или Словарь топографический Оренбургской губернии» и т.д.

Несмотря на то, что Рычков писал труд на современную ему тематику, он сумел вместить в книгу гораздо больший фактический материал, далеко выходящий за пределы первой половины XVIII столетия. Неоднократно используя возможности авторских ремарок, отступлений от основной темы повествования, ученый рассказывал читателю о происхождении башкирского народа, его социальном устройстве, причинах вхождения башкир в состав России, вводил широкую общественность страны в тонкости и хитросплетения международных отношений на Среднем Востоке того времени.

Вместе с «Топографией…» и некоторыми другими работами Рычкова «История…» образует комплексное (разумеется, на уровне своего времени) исследование деятельности Оренбургской экспедиции, ее преобразования в Оренбургскую губернию, заселения и освоения территории последней. Следует заметить, что полного по охвату материала описания этих грандиозных мероприятий правительства в историографии (как отечественной, так и зарубежной) не существует до сих пор. Специалисты предпочитают рассматривать какой-то один из аспектов, политико-административный (М.К.Любавский, Р.Г.Буканова, Ю.Н.Смирнов), военно-колонизационный (Добросмыслов А.И., Б.Э.Нольде, Н.В.Устюгов, Р.Порталь, А.Доннелли, И.Г.Акманов³⁰) или научный (М.Г.Новлянская³¹). Современная наука оценивает «Историю…» как труд, до сих пор не имеющий аналогов по глубине и охвату событий, выпавших на время Оренбургской экспедиции и первые годы существования Оренбургской губернии³².

Занимая высокие должности в оренбургской администрации, будучи лицом, близким к Кирилову, Тевкелеву, Татищеву, Урусову, Неплюеву, Рычков обладал доступом к огромному количеству документов, в том числе и строго секретных³³. Весь комплекс разнообразных по характеру источников был тщательно переработан исследователем и воплотился в его сочинении. Сегодня трудно полностью выявить пласты исходного материала, на котором зиждется «История Оренбургская» – традиция тогдашней отечественной историографии не предусматривала конкретного указания на все задействованные в исследовании источники – однако массив этот огромен.

По мнению современных авторов, для Рычкова-историка характерно сочетание местной народной русской и башкирской традиций с актовым историческим материалом и восточными сочинениями. При изучении истории башкирского края он использовал сведения из арабских и татарских книг³⁴, в частности широко известное произведение Абулгази Бахадур-хана, прокомментированное Татищевым, работы самого Василия Никитича (в большинстве случаев тогда еще рукописные), привлекал показания «знатнейших башкирских старшин» о происхождении башкирского народа, записи своих бесед с войсковыми атаманами о возникновении яицкого казачьего войска, «скаски простолюдинов», свои богатые и точные личные наблюдения, а также актовый материал: правительственные указы и «канцелярские справки». Важным источником для него являлись отчеты руководителей различных торговых и дипломатических экспедиций в Казахстан и Среднюю Азию³⁵. Кроме того, Рычков имел доступ к семейным архивам некоторых знатнейших фамилий Уфы³⁶. Судя по всему, он неплохо знал башкирский, татарский и казахский фольклор. Оренбургский историк, вслед за Татищевым³⁷, старался добиться максимально возможного расширения круга источников. «История…» – первый опыт Рычкова такого рода, здесь еще превалирует нарратив, в более поздних своих трудах автор привлечет и другие виды материалов, но даже в таком виде источниковая база исследования выглядит очень внушительно.

На страницах этой и последующих крупных работ Рычкова (как и многих его современников) постоянно присутствует географическая информация. В «Истории…» она пока еще не столь значительна и не всегда тесно увязана с главной темой исследования, как, например, в более поздней «Топографии Оренбургской», но само ее использование очень важно. В XVIII в. история и география шли рука об руку и каждый историк был в той или иной степени географом. К сожалению, сегодня к этому обычно относятся снисходительно, как к раннему этапу развития науки, ее первым шагам. В наши дни география незаслуженно почти ушла из сферы внимания специалистов-историков.

IV.

В своей работе Рычков обозначил основные исследовательские проблемы по истории Башкортостана, которые находятся в центре внимания исторической науки до сих пор. Во времена Рычкова в российскую историографию прочно вошла этногенетическая тематика. Рост русского национального самосознания, разбуженного Петром I, способствовал развертыванию изысканий по ранней истории славян, поиску, изучению и изданию летописей, других исторических источников. С этого времени вопросы славянского этногенеза стали одной из самых активно (зачастую излишне гипертрофированно) разрабатываемых тем отечественной науки. Но одновременно возник интерес и к аналогичным проблемам других этносов, с которыми в той или иной мере приходилось сталкиваться России. Рычков при этом стоял у самых истоков этого научного направления, когда пытался решать на уровне науки своего времени вопрос об этногенезе тюркских народов.

Не имея здесь фактически никаких предшественников, ученый пользовался методикой, применявшейся его современниками, в частности, Татищевым, который, работая над своей «Историей Российской», в духе XVII в. много внимания уделял символической этимологии и решал многие вопросы исторической географии и этнографии на основании схожести (зачастую мнимой) звучаний топонимов, гидронимов, наименований народов и личных имен³⁸. Рычков, исследуя происхождение тюркских народов, опирался на библейскую схему этногенеза народов Европы и Азии, широко распространенную в работах предшествующего времени³⁹. Вместе с тем, эпоха библейской мифологии уже уходила в прошлое, уступая место научным изысканиям. Написанная в конце 1750-х гг. «Древняя Российская история» М.В.Ломоносова при всей ее квазипатриотической направленности и в значительной мере научной несостоятельности уже не обращалась к Библии как к источнику этногенетических сведений. В этом плане «История Оренбургская» зафиксировала переходный этап развития русской историографии, когда прежние методы уходили в прошлое, а новые еще только вырабатывались. Несмотря на то, что приемы, которые использовал Рычков для выяснения ранних этапов этнической истории тюркских народов, передовая наука того времени постепенно преодолевала, осуждать оренбургского исследователя за следование им нельзя. Если проблемы этногенеза славян были к тому времени в какой-то степени уже изучены и имели многовековую традицию, то о народах Востока этого сказать нельзя. Изучение этнической истории восточных стран только начиналось.

С точки зрения сегодняшнего дня изложенная в «Истории Оренбургской» этногенетическая информация давно уже устарела. Огромное количество нарративных источников было современникам Рычкова еще неизвестно, археология делала первые робкие шаги, а этнографические описания носили главным образом не исследовательский, а развлекательный характер. Но уже тогда наука не стояла на месте. В «Истории…» Рычков еще излагал мифические легенды, почерпнутые из персидских рукописей и восходящие к кругу источников Рашид-ад-Дина, но в «Топографии» он уже станет обращать внимание на данные лингвистики, развалины старых городов, сходство быта разных «татарских» (восточных) народов. Еще более точными и отражающими как рост научного мастерства самого Рычкова, так и стремительное развитие русской науки являются этногенетические этюды, рассыпанные по страницам неопубликованного «Лексикона, или Словаря топографического Оренбургской губернии» – последнего крупного сочинения оренбургского ученого. Следует обратить внимание и на то, что Рычков одним из первых в мировой науке исследователей обратился к выяснению этимологии этнонима «башkорт» (самоназвание башкир).

Сегодня огромную ценность для науки представляют изыскания Рычкова по родо-племенной структуре тюркских этносов. Исследователь интуитивно понял всю важность этой информации, уяснив, что все исследуемые им народы были не монолитом, а имели очень сложное внутреннее устройство. Рычков весьма напряженно работал над исследованием башкирских родов и племен; собранные им сведения, по оценкам современных специалистов, отличаются очень высокой точностью и полнотой. Эти материалы Рычкова сохраняли свою научную значимость до 1916 г., пока не были существенно переработаны и дополнены С.И.Руденко, а во второй половине XX в. – Р.Г.Кузеевым. Но до сих пор «роспись» Рычкова ценна для нас тем, что отражает состояние родо-племенной структуры башкир конца XVII – начала XVIII в. и, в связи с этим, позволяет проследить ее эволюцию на протяжении довольно длительного времени. В конечном итоге, для сегодняшней историографии представляют интерес не сами этногенетические построения Рычкова, а правильно выбранный им путь исследования этих проблем, правота которого подтверждается позднейшими изысканиями XIX-XX вв. – комплексный подход, пристальное внимание не только к этимологии этнонимов, но и к родо-племенному составу этноса, привлечение материалов по родственным и территориально смежным народам.

Рычкову принадлежит заслуга введения в научный оборот нового исторического источника – башкирских шежере. Эти, по образному выражению Р.Г.Кузеева, «генеалогические летописи» являются исключительно ценным материалом по истории башкир до XVII века. Впервые с ними познакомился в ходе Оренбургской экспедиции Кирилов⁴⁰, но, занятый административными делами, он не смог самостоятельно исследовать попавший в его руки уникальный материал. Поэтому именно Рычков стал родоначальником научного изучения башкирских шежере и использования их для исследования истории Башкортостана. Впоследствии опыт автора «Истории Оренбургской» был повторен исследователями башкир уже на новом уровне: в XIX-XX вв. появились первые публикации шежере, в последние десятилетия сформировалась целая наука – шежерология, а сами генеалогические летописи башкир стали неотъемлемой частью всех исследований по этногенезу, ранней и средневековой истории этого народа.

Одним из узловых вопросов отечественной историографии является тема вхождения Башкортостана в состав России, которая впервые также была обозначена Рычковым. Следует отметить тот факт, что почти все, кто занимался разработкой этого вопроса после Рычкова, следовали путем своего оренбургского предшественника: во-первых, использовали в качестве основного источника башкирские шежере и, во-вторых, признавали, что гнет казанских, ногайских и сибирских ханов по отношению к башкирам был одной из причин присоединения края к России. В оценке характера присоединения башкир к России отечественная историография прошла длительный путь развития, но в науке до сих пор наиболее аргументированной является та точка зрения, которую выдвинул Рычков – этот процесс был добровольным актом башкирских племен, поставленных сложившимися политическими обстоятельствами в условия отсутствия возможностей иного выбора.

Рычковым подробно описаны мероприятия правительства по заселению края служилыми людьми, основание крепостей, острогов, слобод, дворцовых и государственных сел в европейской и зауральской Башкирии. Не менее подробно он рассматривает ход строительства заводов в первой половине XVIII в. Значительное внимание в его трудах уделяется социально-экономическому развитию башкирского общества. Рычков правильно характеризует хозяйство башкир как многоотраслевое, отмечает ведущую роль скотоводства, важное значение бортничества⁴¹. Нельзя не отметить и достаточно точное описание Рычковым социальной структуры башкирского общества – проблема, над которой интенсивно работают многие поколения историков, – правильное понимание ученым природы тарханства (наследственного, восходящего еще к дорусским временам, и приобретенного, дарованного российской администрацией). Вот уже третье столетие в отечественной историографии в основе своей сохраняются приведенные Петром Ивановичем сведения об основании и ранней истории Уфы. Немало места в книге Рычкова отведено нерусским народам края, происхождению яицкого казачества⁴².

Рычков не был кабинетным ученым. В течение всей своей жизни он откликался на все катаклизмы современности. В «Истории…» Рычков достаточно полно, подробно и, главное, достоверно описал историю сопровождавшего Оренбургскую экспедицию башкирского восстания 1735-1740 гг., свидетелем которого был сам. Благодаря этой работе он фактически стал первым историком башкирского национального движения, положив начало изучению этой проблемы в отечественной и мировой историографии⁴³. Из «Истории Оренбургской» российский и европейский читатель получил представление не только о трагических событиях, разразившихся на юго-восточных окраинах России, но и узнал имена наиболее крупных башкирских повстанцев, их тактике, мерах властей по подавлению движения и т.п. Богатейший фактический материал, представленный Рычковым по данной проблеме, создавал возможность для самых различных теоретических обобщений уже более высокого уровня.

Еще совсем недавно в башкирской историографии Рычкова иногда упрекали в том, что он не понимал истинных причин восстаний, молчаливо исходил из тезиса о классовой однородности башкирского и русского обществ, идеализировал политику царизма в Башкирии и отрицал ее угнетательский характер⁴⁴. Обвинять в 1987 г. автора XVIII в. в том, что при написании «Истории Оренбургской» он не опирался на «Краткий курс истории ВКП(б)» – значит лишний раз выставлять напоказ свой собственный культурный уровень, который не определяется, оказывается, наличием профессорского звания…

Рычков старается почти не давать каких-либо оценок приводимым им фактам, демонстрируя редкую не только для своего времени, но и для последующих эпох объективность изложения. Не склонный, в отличие, скажем, от Татищева, к теоретизированию вообще (эта черта появится у него гораздо позже да и то в весьма умеренных дозах), Рычков сосредотачивает внимание читателя на самом событии, а не на его интерпретации. Возможно, именно это обстоятельство дало «Истории…» столь долгую жизнь в историографии, сделав ее одним из тех вневременных классических сочинений, которые переиздаются несмотря ни на какие последующие научные достижения⁴⁵.

Большую ценность представляют те разделы «Истории…», где Рычков выступает как крупный историк дипломатии. Он впервые в отечественной историографии изложил историю российской внешней политики в Центральной Азии в 1730-1740-е гг., обстоятельства, приведшие казахские жузы в подданство России, всю сложность тогдашних международных отношений в этом регионе. Кроме того, Рычков снабдил свой труд многочисленными, до этого закрытыми для публики документами, впервые введя их в научный оборот. В какой-то степени труд Рычкова имел характер историко-мемуарной работы, поскольку сам автор был непосредственным участником и свидетелем всех описанных в ней событий.

Рычков писал свой труд, пророчески предназначая его «не для настоящаго, как для будущаго, то есть потомственнаго, времени». Историки феодального Башкортостана постоянно использовали и используют материалы выдающегося подвижника отечественной науки в своих исследованиях, черпая из этой замечательной копилки все новые и новые россыпи исторических фактов.

* * *

В 1999 г. Академией наук Республики Башкортостан была после долгого перерыва переиздана «Топография Оренбургской губернии». Сейчас к читателю вновь возвращается «История Оренбургская», давно ставшая библиографической редкостью. Кроме печатного варианта она сохранилась в нескольких различающихся друг от друга списках, однако научно-критического текста «Истории» (как и других крупных произведений Рычкова) не существует. До сих пор не введен в научный оборот один из неопубликованных списков этого труда, снабженный картой, рисунками Дж. Кэстля и уточненной таблицей пограничных крепостей. Может быть, именно данный список может претендовать на роль авторского подлинника⁴⁶. В историографии (как отечественной, так и зарубежной) распространение получило издание 1896 г., принципы подготовки которого не имеют ничего общего с элементарными археографическими требованиями. Нами впервые переиздается единственная прижизненная публикация 1759 г.⁴⁷

Выход этого сочинения П.И.Рычкова – это признательность потомков человеку, который еще два с половиной века назад стоял у истоков изучения встречи цивилизаций России и Азии в самом центре нашего континента.

И.В.КУЧУМОВ, Ю.Н.СМИРНОВ.

ИСТОРИЯ ОРЕНБУРГСКАЯ

ПО УЧРЕЖДЕНИИ

ОРЕНБУРГСКОЙ ГУБЕРНИИ

ПРЕДЪИЗВЕЩЕНИЕ^*

Сие о начале города Оренбурга и Оренбургской губернии известие поныне так еще общее есть, что некоторые, увидев одно о том надписание, может быть возымеют притчину разсуждать и говорить, якобы в нем, как в ведомом, настоящей потребности ни мало нет. Ибо мысль человеческая больше странными и редкими, нежели известными и обычными вещами увеселяется. Всем ведомая повесть больше скучна, нежели приятна, и так мнится мне, что сие мое описание многие будут читать не столько для сведения, как для одного любопытства, и в том одном намерении, дабы изследовать, порядочно ль и все ль правдиво описано. Сие мнение приводит к тому, чтоб прежде настоящаго дела сим предложением моим изъявить, что оно не для настоящаго, как для будущаго, то есть потомственнаго, времени писано. В жизни человеческой ничто так быстраго течения не имеет, как самое время, которое при всегдашней своей перемене все с собою влечет, а позади себя ничего более не оставляет, как одну обнаженную память, но и сия, ежели не будет подкреплена писанием, время от времени помрачается и приходит в забвение. От сего-то непрестаннаго движения произошло, что мы в нынешнее время о разных древних народах и государствах и о многих знатных городах не имеем обстоятельных и верных известий, а об иных хотя и есть, да так разныя и темныя, что одними токмо мнениями от искуснейших людей из разных баснословных и стихотворных писем и по произхождению имян разбираются, чему в истории древностей безчисленные примеры, хотя все то в тогдашнее время в такой же общей и свежей памяти было, как и нынешния оренбургския известия. Наше настоящее время от того [же] источника происходит и к той же вечности течет, как и прешедшее, а и мы за оным непрестанно следуя, к тому пределу приближимся, от котораго на конец в неизмеримую пучину вечности зайдем и так удалимся, что и наше, то есть нынешнее время, за древнее будут признавать по словам Соломоновым<1>: «Род минуется, и род преходим, а земля во веки стоит»<2>. По сим начальным и основательным притчинам, яко же от безчисленных примеров можно с довольным доказательством сказать, что и о новой нашей Оренбургской губернии, ежели о ея начале и произхождениях не останется достовернаго описания, в последующих веках такое ж забвение или неосновательныя мнения могут произходить, а особливо в разсуждении города Оренбурга, о котором со всякою несомненною надеждою возможно сказать, что он со временем знатнейшим городам не уступит<3> и подаст притчину о начале его многим любопытствовать.

Сие есть краткое предложение, чрез которое я, как сочинитель следующаго известия, надеюсь у всех читателей склоннейшее извинение получить, а при том и такое заслужить благоволение, что от сего хотя и неискуснаго изображения самые искуснейшие люди возымеют притчину все оное не только в лучшей исторической порядок привести, но и самую основательную историю, то есть о положении и о натуральных свойствах оренбургских мест, о состоянии и разделении внутрь и вне Оренбургской губернии находящихся народов и о протчих знатнейших случаях и действах, собирая надлежащия к тому известия, наилучшим образом сочинять и продолжать.