Глава 1 Проблемы классификации и систематизации народной прозы

1.1. Теоретические аспекты

При исследовании большой совокупности фольклорных текстов, печатных и других источников всегда возникает первоочередная задача – классификации (распределение материала по устойчивым признакам) и систематизации (распределение материала по изменчивым признакам). Это не раз отмечалось в научной литературе [Смирнов. О классификации; Смирнов. Указатель; Гашпарикова; Неклюдов. О системе; Китанина и др.]

Несмотря на усилия ученых, занимающихся вопросами изучения народной прозы, до сих пор не выработаны единые принципы составления систематических указателей, не создана такая система, которая бы удовлетворила большинство исследователей. Это касается и сказок (хотя здесь существуют общепринятые каталоги и накоплен большой опыт структурного анализа материала), и, тем более, – несказочной прозы, «бум» исследования которой пришелся на конец XX столетия.

В аналитической статье «Указатели сюжетов и мотивов» Т. А. Китанина представила обзор основных типов фольклорных указателей (сказочной и несказочной прозы), определяя, насколько предложенные в них принципы могут «работать» и при систематизации литературных сюжетов и мотивов. «Наша задача, – пишет Т. А. Китанина, – не в том, чтобы охарактеризовать каждый указатель, а в том, чтобы по возможности рассмотреть, какие существуют способы описания и классификации сюжетов и мотивов, к какому материалу они применимы и на какие вопросы способны дать ответ».

Например, она отмечает, что «указатели, составленные по системе Аарне – Томпсона, наглядно демонстрируют случаи совпадения и расхождения различных традиций». Важное дополнение Томпсона – приложение к каждому сюжету списка входящих в него мотивов, проиндексированных по его указателю мотивов. Указатель сюжетов выстраивает синтагматические связи мотивов, парадигмы которых даны в указателе мотивов.

По мнению Китаниной, сюжет несказочной прозы еще труднее поддается формализации и классификации, он еще более связан с особенностями локальных традиций и многие указатели этого вида народной прозы, в частности указатель Л. Симонсуури [Симонсуури], «свелись к рубрикации по персонажам». Отмечая общие трудности, с которыми сталкиваются составители подобных указателей, в частности – смешение и взаимозаменяемость функций персонажей, – автор обзора все же считает, что «для мифологических рассказов важно составить именно каталог персонажей с описанием их функций» [РГГУ: Китанина]. Эту задачу, по ее мнению, «решает» «Указатель сюжетов русских быличек и бывальщин о мифологических персонажах», составленный С. Г. Айвазян на основе печатных источников ХIХ – начала ХХ вв. [Айвазян].

Действительно, указатель Айвазян стал первым каталогом восточнославянских быличек. Научная ценность этой работы несомненна: она показала, что быличка, как и другие эпические жанры, имеет свой круг сюжетов и мотивов. Но в настоящее время, когда накоплено огромное количество материалов в различных архивных собраниях, стало ясно, что система С. Г. Айвазян не в состоянии вместить открывшееся разнообразие форм.

Однако Китанина считает, что «камень преткновения» в классификации по персонажам – наличие одних и тех же функций у разных мифологических персонажей – «не должен волновать» составителя, т. к. «характеристика персонажа складывается из всей совокупности его проявлений». Проблема решаема: «Некоторое неудобство в использовании указателя связано с тем, что он недостаточно структурирован. Целесообразно было бы выделить группы аналогичных признаков и унифицировать нумерацию сюжетов для всех персонажей, чтобы не получалось, что для лешего сюжет «леший заводит человека» идет под номером 5, для русалки («русалка заводит человека») – под номером 10, а для черта («черт водит») – под номером 3. Если бы такая унификация была сделана (например, для любого персонажа под номером 1 (а, б, в и т. д.) шли бы сюжеты о том, в каких образах он является, под номером 2 – где обитает, 3 – на кого воздействует (с кем контактирует), 4 – чего боится и т. п.), было бы гораздо легче сопоставлять функции различных мифологических существ и тогда в эту систему можно было бы вписывать новые группы персонажей, встречающихся в других типах текстов (таких как, например, детские страшилки, рассказы о «пришельцах» а возможно, и литературные тексты фантастического содержания)». Других недостатков указателя Айвазян (смешение единиц структурирования, закрытость и проч.) Китанина не видит [РГГУ: Китанина].

Достоинства и недостатки этой системы отмечены и в ряде других статей указанного сайта. Так, Е. С. Ефимова («Основные мотивы русских быличек (опыт классификации)») считает, что недостатки таких типов указателей заложены в самом принципе классификации по персонажам. «Классификация, – пишет она, – вообще предполагает завершенность, целостность, взаимосвязь элементов. Традиционная классификация быличек, нашедшая свое отражение в «Указателях…», этим требованиям не удовлетворяет. Она допускает появление множества новых образов и мотивов, что влечет за собой изменение в классификации. Кроме того, в связи с попытками выявления специфических функций персонажей исследователи приходят к ложным выводам» [РГГУ: Ефимова].

Непонятно, почему классификация по персонажам должна бояться привлечения нового материала («появления новых образов и мотивов») и должна «предполагать завершенность». Указатель как раз должен быть открытым для введения нового материала. А чтобы не было «ложных выводов», действительно, нужна четкая структурированность (см. выше мнение Китаниной), которая может показать сходность и однотипность функций и мотивов, связанных с разными персонажами. Но мы абсолютно согласны с замечанием Ефимовой о том, что «составители указателей при анализе быличек выделяют один-два мотива – и оставляют без внимания остальные, чрезвычайно важные».

М. Л. Лурье, И. А. Разумова в докладе «Анализ структуры устных демонологических рассказов как этап систематизации их сюжетов» на семинаре «Сюжет – мотив – текст: Проблемы структурно-семан­тического указателя», отмечая важную, «инициирующую» роль в изучении мифологической прозы указателя Айвазян, акцентируют внимание на «очевидных трудностях» его использования «при идентификации сюжетов, что обусловлено «содержательным» принципом построения». По мнению этих исследователей, указатели данного типа «продолжают европейскую традицию каталогизации мифологических нарративов, известную, прежде всего, по труду Л. Симонсуури [Симонсуури]. Указатель Л. Симонсуури фактически имеет три уровня построения (иерархически четко не обозначенные): персонаж и его разновидности, действия персонажа, в ряде случаев – с учетом обстоятельств совершения действия. Подобные указатели реально представляют перечни эмпирически, без общего логического основания выделенных мотивов, сориентированы на принятую рабочую классификацию персонажей» [РГГУ: Лурье, Разумова].

Обычно в пару с указателем Айвазян ставят указатель В. П. Зи­новьева [Зиновьев. Указатель], составленный на основе забайкальского материала по тем же принципам. Автор расширил персонажный ряд, введя сюжеты-мотивы о колдунах и ведьмах, и пытался решить проблему закрытости и ограниченности аннотаций указателя путем введения дополнительных графических изображений.

Принципами, предложенными Айвазян, до сих пор пользуются при систематизации и издании региональных материалов, продолжая множить названные ошибки и просчеты [Гордеева]. Их демонстрирует и «Указатель сюжетов-мотивов быличек // Правдивые рассказы о полтергейсте и прочей нежити на овине, в избе, в бане», составленный пермскими фольклористами К. Шумовым и Е. Преженцевой (Пермь, 1993), размещенный на том же сайте [РГГУ: Шумов, Преженцева].

В то же время, когда исследователь задается целью выяснить состав персонажного ряда мифических существ, характерных для той или иной традиции, он так или иначе вынужден обратиться к принципам персонажной классификации. Это пришлось сделать в докторской диссертации Л. Н. Виноградовой. Она констатировала, что проблема классификации персонажей относится к «числу наименее успешно разработанных в современной науке, изучающей «низшую» мифологию» «Ни одна из известных нынче классификаций (ни в рамках отдельных этнических традиций, ни тем более в общеславянском масштабе), – пишет Виноградова, – не может быть признана удовлетворительной». Она отмечает, что исследователи так и не смогли разработать теоретически обоснованную научную классификационную схему, в рамках которой удалось бы сгруппировать все многообразие персонажных типов. «Во многих версиях таких классификаций, – замечает Виноградова, – отчетливо видно, как систематизатору приходится преодолевать «сопротивление материала». По ее мнению, неудачи с классификацией связаны с общими проблемами изучения народной мифологической прозы, «в частности, с тем обстоятельством, что типология мифического персонажа зависит от многопризнаковой структуры самого образа. Положенный в основу систематизации один признак (даже самый главный) не может служить достаточным критерием для выделения персонажного типа. Таким образом, приходится заключить, что на более успешное решение вопроса, связанного с классификацией народной демонологии, можно рассчитывать лишь после того, как будет надежно представлен (выявлен и описан по одной схеме) весь персонажный состав и затем проведена процедура идентификации каждого образа» [Виноградова. Дис.].

Такие принципы описания мифического персонажа были разработаны Л. Н. Виноградовой совместно со С. М. Толстой и применены к описанию образа русалки. Образ описывается по заранее заданной схеме-анкете, которая содержит подробный перечень его признаков и функций [Виноградова, Толстая]. При всей выдержанности обозначенного подхода, как нам кажется, Виноградовой тоже не удалось преодолеть «сопротивление материала» в том классификационном списке мифических персонажей, «актуальных для восточнославянской традиции», который она приводит в опубликованном докладе. Так, например, «дух-обогатитель» и «дух-любовник» оказались обозначенными разными классификационными индексами, хотя и тот, и другой обозначают разные модификации образа змея [Виноградова. Дис.]. Понятно, что для позднего уровня бытования мифологической прозы функции «духа-обогати­теля» и «духа-любовника», кроме змея, может выполнять целый ряд мифологических персонажей. И дело здесь, наверное, в том, что эти термины обозначают не столько персонаж, сколько мифологическую тему с входящими в нее персонажами, мотивами и сюжетами.

Несмотря на явную неспособность классификации по персонажам отображать своеобразие народной мифологической прозы, от нее не стоит, видимо, отказываться в том случае, когда нужна первичная, рабочая группировка собранного полевого материала. Но в дальнейшем исследователь испытывает потребность обратиться к иным классификационным принципам уже потому, что фольклорный материал не может быть ограничен только образами, их характеристиками и функциями. Они обязательно входят в живую повествовательную ткань мифологических рассказов, специфику сложения и бытования которых классификация по персонажам отразить не в состоянии.

Более перспективными и интересными оказываются принципы, в которых первоочередное внимание уделяется самим текстам, выяснению закономерностей их сложения. По этому пути, хотя и не сразу, пошла литовская исследовательница Б. П. Кербелите. Еще только приступая к составлению «Каталога литовского повествовательного фольклора», Кербелите также выбрала принцип классификации материала по персонажам [Кербелите. Принципы.]. При этом внимание уделялось не только сюжетам, но и их версиям и вариантам, которые в совокупности составляют тип произведения. Однако версии и варианты не были показаны, учитывалось лишь варьирование названий персонажей. Кербелите делалась попытка показать и «взаимозаменяемость мифических персонажей во многих сюжетных сказаниях». Варианты одного и того же сюжета соединялись в один тип, «независимо от того, что в них фигурируют разные персонажи», и определялись в подразделе «по традиционному, закономерно изображаемому в этом сюжете персонажу», в другие разделы вносились соответствующие отсылки. В случае «равноправия» персонажей сюжетный тип указывался во всех соответствующих разделах и соединялся перекрестными отсылками [Там же. С. 101–102].

Однако, чувствуя ограниченность данной системы в показе изменчивости текстов, Кербелите отмечала, что классификация по персонажам недостаточно ярко раскрывает сюжетный состав сказаний, но способствует изучению отразившихся в них представлений.

В своей монографии об историческом развитии структур и семантики сказок Кербелите предлагает структурировать текст с помощью элементарных сюжетов (далее – ЭС), которые она определяет как последовательность действий и ситуаций, связанных с достижением героем одной цели. Цель проясняется обычно по достигнутому результату – изменению состояния участников столкновения. При выделении элементарных сюжетов не принимается во внимание местоположение в тексте составляющих их действий, т. е. учитывается возможность различного взаиморасположения элементарных сюжетов (например, обрамления одного ЭС другим) [Кербелите. Ист. раз.]. Анализируя метод Кербелите, Китанина отмечает, что «Б. Кербелите предлагает разные уровни описания сюжета – от более конкретного к более абстрактному, – демонстрируя технику перехода от одного к другому, что позволяет установить глубинное сходство внешне различных ЭС и выделить их типы и версии. В классификации Кербелите описание ЭС дается на более абстрактном языке, чем в указателях, составленных по системе Аарне – Томсона [АТ]. По этому описанию трудно узнать сюжет реальной сказки, поэтому пользоваться ее указателем достаточно сложно. Но все типы, выделенные исследовательницей, соотнесены с типами по АТ, а сюжеты, выделенные в АТ, в свою очередь описаны по методике Кербелите. При этом условии указатель Кербелите оказывается ценным дополнением к существующей международной системе классификации сюжетов, поскольку выявляет структурные сходства сюжетов, не соотносящихся при тематической классификации Аарне – Томпсона [РГГУ: Китанина].

В монографии, о которой идет речь, Б. П. Кербелите посвящает особый раздел вопросам соотношения семантики и структуры сказок и мифологических сказаний. И здесь она отказывается от классификации сказаний по персонажам в первую очередь потому, что «мифические существа и их характеристики далеко не всегда составляют стержень текста» [Кербелите. Ист. раз. С. 112]. Уточнить на основе анализа семантики и структуры общественное значение произведений она считает основной задачей составителя каталога сказаний. Внимательный анализ сюжетов мифологических рассказов привел исследователя к выводу о том, что их основным героем является как раз не мифическое существо, а человек: «положительный или отрицательный исход столкновения человека с мифическим существом зависит от действий человека, а реакция мифического персонажа обусловлена ситуацией, которую создает человек» [Там же. С. 113]. «По соотношению действий человека – героя сказаний и результата класс литовских мифологических сказаний делится в три подкласса: 1) Правильное поведение человека; 2) Неправильное поведение человека; 3) Наблюдения проявлений «иного мира» [Там же]. Что касается третьего подкласса, то в нем человек – «пассивный наблюдатель необыкновенных явлений» Он «получает подтверждение существования «иного мира» и на основе опыта других людей распознает его обитателей. Главное назначение этих текстов – закрепить сведения об ином мире, убедить, что он действительно существует» [Там же]. Отмечается, что мифологические сказания двух первых подклассов отличаются сюжетностью [Там же. С. 114]. Далее Кербелите группирует действия человека, от которых зависит исход мифологических сказаний, по семантическим признакам и выделяет наиболее типичные для мифологических сказаний «акции» героев; сопоставляет их с выделенными ею в данной монографии сказочными «акциями» и осуществляет анализ сюжетов на нескольких также определенных ею семантических уровнях. На основе сходства и различия структуры сюжетов сказок и мифологических сказаний автор делает вывод о том, что это следствие того, что «в различных жанрах устной народной прозы изображаются различные сферы действительности» [Там же. С. 114–118].

Подробно методика структурно-семантической классификации литовских этиологических, мифологических сказаний и преданий, разработанная Кербелите, изложена в издании 2001 г. [Кербелите. Типы] (Работа также размещена на сайте РГГУ). Не останавливаясь подробно на анализе методики Кербелите, отметим только, что не сочли возможным применить ее к систематизации нашего материала по нескольким причинам. Во-первых, она требует большой степени обобщенности форм и представлений, абстрагирования от конкретного, «живого» материала. Во-вторых, основывается на искусственном вычленении из «макроструктур» (так названы конкретные, бытующие в народе «сказания») микроструктур – «элементарных сюжетов» (ЭС). Кербелите разработана типология этих вычлененных ЭС. В-третьих, как нам кажется, многое в этой методике зависит от субъективного взгляда на ту или иную форму самого исследователя (например, субъективным может быть определение «акций» героя» или выяснение, какая «акция» является главной и т. п.), что нарушает принцип следования тем закономерностям, которые диктует сам материал. В-четвертых, применение предложенных принципов позволяет в той или иной степени выявить общие закономерности сложения ЭС на основе тех или иных народных представлений, но не позволяет показать историческую жизнь учтенных в каталоге частных форм.

Например, по каталогу Кербелите, форма 3.2.0.3. «Герой демонстрирует, что не придерживается обычая» при полном учете существующих ЭС этого типа может показать весь набор традиционных, диктуемых обычаями запретов и опасных для человека ситуаций [Кербелите. Типы. С. 440–449]. Но в то же время при помощи вычленения этого типа ЭС невозможно проследить эволюцию частной формы, вырванной из контекста темы или сюжета. Так, этот индекс каталога не покажет причинной и эволюционной связи между опасностью (для девушек) танцевать в хороводе, поднимать увиденную на дороге (на перекрестке) вещь, тосковать о любимом. Только в контексте темы («Мифический любовник») и в контексте сюжетов («макроструктур») становится ясно, что это «неправильное поведение» чревато опасностью стать любовницей огненного змея.

Каталог также не показывает эволюции «макроструктур» – т. е. бытующих в устной традиции фольклорных сюжетов. Кроме того, выделенными тремя классами мифологических сказаний (правильное поведение, неправильное поведение, наблюдение проявлений «иного» мира) не исчерпывается количество существующих «классов». Так, первые два класса характерны только для «сказаний» с ярко выраженной конфликтностью, противостоянием персонажей. Но есть мифологические рассказы, в которых мифическое существо не является «антиподом», а, напротив, выступает помощником человека (в пределах «змеиных» тем, это, например, темы «Мифический помощник», «Домовая змея», «Благодарная змея», «Мифическая жена»). Иногда для повествовательной ткани важны не «акции» героя былички, а действия свидетелей (например, в отдельных сюжетах тем «Мифический любовник», «Змея внутри человека»).

«Наметить направление для создания типологии сюжетов устных демонологических рассказов (указателя сюжетов) на основе логически непротиворечивого описания их структурных модификаций» назвали своей целью авторы публикации «Анализ структуры устных демонологических рассказов как этап систематизации их сюжетов» на сайте РРГУ М. Л. Лурье, И. А. Разумова.

Указав на основные предшествующие опыты структурно-семан­ти­чес­кого анализа сюжетики фольклорного нарратива (сказки и несказочной прозы) (работы Б. П. Кербелите; финской исследовательницы Сату Апо; Е. М. Мелетинского, С. Ю. Неклюдова; Е. С. Новик и Д. Сегал; европейских фольклористов Ю. Пентикайнена, А.-Л. Сийкала и др.) и несколько подробнее остановившись на достоинствах и недостатках системы Айвазян (см. выше), Лурье и Разумова справедливо отмечают, что указатели, построенные по принципу последнего, «не могут служить практическим целям систематизации текстов… несмотря на их теоретическую значимость для идентификации базисных когнитивных структур (макроструктур нарративов и культурных практик в целом). Высокий уровень абстрагированности схем и языка структурно-семантических описаний препятствуют их использованию на текстовом уровне». Свои способы описания структуры мифологических рассказов они назвали «переходной ступенью от собственно структурного анализа к сюжетно-типологизирующему (уровень композиционно-повествовательной стереотипии)». В отборе материала для анализа они строго ограничились «мифологическими нарративами о демонах природного и культурного пространства», т. к., по их мнению, (совершенно справедливому) «сверхобщность» (объединение под понятием «мифологический рассказ» широкой категории нарративов с разной структурой, типом функционирования, тематикой, например включением исторической прозы) «создает ложное представление о типологическом (а следовательно, и жанровом) единообразии. Это, в свою очередь, затрудняет типологический анализ, т. к. порождает иллюзию возможности создания универсальной модели описания».

Из мифологических рассказов авторами выбраны те, структурно-семантическую основу которых составляет «коммуникативная ситуация» «человек   демон», «что определяет структурную однотипность текстов». За пределами систематизации, таким образом, остаются рассказы о кладах, предзнаменованиях, ведьмах и колдунах и проч. [РГГУ: Лурье, Разумова; то же: Лурье, Разумова].

Принципы структурного анализа с выделением «акций», «реакций» и прочих «сюжетообразующих элементов» в целом интересны. Но сам указатель, как нам кажется, «страдает» той же «болезнью» «прокрустова ложа» – т. е. стремлением загнать живой материал в определенные «парадигмы».

В отличие от Кербелите, главным действующим лицом мифологического рассказа Лурье и Разумова считают не человека, а «демона». И соответственно, по их мнению, «ключевая сюжетообразующая ситуация создается акцией демонологического персонажа». На наш взгляд, более права Кербелите, видя зависимость движения сюжета от «акций» человека, поскольку именно действия человека являются и «инициирующими» (например, он нарушает запрет) и финальными (например, он применяет оберег) для сюжета. Это подтверждает и наш анализ сюжетов о мифическом любовнике [Козлова. Указатель].

«Сюжеторазличительное» значение, по мнению Лурье и Разумовой, имеет то, что «основная акция демона» «характеризуется одновременно неизменяемостью и незаменимостью в данной фабульной цепочке». Это положение заставляет их свести сюжетные типы к формулировке функций мифического существа, перечисленных в указателе без всякой системы. Причем принципиальных отличий в понятиях «сюжетный тип» и «сюжет» нет.

Авторы справедливо замечают, что «ни обстоятельства, в которых происходят события, ни знаковые атрибуты персонажей, ни формы осуществления акций персонажей не эксплицируются на уровне фабульной структуры». Но в то же время считают, что т. к. «они выполняют дифференцирующую роль на уровне текстообразования», то «в дальнейшем должны быть учтены в качестве типологизирующих признаков «второго ряда». Тексты анализируются «с целью установления основных сюжетообразующих элементов, их устойчивых сцеплений (макросов) и далее – типов амплифицированных структур. Методом и одновременно результатом такого анализа является построение комплекса схем как суммы разнонаправленных возможностей, на основе которых выстраиваются конкретные тексты» [РГГУ: Лурье. Разумова]. По сути, указатель М. Л. Лурье и И. А. Разумовой представляет собой не каталог сюжетов, а каталог «сюжетных элементов». При этом считается, что таким образом «могут быть идентифицированы подтипы, версии сюжетов и, возможно, единицы каких-то следующих субуровней [? – Н. К.], включая исходные акции человека и демона, итоговые (т. е. находящиеся за пределами финальных акций), последствия их контакта, формы идентификации демонической природы персонажа, факультативные и окказиональные мотивы» [Там же].

«Такая форма рабочего указателя, – полагают составители, – представляется не только адекватной структурной и функциональной специфике (жанровой природе) материала, но и более удобной для решения ряда исследовательских задач, в первую очередь — сравнительно-типологического анализа на всех уровнях: определение общего и специфического как в наборе функций каждого из демонологических персонажей, так и в формах их реализации, характере идентификации, степени стабильности/мозаичности образов и т. д.; выявление сочетаемости и значений отдельных мотивов; рассмотрение типов реакции человека на демоническое воздействие и многое другое, что, в свою очередь, дает ключ к культурно-аналитическим интерпретациям» [Там же].

Нам же кажется, что форма указателя, который стремится одновременно показать и уровень сюжетного типа, и уровень сюжета, и уровень мотива, и различные комбинации тех и других, формально усложняет исследовательскую задачу. Введение в абстрактную схему всех элементов «низших уровней», стремление показать при этом и их «парадигматическое» варьирование приводит к тому, что за всем этим набором просто невозможно увидеть конкретную живую форму. Для показа признаков «второго ряда» нужно пытаться создавать иные типы указателей, что мы и посчитали одной из задач нашей работы.

Лурье и Разумова исключают возможность подробной каталогизации многовариантных модификаций сюжетов, считая ее избыточной. Нам же, напротив, кажется, что такая классификация не только возможна, но и необходима, т. к. при этом учитывается живой, бытующий в традиции материал, а не абстрактные, отвлеченные от него схемы.

Опытом такой работы может служить указатель сюжетов и версий эпических песен, выполненный Ю. И. Смирновым [Смирнов. Указатель] и разработанные им принципы классификации и систематизации эпических текстов [Смирнов. О значении; Смирнов. Направленность; Смирнов. О классификации]. Единицей классификации (распределение материала по устойчивым признакам) выбрана тема, а систематизации (распределение материала по изменчивым признакам) – сюжеты, сюжеты-дубли, версии сюжетов. В отличие от предшествующих, данный указатель носит открытый характер: он легко может быть дополнен новыми формами. Открытость системы, основанной на таком естественном признаке фольклорного материала, как изменчивость во времени (эволюция), – главные качественные показатели этой работы.

Т. А. Китанина назвала указатель Ю. И. Смирнова «попыткой создания указателя сюжетов по кустовому принципу» В качестве замечаний к предложенной системе рецензент высказала следующие: «Сюжеты, включенные в указатель, представляют собой целостные, неструктурированные аннотации, поэтому не всегда понятно, на каком основании та или иная единица представлена как отдельный сюжет или как версия. <…> Кустовая система, не выделенная ни структурно, ни графически, сложна для восприятия, ее логика не всегда ясна» [РГГУ: Китанина].

Однако практика показала, что принципы, разработанные Смирновым, «работают» и при систематизации сюжетов других жанров. Так, они были успешно применены В. Л. Кляусом при систематизации сюжетов заговорных текстов восточных и южных славян [Кляус] и автором данной монографии при систематизации сюжетов мифологической прозы [Козлова. Указатель].

В настоящем издании представлены указатели сюжетов (УС) и мотивов (УМ) названных во «Введении» «змеиных» тем. На принципах их составления остановимся подробнее.

Итак, за единицу классификации принят не персонаж, не функция, а тема.Мы отказались от двойной терминологии «сюжет-мотив», принятой в системе Айвазян, четко разграничив эти понятия. Абстрактная формулировка «сюжет-мотив» не может удовлетворить исследователя, т. к. это разные формальные уровни. Смешение их как раз и привело к тому, что в системе Айвазян в одних случаях сюжет разбивается на мотивы, детали, атрибуты, которые помещаются под отдельными индексами, в других – учитывается вся форма в целом. Различий между индексами сюжетов и других формальных единиц нет.