65

Оглавление с.1

Предисловие (А.Ю. Минаков) c.2.

Глава I. Александр Семенович Шишков (М.Г. Альтшуллер) c.11.

Глава 2. Михаил Михайлович Философов (М.М. Сафонов) c. 66.

Глава 3. Федор Васильевич Ростопчин (М.В. Горностаев) c. 81.

Глава 4. Сергей Николаевич Глинка (Т.А. Володина) c. 102.

Глава 5. Николай Михайлович Карамзин (В.А. Китаев) c. 123.

Глава 6. Алексей Андреевич Аракчеев (К.М. Ячменихин, Т.В.Соломенная) c. 141.

Глава 7. Александр Николаевич Голицын (Р. Фаджионатто) c. 157.

Глава 8. Михаил Леонтьевич Магницкий (А.Ю.Минаков) c. 192.

Глава 9. Александр Скарлатович Стурдза (А. Мартин) c. 222.

Глава 10. Сергей Семенович Уваров (М.М. Шевченко). c. 249.

Сведения об авторах. c.299.

Предисловие

«Мы же возбудим течение встречное

Против течения!»

А.К. Толстой

Процитированные строчки русского поэта превосходно передают антипрогрессистский пафос раннего русского консерватизма. В Российской империи консерватизм в период своего возникновения в самом общем виде представлял собой реакцию на радикальную вестернизацию, проявлениями и главными символами которой в конце XVIII – начале XIX вв. стали Великая Французская революция, крайний (по тем временам) либерализм Александра I, проект конституционных преобразований, связанных с именем М.М. Сперанского и наполеоновская агрессия против Российской империи¹.

Эти явления были восприняты русскими консерваторами как тотальная угроза, ведущая (как это воспринималось в традиционалистско-консервативном дискурсе) к разрушению всех коренных устоев традиционного общества: самодержавной власти, православной церкви и религии вообще, языка, патриархального быта, национальных традиций и т.д.

В этой тотальности угрозы было отличие от всех прежних вызовов, которые в своей истории испытала Россия: татаро - монгольского нашествия и последующего ига, Ливонской войны, Смуты XVII в., Северной войны. Эти внешние угрозы не подрывали основополагающие принципы монархической власти, религии, культурно-языковой идентичности. К концу же XVIII в. ситуация резко изменилась. Процессы модернизации, разрушающие самые основы существования и деятельности базовых общественных институтов и установлений традиционного социума, носили всеобъемлющий характер. Соответственно, беспрецедентность вызова порождала ответную консервативную реакцию, призванную защитить основополагающие традиционные ценности.

Одним из условий возникновения консерватизма была европеизация российской элиты, впитавшей идеи Просвещения, познакомившейся с работами Ж.-Ж. Руссо, И.Г. Гердера и др., а также влияние на нее, прежде всего со стороны французских роялистов, антибонапартистски и антиреволюционно настроенных англичан и немцев. Без наличия этого тонкого слоя европейски-образованной элиты возникновение консерватизма было бы попросту невозможно или же проходило бы в других формах.

Наибольшую роль в первое десятилетие XIX в. и в 1812-1815 гг. в складывающемся консервативном течении играли такие фигуры, как А.С. Шишков, Ф.В. Ростопчин, М.Н. Карамзин, С.Н. Глинка, великая княгиня Екатерина Павловна, А.А. Аракчеев, т.е. основные «герои» данной монографии. Представляется, что именно благодаря их усилиям консервативное направление оформилось и смогла серьезно влиять на политику самодержавной власти, начиная с 20-х гг. XIX в. Особенно интенсивно русский консерватизм начал складываться в связи с угрозой наполеоновской агрессии – именно тогда происходит «взрывной» рост русского консерватизма, носящего подчеркнуто антилиберальную и антипросвещенческую окраску². Ранние русские консерваторы разделяли те основные ценности, которые были характерны и для их западноевропейских единомышленников, вроде Ж. де Местра, Л. де Бональда, А. Мюллера и Ф. фон Баадера, ставящих своей целью защиту и актуализацию позитивных традиций и ценностей идеализированного средневекового общества (культ религиозного трансцендентного начала, тесно связанной с ним традиции, особенно в сфере культуры и нравственности, а также сильного монархического государства, приоритет его над интересами отдельного индивида, понимание естественного неравенства людей и соответственно, признание необходимости общественной иерархии и пр.) и сознательное противодействие либерализму и радикализму.

Первым из вышеназванных деятелей проявил себя в качестве идеолога консерватизма А.С. Шишков, который уже в 1803 г. в “Рассуждении о старом и новом слоге российского языка” сформулировал некоторые основные аксиомы нарождавшегося русского консерватизма: недопустимость подражательства революционным и либеральным западноевропейским образцам, затем - необходимость опоры на собственные традиции (языковые, религиозные, политические, культурные, бытовые, изучения русского языка во всех его ипостасях, наконец, патриотизм, включающий культивирование национального чувства и преданность самодержавной монархии³. При этом галломания значительной части русского дворянства – т.е. ориентация на культурно-поведенческие модели из Франции - явилась провокативным фактором для вызревания изначальной модели русского консерватизма. Следует подчеркнуть, что данный вариант консервативной идеологии в первое десятилетие XIX в. носил оппозиционный характер, противостоял либеральной идеологии, характерной для Александра I и его ближайшего окружения (членов «Негласного комитета», М.М. Сперанского). Чрезвычайно показателен также был и первоначальный общественный статус А.С. Шишкова и его единомышленников – Ф.В. Ростопчина и С.Н. Глинки. В то время два первых консерватора пребывали в опале и вынуждены были сосредоточиться лишь на литературной деятельности, третий же, вплоть до начала выпуска журнала «Русский вестник» (с 1808) г. не играл никакой существенной политической роли. Ситуация изменилась примерно с 1807 г., когда под влиянием военных поражений в антинаполеоновских коалициях 1805 и 1806-1807 гг. русское дворянское общество захлестнула волна национализма, имевшего отчетливые консервативные «акценты». Говоря о национализме ранних русских консерваторов, мы имеем в виду его особый тип, который, по своим исходным интенциям был призван противостоять «чужеродным» модернизационным процессам и ставил своей целью, как минимум, законсервировать традиционалистское настоящее. Но, как и национализм, сопровождающий и активизирующий модернизацию, он оперировал понятием мессианского коллективного субъекта, апеллировал к определенным этническим ценностям, конструировал собственную традицию, селективно интерпретируя факты исторического прошлого.

Франция, ее язык и культура, воспринималась в консервативно-националистическом дискурсе как воплощение «мирового зла», породившее кровавую революцию и якобинский террор. Консервативно -националистическая риторика, нашедшая отражение в памфлетах Ф.В. Ростопчина, в статьях С.Н. Глинки в «Русском вестнике» рисовала совершенно карикатурные и вызывающие отвращение и смех образы французов. Франция и французы представали в сознании русских консерваторов как полная антитеза России и русским. В дальнейшем А.С. Шишков изображал Францию как некое «зачумленное» место, страну, судьбу которой необходимо предоставить самой себе, предварительно изолировав от внешнего мира. Одна из причин, по которой ряд консерваторов (великая княгиня Екатерина Павловна, Н.М. Карамзин, Ф.В. Ростопчин) приняли самое активное участие в устранении либерального реформатора М.М. Сперанского, заключалось в том, что он воспринимался ими как ключевая фигура ненавистной русским патриотам «французской партии».

Огромную роль в становлении русского консерватизма сыграли события 1812 г. В советской исторической литературе бытовал тезис о том, что декабризм явился порождением Отечественной войны. С нашей точки зрения, с ничуть не меньшим основанием то же самое можно сказать и о русском консерватизме. Им предоставилась беспрецедентная возможность для озвучивания своих идей – и это было сделано в манифестах А.С. Шишкова, статьях С.Н. Глинки в «Русском вестнике» (который, в сущности, озвучивал огромными по тому времени тиражами основные идеи А.С. Шишкова и Ф.В. Ростопчина, которые были его покровителями и авторами), «афишах» Ф.В. Ростопчина.

Уже перед самой войной резким образом изменяется общественный статус бывших оппозиционеров: с подачи родной сестры царя, великой княгини Екатерины Павловны, главы консервативной группировки при дворе, они занимают ключевые государственные посты, получают реальную возможность влиять на ключевые внутри- и внешнеполитические решения императора. В кадровой политике произошел «тектонический» переворот: вопреки своим либеральным установкам, Александр сближается с «русской партией»: вторым по статусу человеком в империи становится А.С. Шишков, получивший после опалы М.М. Сперанского должность государственного секретаря и выступивший фактически главным идеологом и пропагандистом Отечественной войны, поскольку именно он стал автором большинства манифестов и указов, обращенных к армии и народу. Генерал- губернатором Москвы, наделенным исключительными полномочиями становится Ф.В. Ростопчин. Его афиши, наряду с манифестами А.С. Шишкова, стали первым опытом массового внедрения консервативно-националистичекской мифологии в сознание всех сословий империи. Военно-политическая роль Ф.В. Ростопчина оказалась чрезвычайно велика: именно он был главным «организатором» пожара Москвы, имевшего стратегическое значение, поскольку сожжение древней столицы объективно предопределило разгром Великой армии Наполеона. Исключительно эффективным и популярным пропагандистом консервативно-националистического толка становится С.Н. Глинка, получивший гигантскую сумму на издание «Русского вестника». В годы Отечественной войны на первый план выдвинулась еще одна ключевая фигура «русской партии» – А.А. Аракчеев, проявивший себя в предвоенные и военные годы как выдающийся военный организатор. Он “исполнял должность почти единственного секретаря государя во время Отечественной войны»⁴ и был единственным докладчиком у Александра I практически по всем вопросам: военным, дипломатическим, управлению, снабжению армии и т.п., ведя грандиозную работу, без которой невозможно были бы успешные военные действия против Наполеона. Такова же была его роль и в кампании 1813-1814 гг.⁵

Анализ вклада ключевых идеологов и практиков русского консерватизма в события 1812 г. и сопутствующие ему годы показывает, что именно этот год стал решающим в становлении этого идейно-политического направления. Одно из течений русского консерватизма, изначально имевшее галлофобскую направленность, оказалось максимально востребованным именно в канун Отечественной войны 1812 г., причем нужда в нем была столь велика, что из «маргинального» течения оно превращается в стержневое, вытеснив те идеологические представления, которые были характерны для просвещенного абсолютизма и Александровского либерализма. Колоссальный идеологический сдвиг, который произошел за считанные годы, может быть объясним только той исключительной ролью, которую сыграли русские консерваторы в 1812 г. в условиях национальной мобилизации. Вызвав к жизни обостренное осознание русской этничности, галломания (и – соответственно, галлофобия) дала мощь и силу русского консерватизму. Напомним, что в этом же году одновременно были скомпрометированы и потеряли политическое влияние знаковые для либерализма первого десятилетия XIX в. фигуры М.М. Сперанского и М.Л. Магницкого (кстати, надо полагать, последующий переход М.Л. Магницкого в консервативный лагерь оказал крайне деморализующее влияние на русских либералов и, напротив, имел немаловажное значение для дальнейшего политического самоутверждения русских консерваторов).

Какова же была идейная специфика русского консерватизма в период его становления? Представляется, что конструирование консервативной традиции шло по нескольким направлениям.

Во-первых, шла интенсивная разработка концепции самодержавия как проявления национального, самобытного русского духа. В качестве наиболее яркого примера, можно привести знаменитую «Записку о древней и новой России» (1811 г.) Н.М. Карамзина, с ее очевидными антинаполеоновскими, антифранцузскими и антилиберальными акцентами. Самодержавная система политической власти, по Н.М. Карамзину, держалась прежде всего на общепризнанных народом традициях, обычаях и привычках, на том, что он обозначал как “древние навыки”, “дух народный”, “привязанность к нашему особенному”.

Во-вторых, возвеличивались православная вера и церковь, они жестко противопоставлялись всем неправославным христианским конфессиям и в особенности масонству. При этом в работах русских консерваторов-националистов православие выступает прежде всего как атрибут «русскости», средство национальной самоидентификации, а не как «вселенская» религия. За некоторыми исключениями, мы не можем зафиксировать у русских консерваторов первой трети XIX в. устойчивого интереса к вопросам собственно православного богословия.

В-третьих, русская история рассматривается как одна из основных опор консервативно-националистического самосознания. Примеры из идеализированной версии русского прошлого призваны были «излечить» галломанию русского дворянского общества. Благочестивые русские цари, герои-избавители от Смуты XVII в. и Суворов – постоянные фигуры в создаваемом консерваторами пантеоне. Исторический опыт для консерваторов – это прежде всего «русскость», опыт выживания в периоды кризисов и апелляция к славным воинским победам. По сути дела консерваторами начал создаваться своего культ светских святых, призванный преобразить русское общество в консервативно-националистическом духе. Мифологизированная таким образом русская история с тех пор становится неотъемлемым компонентом практически любой русской консервативной доктрины.

«Русское» жестко противопоставляется всему не только французскому, но и западному. Название журнала, издаваемого С.Н. Глинкой, «Русский вестник» было полемически противопоставлено названию «Вестник Европы» (первоначально его редактором был Н.М. Карамзин, который до публикации «Истории государства Российского» воспринимался многими русскими консерваторами как западник, масон, галломан, бонапартист и либерал - «своя своих не познаша»). В произведениях Ф.В. Ростопчина слова «русский» и «русское» являлись ключевыми и наиболее часто повторяющимися.

Немалую роль в вызревании раннего консерватизма сыграли языковые споры между «шишковистами» и «карамзинистами», носившие не только эстетический и филологический, но и отчетливо политический характер. Карамзинисты ориентировались в своих поисках на разговорный язык элитарных салонов, французские языковые и культурно-поведенческие стереотипы, шишковисты же выступали за общенациональный язык, не только очищенный от иностранных слов и опирающийся на традицию, восходящую к церковно-славянскому и древнерусскому литературному языку, но и тесно связанный с языком простонародья: крестьянства, купечества, духовенства, мещанства. В свое время Ю.Н. Тынянов заметил, что Н.М. Карамзин, занимаясь созданием «Истории Государства Российского», в известной мере выполнял языковую программу А.С. Шишкова⁶. Необходимо подчеркнуть, что стиль шишковских манифестов в модифицированном виде сохранялся вплоть до 1917 г., став одним из основных средств идейно-политического воздействия монархической власти на народ.

Таким образом, консерваторы в ответ на внешние угрозы в первой четверти XIX в. предпринимают достаточно успешную попытку конструирования национальной традиции не только в сфере языка, но и культуры в целом, разрабатывают определенную версию русской истории, декларируют необходимость «воссоздания» русской одежды, развлечений, кухни, этикета и т.д., вплоть до бытовых мелочей.

Разумеется, русский консерватизм в подобной версии сталкивался с двумя проблемами. Из-за националистической составляющей его трудно было совместить с имперским универсализмом, насаждаемым абсолютистской властью – в этом одно из возможных объяснений, почему карьера А.С. Шишкова и Ф.В. Ростопчина резко оборвалась по окончании Отечественной войны 1812 г., когда отпала необходимость в общенациональной мобилизации. Русский консерватизм с националистической окраской использовался в прагматических целях и власть отказалась от него, как только непосредственная опасность миновала. Кроме того, главными носителями и идеологами русского националистического консерватизма были выходцы из дворянской элиты. А национализм в любой версии, как в консервативной, так и либеральной не мог не противоречить принципу сословности. Выходом из этого двусмысленного положения представлялась своеобразная интерпретация крепостного права, как оптимальной формы существования русских в единой патриархальной семье. При этом в консервативной идеологии сохранялась необходимость естественного неравенства и иерархии, но, с другой стороны, народ не воспринимался как принципиально чуждый дворянской элите, более того, низшие сословия расценивались как носители национальных нравственно-религиозных ценностей, в отличие от подвергшегося иностранному разлагающему влиянию дворянства. Не случайно в рамках консервативно-националистического дискурса был остро поставлен вопрос о социокультурном расколе, инициированном реформами Петра I. Восприятие русского народа как единого иерархического целого позволяло националистам-консерваторам обращаться со своими идеями не только к образованному дворянскому обществу – через «Русский вестник», «Чтения в Беседе любителей русского слова», но и к простонародью – посредством манифестов А.С. Шишкова и афиш Ф.В. Ростопчина.

Вышеприведенные соображения позволяют с уверенностью утверждать, что первая четверть XIX в. явилась важнейшим этапом в формировании русского консерватизма. Именно тогда были сформулированы основные концепты русского консерватизма: народ как единое органическое иерахическое целое, большая патриархальная семья, в котором главную роль играет воля царя, выражающая волю коллективного целого и опирающаяся на собственные, глубоко отличные от западных, национальные традиции. Такое целое не нуждалось в верховной власти народного представительства, ограничении власти самодержца конституцией, разделении властей, отмене сословных привилегий.

Наиболее развитые формы русского дореволюционного консерватизма в целом являлись своего рода теоретически развернутым обоснованием формулы «православие – самодержавие – народность»⁷. В любом случае, всякая серьезная русская консервативная рефлексия неизбежно затрагивала, обосновывала те или иные члены указанной триады (или отталкивалась от них). Это можно сказать о взглядах представителей консерватизма николаевского царствования - позднего А.С. Пушкина, П.Я. Чаадаева, М.Н. Погодина, Н.В. Гоголя и Ф.И. Тютчева, пореформенных славянофилов, вроде И. С. Аксакова, о воззрениях М.Н. Каткова, Н.Я. Данилевского, Ф.М. Достоевского, К.Н. Леонтьева, Л.Н. Тихомирова, русских «черносотенцев». С нашей точки зрения, это обстоятельство позволяет оценивать то или иное течение в русском консерватизме, в том числе и первой четверти XIX в., по тому, как трактовались члены триады, каково было отношение к ним во взглядах представителей соответствующего течения. Иначе говоря, анализ более зрелого явления, знание о нем может многое прояснить в этом же явлении на стадии его зарождения и становления. Анализ раннего русского консерватизма с подобной точки зрения позволяет выделить в нем несколько течений: «церковный», «православно-самодержавный», «националистический», «католический», «масонский», «бюрократический», «династический» консерватизм⁸.

Взаимодействие и борьба этих течений определили идейную атмосферу того времени, дальнейшую эволюцию русского консерватизма. Разумеется, выделение этих течений условно, консервативная идеология и практика были достоянием отдельных лиц и кружков, были по-преимуществу дисперсны, неотчетливы и аморфны, иногда даже трудноотличимы от других направлений общественной мысли, что было естественно на этапе становления нового идейного направления в условиях авторитарного государства⁹.

Данная серия очерков представляет лишь один из первых подступов к созданию обобщающей работы о консерватизме и национализме в царствование Александра I¹⁰. Персоналии, представленные в настоящей монографии, являются, в большинстве своем, ключевыми для понимания специфики раннего русского консерватизма: это А.С.Шишков, Ф.В. Ростопчин, С.Н. Глинка, Н.М. Карамзин, С.С. Уваров. Значительно менее известны М.Л. Магницкий и А.С. Стурдза, почти неизвестен М.М. Философов. А биографии А.А. Аракчеева и А.Н. Голицына представляют этих деятелей консервативного направления с непривычной стороны. Так, исследование хозяйственной деятельности Аракчеева позволяет объяснить, почему именно он смог разработать вполне реалистичный, хотя и нереализованный проект освобождения крестьян от крепостной зависимости. А детальная биография А.Н. Голицына показывает, что первоначально политическая проекция мистицизма Александровского царствования имела вполне либеральный характер и лишь к началу 20-х гг. XIX в. приобрела консервативную окраску.

К сожалению, некоторые биографические очерки, прежде всего М.М. Щербатова, Г.Р. Державина, представителей консервативной партии при дворе – великой княгини Екатерины Павловны, великого князя Константина Павловича, вдовствующей императрицы Марии Федоровны, консерваторов-масонов – И.А. Поздеева, П.И. Голенищева-Кутузова, Д.П. Рунича, «церковных» консерваторов – митрополита Серафима (Глаголевского), архимандрита Фотия (Спасского) отсутствуют в данной монографии, главным образом, потому что этого не позволяет ее ограниченный объем. Создание аналогичных очерков о них - дело ближайшего будущего.

1 Ранний русский консерватизм возникает даже до 1789 г., если вспомнить о таких работах М.М. Щербатова, как «О повреждении нравов в России» и «Путешествие в землю Офирскую». Своим острием эти памфлеты были направлены против новшеств, внесенных в русскую жизнь Петром I и Екатериной II. Антизападнические и антилиберальные мотивы этих произведений раннего русского консерватизма достаточно определенны.

2 Именно в 1807 г. по инициативе А.С. Шишкова и Г.Р. Державина начинаются первые собрания русских литературных консерваторов, которые в 1810 г. конституировались в «Беседу любителей русского слова».

3 См. Минаков А.Ю. «Рассуждение о старом и новом слоге российского языка» А.С. Шишкова –первый манифест русского консервативного национализма//Проблемы этнической истории Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы в новое и новейшее время: Сб. научн. трудов. Вып.1. Воронеж, 2002; Его же. Франкобесие//Родина. 2002. № 8. С.18-19.

4 Николай Михайлович (Романов). Император Александр I. СПб., 1912. Т.1. С.285.

5 Федоров В.А. М.М.Сперанский и А.А.Аракчеев. М. 1997. С.106.

6 В.К. Кюхельбекер. Дневник. 1929. С. 4.

7 В сравнительно недавно вышедшей работе А.С. Карцов подробно обосновал это положение: «В целом вариации консервативного общественного идеала сводились по преимуществу к неодинаковому иерархическому выстраиванию отдельных элементов базовой идеологемы «Православие – Самедержавие – Народность», к несхожему между собой соподчинению культурного, государственного и национального элементов». См.: А.С. Карцов. Русский консерватизм как интеллектуальная традиция// Консерватизм и либерализм: история и современные концепции. СПб., 2002. С.55.

8 Анализ этих течений см.: Минаков А.Ю.К постановке вопроса о типологии раннего русского консерватизма//Клио. 2003. № 3(22). С.26-31; Его же. Опыт типологии течений в русском консерватизме первой четверти XIX века// Российская империя: стратегии стабилизации и опыты обновления. Воронеж, изд-во ВГУ, 2004.

9 К примеру, о причудливом сочетании радикальных и консервативных идей в мировоззрении декабристов см. работу В.С. Парсамова. Декабристы и французский либерализм. М., 2001.

10 Необходимо отметить, что биографические очерки настоящей монографии написаны на основании ранее опубликованных их авторами работ. См.: Альтшуллер М.Г. Предтечи славянофильства в русской литературе (Общество “Беседа любителей русского слова”). Ann Arbor, 1984; Володина Т.А. У истоков “национальной идеи” в русской историографии// Вопросы истории. 2000. № 11-12; Ее же. «Русская история» С.Н. Глинки и общественные настроения в России начала XIX в.; Горностаев М.В. Генерал-губернатор Москвы Ф.В. Ростопчин: страницы истории 1812 года. М., 2003; Китаев В.А. У истоков русского консерватизма (М.М.Щербатов и Н.М.Карамзин)//В кн.: Волгоградский государственный университет. Материалы II научной конференции профессорско-преподавательского состава. Волгоград, 1994. Его же. К спорам о консерватизме Карамзина (А.Н. Пыпин и его оппоненты)//Историографический сборник. Межвузовский сборник научных трудов. Вып.18. Изд-во Сарат. Ун-та, 1999; Мартин А. М. А.С. Стурдза и “Священный союз” (1815-1823)// Вопросы истории, 1994. № 11; Его же. Romantics, Reformers, Reactionaries: Russian Conservative Thought and Politics in the Reign of Alexander I. DeKalb, 1997; Минаков А.Ю. Консервативный проект М.Л.Магницкого: страница истории идейных поисков русской православной оппозиции в 20-е гг. XIX в.//Вестник Воронежского государственного университета. Сер.1. Гуманитарные науки. 2000. № 1; Его же. М.Л.Магницкий и его роль в борьбе “православной оппозиции” с Библейским обществом // Церковь и ее деятели в истории России. Межвузовский сборник научных трудов. Вып.2. Воронеж. 2001; Его же. М.Л.Магницкий: к вопросу о биографии и мировоззрении предтечи русских православных консерваторов XIX века // Консерватизм в России и мире: прошлое и настоящее. Сборник научных трудов. Воронеж. 2001. Вып.1; Его же. «Назвал я здешний край турецкою провинциею»: Деятельность М.Л. Магницкого на посту воронежского вице-губернатора//Исторические записки: Научные труды ист. ф-та ВГУ. Вып.9.Воронеж:, 2003; Сафонов М.М., Филиппова Э.Н. Крестьянский вопрос в записках М.М. Философова // Вопросы истории России XIX- начала XX века. Л., 1983; Их же. Неизвестный документ по истории общественно-политической мысли России начала XIX в. // Вспомогательные исторические дисциплины.Т. XVI. Л., 1985. Сафонов М.М. Проблема реформ в правительственной политике России на рубеже ХVIII и ХIХ вв. Л., 1988;   Фаджионатто Р.Розенкрейцерский кружок Новикова: предложение нового этического идеала и образа жизни//сб. Новиков и русское масонство, Акты конференции в Коломне (17-20.5.1994), Москва 1996; Faggionato R. Un’ utopia rosacrociana. Massoneria, rosacrocianesimo e illuminismo nella Russia settecentesca: il circolo di N.I. Novikov//Archivio di storia della cultura. 1997. № 10; M. Speranskij e A. Golicyn: il riformismo rosacrociano nella Russia di Alessandro I, “Rivista storica italiana”, anno CXI, 1999, vol. II; From a Society of the Enlightened to the Enlightenment of Society: the Russian Bible Society and Rosicrucianism in the Age of Alexander I, “Slavonic and East European Review”, vol. 79, n. 3, July 2001; Un esperimento culturale nella Russia di Alessandro I: le scuole lancasteriane, in Scritti in ricordo di Guido Barbina, Udine 2001; La Santa Alleanza: apogeo e crisi dell'epoca delle riforme nella Russia di Alessandro I, "Rivista storica italiana", I, CXIV, 2002; Религиозный эклектизм в России на рубеже 18-19 вв., в “Study Group on 18th-Century Russia - Newsletter”, n. 30, 2002;Шевченко М.М. Сергей Семенович Уваров//Российские консерваторы. М., 1997.Его же. Конец одного величия. Власть, образование и печатное слово в Императорской России на пороге Освободительных реформ. М., 2003; Ячменихин К. М. Алексей Андреевич Аракчеев//Вопросы истории. 1991, № 12; Его же. Военные поселения в России (История социально-экономического эксперимента). Уфа, 1994; Его же. Экономический потенциал военных поселений в России// Вопросы истории. 1997. № 2; Его же. Алексей Андреевич Аракчеев//Российские консерваторы. М., 1997.

Марк Григорьевич Альтшуллер