Религия

О доацтекской религии месоамериканцев мы знаем мало и в основном по археологическим данным. Во главе пантеона ольмеков находился бог-ягуар, настолько характерный, что обнаружение этого культа в Чавин-де-Уантар (Перу) считается одним из свидетельств ольмекского влияния. М.Стингл уточняет, что иначе трудно объяснить, почему пантеон чавинцев возглавил именно ягуар, который в их родных местах вообще не водится. Позже он трансформировался в бога дождя, родственного тольтекскому Тлалоку и майяским Чакам.

У тех же ольмеков впервые появляется ритуальная игра в мяч (тлачтли) — подобие современного баскетбола: игроки должны были попасть литым каучуковым мячом в каменное кольцо, прикреплённое к стене стадиона; при этом касаться мяча можно было только бёдрами, ягодицами, плечами и локтями (но не кистями рук и не ступнями). Тяжёлый литой мяч может причинить серьёзное увечье, поэтому игроки надевали защитные маски и нагрудники, становясь похожими скорее на бейсболистов. Однако игра была ритуальной, магической, своего рода жертвоприношением, и некоторые полагают, что в конце «матча» победитель отрезал побеждённому голову. Видимо, это была жертва богам плодородия, на что указывает миф о Шибальбе в «Пополь-Вух», а также то, что и сцены игры в мяч, и сцены обезглавливания всегда изображались с элементами растительного орнамента. В наши дни эта игра сохранилась в Центральной Америке как вид спорта, а в ацтекской столице чемпионы этой игры были такими же народными кумирами, как в наши дни — короли футбола.

Культ мёртвых — непременная черта религии древнейших обществ. У миштеков Оахаки он достиг особого размаха как по пышности ритуала, так и по художественной ценности инвентаря. При этом знатного покойника погребали вместе со свитой. Любопытна черта погребального ритуала в Чупикуаро (на западном побережье, 500-200 гг. до н.э.): там, где покойники лежат лицом вверх, их сопровождает богатый инвентарь, но есть и погребения лицом вниз — в них инвентаря нет (Галич 1990: 94).

Самые яркие свидетельства мы имеем о религии ацтеков. Это прежде всего записи конкистадоров (таких, как офицер Кортеса Берналь Диас) и миссионеров (Бернардино де Саагун), а также письменные источники, оставленные самими индейцами.

Религия ацтеков была языческой. Это значит, прежде всего, что они поклонялись огромному множеству богов, олицетворявших силы природы, что эти боги были сильнее людей, но не всемогущи, не всегда достойны и даже смертны. Практически не было дня, не посвящённого какому-нибудь богу, начиная от покровителей дома (похожих на римских пенатов) и кончая верховным божеством. Глубочайшая черта индейского религиозного сознания — дуализм, своего рода стихийная диалектика, поэтому часто почитались супружеские пары богов. Выше всех стоял Ометекутли, бог-творец (он же Тонакатекутли — «Владыка нашей плоти») и его супруга. Но эта пара обитала на самом дальнем, 13-м небе и практически не вмешивалась в дела людей, поэтому им не поклонялись и не приносили жертв. Реально выше всех почитались три божества. Это, во-первых, Уицилопочтли — ужасный кровожадный бог войны и предок ацтеков, которые, по преданию, несли перед собой его истукан во время своих бесконечных скитаний. Во-вторых, это Кецалькоатль, о котором ещё пойдёт речь, и в-третьих, тольтекский бог дождя Тлалок (Тескатлипока). Вообще культ бога дождя занимает центральное место в пантеоне многих народов Месоамерики, и вполне вероятно, что именно Тлалок мог бы стать у ацтеков единым Богом (тенденция к единобожию у них уже была заметна).

Далее, это означало, что мир в целом не подлежит моральной оценке. Мир — не арена борьбы Добра со Злом, как в зороастризме или христианстве: он принимается весь, целиком, прекрасный и яростный, со своим добром и со своим злом. И человек должен уметь творить и то, и другое, потому что так же поступают и боги. Мир индейских религий трагичен — в точном смысле этого слова у Ницше. Немалое место в нём занимает картина смерти и потустороннего мира, о котором даёт представление следующий текст:

«Когда один из астеков умирает «соломенной смертью», жрец произносит перед его телом такие слова: «Наш сын, для тебя закончились страдания и изнурительные труды этой жизни. Наш Господь соизволил забрать тебя отсюда, ибо у тебя не было вечной жизни в этом мире; наше существование — как луч солнца. Его милость позволила тебе узнать нас и участвовать в нашей общей жизни. Теперь бог Миктлантекутли и богиня Миктлансиуатль [Господин и Госпожа преисподней] взяли тебя, чтобы ты разделил с ними их жилище. Мы все последуем за тобой, ибо это наша судьба, а в их жилище хватит места, чтобы принять весь мир. Мы больше ничего о тебе не услышим. Смотри, ты ушел в царство тьмы, где нет ни света, ни окна. И ты не вернешься, и тебе не нужно будет печься о возвращении, ибо твое отсутствие -— навсегда. Ты оставляешь детей бедными и осиротевшими, они не знают ни своей цели, ни того, как они справятся с изнурительными трудами этой жизни. Что до нас, то мы не замедлим присоединиться к тебе там, где ты будешь». Затем, точно во второй раз совершая крещение, жрец окропляет голову умершего несколькими каплями воды и ставит рядом с ним сосуд с водой: «И вот, вода, которой ты пользовался в этой жизни; это для твоего путешествия». В надлежащий момент на мумиеобразный труп кладутся некие письмена, подобно еще одной Книге мертвых: «И вот, с этим ты минуешь две сталкивающиеся горы... С этим ты минуешь дорогу, где тебя поджидает змей... С этим ты минуешь логово зеленой ящерицы... И вот, с этим ты пересечешь восемь пустынь... И восемь холмов... И посмотри, с чем ты перейдешь место ветров, что гонят тебя обсидиановыми ножами». Таковы опасности, которые предстоит одолеть на Подземном Пути, прежде чем оказаться перед Миктлантекутли; оттуда, четыре года спустя, умерший должен пойти дальше, пока с помощью собаки, принесенной в жертву на его могиле, он не переправится через Девять Потоков, а затем и хозяин, и пес вступят в вечную обитель мертвых — Шикомемиктлан» (цит. по: Элиаде 1998: 336-337).

Однако это была лишь отправная точка религиозного развития Месоамерики. Около 980 г. (самая поздняя дата; возможно, на 52 или 104 года раньше) правитель Тулы Топильцин Кецалькоатль провёл религиозную реформу. Он учил о существовании единого и единственного бога, которого звали Кецалькоатль (Пернатый Змей) и в честь которого реформатор принял своё имя ⁴. Этот бог не нуждался в других жертвах, кроме змей и бабочек, зато требовал от своих почитателей нравственного поведения. Вскоре пророк совершил свой крестный путь: не позднее 999 г. он был изгнан из Тулы и, по одной версии, бросился в костёр на берегу моря, откуда воскрес в виде планеты Венеры, по другой — уплыл на крылатом корабле, предсказав своё второе пришествие. Однако его учение широко распространилось среди тольтеков, майя (звавших его Кукульканом, что на их языке тоже означает «Пернатый Змей»), а затем и среди ацтеков. При этом уцелевшие обрывки легенд не проводят грани между Кецалькоатлем-богом и Кецалькоатлем-человеком.

Религия Кецалькоатля явно склонялась к монотеизму, хотя и несколько особому. Д.Соди приводит отрывок из сохранившегося текста, в котором Кецалькоатль взывает «к своему богу, к тому, что находился в глубине небес, к той, у которой одежды из звёзд, к тому, кто заставляет сиять всё вокруг, к владычице нашей плоти, владыке нашей плоти, к той, что одета в чёрное, к тому, кто одет в красное, к той, что придаёт устойчивость земле, к тому, что покрывает её хлопком. И обратил он свои слова туда, где находился Дуализм (Омейокан), к девяти кругам, из которых состоит небо» (Соди 1985: 124-125, перевод с испанского текста М. Леона Портильи). Итак, во главе мира оказывалась то ли супружеская пара, то ли бог, единый в мужской и женской ипостасях. Не совсем ясно, что такое Омейокан (Двойственность): то ли имя бога, то ли место, где он живёт. При всём том религии Кецалькоатля в высшей степени свойственна идея греховности человека, покаяния и искупления путём добрых дел. Она тоже пессимистична, но этот пессимизм сродни христианскому.

Стоит ознакомиться с двумя текстами, приводимыми Бернардино де Саагуном. Омывая новорожденного, ацтекский жрец произносил такую ритуальную формулу, которая после небольшой косметической правки могла бы считаться вполне христианской:

«Милосердная Госпожа Чальчиутликуэ, этот твой слуга пришел в этот мир, присланный твоими отцом и матерью, Ометекутли и Ометеотль, обитающими на девятом небе. Мы не знаем, какие дары он приносит; мы не знаем, что было предначертано ему до начала мира, не знаем, какая участь облекает его. Мы не знаем, благая эта участь или злая, не знаем, почему его будет преследовать злосчастье. Мы не знаем, какие недостатки или пороки он мог унаследовать от отца или матери. Воззри на него — он в твоих руках! Омой его и освободи его от нечистоты, как должно, ибо он доверен твоей власти. Очисть его от скверны, которую он получил от родителей: пусть вода унесет грязь и нечистоты, освободив его от всего пятнающего. Будь милостива, о богиня, пусть очистятся его жизнь и сердце, чтобы он мог жить в этом мире безмятежно и мудро. Пусть эта вода унесет все болезни — ради этого дитя предано в твои руки, в руки матери и сестры богов, единственной, кто достойна обладать этим и давать это. Смой с него зло. которое было на нем до начала мира. Снизойди к нашей просьбе, вот он, перед тобой, этот ребенок» (цит. по: Элиаде 1998: 235).

Или такой, казалось бы, чисто христианский обряд, как периодическая исповедь в грехах и налагаемая священником епитимья (поступки, которые должны эти грехи загладить). Ещё Ветхий Завет знает, по сути, лишь один способ добровольного искупления греха — жертвоприношение. А вот что говорил кающемуся ацтекский жрец, согласно тому же Саагуну:

«...исповедующий обращается к кающемуся со словами: «О брат, ты пришел туда, где тебе грозит огромная опасность, предстоят великие труды и ужасы... ты пришел туда, где сгрудились и сплелись силки и сети, так что никто не может пройти, не запутавшись в них... это твои грехи, которые являются не только силками, сетями и ямами, в которые ты уловлен, но и дикими зверями, которые убивают и терзают тело и душу... Когда ты был создан и послан сюда, твой отец и мать, Кетцалькоатль, сотворил тебя подобным драгоценному камню... но твои собственные воля и выбор за­пачкали тебя... а теперь ты признался... ты раскрыл и явил все свои грехи нашему господу, который оберегает и очищает всех грешников; и не считай это за насмешку, ибо поистине ты вступил в источник прощения, подобный чистейшей воде, которой наш господь и бог, оберегающий и хра­нящий нас всех, смывает грязь с души... теперь ты родился заново, теперь ты начинаешь жить; и даже теперь наш господин и бог дает тебе свет и новое Солнце; теперь ты тоже начинаешь цвести и пускать побеги, словно драгоценный камень чистой воды, происходящий из чрева твоей матери, где ты сотворен... Тебе надлежит нести покаяние, трудясь год в доме бога; там ты будешь истязать себя и будешь пронзать свое тело колючками; ты будешь нести покаяние за прелюбодейства и прочие проступки, дважды в день протягивая ивовую лозу через уши и через язык, — не только за плотские грехи, которые уже упоминались, но за слетевшие с твоего злого языка слова и оскорбления, которыми ты нападал и вредил своим ближ­ним. А также за неблагодарность перед благодеяниями нашего господа, за бесчеловечность к своим ближним — ты не приносил богу жертвы из благ, что он дал тебе, и не делился с бедняками временными благами, которыми наделил тебя наш господь. Ты должен будешь преподнести пергамент и смолу копал⁵, а также давать милостыню нуждающимся, которые голодают, не имен ни пищи, ни питья, ни одежды, хоти для этого тебе самому придется отрывать от себя пищу, и делай все, что можно, чтобы одеть тех, кто наги и в лохмотьях; считай их плоть своей плотью, а их самих — такими же людь­ми, как ты сам» (цит. по: Элиаде 1998: 237-238).

Итак, перед нами высокоразвитая религия, к тому же профетическая (основанная на авторитете пророка), религия милосердия и прощения. Правда, в тексте упоминается и такой вид епитимьи, как самоистязание, но достаточно вспомнить флагеллантов или некоторые монашеские ордена. И тем не менее религия ацтеков вызвала у испанцев отвращение — и вполне понятное.

Дело в том, что языческая религия древней Мексики (как и у многих других народов, в частности, древнейших индоевропейцев) основывалась на идее круговорота жизни, от которого не свободны ни люди, ни даже боги: чтобы что-то могло жить, что-то другое должно умирать. Отголоски этих представлений можно найти даже в наши дни — например, в «тайной мудрости индейцев яки» (северо-запад Мексики), как её излагает К.Кастанеда. Отсюда вытекало, что боги, дающие свою силу природе, сами постепенно истощают свои силы. Их надо постоянно подпитывать жертвами, причём кровавыми жертвами. Древнейший миф о сотворении солнца и луны рассказывает, как два бога принесли себя в жертву в Теотиуакане и превратились в светила — но остались неподвижными.

«Тогда боги спросили друг друга:

“Как же мы будем жить?

Солнце не двигается.

Как же мы заставим жить людей?

Мы должны придать Солнцу силу,

Принеся себя в жертву. Умрёмте же все!”.

И тогда там, в Теотиуакане,

Настал смертный час богов.

А когда солнце засверкало на небе,

Луна упала в пепел.

Когда же она появилась на краю неба,

Папастак закрыл лицо

Чашкой кролика» (Соди 1985: 107).

Ацтекская хроника «Кодекс Чимальпопока» утверждает, что человеческие жертвоприношения у тольтеков начались лишь за 52 года до падения Тулы (то есть в 1018, 1070 или 1122 г.), то есть очень поздно (Соди 1985: 129). Собственно, и древнейшая Мексика знала человеческие жертвы, но они не выходили за рамки того, что мы можем видеть и в Передней Азии, например, у шумеров. Видимо, именно воинственные тольтеки, верховный бог которых Тлалок постоянно требовал крови, придали этим жертвам чудовищный размах, который ацтеки ещё увеличили. Кецалькоатль тщетно пытался остановить эти реки крови, проповедуя, что его бог принимает в жертву только змей и бабочек. Жрецы старой религии одержали верх: пророк был изгнан, а наиболее привлекательные черты его учения были включены в традиционную веру — для укрепления власти кровожадного жречества.

Самыми невинными видами кровавых жертв были кровопускания — из рук, ног, ушей и гениталий, а также принесение в жертву животных (особенно перепелов). Испанцы отмечали, что у ацтекских жрецов в волосах постоянно видны сгустки крови — скорее всего, не жертвенной, а от частых кровопусканий. Способы принесения в жертву людей были разнообразными, и хотелось бы сказать — «дикими», но… не получается: фантазия изобретателей кровавых ритуалов выходит далеко за рамки всего, что могли бы творить настоящие дикари с примитивным воображением. З.Косидовский (1968: 274-278) описывает эти церемонии весьма детально; я, пожалуй, пропущу пикантные подробности. Самым распространённым способом был такой: на верхней площадке пирамиды жертву бросали на алтарь и вырезали сердце обсидиановым ножом, а тело сбрасывали вниз. После этого наступало торжественное «причастие»: жрецы съедали сердце, а члены знатных семейств уносили к себе туловище и во время торжественных пиршеств тоже съедали. (Что каннибализм у ацтеков был именно ритуальный и не был вызвал недостатком белковой пищи, говорит свидетельство Берналя Диаса: во время осады Теночтитлана Кортесом даже жесточайший голод не смог принудить ацтеков есть друг друга). Головы жертв и убитых в бою врагов помещали в особое хранилище — цомпантли. Изображение черепов, уложенных в такое хранилище, — излюбленный художественный мотив тольтеков, встречающийся и в тольтекской Чичен-Ице.

Размах кровавых обрядов в империи ацтеков потряс даже испанцев, на родине которых уже вовсю хозяйничали инквизиторы. Достаточно назвать цифры. Число жертв, сожжённых испанской инквизицией за всю её историю, от назначения Торквемады (1484) до последнего аутодафе (1826), подсчитанное испанскими историками по сохранившимся архивам, составляет от 28 540 до 36 212 человек (Григулевич 1985: 270). Между тем только Ауисотль, предшественник Моктесумы II, только по случаю освящения Большого Теокалли в 1487 году принёс в жертву 80 тысяч пленных (Соди 1985: 201)! Быть может, эта цифра очень преувеличена⁶, но в государстве ацтеков богов было множество, и крови требовали все. Даже Кецалькоатлю, при всём его гуманизме, приносили в жертву людей! У ацтеков был даже особый бог человеческих жертв — Хипе. Впрочем, не будем продолжать…

Берналь Диас описывает посещение Кортесом Большого Теокалли, где поклонялись богу войны и предку ацтеков — Уицилопочтли (идол выглядел так, что испанцы приняли его за самого сатану). Он не мог забыть, что все стены святилища были забрызганы кровью, а смрад был сильнее, чем на кастильских бойнях. Недалеко от пирамиды стоял цомпантли, в котором испанцы насчитали (конечно, путём грубой прикидки) 136 тысяч черепов, нанизанных на перекладины и заполнявших помещение до потолка (Керам 1963: 312; Косидовский 1968: 262). Напомним, что к моменту прихода Кортеса храм действовал всего лишь 32 года (1487-1519). А сколько таких храмов было во всём городе? Во всей стране?

Как же, однако, подданные ацтеков (да и их собственное простонародье) терпели такое? Поразительно, но весь этот кошмар принимался как должное. Возможно, многим ацтекам казалось, что принесение в жертву человека более естественно, чем христианский обряд причастия, когда верующие вкушают плоть своего бога (именно так ответил Моктесума Кортесу, когда тот убеждал его креститься). Мексиканцы, подобно древним германцам, верили, что души воинов, павших в бою или принесших себя в жертву, попадают в своего рода Валгаллу — Тлалокан (рай Тлалока), всех же остальных ждёт сумрачный Миктлан. Поэтому «своей судьбе пленный не сопротивлялся и из плена никогда не убегал» (Стингл 1984: 101). Известны случаи, когда пленники, оставленные почему-либо в живых, сами кончали с собой, чтобы хоть так выполнить свой долг перед богами. Описан и ещё более разительный случай с одним из правителей Тлашкалы. Он проявил в бою с ацтеками исключительное мужество, которое те умели ценить. Взяв его в плен, они не принесли своего заклятого врага в жертву, а… назначили командиром одного из своих отрядов. Бывший противник отличился в бою под ацтекскими знамёнами, но по возвращении настоял на том, чтобы его всё-таки принесли в жертву.

В свете всего этого понятна мрачная атмосфера, царившая в Мексике к моменту Конкисты. Ацтекская религия превратилась в орудие террора и устрашения покорённых народов. З.Косидовский делает даже вывод, что это была религия одной лишь знати, и ссылается на поразительное равнодушие рядового населения к осквернению испанцами храмов (Косидовский 1968: 280). Он противопоставляет ей верования простого народа, характер которого «был полнейшей противоположностью жестокости мрачных жрецов» (Косидовский 1968: 281). Вряд ли это так: влияние религии ацтеков было основано не только на их военной мощи, но и на тесной связи с календарём, без которого было невозможно земледелие и которым владели только жрецы. И тем не менее факт есть факт: христианство, даже в его испанском инквизиторском варианте, к тому же принесённое на острие меча, оказалось для мексиканцев выходом из бесконечной кровавой круговерти и поэтому легко победило варварскую религию ацтеков. Зато народные культы, не связанные с кровавыми жертвами, пережили Конкисту и не исчезли полностью даже в наши дни.