3. Модерн или постмодерн?

Действи­тельно ли тип человека, сформировавшегося в индустриальной сов­ременности, так уж безвозвратно уходит?

Ответ на этот вопрос неоднозначен. На нашей отечественной почве мы можем наблюдать процессы, очень похожие на те, что опи­сывают западные социальные теоретики. Пра­ктика со всей очевидностью свидетельствует, что подобные соци­альные пространства весьма ограниченны. Масса людей (неприви­легированных, доминируемых) не может участвовать в реализации стратегий соблазна. В лучшем случае они находятся на стадии спо­собов удовлетворения потребностей, специфических для Модерна. Недаром столь неразвиты у нас в России формы кредита (невозмо­жен кредит для того, кто не в состоянии его вернуть). В худшем ва­рианте они становятся объектами репрессивных дисциплинарных практик. Обширное социальное пространство лагерной зоны никуда не исчезло. Оно всегда готово принять. В России еще более, чем на Западе, велика вероятность, что под сверкающими мирами удоволь­ствия разверзнется глубокая пропасть.

В любом случае общество многомерно. Это в полной мере отно­сится, кстати, и к процветающим западным обществам. Там больше людей, «пригодных к соблазну», но и там они не составляют все об­щество. Более того, на Западе идет спор о том, являются ли упомя­нутые тенденции абсолютно новыми или же они — результат разви­тия обществ Модерна.

Каждая эпоха имеет свой дух, свою ауру. Средние века — теоло­гическую, XVIII в., от которого многие отсчитывают начало Модер­на, — политическую. В XIX в. ключевым понятием в культуре был Прогресс. Век нынешний отличается аффективно-эстетической, мистической, экологической аурой. В центре внимания исследовате­лей безграничный культурный плюрализм, порождающий калейдо­скопическую игру жизненных форм. Отказ от представлений о Про­грессе и осознание плюрализма — значимая симптоматика смены эпох. '

Выходит на поверхность мир игры и магических "вызовов судь­бе", занимающий периферийное место в культуре европейского "экономического" человека. Этот мир — более древний, могущест­венный и желанный, чем мир калькулируемых ценностей, "объек­тивных" законов и "правовых" общественных институтов. Второй (иеигровой) мир — лишь часть первого, его более узкое и ограни­ченное воплощение. Игра, ритуалы, церемониалы, любые действия с конвенциональными знаковыми системами — притягательная си­ла, которая игнорируется или тщательно скрывается новоевропей­ским дискурсом, включая марксизм и фрейдизм.

Высказывания самых разных теоретиков, принадлежащих к раз­ным школам, позволяют выделить следующие черты Постмодерна как общества:

• Полицентричность (в том числе отказ от европоцентризма). Представление о полицентричности представлено в культуре в обра­зе Вавилона.

• Релятивизация доминантных сил европейской культуры Мо­дерна. Разум, естествознание, техника, индустрия, демократия, инди­видуальность видятся относительными, необязательными.

• Отказ от веры в Прогресс, осознание возможности нового варварства.

• Культурный и социальный плюрализм. Плюрализм обеспечи­вает возможность включения «всего» и «всех» в коммуникацию и производство. Например, электронные технологии достаточно легко позволяют использовать труд инвалидов, а самим инвалидам дают возможность полноценной жизни.

• Отказ от понятия личность в пользу понятия «персона» и «ма­ска». «Традиционалистский» человек не испытывает комплекса не­полноценности в культуре Постмодерна.

Французский социолог М.Маффесоли проводит дифференциа­цию современных и постсовременных обществ таким образом. Об­щества Модерна — общества господства социально-механических структур, экономико-политической организации, индивида и функ­ции, общество господства групп, основанных на договоре (общест­венные договоры). Общества Постмодерна— общества социально­сти, структур сложных и органических, общества масс и персон (ро­лей) вместо индивидов, общества господства «племен» как аффек­тивных общностей. Однако в новых племенах не соблюдается стро­гий конформизм членов группы. Одна группа легко меняется на дру­гую, как клуб по интересам. Образцом групп нового типа он счита­ет гибкие, легко меняющие состав исследовательские рабочие груп­пы в Кремниевой долине в США. М.Маффесоли фиксирует социо­логически значимое явление — возрастание социальной значимости малых групп".

Другие теоретики полагают, что эти тенденции — симптомы перехода обществ Модерна в новую стадию,па которой, с одной стороны, происходит развитие прежних тенден­ций, а с другой — возникают противоречия, которые могут подор­вать сам «проект» Модерна. Они же могут стимулировать новации. Каковы эти противоречия?

• Жизнь становится более рискованной, чем прежде. Понятие риска начинает играть центральную роль при выработке социально значимых решений любого уровня.

• Капитализм периода свободной конкуренции, хорошо или дур­но, но поддерживал индивидуалистическую систему ценностей, ко­торая сочеталась с альтруистической моралью, унаследованной от традиционного общества. Это смягчало антагонизмы социальных отношений. Моральный закон, общий знаменатель индивидуальных эгоизмов, подобно закону рынка поддерживал фикцию стабильно­сти. Это более невозможно ныне. Подобно тому, как исчезает «сво­бодное предпринимательство», альтруистической идеологии недос­таточно для достижения социальной интеграции. Прежние ценности не заменила никакая новая идеология. Возможна лишь система со­циальной «смазки» (социальная работа, социальная реформа, про­паганда общества всеобщего благосостояния, работа с человечески­ми отношениями). У пас в России стало совершенно очевидно, что невидимая рука рынка отнюдь не в состоянии подобное противоре­чие разрешить. В то же время у государства ист ни средств, ни осо­бого желания целенаправленно работать с человеческими отноше­ниями п культивировать методы социальной работы как верное средство против революции.

• Существует еще одно неизвестное прежним обществам противо­речие. Потребление становится важнейшим средством социального контроля. Оно -требует интенсификации бюрократического вмеша­тельства в процесс потребления, которое тем пе менее объявляется об­ластью свободы. Но можно ли одновременно объявлять потребителю, что уровень потребления — мерило социальных заслуг и ждать от пе­то социальной ответственности? Трудно потребовать от «работники по­требления» пожертвовать своим доходом и индивидуальным удовлетво­рением потребностей, реализацией самых интимных и глубинных жела­нии ради абстракции общего блага. Это 'также делает потребление ги­гантским политическим нолем, в особенности у пас в России, где оче­редной виток модернизации проходит в условиях постмодериизации.

Противоречии Постмодерна наиболее ярко проявились в фено­мене молодежной контркультуры (начиная с 60-х гг.). Б ее рамках имеет место восстание против формальной рациональности, про­тест против всех видов планирования, расчета и системных проек­тов, ориентации на достижение как на цель и ценность. Эти импуль­сы можно счесть постмодерными, по можно трактовать их как род демодернпзацчп".

Недаром у многих теоретиков при описании социокультурных и антропологических тенденций сегодняшнего дня появляются выра­жения типа: новое Средневековье, новое варварство. Воплощения демодернизирующего импульса можно увидеть в экологических дви­жениях и в феминизме, в возрождении оккультизма, магии и мисти­ки, в оппозиции приватности, которая прослеживается, например, в деятельности так называемых «тоталитарных сект». Главное проти­воречие новой культуры состоит в том, что антропологические предпосылки демодернизирующего импульса модерны по своей сущности. Молодежная культура и люди, которые ее воплощают, не могли бы появиться, если бы не возникло отношение к детству и мо­лодости как к особым социальным состояниям. Такое отношение возникло именно в эпоху индустриальной современности. Недаром адепты той же новой мистики так любят пользоваться словом «тех­ники», которое пришло из лексикона инженеров и бюрократов.

Так или иначе ядро современной западной культуры базируется на ценностях цивилизации Модерна. У нас в России ситуация более сложна. Импульсы демодернизации не столько постмодерны, сколь­ко домодерны, будучи укоренены в огромных социальных простран­ствах, которые можно характеризовать как области разложившего­ся традиционного общества.

Споры об отношении Модерна и Постмодерна отнюдь не завер­шены, ибо будущее открыто. Споры эти могут помочь понять мно­гие реалии социальной жизни в постиерестроечной России. Важно осознать, что задачи модернизации, о которых сейчас много говорят и пишут, осуществляются в условиях постмодернизации. Новые лю­ди действуют в российской истории. Они явно не проявляют склон­ности повторять путь аскезы, об отсутствии которой сегодня скор­бят социологи провеберовской ориентации. Не следует забывать, что в эпоху советского Модерна эта школа уже была пройдена. Речь идет об «экономике жертвы», где потребление отложено до «светло­го будущего». А многие сейчас проходят эту школу аскезы, которая, правда, никак не вознаграждается и которая культивируется отнюдь не добровольно.

Эти новые люди конституируют новые социальные группы. Жизнь этих групп меняет общество. Здесь культивируются новые стили жизни. Кстати, стили жизни новой элиты довольно прозрач­ны, ибо демонстрационны. Иное дело -— черный ящик «народа», «масс». Последние, скорее, фигура газетной риторики, нежели пред­мет социального знания. Задача социального исследователя — не проглядеть процессы, которые разворачиваются именно гам.

Однако что бы в жизни нашей ни происходило, любое изменение начинается с человека.

10