Количество погибших и раненых российской армии в годы I Мировой войны по данным некоторых отечественных авторов [6, c.170, 179; 1, c. 275; 2, c. 100-101]

Российская армия	Б.Ц. Урланис	Б.В. Соколов	Сборник «Россия и СССР в войнах XX в.»
Общее количество погибших и умерших	1451000	ок. 2 млн.	2254369
Количество раненых (без больных)	ок. 4 млн.	нет данных	2844550 (4266750) (3)

Количественный показатель в 2 млн. убитых и умерших уже фигурировал в официальной историографии. Так, данные Соколова совпадают с цифрой, приведенной в работе «Воспроизводство населения СССР», изданной в 1983 г. [9, c. 252]. Такое же число наших потерь указывается в справочнике «Народонаселение стран мира»: «Прямые потери русской армии (в I Мировой войне – П. У.) составляют около 2 млн. убитыми, погибшими в плену, умершими от ран и болезней» [10, c. 21]. Сходные сведения предлагает Шелестов в книге «Историческая демография» [11, c. 166]. Соколов ведет свои расчеты, основываясь, вероятно, и на этих историко-демографических исследованиях. Но что действительно неточно, так это соотношение убитых (4) и раненых в русской армии, приведенное в сборнике «Россия и СССР в войнах XX в.» – 1:1,3 (даже если допустить 50-ти процентное увеличение, предусмотренное авторами рассматриваемой работы, то пропорция увеличивается всего до 1:1,9). Такой доли нет ни у одной из воевавших стран. Б.Ц. Урланис определяет ее для России как 1:3,3; для Франции – 1:3,3; для Великобритании – 1:3,5; США – 1:4,2; Болгарии – 1:3,1; Германии – 1:2,9 [6, c. 462]. Вообще подобные соотношения являются одним из основных методов проверки получаемых данных по количеству убитых и раненых в любом из военных конфликтов. Обычно они достаточно устойчивы и у различных авторов диапазон их колебаний весьма незначителен. Кстати, соотношение убитых и раненых в русской армии, полученное нами при расчете сведений, представленных в сборнике «Россия и СССР в войнах XX в.», скорее всего, говорит о некоторых неточностях, допускаемых авторами статистического исследования в сторону завышения числа убитых и умерших в русской армии.

Так что в жесткой критике отечественных вооруженных сил Б.В. Соколов дает цифры много меньшие, нежели официальная наука. Например, в изданном Российской Академией наук сборнике исторических очерков «Население России в XX веке. 1900-1939 гг.» безвозвратные потери русской армии в первой мировой войне определены в 3300000 человек убитых в бою, умерших от ран, пропавших без вести, умерших в плену и не вернувшихся из него [12, c. 79]. Подобные выводы делаются составителями сборника на основе разработок многих отечественных и зарубежных демографов, но среди них лишь В.Г. Аврамов подтверждает свои расчеты анализом картотечного учета Главного Военно-Статистического управления Военного министерства Российской империи-республики за период с августа 1914 по декабрь 1916 года. Он получил 703209 погибших солдат и офицеров, плюс 231993 солдата и 13382 офицера, пропавших без вести (относит к ним пленных и оставшихся не погребенными на полях сражений) [12, c. 74]. В 1923 г. В.И. Биншток, обобщая труды «Труды комиссии по обследованию санитарных последствий войны 1914-1920 гг.», называет в числе убитых 1660000 военнослужащих, пленных – 3750000, без вести пропавших – 200000 [12, c. 74]. Остальные ученые-демографы, цитируемые в сборнике, предлагают слишком обобщенные данные: например, М.Я. Яхимсон определял количество убитых от 2,55 до 3,22 млн. человек, Е. Волков не дает ссылок на источники вообще [12, c. 75-76]. Самым интересным является то, что наиболее правдоподобными данными по убитым, умершим от ран, пропавшим без вести и не вернувшимся из плена русским солдатам и офицерам создателями очерков признаются те, которые подтверждают их собственные расчеты (более 3,3 млн. человек), при этом конкретных научных обоснований авторы работы не выдвигают.

Что касается определения боевых качеств русской армии как невысоких, то господин Соколов здесь не расходится во мнениях с некоторыми современниками первой мировой войны. «Русский солдат уже не тот, внушающий страх противник, каким он был 100 лет тому назад (имеется в виду 1812 г. – П. У.) ... Он возьмется за оружие против Германии с той же неохотой, как он шел сражаться в Манчжурии ... Он не понимает необходимости борьбы с Германией, пока в своем отечестве он является ничем в политическом смысле», – так описывал нашу армию в 1908 г. немецкий генерал Мольтке [13, c. 154]. Как потом выяснилось, немцы явно недооценили боеспособность российской армии. После поражения в войне с Японией к качествам русских солдат скептически относились и во Франции с Великобританией [13, c. 66-67, 150]. Не будем вдаваться в споры, но однозначно нами определено лишь то, что Российская империя, а затем и республика, в течение трех с половиной лет в одиночку удерживала Восточный фронт – более 1900 км и 1100 км Кавказского против трех империй – Германской, Австро-Венгерской и Османской. Германия одна держалась против вооруженных сил Франции, Британии, а с 1917 г. и США, тем не менее, наибольшая протяженность Западного фронта в период войны равнялась приблизительно 630 км. Расчетливая политика западных союзников по отношению к России, которые были склонны сражаться «до последнего русского солдата», при этом непомерная самоуверенность высшего русского генералитета (как бы мы хорошо не говорили о А.А. Брусилове, он в числе исключений), приводила к тому, что войска преждевременно бросались в бой, создавая «чудо на Марне», спасение Италии, ослабление атак на Верден.

«История предъявит счет военному командованию Франции и Англии, которое в своем эгоистическом упрямстве обрекло своих русских товарищей по оружию на гибель, тогда как Англия и Франция так легко могли спасти русских и, таким образом, помогли бы лучше всего и себе», – Д. Ллойд-Джордж, премьер-министр Великобритании.

Вместе с тем официальные, по документам определенные, потери русской армии не сильно отличались от тех, что понесли наши союзники и противники. Это притом, что все страны подготовились к войне плохо. Так, реформы в британских вооруженных силах шли очень медленно, общественное мнение относительно армии было настроено крайне негативно, особенно в этом усердствовала печать. Физическое состояние и нравственные устои своих солдат сами англичане оценивали очень низко. Одновременно с этим в Англии принимались меры по исправлению ситуации [13, c. 57-69]. О боевых качествах русской армии в британских СМИ отзывались достаточно хорошо [13, c. 63].

Английские войска, давно не имевшие боевого опыта и достаточной военной подготовки, понесли очень высокие потери в I Мировой войне. Так, на 1 тыс. немецких потерь в 1915 г. (без учета января) приходилось 2426 английских, в 1916 – 2020, 1917 – 1967, только в 1918 г. (без учета ноября) потери немцев незначительно превзошли британские – 1000 против 977 [6, c. 389]. В том же ключе интересно отметить и то, что, по мнению Урланиса, а он ссылается на германский отчет санитарной службы о войне 1914-1918 гг., на Западном фронте немецкие потери составили примерно 1,1 млн. убитыми и пропавшими без вести, тогда как на Восточном – около 0,3 млн. [6, c. 150]. Армии союзников, сражаясь против Германии (военные действия Австро-Венгрии в Западной Европе были весьма незначительны и велись в основном на итальянском участке фронта) в совокупности (Франция, Британия, Бельгия, с 1917 г. США) потеряли убитыми и пропавшими без вести приблизительно 1,4 млн. человек. Россия же, противостоя Австро-Венгрии, Османской империи, Германии (1/3 ее вооруженных сил), Болгарии, убитыми и пропавшими без вести лишилась около 1,2 млн. Да, наша страна по общему количеству убитых и умерших заняла второе место в этой войне, но если сравнивать размеры мобилизации за четыре года (Россия – около 16 млн. человек, Германия – около 13 млн., Австро-Венгрия – около 9 млн., Франция – около 8 млн., Великобритания – около 6 млн., США – около 4,5 млн.) [6, c. 391-392], военно-техническую оснащенность армии, а также размах боев и протяженность фронтов (кстати, Россия и не могла иметь меньшего количества армию, так как в одиночку удерживала более 3 тыс. км), то потери русских вооруженных сил не кажутся такими уж огромными. Англия была индустриально мощнее Германии. Франция хоть и уступала ей, но не настолько, как Россия. Так почему эти два государства, потенциально превосходящие Германию по всем показателям, потеряли почти в полтора раза больше нее? Почему многие российские историки, называя отечественный генералитет в годы I Мировой войны бездарным, не делают того же относительно командования Антанты? А ведь именно здесь лежит та самая объективность истории, господин Б.В. Соколов! Необходимо признавать собственные ошибки, но утверждать, что все остальные их не совершают – абсурдно и кощунственно применительно к самим себе. Россия в первой мировой войне показала общую неготовность стран Антанты к вооруженному столкновению таких масштабов. Потери России в ней, при учете многих вышеуказанных факторов, становятся вполне соизмеримыми с английскими или французскими. Заслуги Российской империи в общей победе над Тройственным союзом огромны!

Но оставим эту проблему на совести Б.В. Соколова и перейдем к другому вопросу, связанному с освещением данным историком второй мировой войны.

Активность, агрессивность внешней политики СССР и Германии в 30-е годы XX века, по нашему мнению, были весьма объективным и бесспорным фактом. Но они не были плодом коммунистической или нацистской систем как таковых. Иначе Аттила, Чингисхан, Тимур, Наполеон вполне могли бы именоваться «товарищами» или «партайгеноссе». А создатели Британской империи? Неужели их детище – это результат миролюбивых устремлений? Как тогда охарактеризовать высказывание Ч. Дарвина о том, что в гибели туземцев Тасмании нет ничего страшного, ибо более сильный вид, читай – англичане, одержал верх над слабым. Эволюция!

Как полагает Б.В. Соколов, в отличие от миролюбивых западных демократий, «... Советский Союз во второй мировой войне был не жертвой агрессии, но самым настоящим агрессором» [1, c. 9-10]. Это нужно осознать и покаяться, считает он, так как коммунистическая Россия не могла не быть агрессивной, потому что стремилась к мировому господству, так же как и нацистская Германия [1, c. 10]. Исследователь и писатель Б.В. Соколов занимает некорректную позицию по отношению к России-СССР. Он создает для нашей страны особые правила поведения, где не учитываются действия других членов международного сообщества в подобных ситуациях, даже если их поступки были идентичны тем, что совершало российское, а в последствии советское государство. Читая книги Соколова, складывается впечатление, что экспансионистские устремления появились на Земле вместе с возникновением коммунизма, а Советский Союз возвел их в абсолют. Будто и не было британских планов потеснить Россию вплоть до занятия русской крепости Кушка (рубеж XIX-XX вв.) [13, c. 66-67]. Известно, что в начале прошлого столетия отношения Парижа и Лондона были далеко не самыми лучшими. Во французском Генеральном штабе разрабатывался проект десанта в пределы Альбиона, исходными пунктами которого были Дюнкерк и Булонь. Так что «... союз с Россией носил для французов не только антигитлеровский, но и в значительной мере антибританский характер (имеется в виду начало XX в. – П. У.)» [13, c. 87].

Планы – это, конечно, не реализация задуманных действий. Но и «план Шлиффена» и «план Барбаросса» были претворены в жизнь. О взаимоотношениях государств судят по осуществленным действиям, а не по мерам предосторожности ими предпринимаемым. Б.В. Соколовым совершенно не учитывается тот факт, что в начале XX века были одни морально-нравственные нормы, в

30-е годы того же столетия несколько иные, сейчас они третьи. «Quod liced Jovi, non liced bovi» – «Что дозволено Юпитеру, то не дозволено быку», а поскольку СССР больше нет, то «горе побежденным» – «vae victic». Подобный вывод следует из того, что Б.В. Соколов объявил Великую Отечественную войну «... большим мифом советской историографии» и призвал к «национальной самокритике», по сути, к покаянию [1, c. 7]. В чем и перед кем? Нам навязываются новые оценки прошлого. Это ясно как божий день! Но попробуй, докажи, что дело не в «борьбе за демократические идеалы», а совершенно другом – переделе сфер влияния, происходившем всегда в ходе исторического развития, начиная от Pax Romanica, продолжая Pax Britannica, и заканчивая Pax America.

В текстах, предлагаемых читателю Б.В. Соколовым, речь идет только о советско-германских отношениях. Значит ли это, что каяться надо перед Германией? Признать свою вину должна только русская нация или все народы бывшего СССР? В чем конкретно? В том, что правящая верхушка не была демократичной, то есть в том, что было совершенó узким кругом лиц, а не народом в целом? Просить прощения за войну с Финляндией 1939-1940 гг., за ввод войск в Прибалтику, вторжение в Польшу осенью 1939 г.? Ответов на все эти вопросы Соколов, к большому сожалению не дает.

Вот что говорил У. Черчилль 1 октября 1939 г., выступая перед британской аудиторией по радио: «То что русские армии стоят на этой линии (речь идет о разделительной черте между немецкими и советскими войсками в Польше – П. У.) было явно необходимым с точки зрения безопасности России от нацистской угрозы. Как бы то ни было, но линия установлена и создан Восточный фронт, на который нацисты не осмеливаются напасть» [14, c. 55]. В беседе с послом СССР в Великобритании Майским У. Черчиль высказался еще более откровенно, имея в виду, теперь, Бессарабию: «... если ваши действия продиктованы не старым царем, а новым советским империализмом, – что с того, у меня нет возражений» [15, т. I, c. 82-83]. Великобританию устраивает позиция СССР тогда, когда ей самой угрожает опасность. Теперь требования к Советскому Союзу скорректированы, потому что соприкосновение границ рейха и Союза увеличивает шансы на столкновение между ними, что, несомненно, играло на руку Британии.

Что касается Финляндии, то на страницах монографии современного историка В. Расилы подмечено: «Для русских в основе финляндского вопроса лежали соображения военной и оборонной политики. На национальные проблемы в Петербурге не обращали достаточного внимания, поскольку государственный интерес стоял прежде всего ... В Финляндии же дела рассматривались не с военной точки зрения и здесь отнюдь не опасались за безопасность российской столицы. Для финнов важно все, что затрагивало финскую национальность и право на национальное самоопределение» [16, c. 133]. В. Расила имеет ввиду годы первой мировой войны, когда Россия всерьез опасалась того, что в Финляндии будет высажен немецкий десант, поэтому царское командование держало здесь стотысячную армию. В 1939 г. положение в данном регионе для СССР было еще более угрожающим. Финляндия стала независимым государством, но отношение ее руководства к России отнюдь не улучшилось, а, наоборот, резко ухудшилось. Сейчас многие отечественные историки-демократы, охотно верящие в то, что нынешние Соединенные Штаты поражают терроризм «в самое сердце», бомбя Афганистан или Ирак, отказывают коммунисту Сталину в возможности позаботиться о единственном на 1939 г. городе, обеспечивающем экономическое и военное присутствие СССР на Балтийском море.

Если учесть, что Б.В. Соколов определяет уровень советского военного руководства как крайне низкий, потери в войне – не пропорционально большие, а помощь по ленд-лизу – решающей в борьбе с агрессором, то ясна цель его книг – доказать, что определяющий вклад в победу над фашистской Германией внесли наши союзники, а не СССР. Нынешняя Россия обязана признать, что особо гордиться ей нечем, ведь все уже в прошлом: и меч – подарок короля Георга советскому народу, и заявление господ У. Черчилля, Ф. Рузвельта о наиболее значимом вкладе Советского Союза в дело уничтожения общего врага, и многое другое.

Соколов осуждает Москву за стремление к мировому господству. Но даже на современном этапе развития исторической науки это понятие весьма относительно. Тем более если учесть, что СССР к этому господству только стремился, в то время как Великобритания и Франция уже играли ведущие роли в мире, то есть, обладали этим «относительным господством», контролировали «бóльшую долю» и не желали ее уменьшения ни при каких обстоятельствах.

Любое промышленно развитое государство, находясь в стадии экономического роста, не может обойтись без экспансии. Первоначально мирной, но если ей есть противодействие, то и военной. Именно этим и вызвана активность сильных. У всех войн одна основа – экономическая целесообразность. Идеология – потом. Политическое обоснование тогда, когда готова экономика. Иначе – поражение! Это признает и сам Б.В. Соколов, фактически противореча собственному примату агрессивности. Ведь если допустить, что у одних – идея подчинена целесообразности, то ничто не мешает признать это же за другими. И наоборот. Он пишет: «Западные союзники не питали симпатий ни к Гитлеру, ни к Сталину, но в силу объективных причин вынуждены были поддержать последнего ... Победа более сильного Гитлера в войне несла соответственно и гораздо большую угрозу интересам США и Англии, так и всему человечеству в целом» [1, c. 10-11]. Одновременно господин Соколов не только отождествляет интересы США и Англии с интересами «человечества в целом», но и признает «бóльшую угрозу» национал-социализма для мирового сообщества, нежели идеология коммунизма. Конечно, возможно, в данной цитате речь идет об экономической доминанте, но тогда все еще проще. За Сталина, то есть за Советский Союз, Запад держался, когда уже не существовало иного выхода. До мая 1940 г. Париж и Лондон имели планы нанесения военных ударов по СССР, данные об этом имеются у многих отечественных и зарубежных исследователей, таких как: Б. Лиддел-Гарт, М. Мельтюхов, В. Суворов (В. Резун) и др.

Попытаемся разобраться, что это за объективные причины, по которым Великобритания и США выступили на стороне Советского Союза в годы Великой Отечественной войны?

Напомним, что англо-германское соглашение по вопросам военно-морского строительства позволило Берлину создать флот в 1/3 от британского. Так, Лондон открыл дорогу вооружению гитлеровской Германии. Сталелитейные заводы, верфи, оружейные предприятия оказались загружены на годы вперед. Английское правительство отказалось сообщить французскому, каких типов и сколько кораблей будет построено немцами. Было лишь дано понять, что в исключительных случаях тоннаж германских подводных лодок может быть доведен до 100 % английского. Великобритания сама начала создавать для себя «чрезвычайные обстоятельства».

Нарушение условий Версальского договора вызвало цепную реакцию. Возможно, в тот момент англичане решили использовать немцев, как средство давления на Францию, США, СССР. Это понимали везде. Париж в пику Лондону демонстративно подписал договор с Советским Союзом о взаимопомощи. Позиция Москвы тоже не была бескорыстной, Сталин уже приступил к выходу на первые роли в Европе. Франция разыграла «русскую карту» в своей борьбе с Британией.

В 1935 г. немцы не были столь сильны, чтобы англо-французские союзники их опасались, да и общей границы с Советской Россией рейх тогда не имел. Восточнее Германии находились самостоятельные государства – Польша, Чехословакия, Румыния, Венгрия, Югославия. Как тогда полагали, они были надежно ориентированы на Францию. Обращение к СССР, минуя эти страны, было обидным шагом, который давал понять, что Париж по прежнему не берет их в расчет как серьезных партнеров.

Затяжка ратификации французско-советского договора о взаимопомощи со стороны Франции поставил Москву в неловкое положение. Хуже французы поступить уже не могли. Они оскорбили всех! Зато в Берлине этим неловким ходом воспользовались сполна. Гитлер заявил, что советско-французский пакт ослабил Локарнский договор и Германия, добровольно подписавшая названные соглашения, более не считает себя обязанной соблюдать их. Напомним, что основным в Локарно был документ, который завизировали Германия, Франция, Великобритания, Бельгия и Италия – «Рейнский гарантийный пакт» Его суть сводилась к неприкосновенности германо-французской, германо-бельгийской границ, а также сохранности Рейнской демилитаризованной зоны. Италия и Великобритания выступали гарантами данного соглашения. Когда 7 марта 1936 г. немецкие войска перешли Рейн, стало понятно, что старой системы баланса сил в Европе больше нет.

Гитлер, дабы успокоить своих западных соседей, выступил в Рейхстаге с речью, в которой заявил, что Германия не собирается прибегать к силе, «восстанавливая честь немецкого народа», немцы стремятся к взаимопониманию со всеми соседями и ни к кому из них нет территориальных претензий.

Попытка французского правительства склонить англичан к военному давлению на Германию не нашла у тех поддержки. Более того, лорд Лотиан заявил, что «на Рейне ничего существенного не произошло, просто Германия вышла в свой собственный палисадник».

Б.В. Соколов, рассматривая эту проблему, наверняка отметил бы и вероломное нарушение взаимных обязательств, и агрессивность намерений «некоторых» стран. В общем, полный джентльменский набор, только вот желание атаковать исходило от демократического Парижа и к войне оно не привело лишь потому, что не созрели для этого все необходимые условия. А пока «всего-навсего» был разрушен принцип соблюдения международных договоров. До этого Италия уже нарушила соглашения, отказавшись в 1915 г. поддержать союзников по Тройственному союзу.

Великие страны вступили в новую фазу развития отношений. Теперь, если приходится выбирать между международными обязательствами и собственными национальными интересами, приоритет отдается в пользу последних. Этот этап продолжается до сих пор. Кто может нарушать, тот нарушает.

Берлин, Лондон и Париж имели разные причины для того, чтобы не соблюдать обязательства, данные международным партнерам. В Белграде, Бухаресте, Будапеште, Варшаве и Праге сделали подобающие выводы: их интересы западные союзники отстаивать не будут, так как они и свои отстоять не смогли. Если Гитлер двинется на Восток и Юго-Восток, то себя им придется защищать самим. Так в Берлин потянулись эмиссары из восточных лимитрофий. Нарушение Локарнских соглашений дало понять и Италии, что ее вторжение в Эфиопию останется без должного внимания со стороны Запада. В целом Рим оказался прав, к тому же гражданская война в Испании отдалила его от бывших союзников по первой мировой.

В сентябре 1939 г. в Европе сложилось три военно-политических лагеря.

Первый, англо-французский, не агрессивный, ибо все необходимое для существования он уже имел, нужды в активизации действий не испытывал, находясь в стадии «почивания на лаврах».

С учетом влияния компартии в Германии на период 1933 г., можно говорить о заинтересованности англичан и французов в том, чтобы национал-социалистический режим сохранялся как средство против большевизации страны. Это в какой-то мере объясняет «равнодушное миролюбие» официальных кругов в Париже и Лондоне. Подобный пацифизм является неотъемлемым свойством демократических государств как таковых. Либерально-демократические режимы выросли на идеях крайнего рационализма в экономике. Политика для них – средство обеспечения нормального развития экономики же, поэтому искусство управления государством доведено до сверхрационализма. Главный принцип государств-демократий – не делать того, что им не выгодно. Это вам не монархическая (авторитарная) Россия, начавшая войну в 1914 г. раньше всех планируемых ею сроков, дабы выручить союзников, гибнущих под Парижем. А чем ответили те (заметим, демократии) – объявили свое спасение «чудом на Марне», без всякого упоминания о восточном партнере, потерпевшем поражение, выручая их из создавшегося катастрофического положения. Так что Гитлер был первым необходимым условием предотвращения советизации Европы изнутри. Вторым было учитывание и формирование общественного мнения в самих Западных странах. Причем, это основное отличие демократий от тоталитаризма, в котором диктатор приказывает массам иметь нужное ему поведение, опираясь на физическое и духовное насилие. Демократические режимы, таким образом, подбирают и обнародывают информацию, так преподносят ее в нужных дозах и определенной последовательности, что после некоторого времени мироощущение большинства населения меняются в нужном для них направлении (важно понять – все это происходит без какого-либо внешне видимого принуждения со стороны власти). Для того чтобы общественное мнение Великобритании и Франции изменилось, таким образом, каким это было необходимо государству, должно было пройти определенное количество времени. Руководство обеих стран полагало, что ему удастся избежать большой войны, вследствие чего милитаризация сознания населения им не проводилась.

После августа 1939 года, периода, когда не состоялся союз западных демократий и большевистской России, и Сталин ответил пактом с национал-социалистической Германией, события вошли в фазу неконтролируемого развития, чьи-либо действия предсказать стало нельзя.

Второй блок – германо-итальянский. Возник из-за ошибок, допущенных Францией и Великобританией, политическое руководство которых само подтолкнуло Муссолини к сближению с Гитлером.

Сущность политического режима в той или иной стране ничего не значит для его соседей, пока он не начинает действовать непредсказуемо и агрессивно. Идеология – инструмент удержания политической власти, средство получения страной «режима наибольшего благоприятствования». Сама по себе она вторична. Так, в апреле 1935 г. на озере Маджоре, в Италии, состоялась конференция с участием официальных представителей демократических стран – Великобритании и Франции, а также фашистской Италии. На ней обсуждались меры противодействия открытому вооружению Германии, политический режим которой был весьма сходен с итальянским. Был образован «фронт Стрезы», направленный против Берлина. Как видим, идеология для Муссолини в 1935 г. не являлась фактором, определяющим линию поведения своего государства.

Однако, уже в июне 1935 г. демократическая Великобритания в одностороннем порядке заключила с Германией морской торговый договор, проигнорировав мнение и позицию такой же народоправной Франции. Именно после этого внешнеполитические планы Италии претерпели сильные изменения. 3 октября 1935 г. ее войска вторглись в Абиссинию (Эфиопия). Лига Наций практически не препятствовала действиям Муссолини. «Фронт Стрезы» благополучно развалился. Но не из-за Эфиопии, а вследствие того, что позиция английского правительства оказалась более прогерманской, нежели проитальянской. В Риме невысоко оценили надежность Лондона в качестве союзника. А ведь еще за год до описываемых событий, после убийства канцлера Австрии Энгельберта Дольфуса 25 июля 1934 г., Муссолини спешно направил четыре дивизии к перевалу Бреннер на итало-австрийской границе. «Из-за этого Гитлеру пришлось отказаться от планов немедленного аншлюса» (5) [17, c. 217]. Итак, в 1935 г. мы видим двойственность политики, проводимой британским правительством, которая, по нашему мнению и заставила дуче искать сближения с немцами. Разрушить антигерманский «фронт Стрезы» помогли одни из основных его создателей – англичане!

Третий лагерь – Советский Союз. В СССР именно Великобританию считали силой, господствующей в мире, так ее неоднократно называли в документах Коминтерна [18, c. 108-119, 127-136, 172-179]. Стремясь попасть в число ведущих стран мира, Москва внимательно отслеживала события, происходящие в Европе: Франция затянула ратификацию советско-французского договора, СССР не был приглашен в Мюнхен в сентябре 1938 г., попытки советского правительства сохранить Чехословакию успеха не принесли из-за позиции занятой Парижем и Лондоном. Именно с 1938 г. СССР начал искать более тесных контактов с Германией [19, c. 246-255]. Причем инициатива, по большей степени, исходила от немецкой стороны, заявившей о своей заинтересованности в экономическом сближении с Москвой. Первым итогом процесса, протекающего в данном направлении, стало предложение Советскому Союзу возобновить переговоры о продлении на год торгово-кредитного. 10 января 1939 г. на него последовало согласие Москвы. Импорт техники из Германии в СССР вновь вырос. Обе стороны не рассматривали идеологические разногласия как непреодолимые. Так, А. Енукидзе считал, что «... после захвата власти «агитационный» и «государственный» элементы внутри партии (высказывание о НСДАП – П. У.) постепенно размежуются. Постепенно сформируется «государственно-политическая линия» » [19, c. 95]. Уместно напомнить – в 1935-1937 гг. уже были осуществлены первые контакты двух стран, с советской стороны дипломатическую миссию возглавлял Д. Канделаки. Попытки Сталина вернуть Германию к «рапальским традициям» не удались, но тогда Гитлер еще мало нуждался в советском сырье. В 1938 г. ситуация поменялась.

Таким образом, мы можем сделать вывод о том, что на протяжении 30-х годов в Европе шла борьба всех против всех. Франция, Великобритания, Италия, СССР – стремились разыграть германскую карту. Это привело к тому, что военно-стратегический баланс сил на европейском континенте претерпел сильные изменения. Антигерманский фронт распался. Ранее ориентировавшиеся на Францию Польша и Румыния предпочли вести в отношении Германии самостоятельную политику. Польша не только заключила пакт о ненападении со своим западным соседом, но и приняла участие в разделе Чехословакии, позарившись на район Тешина, около половины населения, которого составляли поляки. Как не любят некоторые современные отечественные историки упоминать о том, что Польская республика «оттяпала» у Чехословакии Тешинский район, ведь это разрушает миф о природной идеологической агрессивности СССР. Действия Польши убеждают нас в том, что во взаимоотношениях между странами почти всегда побеждает рационализм, особенно, если в них господствуют либерально-демократические режимы. Мнение о том, что Чехословакия, опираясь на мощные оборонительные рубежи, могла устоять против Гитлеровской Германии – ошибочно. И вот почему. Конечно, число дивизий у сторон было примерно равное, желание же воевать, боеспособность [20, c. 225-226, 323] – разное. Мы полагаем, что если бы существовала возможность, то Бенеш и Масарик стали бы бороться. Но не так уж не прав был Гитлер, когда говорил, что Чехословакия развалилась сама. Вспомним, образование этого государства явилось результатом подписания ряда мирных договоров по окончании первой мировой войны. При этом государствообразующие нации (чехи и словаки) лишь в сумме составляли относительное большинство среди 10-ти миллионного многонационального населения страны. Словаки, по конституции Чехословакии, могли иметь собственное правительство, парламент, систему судов, но в этой части официальные соглашения действовали плохо и, при определенных условиях, стали камнем преткновения между Прагой и Братиславой.

У. Ширер в дилогии «Взлет и падение третьего рейха» пишет, что Чехословакия была «... самым демократическим государством Центральной Европы» [21, т. I. c. 395]. Возможно, это и так. Но насколько оправдано существование подобной демократии, если ее развал обусловлен стремлением к национальной свободе немцев, словаков, венгров (составлявших около 75 % населения государства) [21, т. I. c. 395]. Сама по себе вышеназванная форма правления не может быть осуждаема, но как объяснить действия правительства, допускающего развал страны, во-первых, а во-вторых, получается, что свободолюбивая Польша не меньший агрессор, чем Германия и СССР, когда речь идет о расширении границ. Варшаве никто официально не пенял и не пеняет, что действовали, мол, не достойно – падающего толкали. Впрочем, Венгрию можно упрекнуть в том же. Ведь Будапешт угрожал Праге вооруженным вторжением, если та не согласится передать под его юрисдикцию одну из приграничных областей. Для СССР – другая оценка. Хотя разница-то в чем? Ответ прост – присоединение некоторых, малозначимых с геостратегической точки зрения, территорий к Польше и Венгрии общую расстановку сил в Европе не меняло. Иное дело – продвижение Советского Союза в Финляндию, Эстонию, Латвию, Литву, Бессарабию, Западную Украину и Белоруссию. Государства Запада, скорее, всего, не улавливали всей сложности складывающегося для них положения. Постепенно они теряли инициативу. Берлин и Москва, наоборот, твердо шли к поставленным целям.

Французское и английское правительства не хотели войны, но только для себя. Столкнуть лбами советскую Россию и национал-социалистическую Германию – это была перспектива, но воевать сами ... увольте. И этому были причины. После первой мировой войны во Франции один погибший приходился на каждые 28 человек, в Великобритании – на 57 [4, c. 4]. Численность населения в этих странах росла крайне медленно, особенно, если сравнивать с Германией или Советским Союзом.

Таблица № 3