Этническая интерпретация

Вопрос об этнической принадлежности вожпайского феномена ставился исследователями с момента его выделения. В.Н. Чернецов всю «штампо-гребенчатую» керамику связывал с «древнехантыйским» населением (Чернецов, 1957, с. 180). Л.П. Хлобыстин соотносил её с самодийцами и считал, что население, оставившее после себя вожпайскую археологическую культуру, является прямыми предками «ненецкого и энецкого народов» (Хлобыстин, 1993, с. 26). В.И. Семёнова более осторожна в своих выводах. Она считает, что завершение этногенеза обских угров относится к середине II тыс. н.э., а «этническое определение вожпайского населения затруднительно». Лишь в предположительной форме она говорит о том, что оно могло «принадлежать самодийской ветви древнего уральского населения с включением палеосибирского ядра» (Семёнова, 2001, с. 180-181).

Действительно, этническая интерпретация один из самых щекотливых моментов. Сложно сопоставлять керамический стиль и язык людей, которые изготавливали посуду. Здесь нет прямой связи. Говоря о культурной общности, реконструируемой по археологическим материалам, нельзя однозначно подразумевать (хотя нельзя и исключать) единый хозяйственно-культурный тип и/или этническую общность, что было маловероятно на такой огромной территории с различными природными зонами. Она могла включать полностью или частично генетически связанные и несвязанные этносы с различными типами хозяйства, объединённые едиными или очень близкими эстетическими стереотипами, духовной и материальной культурой. Соотнесение же с современными этническими образованиями или неким «палеосибирским ядром» кажется не правомерным, даже если некоторые элементы материальной или духовной культуры проявляются в качестве субстратов в культуре ныне живущих народов. Ведь даже совсем недавно в XIX-XX веках зафиксировано исчезновение этносов, можно сказать, что они исчезли у нас на глазах. Примером могут служить такие сибирские народы, как камасинцы и моторцы. Можно только догадываться, как могла изменяться этническая картина на протяжении целого тысячелетия. При низкой плотности населения лесной зоны даже, казалось бы, незначительные изменения, например, вторжение или активизация группы в 200-300 человек, могли привести к коренному изменению в политической и этнической ситуации в регионе. Тем более, что такие коллизии в регионе происходили и в период ордынской, и русской колонизации.

Датировка

С самого начала В.Н. Чернецов отнёс памятники с вожпайской керамикой к завершению выделенного им оронтурского этапа, то есть к IX веку. Для обоснования датировки он привлёк материалы погребения 3 могильника Барсов Городок (Arne, 1935, p. 19, 98, fig. 14-18). Коньковую шумящую подвеску из этого погребения со ссылкой на работу А.П. Смирнова он отнес к «ломоватовскому времени» (Чернецов, 1957, с. 200).

Л.П. Хлобыстин пошёл дальше в обосновании датировок. На основании сопоставления мнения В.Н. Чернецова, датировок Т.Ю. Арне погребений могильника Барсов Городок, он ограничил хронологические рамки существования вожпайских комплексов IX-X вв. Кроме того, была сделана попытка определить возраст стоянки Дюна III радиоуглеродным методом. К сожалению, анализировался всего один образец. При этом была получена дата 1050±50 лет назад (ЛЕ-1105). Не углубляясь в проблемы калибровки и в целом критике радиоуглеродного метода, Л.П. Хлобыстин принял датировку стоянки около 900 г. н.э. (Хлобыстин, 1993, с. 23). Однако если мы посмотрим на результаты калибровки (рис. 1), то, окажется, что всё не так просто. Прежде всего, это касается верхней границы, которую можно легко «увести» в XI и даже, при желании, в XII век (рис. 1). Кроме того, нельзя исключать, особенно в условиях Заполярья, использование для отопления древесины более ранней, чем сама постройка. То есть полученная дата говорит о том, что постройка вряд ли могла быть построена ранее последней четверти IX века, а вот верхний рубеж остался очень неопределённым.

В работе уральских учёных «Сургутское Приобье в эпоху средневековья» датировка концом IX-X вв. вожпайской керамики не обосновывается, лишь говорится, что «это подтверждает радиоуглеродная дата поселения Дюна III на полуострове Таймыр» (Фёдорова и др, 1991, с. 139).

В работе 1993 года «Хронология раннесредневековых могильников Сургутского Приобья» я касался вопросов датировки погребений с вожпайской керамикой. На имеющихся тогда материалах группа погребений с сосудами с «обеднённой» орнаментацией была предварительно датирована последней четвертью IX – первой четвертью X веков (Карачаров, 1993, с. 115-116).

В.И. Семёнова в работе «Средневековые могильники Юганского Приобья», опубликованной в 2001 году, рассматривает довольно многочисленные комплексы могильника Усть-Балык с вожпайской керамикой. Однако вопреки ожидаемому сужению датировки, она объединяет всю вожпайскую посуду в одну хронологическую группу (не без оснований) и датирует IX-XI веками (Семёнова, 2001, с. 57-61).

Таким образом, датировка комплексов с вожпайским типом керамической посуды остаётся до конца не разработанной и довольно широкой. Ясно одно, что керамика этого стиля бытовала после кучиминской и до кинтусовской. Нижняя граница вожпайского периода находится где-то в IX веке, верхняя «плавает» в X-XI веках. Массовыми находками, которые должны ограничивать вожпайские комплексы снизу, то есть не должны встречаться в них, являются бронзовые литые полусферические бляшки с уплощённым полем, а также полусферические накладки, штампованные из серебряной фольги. Для самого комплекса характерным массовым материалом являются плоские круглые серебряные накладки и бронзовые бусины-«флакончики». Время бытования серебряных накладок чётко не определено, несколько лучше обстоит дело с бусинами-«флакончиками». Время бытования таких бусин С.И. Кочкуркина определяет X-XI веками, указывая на то, что «X в. – время наибольшего употребления бронзовых бус», а в комплексах, датированных XI в. они встречены всего два раза (Кочкуркина, 1973, с. 27). Думается датировку бусин-«флакончиков» можно ещё более сузить. Так эти бусины встречаются крайне редко с «крестопрорезными» грушевидными бубенцами (в Западной Сибири я не знаю ни одного случая), которые датируются по материалам Новгорода от середины X до середины XII вв. (Седова, 1981, с. 156-157; Колчин, 1982, с. 171, 173, рис. 8). По материалам погребений с монетами в европейской части России начало бытования этих бубенцов определяется не раньше третей четверти X в., а наиболее массового распространения – последняя четверть X века (Равдина, 1988). То есть смена этих двух типов изделий происходит, скорее всего, во второй половине (третьей четверти?) X века. Таким образом, датировка бронзовых бусин-«флакончиков» не выходит за пределы X века. Учитывая то, что вожпайская керамика также не встречается в комплексах с «крестопрорезными» грушевидными бубенцами, то и её бытование прекращается не позднее второй половины X века. В вожпайских комплексах встречаются изделия, которые находят прямые аналогии в древностях урьинской стадии ломоватовской археологической культуры (конец VIII-IX вв.) (Голдина, 1985, с. 131-133, рис. 16). Подобные же предметы встречены в Танкеевском могильнике, датированном второй половиной IX-X вв. (Khalikova, Kazakov, 1977). Косвенным подтверждением, исключения из датировки «вожпая» первой половины IX века является отсутствие в комплексах предметов близких к материралам сухоложской стадии неволинской археологической культуры (Голдина, Водолаго, 1990, с. 90-94, 166, табл. LXIX).

Таким образом, можно с большой долей уверенности говорить о том, что вожпайская археологическая культура возникает во второй половине IX века и исчезает во второй половине X века.