§ 11. Заключение

Какой вывод можно сделать из этого факта? Представляется воз можным допустить, что до данного возраста дети думают и действуют более эгоцентрично, чем взрослый, и меььше сообщают друг другу свои интеллектуальные искания, чем мы. Конечно, когда дети быва­ют вместе, то кажется, что они больше, чем взрослые, говорят о том, что делают; но большей частью они говорят только для са­мих себя. Мы, наоборот, меньше говорим о наших действиях, но наша речь почти всегда социализирована.

Такие утверждения могут показаться парадоксальными. При на­блюдении детей 4—7 лет, работающих вместе в «Доме малюток», правда, иногда поражаешься периодам молчания, которые, повто­ряем, нисколько не вынуждаются и не вызываются взрослыми. Мож­но было бы ожидать не образования рабочих групп (потому что про­буждение общественной жизн'и детей наступает позднее), а шума детей, говорящих одновременно. Этого в данном случае нет. Но все

38

же очевидно, что ребенок с 4 до 7 лет, поставленный в условия сво бодной работы, благодаря учебным играм «Дома малюток» нарушав молчание несравненно чаще, чем взрослые во время работы; сначал; даже кажется, что он беспрерывно сообщает свои мысли другим.

Как согласовать этот факт с утверждением, что детская мысл! более эгоцентрична, чем наша?

Не надо смешивать интимности мысли с эгоцентризмом. И вправ ду, размышление ребенка не может оставаться интимным: кроме мышле ния образами и аутистическими символами, которое невозможно пере дать непосредственно, ребенок не способен сохранять для себя (дс возраста, пока еще не установленного, но колеблющегося около 7 лет мысли, приходящие ему на ум. Он говорит все. У него нет никакогс словесного воздержания. Следует ли вследствие этого сказать, что он социализирует свою мысль более, чем мы? В том-то и заключаете? вопрос: надо установить, для кого он говорит на самом деле. Быть может, для других. Но мы, напротив, думаем, на основании предыдущих ис­следований, что прежде всего — для себя и что слово, прежде чем выполнить функции социализации мысли, играет роль спутника и уси­лителя индивидуальной деятельности. Попытаемся уточнить эту раз­ницу между мыслью взрослого — социализированной, но способной к интимности — и мыслью ребенка —эгоцентрической и не способной к интимности.

Взрослый даже в своей личной и интимной работе, даже занятый исследованием, не понятным для большинства ему подобных, думает социализированно, имеет постоянно в уме образ своих сотрудников или оппонентов, реальных или предполагаемых, во всяком случае образ то­варищей по занятию, которым рано или поздно он объявит результаты своего исследования. Этот образ его преследует в процессе работы и вызывает как бы постоянную умственную дискуссию. Само исследова­ние вследствие этого социализировано почти на каждом своем этапе. Изобретение ускользает от этого влияния, но потребность в контроле и доказательстве порождает внутреннюю речь, непрерывно обращен­ную к противоречащим лицам, которые мысленно предполагаются и которые представляются умственному воображению облеченными пло­тью. В итоге, когда взрослый находится в обществе себе подобных, то, что он им объявляет, уже социализировано, обработано и, следователь­но, в общем приспособлено к собеседнику, а значит — понятно. И впрямь, чем глубже уходит взрослый в индивидуальный поиск, тем более он способен стать на точку зрения других и заставить их понять себя.

Наоборот, ребенок поставленный в условия, о которых мы говори­ли,-как нам кажется, говорит бесконечно больше, чем взрослый. Почти всё, что он говорит, сопровождается такими фразами, как: «Я рисую

39

шляпу», «Я делаю лучше, чем ты» и т. д. Мышление ребенка кажется более социальным, менее способным к долгому исследованию в оди­ночку. Но это только видимость. У ребенка просто меньше словесной воз­держанности, потому что он не знает интимности «Я». Но, непрерывно беседуя со своими соседями, он нередко становится на их точку зре­ния. Он говорит с ними большей частью так, как если бы был один, как если бы громко думал для себя. Итак, он говорит для себя языком, кото­рым не старается отмечать оттенки и перспективы и который имеет ту особенность, что все время утверждает, вместо того чтобы доказывать, даже в споре. Чрезвычайно трудно понять высказывания Льва и Пи, вне­сенные в тетради наблюдателей: без многочисленных пояснений, запи­санных одновременно со словами этих детей, в них невозможно было бы разобраться. Все выражено намеками, местоимениями и указатель­ными словами «он», «она», «мой» и т. д., которые последовательно выра­жают все, что угодно, без малейшей заботы о ясности или даже понят­ности. Бесполезно было бы изучать здесь этот стиль: мы еще будем говорить о нем в главе III по поводу словесных объяснений детей де­тям. Короче, ребенок почти никогда не спрашивает себя, поняли ли его. Для него это само собой разумеется, поскольку он, когда говорит, не думает о других. Он произносит коллективные монологи. Его речь лишь тогда становится похожей на речь взрослых, когда он непосред­ственно заинтересован в том, чтобы его поняли, когда он дает показа­ния, задает вопросы и т. д. Итак, для упрощения можно сказать, что взрослый думает социализирование», даже когда он один, а ребенок младше 7 лет мыслит и говорит эгоцентрически, даже когда он в об­ществе.

Каковы причины этих явлений? Думаем, они двойственны. Они зависят как от отсутствия прочно установившейся социальной жизни среди детей младше 7—8 лет, так и от того, что настоящий общест­венный язык ребенка — язык, употребляемый в основной деятель­ности ребенка — игре, — есть язык жестов, движений и мимики столь же, сколь и слов.

Действительно, среди детей до 7—8 лет нет общественной жизни как таковой. Общество детей, представленное одной рабочей комна­той «Дома малюток», —это, разумеется, общество сегментного типа, в котором, следовательно, нет ни разделения труда, ни централиза­ции поисков, ни единства разговора. Даже больше того. Это— общест­во, в котором, собственно говоря, индивидуальная и общественная жизнь не дифференцированы. Взрослый в одно и то же время и значительно более индивидуализирован, и более социализирован, чем ребенок в рамках такого общества/Он более индивидуализирован, потому что способен работать интимно, не объявляя непрестанно о том, что де-

40

лает, и не подражая соседям. Он более социализирован по причинам, которые мы только что видели. Ребенок не индивидуализирован пото­му, что он не сохраняет интимно ни одной мысли, и потому, что каждое из действий одного члена группы отражается почти на всех членах благодаря подражанию; он не социализирован потому, что это подра­жание не сопровождается обменом мыслями как таковыми (если по­лагать, что почти половина детских высказываний эгоцентрична). Если и впрямь, как полагают Болдуин и Жане, подражание сопровождает­ся некоторого рода смешиванием между действием «Я» и действием других, то в этом обществе сегментного типа возможно объяснить под­ражанием парадоксальный характер разговора детей, которые беспре­станно объявляют о том, что они делают, и говорят сами с собой, не слушая друг друга.

Общественная жизнь в «Доме малюток» проходит, по наблюде­ниям Одемар и Лафандель, три главные стадии. Приблизительно до 5 лет ребенок работает только в одиночестве. С 5 до 7 с полови­ной лет образуются небольшие группы из двух детей, как, например, группа Пи и Эза (см. предложения, собранные в рубрике «Адаптиро­ванная информация»), группы, впрочем, непостоянные и беспоря­дочные. Наконец, приблизительно к 7—8 годам появляется потреб­ность работать сообща. Итак, мы думаем, что именно в этом послед­нем возрасте эгоцентрические высказывания теряют свою силу: имен­но к этому возрасту, как мы увидим в следующей главе, надо отнести высшие стадии разговора как такового между детьми. В этом же воз­расте, как мы увидим в главе III, дети начинают понимать друг друга при объяснениях одними словами (в противоположность объясне­ниям, передаваемым наполовину жестами).

Очень простой способ проверки этих гипотез — это новые наблю­дения над теми же детьми, эгоцентризм которых раньше был выяв­лен в 7—8 лет. Ф. Бергер проделала это по отношению ко Льву. Она собрала около 600 последовательных высказываний уже семилетнего Льва в течение нескольких месяцев и в тех же условиях, что и раньше. Коэффициент эгоцентризма оказался уменьшенным до 0,27¹⁴.

Эти общественные стадии касаются, впрочем, только интеллек­туальной деятельности ребенка (рисования, игры в постройки, счета и т.п.). Само собой разумеется, что в играх на свежем воздухе задача иная, но эти игры имеют отношение лишь к небольшой части детской мысли и речи.

Если разговор ребенка так мало социализирован к 6 с половиной годам и если эгоцентрические формы играют в нем такую значи­тельную роль в сравнении с сообщением, диалогом и т. п., то это потому, что в действительности речь ребенка заключает в себе две

41

совершенно отдельные разновидности: одну — состоящую из жес­тов, движений, мимики и т. д., которая сопровождает и даже совер­шенно заменяет слово, другую — состоящую исключительно из слов. Но не все может быть выражено жестами. Интеллектуальное иссле­дование останется, следовательно, эгоцентрическим, в то время как приказания и вся речь, связанная с действием, манипуляцией и осо­бенно с игрой, будет более социализирована. Мы найдем это сущес­твенное различие в главе III: мы там увидим, что на словах дети хуже понимают друг друга, чем мы, но это не значит, что в их играх или рукоделии у них нет достаточного взаимного понимания, —только это понимание еще не вполне вербально.