Исповедь Арxипиита Кельнского

С чувством жгучего стыда

я, чей грех безмерен,

покаяние свое

огласить намерен.

Был я молод, был я глуп,

был я легковерен,

в наслаждениях мирских

часто неумерен.

Человеку нужен дом,

словно камень прочный,

а меня судьба несла,

что ручей проточный,

влек меня бродяжий дух,

вольный дух порочный,

гнал, как гонит ураган

листик одиночный.

Как без кормчего ладья

в море ошалелом,

я мотался день-деньской

по земным пределам.

Что б сидеть мне взаперти?

Что б заняться делом?

Нет! К трактирщикам бегу

или к виноделам.

Я унылую тоску

ненавидел сроду,

но зато предпочитал

радость и свободу

и Венере был готов

жизнь отдать в угоду,

потому что для меня

девки – слаще меду!

Не хотел я с юных дней

маяться в заботе –

для спасения души,

позабыв о плоти.

Закружившись во хмелю,

как в водовороте,

я вещал, что в небесах

благ не обретете!

О, как злились на меня

жирные прелаты,

те, что постникам сулят

райские палаты.

Только в чем, скажите, в чем

люди виноваты,

если пламенем любви

их сердца объяты?!

Разве можно в кандалы

заковать природу?

Разве можно превратить

юношу в колоду?

Разве кутаются в плащ

в теплую погоду?

Разве может пить школяр

не вино, а воду?!

Ах, когда б я в Кельне был

не архипиитом,

а Тезеевым сынком –

скромным Ипполитом,

все равно бы я примкнул

к здешним волокитам,

отличаясь от других

волчьим аппетитом.

За картежною игрой

провожу я ночки

и встаю из-за стола,

скажем, без сорочки.

Все продуто до гроша!

Пусто в кошелечке.

Но в душе моей звенят

золотые строчки.

Эти песни мне всего

на земле дороже:

то бросает в жар от них,

то – озноб по коже.

Пусть в харчевне я помру,

но на смертном ложе

над поэтом-школяром

смилуйся, о боже!

Существуют на земле

всякие поэты:

те залезли, что кроты,

в поры-кабинеты.

Как убийственно скучны

их стихи-обеты,

их молитвы, что огнем

чувства не согреты.

Этим книжникам претят

ярость поединка,

гомон уличной толпы,

гул и гогот рынка;

жизнь для этих мудрецов –

узкая тропинка,

и таится в их стихах

пресная начинка.

Не содержат их стихи

драгоценной соли:

нет в них света и тепла,

радости и боли ...

Сидя в кресле, на заду

натирать мозоли?!

О, избавь меня, господь.

от подобной роли!

Для меня стихи – вино!

Пью единым духом!

Я бездарен, как чурбан,

если в глотке сухо.

Не могу я сочинять

на пустое брюхо.

Но Овидием себе

я кажусь под мухой.

Эх, друзья мои, друзья,

Ведь под этим небом

жив на свете человек

не единым хлебом.

Значит, выпьем, вопреки

лицемерным требам,

в дружбе с песней и вином,

с Бахусом и Фебом ...

Надо исповедь сию

завершить, пожалуй.

Милосердие свое

мне, господь, пожалуй.

Всемогущий, не отринь

просьбы запоздалой!

Снисходительность яви,

добротой побалуй.

Отпусти грехи, отец,

блудному сыночку.

Не спеши его казнить –

дай ему отсрочку.

Но прерви его стихов

длинную цепочку,

ведь иначе он никак

не поставит точку