Чарльз Диккенс (1812-1870) — английский писатель. Родился в Портсмуте в семье чиновника морского ведомства. «Диккенс оказал влияние только на журналисти­ку...,»¹ , — со свойственной его суждениям парадоксальностью утверждал О. Уайльд. Ч. Диккенс начинал свою литературную карьеру как журналист. Весной 1832 г. он стал парламентским стенографом и газетным репортером. В его обязаннос­ти входило стенографировать выступле­ния ораторов в палате общин, а затем отсылать свои парламентские репортажи в газеты «Тру сан» и «Миррор оф парламент». Диккенс всегда с гордостью вспоми­нал те дни, когда он был репортером. «Мои первые успехи я неизменно приписываю благотворному опыту суровой газетной работы тех лет, когда я был еще очень молод»², — писал он впоследствии.

В 1833 г. в журнале «Мансли мэгэзин» был опубликован первый рассказ Диккенса «Обед в аллее тополей». В газетах «Морнинг кроникл», «Ивнинг кроникл» были напечатаны очер­ки и рассказы, составившие впоследствии книгу «Очерки Боза» (1836). Журналистская работа, требовавшая наблюдательности, умения привлечь внимание читателей к событиям, наложила от­печаток на «Очерки Боза». В книге проявились повышенный интерес автора к злободневной социальной проблематике, к быту и нравам лондонцев, мастерство точной детали, умение живо, лаконично и броско подать материал. Отчасти репортерским опы­том Диккенса, писавшего для газет о сенсационных событиях, происшествиях, преступлениях, объясняется обращение писателя к теме преступления в «Очерках Боза». Начало «Записок, Пиквикского клуба» несет на себе отпечаток журналистского опыта Диккенса, распадаясь на отдельные эпизоды, как если бы он писал отдельные очерки, зарисовки для журнала.

С 1838 по 1849 г. Диккенс сотрудничал в еженедельнике «Экзэминер» («Наблюдатель»), который был рупором либерально-демократической английской интеллигенции. Для «Экзэми­нер» написаны, в частности, театральные рецензии «Возвращение на сцену подлинно шекспировского «Лира» и «Макризи щроли Бенедикта».

По своим политическим взглядам Диккенс был республиканцем, демократом и либералом. Емкую характеристику полити­ческой позиции Диккенса дал в своей книге о нем английский писатель Г.К. Честертон: «Он был ярым демократом, но это не мешало ему высмеивать заядлых, узколобых радикалов — крас­нолицых парней, на каждое слово кричащих «Докажите!». Он боролся за избирательное право, но не идеализировал выборов. Он верил в парламент, но <...> не считал его лучше и достой­нее, чем он есть. Он сражался за грубо попранные права нон­конформистов, но терпеть не мог их пустого, елейного многословия...»³.

Для английских демократов и либералов Соединенные Штаты в XIX столетии были «землей обетованной», передовой в политическом отношении страной, в которой уже был установлен республиканский строй и восторжествовала свобода. В начале 1842 г. Диккенс отправился в США, где пробыл пять месяцев. Итогом этой поездки стал сборник очерков «Американские заметки» (1842). Более тесное знакомство Диккенса с американской действительностью разрушило его иллюзии относительно Америки. Писатель был возмущен рабовладением в Южных Штатах. Дик­кенс подметил в качестве главных национальных черт американ­цев — страсть к обогащению и национальное тщеславие. Он с горечью пишет, что «настоящее честное, патриотическое сердце Америки», «ум и благородство чувств» задавлены у американцев «погоней за прибылью и наживой». В одном из писем Диккенс писал: «Национальное тщеславие стирает с лица земли все ос­тальные страны земного шара, так что в конечном счете одна только их страна и высится над океаном»⁴.

В «Американских заметках» Диккенс весьма критически оце­нивает американскую прессу: «...До тех пор, пока американс­кие газеты будут представлять собой такое же или почти такое же гнусное явление, как сейчас, нет никакой надежды на сколь­ко-нибудь значительное повышение морального уровня амери­канского народа»⁵. Писатель назвал американскую прессу «страшной машиной». В письме к одному из своих друзей Дик­кенс писал: «Свобода мнений! Где она?» и добавляет, что ни в одной стране он не видел «более гнусной, мелочной, глупой и безобразной прессы», чем в Америке⁶. Очерки возмутили американцев. Американская пресса обвинила писателя в клевете. Диккенс, ничуть не смущенный такой реакцией, продолжит кри­тику США и создаст гротескные картины американской дей­ствительности в романе «Мартин Чезлвит» (1844).

В 1867 г. Диккенс вторично побывал в США. Выступая на обеде, устроенном в его честь американскими журналистами, он отметил значительные положительные перемены, которые про­изошли в стране со времени его первого визита в Америку, в том числе «перемены в нравах печати, без прогрессивных изме­нений коих не может быть прогресса ни в чем»⁷.

В 1846 г. Диккенс стал редактором только что основанной газеты «Дейли ньюс», ставшей вскоре одной из самых популяр­ных английских газет. «Дейли ньюс» выступала за скорейшее проведение реформ и отмену устаревших законов и установле­ний, тормозивших социально-экономическое развитие Великоб­ритании. Однако необходимость вмешиваться в политическую кухню тяготила писателя, и вскоре он отошел от дел и передал редактирование газеты своему другу Джону Форстеру.

Но, оставив пост редактора, Диккенс много писал для «Дей­ли ньюс». В частности, в газете были опубликованы две статьи Диккенса — «Преступность и образование» (1846) и «Неве­жество и преступность» (1848), в которых писатель рассмат­ривал образование как одно из эффективных средств борьбы с преступностью. При этом Диккенс выступал за развитие ремес­ленных школ, где давались полезные знания и практические навыки. Такие школы, считал он, воспитывают уважение к тру­ду и порядку. Диккенс открыто выражал свой скептицизм по поводу религиозного образования народа, полагая, что тексты религиозного содержания непонятны необразованному читателю. Еще в 1843 г. Диккенс в статье «Доклад комиссии, обследовавшей положение и условия жизни лиц, занятых различными видами умственного труда в Оксфордском университете» со свойственными ему иронией и юмором описал Оксфорд, который в то время был центром религиозного образова­ния, как цитадель ортодоксии, «невежества и тупого ханже­ства». Сравнение интеллектуального уровня рабочих-шахтеров и оксфордских студентов оказывается не в пользу последних.

Вскоре Диккенс загорается идеей создать свой общедоступ­ный журнал в духе таких английских журналов XVIII века, как «Болтун» и «Зритель» Дж. Аддисона и Р. Стила. Таким издани­ем стал его литературно-художественный журнал «Хаусхолд вордз» («Домашнее чтение»), первый номер которого вышел в марте 1850 г. В «Обращении к читателям», которым открывал­ся первый номер журнала, Диккенс так определяет задачи изда­ния: «Обрести доступ к домашнему очагу наших читателей, быть приобщенными к их домашнему кругу», рассказать «о чаяни­ях, надеждах, победах, радостях и печалях не только нашей страны, но и, насколько это возможно, всех других стран мира», «собрать и высших и низших... и пробудить в них взаимное стремление узнать друг друга получше, доброжелательную го­товность понять друг друга — вот для чего издается «Домашнее чтение»⁸. Диккенс стремился использовать журнал как сред­ство духовного единения своих соотечественников. Он привлек к сотрудничеству в журнале талантливых писателей: Э. Гаскелл, Э. Д. Бульвер-Литтона, молодого Уилки Коллинза.

В «Домашнем чтении» большое место занимала информация о жизни и культуре других стран и народов. «Просветительство и педагогика — таковы, по замыслу Диккенса, были основные функции «Домашнего чтения»...»⁹. В журнале были опублико­ваны литературные портреты Генделя, Беранже и других зару­бежных деятелей искусства, статьи о работорговле в США. Дик­кенса неизменно интересовала жизнь в России. В 1857 г. он печатает цикл статей «Путешествие прямо на север», вклю­чавший очерки о России. «Домашнее чтение» познакомило анг­лийского читателя с сокращенным вариантом «Записок охотни­ка» И.С. Тургенева.

В журнале печатались статьи Диккенса, в которых он подни­мал актуальные вопросы общественной жизни Англии («О же­лезнодорожной забастовке», «К рабочим людям»), высмеивал лицемерие, ханжество и снобизм английских буржуа («Лицеме­рие», «Островизмы», «Почему?»), выступал против привиле­гий аристократии («Родословное древо»). В нескольких стать­ях, опубликованных в «Домашнем чтении», Диккенс осудил Крымскую войну, в которой участвовала Великобритания.

Не обошел писатель вниманием и английскую прессу. Возму­щение Диккенса вызывает привычка журналистов унижать сво­их читателей, заявляя, что излагаемые ими сведения «известны любому школьнику», хотя, как не без иронии замечает писатель, сами журналисты черпают их из популярных справочников не­посредственно перед тем, как взяться за статью. Но особое него­дование писателя вызывает судебная хроника в британских газе­тах, которая пичкает читателей «тошнотворными подробностя­ми» всякий раз, когда «появляется преступник, совершающий злодеяние достаточно гнусное, чтобы доставить ему славу».

В своих публицистических работах, как и в художественном творчестве, Диккенс использует богатую смеховую палитру: юмор, иронию, сарказм, остроумие. Образцом диккенсовской иронии может служить статья «Наша комиссия» (1855). Статья построена как развернутая метафора. Некая комиссия расследует случаи фальсификации пищевых продуктов. Но «продуктами» оказываются различные социальные группы и институты вик­торианской Англии. Первый продукт широкого потребления и низкого качества — Правительство. В продукт подмешен сор­няк под названием Пустозвонство. Химический анализ, прове­денный комиссией, выявил, что в продукте идет процесс коррупции. Вывод комиссии — «продукт совершенно непригоден к употреблению». Затем последовательно комиссия исследует та­кие «продукты», как Государственные учреждения, Епископс­кие мантии, образцы Британских хлебопашцев, Представитель­ное учреждение. Все «продукты» оказываются гнилым товаром с примесью Ханжества, Надувательства, Склоки, Головотяпства и т. п. Единственный добротный товар, не затронутый фальсификацией, — Труд. Правда, несложно заметить, что еще один «продукт» не назван писателем в ряду недоброкачественных, — Монархия. Диккенс не был монархистом. Он просто хорошо знал пределы допустимого в современной ему британской жур­налистике.

Диккенс часто весьма остроумен. Высмеивая снобизм англий­ского буржуа в статье «Почему?», писатель удивлялся, почему некто N. в ответ на вопрос NN., знаком ли он с сэром Гайлсом Скроггинсом, отвечает, что знаком, хотя никогда на самом деле его даже не видел. «Ведь можно же не знать сэра Гайлса Скрог-гинса в лицо и при всем том оставаться человеком! <...> А кое-кто идет еще дальше и утверждает, что можно даже рассчиты­вать на место в раю, не будучи представленным сэру Гайлсу Скроггинсу»¹⁰, — остроумно замечает Диккенс.

Диккенс-журналист, как и Диккенс-романист, с большой теп­лотой и симпатией писал о простых людях, верил в их душев­ное благородство и доброту, сочувствовал их бедам. В статье «Дети пьяницы» Крукшенка» (1848) отклик Диккенса на серию гравюр известного английского карикатуриста и иллюстратора Крукшенка сопровождается размышлениями писателя о тяго­тах жизни простых англичан и причинах пьянства.

Кроме уже названных периодических изданий, Диккенс в разные периоды своей жизни писал статьи для «Таймс», «Корнхилл мэгэзин», «Атлантик мансли». В «Корнхилл мэгэзин» была опубликована заметка-некролог Диккенса «Памяти У.М. Теккерея» (1864). Диккенс с теплотой вспоминает о доброте Теккерея, о его душевном благородстве, искреннем сочувствии сла­бым и сирым, о любви писателя к детям, с которыми он всегда умел находить общий язык. Диккенс восхищается самоотвер­женностью своего друга, его стойкостью в несчастьях. В Теккерее-писателе он высоко оценивает тонкое понимание че­ловеческой натуры, чувство юмора, мастерское владение язы­ком, отмечает особый вклад Теккерея в издание «Корнхилл мэ­гэзин».

В 1859 г. Диккенс принимается за издание литературно-ху­дожественного журнала «Круглый год», кото­рый задумывался как продолжение «Домашнего чтения». Дик­кенс работал в «Круглом годе» до самой смерти.

¹ Цит. по: Эллман Р. Оскар Уайльд: Биография. — М.: Изд-во Независимая Газета, 2000. — С. 330.

² Цит. по: Катарский ИМ. Диккенс. Критико-биографический очерк. — М.: Гослитиздат, 1960. — С. 22.

³ Честертон Г.К. Чарльз Диккенс. — М.: Радуга, 1982. — С. 87.

⁴ Диккенс Ч. Собр. соч.: В 30 т. — М.: Гослитиздат, 1963. — Т. 29. — С. 155.

⁵ Диккенс Ч. Указ. соч. — Т. 9. — С. 298.

⁶ Там же. — С. 129.

⁷ Там же. — С. 306.

⁸ Диккенс Ч. Указ. соч. — Т. 28. — С. 114—115.

⁹ Урнов М.В. Неподражаемый. Чарльз Диккенс—издатель и редактор. М.: Книга, 1990. — С. 51.

¹⁰ Диккенс Ч. Указ. соч. — Т. 28. — С. 370.

Некоторое сомнение во всемогуществе денег

Еще Сидней Смит, этот умница и острослов, заметил, что многие англичане испытывают неизъяснимое наслаж­дение при одном упоминании крупных сумм и что ни с чем нельзя сравнить пафос и жирный восторг, с каким люди этой категории, рассказывая о состоянии мистера такого-то, скандируют: «Двести ты-сяч фун-тов».¹ Деньги, и только деньги в состоянии вызвать подобный пафос и восторг.

Ни один сколько-нибудь наблюдательный человек не станет оспаривать точность этого наблюдения. Оно спра­ведливо, какое бы сословие мы ни взяли, и даже более справедливо в отношении благородного сословия, нежели простонародья. Последний раз, когда тень золотого тельца распростерлась над нашим отечеством, кумир этот был водружен весьма высоко, и подлость, с какой вся Белгравия² лебезила перед ним и тут же за его спиной насмеха­лась над ним, превосходит все, что делается в Сэвен Дайелс³.

Впрочем, я не намерен писать проповедь на эту веко­вечную тему культа денег. Я хочу лишь сказать несколько слов об одном из видов злоупотребления деньгами, кото­рый является следствием преувеличенного представления об их всемогуществе и, на мой взгляд, представляет собой симптом недуга, характерного для нашего времени.

Представьте себе какого-нибудь князя, правящего сво­ими владениями столь неразумно и бестолково, что его подчиненные терпят всевозможные лишения, от которых их, впрочем, легко можно было бы избавить. Представьте далее, что князь, по характеру своему — человек весьма щедрый, и всякий раз, когда обнаруживает, что его управ­ляющий, по жестокости, либо по глупости, кого-либо при­тесняет, выдает пострадавшему денежное пособие. Пред­ставьте себе, что широкий этот жест совершенно успокаи­вает нашего благородного князя, что его снова охватывает состояние довольства собой и всем светом и что, выполнив свои долг, как он его понимает, князь даже не думает рас­порядиться так, чтобы устранить возможность повторения подобных обид в будущем. Представим себе, будто князь Этот совершал подобное изо дня в день и из года в год, что он ставил денежные заплаты на проломленные черепа, деньгами же залечивал душевные раны, и при всем том даже не задумывался, отчего кругом столько проломлен­ных черепов и душевных ран и как сделать, чтобы их не было. Мы, вероятно, все согласимся на том, что княжество было порядком запущено, что сам князь — лентяй, что ему следовало бы проявлять меньше щедрости и больше справедливости и, наконец, что, успокаивая свою совесть столь легким способом, он поддался ложному взгляду на всемогущество денег и употребление, какое надлежит из них делать.

А не уподобились ли мы, английские граждане, сему воображаемому неразумному князю? Попробуем разо­браться.

Примерно год назад в Виндзоре состоялся военный суд, чрезвычайно взбудораживший общественное мнение, и не потому даже, что процесс велся в духе, никоим обра­зом не отвечающем распространенному предрассудку в пользу справедливости, а потому, что процесс обнаружил серьезнейшие изъяны в нашей военной системе и пока­зал, как плохо обучены наши офицеры сравнительно с офицерами других держав. Приговор, который был выне­сен, повсеместно признавался нелепым и несправедливым. Что же мы, несогласные с приговором и убежденные в своей правоте, как же мы поступили? Когда вскрылась вся непригодность системы, какие шаги предприняли мы к ее исправлению? Пытались ли напомнить нашим соотечест­венникам, что система эта в ее настоящем виде таит вели­чайшую опасность для них самих и для их детей? Ука­зали ли, что, не противодействуя властям, придерживаю­щимся этой системы, поддаваясь на уговоры, уступая под давлением угроз, мы тем самым подвергаем опасности весь наш общественный строй, рискуем лишиться той са­мой национальной свободы, которой так гордимся, и что Англия может потерять положение, которое она занимает в семье государств? Напомнили ли беспечным и легкомыс­ленным согражданам о том, что сделали для нас в свое время наши славные предки, чего они для нас добились благодаря своему несокрушимому духу, какие права за­крепили за нами благодаря своему упорству и рвению? Пытались ли показать, как мы с каждым часом — оттого, что дело у нас превратилось в игру,— теряем завоеванное предками? Объединились ли мы в многочисленный отряд, имеющий твердую цель: внушить эти принципы тем, кто взял на себя ответственность править страной, и заставить их признать наши исконные права и строго, повсеместно, во всех существенных областях управления Британской Империи придерживаться этих принципов? Нет. До этого дело не дошло. Мы испытывали сильное негодование и лег­кую тревогу. Под бременем этих двух эмоций мы даже за­тосковали. Но вот мы облегчили всколыхнувшуюся совесть и дали жертве несправедливого суда денег! Мы сунули руку в карман, выудили из него пятифунтовую бумажку и таким образом исполнили свой долг. Беду поправили, и страна успокоилась. Сумма, которую собрали, превы­шала две ты-ся-чи фун-тов, сэр!

Допустим, эти деньги пошли на святое дело. Допустим, что лицо, которому их вручают, в подобных случаях ни­чего не проигрывает, что в результате такого доброхот­ного даяния в нем развивается самоуважение, независи­мость и предприимчивость. И все же, как один из участ­ников подписки, я позволю заподозрить себя в том, что я и в малой степени не выполнил своего гражданского долга. Что я просто откупился от трудной задачи, которая стояла передо мной, что я вместе со всеми пошел на убо­гий компромисс, подменивший песком скалу, на которой было заложено наше королевство. Что я повинен в пошлом преклонении перед деньгами в глубине души испо­ведую низменную веру в их всемогущество.

Возьмем другой случай. Два работника посреди дня оставляют свою работу (после предварительного соглаше­ния об этом, причем в качестве компенсации они в тот день пришли на работу раньше обычного) и отправляются смотреть театральное обозрение. Обозрение это усердно рекламировалось как в высшей степени патриотическое и лояльное зрелище. В соответствии с каким-то глупым старым законом, которого никто, кроме такого же глупого сельского судьи, вспоминать бы не стал, работников пота­щили в суд, и эти бробдиньякские ослы⁴ отправили их в тюрьму,— кстати сказать, не имея на то никаких законных оснований,— но не об этом сейчас речь. Поблизости ока­залось некое неблагонадежное лицо, которое сочло нуж­ным обнародовать эту нелепую жестокость, другие небла­гонадежные лица, прослышав о ней, принялись громким ропотом выражать свое удивление и возмущение. Обра­щаемся к министру внутренних дел, но он «не видит смысла» в том, чтобы отменить решение суда, да и не могло быть иначе: ведь он никогда не видит и не слышит смысла, и все, что исходит из уст его, лишено всякого смысла. Каков же наш следующий шаг? Может быть, мы собрались все вместе и решили: «Нельзя, чтобы в наше время в народе думали, будто дух закона направлен про­тив него. Нельзя оставлять такое страшное оружие тем, кто вечно будоражит и мутит народ. Поведение этих су­дей — вынуждает нас настаивать на том, чтобы их отстра­нили от должности, чтобы сословие, подвергнутое столь нелепому притеснению в лице этих двух работников, по­чувствовало, что все здравомыслящие люди в нашей стране возмущены этим безобразием. Более того, надо приложить все силы к тому, чтобы судей, подобных этим, не обле­кали полномочиями, а чтобы те, кто этими полномочиями будут облечены, пользовались своей властью в рамках благоразумной умеренности. И что же? Мы приняли та­кое решение? Да нет! Как же мы поступили? А вот как: собрали денег для пострадавших, и... дело с концом!

Еще один случай. У крестьянина небольшое поле, на котором он взращивает пшеницу, и вот он отправляется жать в воскресенье, потому что иначе пропадет его крошечный урожай. За сей смертный грех его тоже призы­вают к сельскому судье, отпрыску плодовитого семейства Шеллоу⁵, и присуждают к штрафу. Тут-то, казалось бы, нам возмутиться, проявить наконец решимость и вырвать законопроизводство и народ из рук этих Шеллуев. Где там! Слишком много беспокойства, у нас своих дел хватает, и к тому же нас всех слегка отвращает мысль о какой бы то ни было возне. И вот мы снова опускаем руку в карман, и пусть обветшалые законы совместно с вечно молодыми Шеллуями тянут нас куда угодно!

Как мы уже рассказывали на страницах нашего жур­нала, введение даже такого убогого закона, якобы преду­сматривающего защиту женщины, по которому гнусней­шее преступление на свете наказуется шестью месяцами заключения, было встречено криками ликования. По од­ному этому можно судить о юридическом уровне нашей цивилизации. Бессилие закона — и как следствие этого бессилия — частое нарушение его — сделались притчей во языцех. Что же? Пытаемся ли мы как-нибудь помочь делу? Настаиваем ли на введении более сурового наказания? Исследуем ли условия жизни, которые каждый такой слу­чай вскрывает, и заявляем ли открыто, что огромные массы людей опустились, погрязли в пороке, и что (среди нречих мер) необходимо предоставить им возможность развлекаться более облагораживающим образом, и тогда они перестанут искать забвения от своей страшной жизни в кабаке? Говорим ли наконец о том, что они нуждаются в развлечениях, свободных от навязших в зубах назиданий, и что самый Мальборо-Хаус может представляться кош­маром для великого множества этих людей, которые тем не менее исправно платят налоги и обладают бессмертными душами? Когда же мы перестанем закрывать глаза на суть дела, когда найдем в себе мужество сказать: «Все эти люди — мужчины, женщины и дети — живут в нечеловече­ских условиях, и при нынешнем порядке вещей мы в самом деле не представляем себе, как могут они проводить свое свободное от работы время иначе, чем они его проводят обычно — шатаясь бог знает где, напиваясь до безобразия и затевая ссоры и драки?» Всякий, кто знаком с истин­ным положением дел, знает, что все это — святая правда. Но мы, вместо того чтобы настаивать на этой правде, посылаем в облегчение участи очередной жертвы злодея, только что не умертвившего ее,— посылаем ей на адрес полицейского суда пять шиллингов марками, а сами, при­ложив к своей чахлой совести этот липкий пластырь из шестидесяти портретов английской королевы, отправ­ляемся в ближайшее воскресенье слушать церковную про­поведь.

Впрочем, оказывается, не одни мы, простые смертные, имеем низость прибегать к деньгам как к целебному баль­заму на все случаи жизни. Наши вожди, несущие знамя, за которым мы следуем, показывают нам пример, поступая точно таким же образом. Не так давно был День Благода­рения, и в памяти у всех должно быть свежи объявления, появившиеся в ту пору в газетах о наиболее выгодных вкладах для спасения души. Авторы этих объявлений, да и все это сребролюбивое племя, публикующее свои красно­речивые и благопристойные призывы, ни на минуту не сомневаются в том, что благодарные чувства следует вы­ражать посредством денег. Если мы желаем одержать еще одну победу, то мы не можем надеяться заполучить ее бесплатно или хотя бы в кредит,— нет, подавай налич­ные! Нам предлагали оплатить новый орган в церкви, треуголку и алые панталоны церковного сторожа, куплен­ные ему в рассрочку старостами, счета маляров и стеколь­щиков, которые привели в порядок часовню,— и взамен протягивали билет, обеспечивающий место по ту сторону Севастополя⁶.

И мы платили денежки — и получали взамен билет. Кто из нас не раскошеливался! Мы уплачивали недоимку за церковный орган, оплачивали счет за треуголку и панта­лоны сторожа, погашали задолженность маляру и стеколь­щику, и считали, как говорится, что с нас больше и спросу нет.

Многие из нас расставались со своей мелочью так легко лишь потому, что предпочитали платить этот своего рода штраф, только бы ничего не делать. А дело, которое тре­бовалось от нас, было трудным. Всеобщий паралич охва­тил мозг и сердце страны; фаворитизм и рутина про­никли повсюду, истинные достоинства ни во что не ста­вились. Небольшая группа людей лишила нас силы и обра­тила ее в слабость, а три четверти земного шара с интересом воззрились на это замечательное зрелище. В эту критическую пору от нас требовалось одно: твердо стоять за явную правду и бороться с явной неправдой. Но подоб­ная деятельность требует некоторого усилия, джентльмену не подобает ей предаваться, она противоречит хорошему тону; и вот мы с радостью платим штраф.

Но если бы все, кому полагается служить в армии, пла­тили бы штраф, вместо того чтобы идти в солдаты, страна осталась бы без защитников. О мои соотечественники, есть войны, в которых сражаются не солдаты, войны, которые между тем столь же необходимы для защиты роди­ны, войны, в которых призван участвовать каждый! День­ги — великая сила, но и они не всемогущи. Если бы сложить пирамиду из денег, которая бы своей вершиной достигала самой луны, то и она не заменила бы собой ни одной крупицы гражданского долга.

¹ Статья опубликована в журнале Диккенса «Домашнее чтение» 3 ноября 1855 г.

² Белгравия – аристократический квартал в Лондоне.

³ Сэвен Дайелс – район трущоб Лондона.

⁴ Бробдиньякские ослы. – Бробдиньяк – страна великанов в «Путешествиях Гулливера» Свифта.

⁵ Шеллоу – судья, персонаж комедии Шекспира «Виндзорские кумушки» и трагедии «Король Генрих IV» (часть II).

⁶ …билет, обеспечивающий место по ту сторону Севастополя – то есть место на дне Чёрного моря, поскольку союзники осаждали Севастополь с суши.

1

2

3

4

5

6

7

8

9

1

1