О материальных, социальных и идеологических предпосылках нацистского геноцида

Написав Эрнест Мандель   

«Фашизм – орудие крупного капитала», «Фашизм – спасительный кран буржуазии», «Антифашизм – политика рабочего класса» – все эти истины, очевидные для марксиста, увы, далеко не так очевидны, а то и вовсе непонятны в России сегодня. При том, что фашизм и радикальный национализм по-прежнему, как в Германии 30-х, как в России начала 20 века, убивает в том числе трудящихся, причем самой угнетенной и бесправной страты – иммигрантов. Но фашизм убивает не только их – он убивает детей, школьников, бездомных, безработных, студентов, интеллектуалов. Именно среди радикальной молодежи и интеллигенции формируется сегодня новый антифашизм, ещё не как «политика», а как рефлекторная защита, как реакция на конкретное насилие, на убийства друзей или близких. Так же рефлекторно реагируют, объединяясь в социальные движения, те, у кого отнимают самое насущное – жилье или чистый воздух. Однако, как любое другое социальное движение, антифашистское движение должно развиваться, формировать свою повестку, преодолевать внутренние разногласия, то есть, так или иначе вырабатывать собственную политику, не становясь про этом ресурсом для крупных или мелких политических структур или группировок. В конце 2009 года был создан Комитет 19 января, собравший анархистов, антифашистов, левых активистов и правозащитников, в котором состоят и представители СД Вперёд. Своей задачей он считает противодействие неонацистскому террору, развитие антифашистской дискуссии в обществе, борьбу с радикальным национализмом во власти, в университетской и культурной сфере. Как вклад в дискуссию о корнях нацистской идеологии и практики и о способах борьбы с ней, СД Вперед предлагает статью Эрнеста Манделя, в молодости узника нацистского трудового лагеря, одного из крупных и уважаемых марксистов второй половины 20 века. 1. Холокост – уникальное на сегодняшний день событие в истории – есть прежде всего биологический вариант ультра–расистской идеологии, крайняя форма социал-дарвинизма. Согласно этой доктрине, существуют «неполноценные расы», уничтожение которых оправдано и даже необходимо. Для сторонников такой идеологии евреи – «паразиты, которые должны быть уничтожены», чернокожие – «обезьяны», «хороший индеец – мертвый индеец» и т.п. Доктрина крайнего биологического расизма не упала с небес. Она имеет материальный базис в определенных социально-экономических и политических практиках: когда с определенными человеческими группами обращаются предельно бесчеловечно, то почти неизбежно возникает необходимость в идеологическом оправдании – в идеологии дегуманизации, в «нейтрализации» совести тех, кто осуществляет такие практики, а также личного чувства вины (см. речь Гиммлера от 6 октября 1943). 2. Систематическая дегуманизация евреев не является исключительным феноменом в истории. Сопоставимые действия происходили в отношении рабов в античности, повивальных бабок («ведьм») в 14 и 17 столетиях, американских индейцев, чернокожих рабов и так далее. Жертвы этих действий могут исчисляться миллионами, включая женщин и детей. Если ни одно из этих массовых убийств не получило систематического, массового характера подобно Холокосту, то не потому что убийцы были более «человечны» или «великодушны», чем нацисты. Дело в том, что их ресурсы, как и их политические планы, были более ограничены. 3. Неверно считать, что в планы нацистов входило лишь уничтожение евреев. Было уничтожено пропорционально соотносимое число цыган. В долгосрочной перспективе нацисты собирались уничтожить 100 миллионов человек в Центральной и Восточной Европе, прежде всего, славян. Если уничтожение началось с евреев, то по причине маниакальной веры Гитлера и некоторых его приспешников в «мировой еврейский заговор». Но была и более практическая причина. Перед тем как быть уничтоженными, славяне должны были работать (как говорил министр юстиции Тьерак, «уничтожение посредством труда»). Обоснованно или нет, нацисты считали, что евреи менее податливы, их будет сложнее превратить в покорных бессловесных рабов, чем другие «неполноценные расы». Поэтому, полагали нацисты, евреев следует убивать (в том числе доводить до смерти непосильным трудом) внутри лагерей, а не в частично «открытых» поселениях и городах (эта участь предполагалась для русских, поляков, русинов, украинцев и других; уничтожение ожидало всех в свой черед). 4. Доктрина еврейской расовой неполноценности была связана в сознании наиболее ярых фанатиков-антисемитов с мифом о «всемирном еврейском заговоре», который якобы готовят евреи, чтобы господствовать над всем миром и «сосать кровь» всех народов. Орудиями этого заговора считались крупный спекулятивный (банковский) капитал, марксистский социализм, масоны и даже иезуиты! Этот миф имеет не германское, а русское происхождение (печально известные «Протоколы сионских мудрецов», сфабрикованные царской охранкой). В конце 19 века они были гораздо более распространены во Франции, Британии, Австрии, Венгрии и Польше, чем в самой Германии. Украинский лидер Петлюра, ответственный за погромы, унесшие жизни более 100000 евреев за относительно короткий срок, был вполне способен задумать и осуществить Холокост, если бы имел необходимые материальные и технические средства. 5. Доктрину биологического расизма можно рассматривать в более широком контексте: в её связи с подъемом антигуманистических, антипрогрессивных, антиэгалитарных, антиосвободительных доктрин, открыто призывающих к самого крайнему и систематическому насилию против целых групп людей («врагов») и широко распространившихся к концу 19 века. Нам кажется неоспоримым, что развязывание (и в какой-то степени подготовка) Первой мировой войны были в этом смысле решающим и поворотным моментом. Гитлер и нацизм как массовый феномен были бы невозможны без Первой мировой войны. Без Второй мировой войны был бы невозможен Освенцим. И всё же кризис гуманизма и цивилизации, начавшийся с Первой мировой войны, вряд ли можно рассматривать вне связи с кризисом империализма, начальные проявления которого в колониальную эпоху напрямую связаны с зарождением биологических расистских доктрин среди некоторых колонистов (вспомним объявления: «Собакам и туземцам вход запрещен»). 6. Холокост имел не только идеологические корни. Он был бы невозможен без определённого набора материальных и технических средств. Это был промышленный, а вовсе не кустарный проект уничтожения. В этом его единственное отличие от традиционных погромов. Он требовал массового производства газа Циклон Б, газовых камер, труб, крематориев, бараков, широкого использования железных дорог в масштабе, невозможном в 18 и по большей части в 19 столетии, не говоря о более ранних эпохах (если только проект не реализовывался в течение десятилетий или даже столетий). В этом смысле Холокост был помимо всего прочего продуктом современной промышленности, все более выходящей из-под контроля со стороны человеческого разума, современной капиталистической промышленности, движимой все более ожесточенной и бесконтрольной конкуренцией. Холокост – самый экстремальный на сегодняшний день пример характерного сочетания усовершенствованной частичной рациональности и глобальной иррациональности, доведенной до предела: сочетания двух свойств буржуазного общества. 7. Наряду с идеологическими и материально-техническими предпосылками Холокоста, мы также должны иметь в виду его социально-политические предпосылки. Организация Холокоста требовала более или менее активного/пассивного участия нескольких миллионов человек: в первую очередь это, конечно, палачи, организаторы и охранники лагерей, но также политики, банкиры, промышленники, госслужащие высокого ранга, армейские офицеры, дипломаты, судьи, профессора, доктора, а также «пехота»: мелкие чиновники, железнодорожники и так далее. Тщательно рассмотрев эту массу людей, насчитывающую несколько миллионов, мы поймем, что она неоднородна, в том числе по национальному признаку, и немцев в ней, строго говоря, не больше 50-60%. Она также неоднородна по степени иррациональности: психопатов и фанатиков в ней меньшинство, хотя их число весьма ощутимо. Большинство же действовало по привычке к подчинению, к рутинным расчетам (к этой же категории относится и молчание церковных иерархов), а то и из трусости (индивидуальное неподчинение казалось более рискованным, чем участие в античеловеческих деяниях). Один из факторов Холокоста – фактор этического порядка, связанный, если хотите, с поведенческими мотивациями. Речь идет об определенном типе мировоззрения: Холокост случился не только из-за склонности принимать, признавать или даже поклоняться широкомасштабному насилию, но из-за согласия с тем, что государство имеет право требовать от индивидуумов таких действий, которые им следовало бы отвергнуть, и они отвергают их – в душе, с точки зрения фундаментальных законов этики. Согласно этому учению, лучше подчиниться какой бы то ни было государственной власти, чем «подрывать политический порядок». Крайние последствия такой доктрины доказали абсурдность классического тезиса консерваторов (включая Аристотеля и Гёте) – о том, что «беспорядок», вызванный бунтом против несправедливости, всегда ведет к еще большей несправедливости. Вряд ли возможна большая несправедливость, чем Освенцим. Перед лицом колоссальной несправедливости сопротивление и бунт – в том числе, индивидуальные, но прежде всего коллективные – есть не только право, но и долг, который перевешивает какие-либо доводы разума. В этом – главный урок Холокоста. 8. Меньшинства с фанатичными, экстремистскими и античеловеческими воззрениями, то есть, патологические меньшинства и личности, существовали всегда и везде – и в 19 и 20 столетиях, и в более ранние периоды. Но они образуют маргинальный феномен, их политическое влияние минимально. Они были безусловными маргиналами в Германии в период с 1848 по 1914. Для того, чтобы такие личности получили поддержку миллионов, необходим глубокий социальный кризис (на нашем марксистском языке – глубокий социально-экономический кризис и глубокий кризис властных структур). Чтобы такие личности получили кратковременный шанс приблизиться к власти, а тем более захватить её, необходима определенная конфигурация общественных сил: ослабление традиционного рабочего движения (и в меньшей степени традиционного буржуазного либерализма) усиление самых агрессивных слоев высших классов; разорение средних классов; существенное увеличение деклассированных слоёв и т.п. Именно такие условия сложились в Германии 1932–33, в результате кризиса Веймарской республики, а также экономического кризиса. 9. Специфика немецкой истории; особая природа «властного блока» после объединения Германии 1871; особый вес прусских юнкеров и их милитаристская традиция внутри этого блока; относительная слабость либерально-гуманистической традиции по сравнению с другими странами (из-за поражения революции 1848 года); явная диспропорция между бурным развитием немецкой промышленности и финансового капитала – с одной стороны и его ограниченной долей при разделе сфер влияния – с другой: благодаря всему этому немецкий империализм в период с 1890 по 1945 оказался более агрессивным, чем его основные соперники. По мнению большой части немецкой «элиты» той эпохи, борьба за мировое господство должна происходить путем войны и милитаризма. Территории, которые Германия собиралась включить в свою империю, – аналог Британской – лежали в Центральной и Восточной Европе (затем империя должна была расширяться на Ближний Восток, Африку, Южную Америку и т.д.). Отсюда ясно, почему большая часть немецких правящих классов была готова принять Гитлера, не до конца осознавая, куда это её приведёт (хотя уже 30 июня 1934 только слепому не было очевидно, что этот человек – беспощадный убийца, способный растоптать элементарные принципы морали и нормы права). В каждой национальной буржуазии, будь то буржуазия стран Европы, США или Японии, начиная с 1885–90 гг. имели место как либерально-гуманистическая, так и консервативно-милитаристская тенденции. Разница в том, что вторая тенденция осталась в меньшинстве во Франции и Британии, но стала основной в Германии и Японии (в США обе тенденции находились в равновесии с 1940). Такая разница может быть объяснена не этническими факторами, а историческими особенностями. 10. Если мы воспринимаем Холокост как крайнее на сегодняшний день выражение разрушительных тенденций буржуазного общества, тенденций, чьи корни уходят глубоко в эпоху колониализма и империализма, то можем обратить внимание и на другие тенденции того же порядка – самые очевидные из них связаны с гонкой вооружений (ядерное, биологическое и химическое оружие; так называемые «обычные» виды оружия, которые, впрочем, сегодня мощнее, чем бомбы, сброшенные на Хиросиму и Нагасаки, и так далее). Ядерная или даже «обычная» мировая война без предварительного демонтажа ядерного вооружения будет большей катастрофой, чем Холокост. Абсолютная иррациональность приготовлений к подобной войне очевидна уже в обиходном языке. Когда мы говорим о возможности «сократить потери» на ядерной войне, это походит на попытки совершить самоубийство, уничтожить весь человеческий род с «минимальными затратами». Как связаны «затраты» и самоубийство? 11. Такая интерпретация Холокоста ни в коем случае на является попыткой «релятивизировать» преступления нацистов против человечества, непревзойденные по своей чудовищности. Интерпретация имеет свою особую научную ценность. Тот, кто отвергает её, должен продемонстрировать, в чем именно она ошибочна, основываясь на фактах, на их соотношении и взаимосвязи. Это вопрос дебатов между историками, социологами, экономистами, политологами и философами-моралистами. Научный тезис (гипотеза) может быть отвергнут лишь с помощью научных, а не вненаучных аргументов. С другой стороны, отнюдь не являясь уступкой нацистам, немецким милитаристам или немецкой «элите», эта интерпретация Холокоста имеет также и субъективный характер. Она полезна и необходима ещё и с точки зрения интересов человечества, поскольку позволяет нам избежать интеллектуальных и моральных рисков, заложенных в противоположном тезисе. Согласно последнему, Холокост находится вне рационального объяснения, он непостижим. Эта обскурантистская точка зрения есть в огромной степени посмертный триумф нацистской доктрины. Ибо если тот или иной фрагмент истории иррационален и полностью непостижим, значит человечество само по себе также иррационально и непостижимо. Стало быть, империя зла «внутри всех нас». Тем самым мы опосредованно, и, если хотите, лицемерно утверждаем, что вина лежит не на Гитлере, не на нацистах, не на тех, кто позволил им прийти и остаться у власти, а на всех, следовательно, ни на ком конкретно. С нашей же точки зрения историческая правда выглядит так: повсюду, в том числе в Германии, люди отнюдь не были повально виновны, а выбирали один из двух лагерей. Преступники и их соучастники отличались от тех, кто сопротивлялся. Амстердамские рабочие, устроившие забастовку в знак протеста против первых антиеврейских указов, отличались от СС. Датское сопротивление, спасшее практически всех евреев в стране, отличалось от коллаборационистов. Большинство итальянцев («банда бесчестных лжецов» – как, с гротескным цинизмом, выразился Эйхман), благодаря которым оказалась спасена подавляющая часть итальянских евреев, отличались от хорватских Усташей. Солдаты Красной армии, освободившие Освенцим, отличались от создателей газовых камер. Спору нет, между этими двумя лагерями были промежуточные ситуации и типы поведения. Но существование этих двух лагерей эмпирически доказуемо. Рационально объясняя причины Холокоста, мы одновременно объясняем разницу между этими типами поведения. 12. Наша интерпретация Холокоста имеет также практическую, политическую цель. Она позволяет избежать практической импотенции, а также ощущения бессилия перед возможным повторением этого феномена. Мы сознательно говорим, что Холокост это высшее преступление на сегодняшний день. Но нет гарантий от подобного или даже ещё более чудовищного преступления в будущем. Отрицать такую возможность – значит впадать в иррационализм и политическую безответственность. Как говорил Бертольд Брехт: «Ещё плодоносить способно чрево, которое вынашивало гада!». Чтобы успешнее бороться против неофашизма и биологического расизма сегодня, нам следует понять природу фашизма вчерашнего. Научное знание нужно не для академических упражнений – оно необходимо человечеству, чтобы бороться и выживать. Отказываться от такого орудия – значит облегчать появление новых массовых убийц; позволять им совершать новые преступления. Объяснять фашизм и Холокост – значит укреплять нашу способность к отрицанию, к негодованию, к ненависти и непримиримой оппозиции, к сопротивлению и бунту против возможного возрождения фашизма и других античеловеческих доктрин и практик. Это базовый, необходимый элемент политической и моральной гигиены. Перевод Кирилла Медведева

Марксистская теория империализма и ее критики

Написав Эрнст Мандель   

Для марксистов понятие «империализм» никогда не исчерпывалось просто «стремлением к экспансии» или «завоеванием новых территорий» — как его понимает большинство политологов и социологов. Это понятие используется марксистами в более глубоком смысле, чтобы описать характерные изменения, которые произошли в политической, экономической и социальной жизни крупной буржуазии передовых капиталистических стран в последней четверти 19 века. Эти изменения были напрямую связаны с коренной перестройкой базовой структуры буржуазии в целом. Маркс умер слишком рано, чтобы в полной мере проанализировать эти изменения. Все, что он застал, было не более чем неявными признаками грядущих перемен. И, тем не менее, в своих поздних работах он оставил важные замечания, которые затем были использованы марксистами в качестве основы для развития теории империализма. Обратив внимание на стремительное развитие компаний с ограниченной ответственностью, в третьем томе «Капитала» (глава 23) Маркс отмечал, что эти компании представляют собой новую форму экспроприации массы капиталистов горсткой крупных капиталистов. Такая экспроприация предполагает, что юридический собственник капитала теряет свою предпринимательскую функцию, и лишается своей роли в производственном процессе, как и своего контроля над производительными силами и рабочей силой. Фактически, частная собственность оказывается вытесненной, говорит Маркс в другом месте, но не в пользу собственности коллективной, а в пользу частной собственности еще более ограниченного числа владельцев. Концентрация капитала Маркс предвидел современную структуру капитализма как его заключительную фазу, проистекающую из предельной концентрации капитала. Это было отправной точкой в анализе большинства марксистов, особенно Гильфердинга и Ленина. В главе, посвященной противодействию тенденции нормы прибыли к понижению («Капитал», том III, глава 14), Маркс также подчеркнул важность экспорта капитала в страны, отсталые в экономическом отношении. Далее он обобщил эту идею, настаивая, что капиталистическое общество должно непрерывно расширять свою зону эксплуатации. Энгельс дал более детальное разъяснение этой мысли Маркса. В своих поздних работах, особенно в своем знаменитом предисловии 1892 г. к «Положению рабочего класса в Англии», он отметил другой структурный феномен, которому позднейшая теория империализма придавала большое значение. Энгельс писал, что с начала промышленной революции до 1870–х гг., Англия практически играла роль промышленной монополии по отношению к мировому рынку. Благодаря этой монополии, во второй половине 19 века, в период подъема цеховых профсоюзов, английский капитализм мог делать значительные уступки для части рабочего класса. Но, ближе к концу 19 века, конкуренция со стороны Германии, Франции и США начала подрывать английскую монополию, и ознаменовала период острой классовой борьбы в Британии. Правильность анализа Энгельса была подтверждена уже в первые годы 20 века. Профсоюзное движение усилилось среди пролетарских масс, в т.ч. неквалифицированных рабочих, и разорвало полувековой политический альянс с мелкобуржуазными радикалами (вигами), основав массовую Лейбористскую партию. В двух комментариях к третьему тому «Капитала», вышедшему под его редакцией в 1894 г. (комментарии к 31–й и 32–й главам), Энгельс подчеркивал, как трудно будет капитализму найти новый базис для экспансии после окончательного завоевания мирового рынка (в другом месте — «после завоевания китайского рынка»). Конкурентная борьба ограничивалась картелями и трестами внутри стран, и протекционизмом во внешнеэкономической политике. Все это, по мысли Энгельса, свидетельствовало о «подготовке к всеобщей промышленной войне за доминирование на мировом рынке». Ленин начал с этих замечаний Энгельса, развивая как свою теорию империалистической борьбы за раздел и передел мирового рынка, так и свою теорию рабочей аристократии. Теория империализма Карла Каутского и Розы Люксембург Самым «наглядным» феноменом нового периода истории капитализма, который начался в последней четверти 19 века, была, безусловно, серия войн и военных экспедиций, создание или расширение колониальных империй: французская экспедиция в Тонкин (современный Вьетнам), Тунис и Марокко, завоевание Конго бельгийским королем Леопольдом II, расширение границ британских владений в Индии, Египте, Судане, Восточной и Южной Африке, германская и итальянская экспансия на африканском континенте и т.д. Колониальная экспансия стимулировала первые попытки марксистов дать объяснение этого периода капитализма. Карл Каутский подчеркивал коммерческие причины империалистических захватов. Согласно Каутскому, промышленный капитал не может продать всю продукцию в пределах индустриально развитой страны. Чтобы реализовать прибавочную стоимость, он должен обеспечить себя рынками неиндустриализованных, преимущественно аграрных стран. Именно это было целью колониальных войн и причиной создания колониальных империй. Парвус, в начале 20 века описывая эти процессы, подчеркивал роль тяжелой промышленности (прежде всего металлургии) в изменении политики мирового капиталистического класса. Он отмечал, что железо играет все более определяющую роль в капиталистической индустрии, и доказывал, что государственные заказы, прямые (гонка вооружений) и косвенные (соревнование в строительстве флота, железных дорог и портовых сооружений в колониях), предоставляли для этой индустрии основную возможность сбыта продукции. Именно Роза Люксембург соединила в целостную теорию все предшествующие концепции империализма, который стремится к экспансии, чтобы компенсировать неадекватность рынков для продукции ведущих отраслей капиталистической промышленности. Ее теория — это теория кризиса, или, если быть более точными, теория условий реализации прибавочной стоимости и накопления капитала. Подход Люксембург согласуется с теориями кризиса потребления, разработанными позднее противниками капитализма, доказавшими неизбежность экономических кризисов. Согласно Розе Люксембург, продолжение экспансии капиталистического способа производства невозможно в пределах только капиталистического общества. Расширение производства внутри капиталистического общества возможно лишь, если оно неразрывно связано с расширением спроса на потребительские товары. Без этого расширения капиталисты не будут покупать новое оборудование и т.п. Не расширение покупательной способности рабочего класса приводит к соответствующему расширению спроса на потребительские товары. Наоборот, чем больше развивается капиталистическая система, тем меньшую долю в национальном доходе составляет покупательная способность рабочих. Для того чтобы капиталистическая экспансия продолжалась, необходимо наличие некапиталистических классов, которые, обладая доходом, полученным вне капиталистической системы, будут усиливать платежеспособный спрос, покупая промышленные товары. Изначально такими некапиталистическими классами были землевладельцы и фермеры. В странах, первыми вступившими на путь промышленной революции, капиталистический способ производства утверждался в некапиталистическом окружении, захватывая рынок, образованный в основном крестьянской массой. Роза Люксембург заключает, что после завоевания национальных некапиталистических рынков и полностью неиндустриализированных рынков Европы и Северной Америки, капитал не мог не броситься на завоевание новой некапиталистической сферы, прежде всего, в аграрных странах Азии и Африки. Люксембург связывала эту теорию империализма с важностью для капиталистической системы «компенсирующих выходов», представленных, прежде всего, государственными закупками вооружений. Таким образом она выявила механизм, который в полной мере не проявлялся до кануна Второй мировой войны. Сегодня, без этого «компенсирующего выхода», который формируется закупками вооружений и военной промышленностью, капиталистическая система находилась бы под угрозой периодических экономических кризисов, равных по масштабу кризису 1929–33 гг. Уязвимые места в теории Розы Люксембург Бесспорно, исторически развитие капиталистической индустрии проходило в некапиталистическом окружении, и существование обширных сельскохозяйственных рынков, национальных и международных, представляло собой важнейший предохранительный клапан для капиталистической системы в течение всего 19 века и в начале 20 века. Однако, с точки зрения экономической теории, люксембургианская концепция империализма имеет некоторые недостатки. Важно указать их, поскольку они мешают увидеть определенные долгосрочные тенденции в развитии капитализма в целом. Например, Люксембург утверждала, что капиталистический класс не может обогащаться, перекладывая деньги из одного кармана в другой. Однако этим игнорируется отмеченный Марксом факт, что капиталистический класс, взятый в целом, является не более чем абстракцией, полезной для того, чтобы раскрыть общие законы движения капитала, но понять сущность периодических кризисов можно только в контексте конкуренции антагонистических капиталов и вытекающей из нее концентрации капитала. С этой точки зрения весьма логично, что «капиталистический класс» обогащает «сам себя», то есть, что определенные слои капиталистического класса обогащают себя через обнищание других капиталистических слоев. Именно это происходило последние сорок лет в Соединенных Штатах, вначале в отношении американских капиталистов, затем — зарубежных капиталистов (прежде всего европейских). Эта тенденция будет усиливаться, поскольку исключительно сельскохозяйственные рынки исчезают. В современном капиталистическом мире экспорт направлен в основном в другие промышленно развитые страны, и только в малой степени на рынки «некапиталистических» стран. Фундаментальная слабость теории Розы Люксембург состоит в том, что она основывается только на потребности капиталистического класса в рынках для реализации прибавочной стоимости, и игнорирует важные изменения в капиталистической собственности и производстве. Именно над объяснением этих структурных изменений работали Владимир Ленин и Рудольф Гильфердинг. Теория империализма Гильфердинга и Ленина Отталкиваясь от замечаний, сделанных в поздних работах Маркса и Энгельса, Гильфердинг изучил структурные изменения капитализма последней четверти 19 века. Он начал с вопросов концентрации капитала, а точнее — концентрации банков и возросшей роли, которую стали играть банки в учреждении акционерных компаний и слиянии предприятий. Гильфердинг выводит дефиницию финансового капитала. Согласно Гильфердингу, финансовый капитал — это банковский капитал, инвестированный в промышленность, и контролирующий ее либо непосредственно (через приобретение акций, присутствие представителей банка в советах директоров и т.д.), либо косвенно (через учреждение холдинговых компаний, концернов и «групп влияния»). Гильфердинг обратил внимание на исключительную роль, которую сыграл банковский капитал в развитии тяжелой промышленности, особенно в Германии, Франции, Соединенных Штатах, Бельгии, Италии и России. Он показал также, что банки представляли наиболее «агрессивную» силу в политических делах, отчасти в силу рисков, связанных с судьбой инвестиций, зачастую составлявших миллиарды долларов. В блестящем заключении «Финансового капитала» Гильфердинг фактически предсказал подъем фашизма как беспощадной политической диктатуры, защищающей интересы крупного капитала, и связанной с новой стадией развития капитализма, так же как политический либерализм соответствовал в предшествующую эпоху капитализму свободной конкуренции. Перед угрозой подобной диктатуры, заключает Гильфердинг, пролетариат должен вести борьбу за установление своей, пролетарской диктатуры. Ленин многое почерпнул из работы Гильфердинга, так же как из работ некоторых либеральных экономистов, например Гобсона, при написании в начале Первой мировой войны своей работы по империализму. Как и Гильфердинг, он начинает с вопроса концентрации капитала — учреждения трестов, картелей, холдинговых компаний, т.е. банковской концентрации, и появления финансового капитала, для того чтобы охарактеризовать структурно новое на этой стадии капитализма. Ленин расширяет и обобщает структурный анализ, выделяя монополистический капитализм, в противоположность капитализму свободной конкуренции. Он анализирует монополии и их прибыль, развивая мысль Гильфердинга о том, что экспансия монополистического капитализма осуществляется прежде всего через экспорт капитала. В отличие от капитализма, основанного на свободной конкуренции, который концентрировался на экспорте предметов потребления и не интересовался их потребителями, монополистический капитализм, основанный на экспорте капитала, не может быть безразличен к собственным должникам. Он должен гарантировать «нормальные» условия платежеспособности, без которых его ссуды обернулись бы потерями, — в том числе и через формы экономико–политического контроля над странами, в которые инвестирован капитал. Ленинский анализ империализма дополняется глубоким исследованием противоречивой, диалектической природы монополистического капитализма, который на определенном этапе сдерживает конкуренцию, чтобы снова возобновить ее на более высоком уровне. Обращаясь при анализе отношений между империалистическими странами к закону неравномерного развития, Ленин показывает, что империалистический раздел мира может носить лишь временный характер, и за ним неизбежно последует обострение борьбы в виде империалистических войн для утверждения нового баланса сил. Ленин также интегрирует в свою теорию империализма концепцию рабочей аристократии Энгельса. Колониальные сверхприбыли, получаемые через экспорт капитала в экономически отсталые страны, создают возможность для коррупции в части рабочего класса метрополий, и, прежде всего, в среде реформистской бюрократии, которая поддерживает буржуазно–демократические режимы и извлекает из этого огромную выгоду. Теория империализма в современной ситуации Дополненная теорией перманентной революции Троцкого — и особенно его анализом комбинированного экономического и социального развития колониальных и полуколониальных стран под воздействием экспорта капитала и империалистического господства — ленинская теория, бесспорно, выдержала проверку временем. Тогда как ни один социально–экономический анализ буржуазного или реформистского происхождения, рожденный до Первой мировой войны, не сохранил сегодня какой–либо ценности, ленинская теория монополистического капитализма в сочетании с теорией перманентной революции остается важнейшим ключом к пониманию современности — череды мировых войн, появления фашизма, триумфа пролетарской революции в России, Югославии и Китае, растущей роли вооружений и военной промышленности в капиталистическом мире, природы колониальных революций, — если перечислить только самое главное. Это, разумеется, не значит, что каждая часть ленинской теории и сегодня верна на сто процентов, и марксистские теоретики и революционеры, в сталинистском стиле, могут удовлетвориться лишь извлечением тех или иных цитат из работ Ленина для объяснения современной ситуации. Исторический опыт последних пятидесяти лет показал, что: 1. На смену капитализму свободной конкуренции пришла эпоха монополистического капитализма. Монополистический капитализм проистекает из технической революции (двигатель внутреннего сгорания и электричество, заменившие пар в качестве источника энергии) и из структурных изменений в капиталистической системе (концентрация капитала, имеющая следствием создание огромных предприятий, прежде всего, в тяжелой промышленности, и образование картелей, трестов, холдинговых компаний и т.п.). 2. Монополистический капитализм не снимает фундаментальных противоречий капитализма как такового. Он не преодолевает конкуренцию, а переводит ее на более высокий уровень, вводя новых и более крупных игроков. Он не преодолевает собственную кризисную природу, но придает каждому кризису более конвульсивный характер. Два вида нормы прибыли заменяют среднюю норму прибыли предыдущего периода капитализма: средняя норма монополистической прибыли и средняя норма прибыли немонополизированных секторов. 3. Подавление свободной конкуренции в определенных границах явилось своего рода реакцией на угрозы норме прибыли монополистов. Следствием этих процессов явилось не только искусственное ограничение производства в определенных секторах, но и одержимый поиск новых объектов инвестиций — новых отраслей промышленности и новых стран, что напрямую вело к империалистическим войнам. В этом отношении утверждение Ленина о тенденции монополистического капитализма к ограничению технического прогресса должно быть несколько пересмотрено. Действительно, монополии стремятся взять под полный контроль сферу научных разработок, и пресечь или замедлить внедрение многих технических открытий. Но верно и то, что монополистическому капитализму одновременно требуется рост технических открытий. Главная причина такого противоречия лежит в самой природе монополий, которые нуждаются в новых сферах эксплуатации, чтобы дать выход избыточному капиталу. Научный прогресс, особенно в области химии, металлургии, электроники и атомной физики, показывает, что последние 50 лет были не менее впечатляющими, чем, по крайней мере, предшествовавшие им полстолетия. Однако кроме фундаментальных характеристик капитализма, сохраняющих свое значение, существует ряд второстепенных характеристик, которые необходимо скорректировать. 1. Финансовый капитал. Контроль и преобладание финансового капитала над промышленным оказалось преходящим явлением в целом ряде стран (США, Великобритания, Япония, Бельгия, Нидерланды и др.). Благодаря накоплению огромных сверхприбылей, тресты расширяются все больше за счет самофинансирования, и освобождаются от опеки банков. Финансовый капитал остается доминирующим только в менее развитых капиталистических странах. 2. Экспорт капитала. Экспорт капитала продолжает играть роль предохранительного клапана для сверхкапитализированных трестов, но уже не главного, по крайней мере в США (за исключением нефтяной промышленности). Теперь главным предохранительным клапаном являются государственные заказы. Растущая роль государства как гаранта монополистической прибыли и усиливающееся сращивание монополий с государством — сегодня ключевая характеристика стареющего капитализма. Эти процессы имеют как социально–политические, так и экономические причины (колониальные революции, стремительная индустриализация экономически отсталых стран, резкое сокращение в мире сфер для вложения капитала и т.п.). 3. Размах ножниц, стригущих купоны для паразитического империализма, уменьшился вследствие описанных выше структурных изменений. Большие тресты все больше склонны к самофинансированию, чем к выпуску оборотных ценных бумаг. Монополистический капитализм стремительно бюрократизируется, и его структура все более основывается на иерархии крупных администраторов, которые, как правило, одновременно являются крупными или средними держателями акций. Паразитический характер стареющего капитализма выражается прежде всего в огромной доле непроизводственных расходов (в первую очередь, на вооружения, а также на содержание государственного аппарата), и в огромных затратах на дистрибуцию (составляющих в США более 30% национального дохода). В настоящее время политические факторы, такие, как подъем колониальных революций, в сочетании с фундаментальными экономическими сдвигами, придают капитализму особые контуры и характер. Критики Буржуазные (и реформистские) теоретики, как правило, сильно запаздывают в своей критике марксизма, анализирующего новые явления в капиталистическом мире 20 века. Фактически, они просто не замечают этих явлений. Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить основные темы, которые привлекали внимание буржуазных экономистов в годы, предшествовавшие Первой мировой войне. В то время как Каутский, Гильфердинг, Люксембург, Ленин, Троцкий, Парвус, голландские марксисты, сгруппированные вокруг ежемесячника «Новое время», и австромарксисты вокруг молодого Отто Бауэра сосредоточили свои экономические исследования на феномене монополистического империализма, буржуазные экономисты, за небольшим исключением, были в основном заняты дискуссиями, продолжающими полемику школы предельной полезности против теории трудовой стоимости, и сосредоточились на развитии теории рыночного равновесия в условиях совершенной конкуренции. Лишь двадцать лет спустя буржуазная политэкономия обратила внимание на «факт» монополизации, и начала разработку теории экономических кризисов и циклов. Подобное запаздывание сохранялось и позднее: вплоть до 1935 г. буржуазные теории экономических кризисов развивались лишь благодаря крохам со стола марксистской политэкономии, а капиталистические теории советской экономики до сих пор опираются на разработки первых марксистов и их эпигонов. Все это еще раз подтверждает правильность замечания, сделанного Марксом около 80 лет назад: после Рикардо буржуазная мысль стала абсолютно бесплодной, и ей не осталось ничего, кроме апологетики. Большинство буржуазных концепций империализма и монополистического капитализма носят откровенно апологетический характер. Они представляют собой идеологию в марксистском смысле этого слова, поскольку не разрабатывают теорию, объясняющую реальность, а пытаются ее оправдать или частично скрыть. Теория ультраимпериализма Этот апологетический характер наиболее четко проявился в реформистских концепциях монополистического капитализма, которые были разработаны незадолго до начала Первой мировой войны (в особенности Каутским), и распространились в двадцатые годы (усилиями Каутского, Гильфердинга и Вандервельде). Бесплодие этих концепций является наиболее ярким проявлением безусловного теоретического краха Каутского и Гильфердинга, последовавшего за их политическим предательством. Исходя из неизбежности предельной концентрации капитала, реформистские теоретики одобряют такое развитие событий и открывают в нем удивительные добродетели экономической и социальной гармонии. Точно так же как картели и тресты в значительной степени сдерживают конкуренцию, так и анархия производства и вызываемые ею кризисы могут быть упразднены монополиями. Последние заинтересованы в полной реорганизации экономической и социальной жизни, чтобы избежать бесполезных расходов, которые несут дорогостоящие конфликты (банкротства, забастовки и т.д.) Как крупные капитаны индустрии учатся находить общий язык между собою, так они стремятся договориться с профсоюзами. Рабочее движение не должно выступать против картелизации промышленности, защищать мелкое производство от крупного. Наоборот, утверждали реформисты, рабочее движение должно поддерживать все тенденции к максимальной концентрации производства, к господству трестов, к организованной экономике. Таким образом, стадия монополистического капитализма может представлять собой переходный этап от капитализма к социализму, в ходе которого противоречия и конфликты могут постепенно смягчаться. Развитие последних сорока лет полностью противоречит такому анализу и прогнозам. Империализм и ультраимпериализм Каутского (полное доминирование одной империалистической силы вследствие предельной концентрации капитала), далекие от установления всеобщего мира, привели к развязыванию двух кровавых мировых войн и подготовке третьей. Неспособные избежать кризисов, монополии только ускорили кризис 1929–1933 гг., наиболее тяжелый в истории капитализма. Далекие от смягчения социальных конфликтов, монополистические объединения открыли путь для непрерывной череды революций и контрреволюций в мировом масштабе. Основной методологической ошибкой реформистских теорий является их слепота в отношении противоречивого, диалектического характера капиталистического развития и концентрации капитала. Они приходят к механистическим выводам. Верно, что современная капиталистическая тенденция к созданию трестов, картелей и монополий не может быть обращена вспять. Было бы абсолютной утопией желать возвращения свободной конкуренции 19 века. Но существует два способа борьбы с трестами: замена их мелкой, разбросанной промышленностью прошлого, или замена их обобществленной промышленностью будущего. Под предлогом того, что первый способ борьбы невозможен, реформисты легко забывают о существовании второго способа, и заключают, что необходимо защищать монополии. Когда был создан Европейский стальной картель, Вандервельде опубликовал статью, в которой праздновал это событие как гарантию мира в Европе! Под предлогом нежелания возврата в прошлое, реформисты принимают существующую реальность и замалчивают глубокие противоречия, которые периодически раздирают на части эту реальность, противоречия, которые возлагают на марксистов долг поддерживать только те силы, которые подготавливают будущее. Неспособность реформистов осмыслить противоречивый характер монополистического капитализма обнаруживает их невежество в вопросе неравномерного развития. Упрощенная формула «чем больше монополий, тем меньше конкуренции и конфликтов между ними», не проходит проверки фактами. В действительности, чем больше монополий, тем сильнее новые формы конкуренции: конкуренция между монополиями, империалистические войны заменяют старые формы конкуренции. Со времени Великой депрессии 1929–1933 гг. большинство реформистских партий молчаливо отказалось от идей механистического, реформистского марксизма. Но этот «прогресс» сопровождался еще большим теоретическим отступлением: отказом, преимущественно молчаливом, от марксизма как такового, и принятием кейнсианских экономических теорий. Сегодня в реформистских рядах редко встречаются открытые защитники монополий. Взамен реформисты защищают направляющую роль капиталистического государства. Монополии, «дуополии» и «олигополии» Апологетический характер буржуазных концепций современного капитализма вполне закономерен. Большинство экономистов и социологов, описывая структуру капитализма, ставят под сомнение само существование монополий. Однако, только наиболее предвзятые (или самые невежественные), полагаясь на второстепенные особенности, такие как периодическое увеличение числа розничных магазинов, станций технического обслуживания и ремонтных мастерских, отстаивают тезис о том, что не существует значительной концентрации капитала. Впрочем, более разумные буржуазные идеологи не отрицают господствующего положения в современном капитализме трестов, картелей, холдинговых компаний и т.п. Но они отрицают, что речь идет о монополиях, поскольку, на их взгляд, в большинстве крупных отраслей промышленности (сталелитейной, химической, автомобильной, электротехнической, авиационной, алюминиевой, цветных металлов) не существует одной компании, которая доминировала бы в отдельной стране, но таких компаний, как правило, несколько («дуополии» — преобладание двух компаний, «олигополии» — преобладание небольшого числа компаний). Прежде всего, это предположение верно лишь отчасти. В крупных капиталистических странах существуют важные отрасли, в которых две трети продукции, и даже больше, производится одной компанией, занимающей монопольное положение в буквальном смысле слова: химическая и нефтяная в Великобритании, алюминиевая в США, автомобильная в Италии, химическая и сталелитейная в Германии (до 1945 г.), медная в Конго, электротехническая в Голландии и т.д. Более того, это предположение буржуазных идеологов — только терминологическая уловка. Называя структуру современного капитализма монополистической, марксисты никогда не утверждали, что существует только одна компания, производящая всю (или почти всю) продукцию в каждой отрасли. Они просто утверждали, что соотношение сил между небольшими компаниями и одной, двумя или тремя гигантскими компаниями таково, что последние навязывают свои правила в отрасли, таким образом устраняя ценовую конкуренцию. Этот анализ точно соответствует реальности, и забавно наблюдать, как ярые оппоненты марксизма, наиболее восторженные сторонники «свободной конкуренции» всерьез заявляют, что в современной капиталистической экономике действуют законы конкуренции, несмотря на отсутствие конкуренции цен. На самом деле, официальные статистические данные, публикуемые государственными службами (особенно Федеральной торговой комиссией США) подтверждают не только отсутствие ценовой конкуренции, но и подчинение большинства промышленных секторов во всех капиталистических странах одной, двум или трем компаниям, сосредоточившими в своих руках 66–90% производства. «Демократизация капитала» Любимый аргумент апологетов монополистического капитализма состоит в том, что концентрация капитала в гигантских предприятиях («естественный результат технического развития», как они утверждают) нейтрализуется диффузией собственности благодаря росту долевого участия. Они приводят примеры крупных трестов, которые эмитируют сотни тысяч акций («Дженерал моторс», самый мощный трест в мире, выпустил более миллиона), только незначительное число которых находится в руках одной семьи. Следовательно, должны существовать сотни тысяч или, по крайней мере, тысячи «владельцев» этих трестов, «каждый из которых уже находится на пути к тому, чтобы стать капиталистом». С недавних пор этот аргумент вновь используется в Соединенных Штатах, Швейцарии, Бельгии, Германии и других странах, где буржуазия ведет кампанию за распределение акций среди работников крупных предприятий. Расставим все по своим местам. Во многих трестах фактически доминирует одна семья: в нефтяном тресте «Стэндард ойл» — семья Рокфеллеров, в «Дженерал моторс» — семья Дюпон де Немур, в стальном тресте Лотарингии — семья Вендель и т.д. Верно, что в большинстве случаев эти семьи не владеют 50% акций компании. Но это лишь доказывает, что обращение большого количества акций позволяет контролировать гигантские компании меньшинством акционеров. Подобное распыление эффективно устраняет массы мелких акционеров от реализации их прав на общих собраниях и от повседневного управления компаниями. Кроме того, неверным является утверждение, что акциями промышленных предприятий владеют широкие слои населения. Согласно исследованию, проведенному в Соединенных Штатах в 1951 г. Институтом Брукингса, только 0,1% населения владеет 55% всех акций. С учетом того, что монополистические тресты становятся все более и более могущественными и избегают контроля над собой со стороны одной семьи, они постепенно становятся коллективной собственностью крупных капиталистов. Взаимопроникновение интересов нескольких десятков или сотен семей крупных капиталистов таково, что становится невозможным сказать, что такая–то семья «контролирует» такую–то компанию. Но вместе эти семьи контролируют всю крупную промышленность, которая управляется своего рода «административным советом капиталистического класса», в котором представители всех этих семей занимают ключевые должности и периодически заменяют друг друга на командных позициях. Теория компенсации политического давления и государство как уравнитель Наиболее серьезные буржуазные экономисты не могут игнорировать эти факты. Тем не менее, для оправдания капитализма, они предпочитают прикрываться государством, этим deus ex machina, которое якобы способно нейтрализовать отрицательные эффекты невиданной концентрации экономической власти. Среди наиболее значимых представителей этой теории — Джон Кеннет Гэлбрейт и Адольф Огастес Берль, и «кейнсианская» группа в Лондонской школе экономики. Существует множество вариантов этой теории, но нам будет достаточно подвергнуть критическому анализу лишь некоторые из них. Гэлбрейт и исследователи из Лондонской школы экономики отстаивают тезис о том, что демократическое государство сегодня не является инструментом доминирования одного класса, но представляет собой более или менее независимый аппарат, способный нейтрализовать влияние различных «групп давления». Эти авторы, кстати, никогда не используют термин «класс», предпочитая «группы давления», «спектры мнений», «организованное влияние» и т.п. Это правда, говорят они, что «олигопольные» тресты оказывают очень сильное воздействие на экономическую жизнь. Но это воздействие «нейтрализуется» (внимание!) не менее внушительной властью массовых профсоюзов, фермерских ассоциаций, малым и средним бизнесом, объединенном в торговые палаты и т.п. Взаимодействие этих сил порождает экономическое равновесие, благоприятное для общества в целом, и более или менее пропорциональное распределение «экономического пирога» между различными «группами давления». Эти авторы могут сколько угодно теоретизировать практику «лоббирования», распространенную в Вашингтоне, но их выводы выглядят абсолютной фантастикой. Даже самого поверхностного взгляда на экономическую и социальную политику в США достаточно, чтобы понять, что влияние «шестидесяти семей» (даже без учета отдельных «лобби») несопоставимо с влиянием профсоюзов с их 16 млн. членов. На протяжении почти двадцати последних лет американский капитализм переживает период роста доходов и благосостояния. И время от времени правящие слои буржуазии могут позволить себе роскошь небольшого перераспределения «пирога» в пользу различных социальных групп и различных слоев самой буржуазии. Ради поддержания экономической стабильности и «социального мира», крупные капиталисты идут на ограниченную поддержку слоев, в наибольшей степени страдающих от конкуренции и разрушительных последствий конъюнктурных колебаний экономических циклов (например, фермеров и торговцев). Правительство, действующее в качестве «административного совета капиталистического класса» в целом, имеет в своем распоряжении действенные средства для удовлетворения в определенный момент особенно недовольных слоев общества. Но это происходит в рамках все более и более абсолютного и откровенного господства монополистических трестов в экономике и самом государстве. Изучение данных о концентрации капитала, которая развивается быстрее, чем когда–либо, о разнице между нормой прибыли в монополистическом секторе и немонополизированных секторах, а также о все большей доли монополистической прибыли в валовом национальном доходе, со всей ясностью подтверждают обоснованность анализа монополистического капитализма, сделанного Марксом и Лениным. «Смешанная экономика» Реформистской разновидностью теории компенсации политического давления является теория «смешанной экономики», разработанная социал–демократическими последователями кейнсианской школы, например Лернером. По их мнению, современная экономика потеряла свой сугубо капиталистический характер, поскольку государство, посредством высоких налогов и государственного сектора экономики, сконцентрировало в своих руках значительную часть национального дохода (от 20–30% в Великобритании и Соединенных Штатах). Они считают это «объективным» экономическим базисом для независимости и автономии государственного аппарата по отношению к монополистическим трестам. Американские профессора Самнер Слитчер и Пол Самуэльсон отстаивают аналогичную позицию (теория «трудовой» экономики). Эти реформисты забыли ответить на вопрос о том, кто руководит государством, кто его контролирует. Кто направляет «общественный» сектор экономики? Конкретный анализ в каждом случае подтвердит, что национализация в ряде сегментов промышленности, проведенная в странах вроде Великобритании и Франции, была национализацией тяжелых отраслей промышленности, скатывающихся в платежный дефицит. Так что благодаря национализации промышленники только выиграли, несмотря на то, что многие из них по политическим причинам выступали против национализации. То же самое верно в отношении государственных предприятий в Соединенных Штатах, например, предприятий электротехнической промышленности и компаний, занятых реконструкцией автомагистралей. Перераспределение национального дохода через действительно прогрессивные ставки прямого налогообложения в Западной Европе и Северной Америке, в значительной степени нейтрализуется не меньшим косвенным налогообложением, тяжесть которого несут на своих плечах прежде всего рабочие. Как уже отмечалось, государство, которое руководит «государственным сектором» экономики, является государством, полностью находящемся в руках монополистов, государством, функционеры которого напрямую определяются монополистами. В этих условиях появление сильного «государственного сектора» в экономике не доказывает, что экономика потеряла свой капиталистический характер. Это лишь подтверждает тот факт, что в период ускоренного спада монополистический капитализм не может существовать на основе невмешательства государства в экономику. Наоборот, ему требуется все возрастающее вмешательство государства, чтобы гарантировать прибыль для монополий. Наконец, более глубокий вариант этой теории изложил Адольф Огастес Берль в книге «Американская революция» (замечательном труде, посвященном распределению акций крупных американских компаний), а также издатели журнала «Форчун» в работе под неожиданным названием «Перманентная революция». Эти авторы признают, что одна сотня монополистических трестов напрямую контролирует почти половину промышленного производства в Соединенных Штатах, и косвенно определяют условия для большей части другой половины. Но, как они утверждают, эти тресты сродни крупным феодалам Средних веков. Их сила так велика, что они могут решать судьбы многих тысяч людей, при этом тресты не могут позволить себе руководствоваться в собственных решениях исключительно экономическими императивами, поисками прибыли. Если они решат закрыть свои заводы в одном городе и, тем самым, обречь местных жителей численностью 300 тыс. человек на массовую безработицу, это будет иметь социальные и политические, а также экономические последствия. Таким образом, власть трестов настолько велика, что они нуждаются в ее самоограничении, некоем «противовесе», который создается в форме «социальной ответственности», «публичного права», «права на рассмотрение общественностью», «растущего вмешательства органов самоуправления» и т.п. Чтобы избежать прямой атаки на себя, тресты превратились в своего рода «добрых царей», «в просвещенных монархов». Берль сам использует эту формулировку! Заслугой создателей этой теории является то, что они обратили внимание на появление более высоких жизненных стандартов у «нового американского среднего класса», насчитывающего десятки миллионов различных специалистов, продавцов, клерков и квалифицированных рабочих, чьи судьбы тесно связаны с трестами, на которые они работают. Эта же теория в настоящее время получила распространение в Великобритании, где правые лейбористы объясняют, что, например, требование национализации Имперского химического треста вызовет сопротивление его работников. В Западной Германии тресты создали привилегированные условия работы для своих постоянных работников, отличающиеся от условий работы на малых и средних предприятиях. Но в этом нет ничего удивительного. Это ничто иное, как повторение феномена рабочей аристократии, существование которой стало возможным благодаря временным сверхприбылям. Видеть в этом структурную перестройку капиталистического режима — все равно, что путать тень с вещью, которая ее отбрасывает. Старение и загнивание капитализма Именно среди сторонников и продолжателей Кейнса можно обнаружить некоторые более интересные концепции о природе современного капитализма. Так, главный американский последователь Кейнса профессор Элвин Хансен разработал концепцию «старения капитализма», чья зрелость характеризуется тем, что объемы основного капитала приобретают такие огромные масштабы, что создают все больше и больше препятствий для новых производительных инвестиций. Это попросту марксистская теория о тенденции нормы прибыли к понижению, которая обусловлена ростом органического строения капитала. В Великобритании Джоан Робинсон, которая колеблется между Кейнсом и Марксом, пролила свет на то же явление, а также провела серьезные исследования того, что она назвала «монополистической конкуренцией» (конкуренция между монополиями). Тем не менее, буржуазные авторы даже на этом пути приходят к реформистским и апологетическим выводам: «стареющий» капитализм — это капитализм, который растет «мудро», который располагает все большими и большими ресурсами (и нуждается во все больших ресурсах), и который характеризуется более равномерным распределением национального дохода для удовлетворительного функционирования экономики. Некоторые последователи Кейнса считают, что благодаря этим тенденциям можно устранить (или значительно ограничить) капиталистические кризисы путем увеличения государственных расходов, которые могут быть как продуктивными, так и непродуктивными. В конечном счете, все это представляет собой ничто иное, как обоснование поведения американского капиталистического класса в эпоху Рузвельта, и оправдание гонки вооружений и роста военной промышленности в современной капиталистической экономике. В конце концов, только государственные расходы в сфере вооружений могут поглотить излишки производства, которые создают угрозу экономике. Подобные «продуктивные» расходы неизбежно поглощают покупательную способность, которая иначе использовалась бы для приобретения продукции других производственных секторов, и не создавала бы компенсирующий выход. Британский экономист Колин Кларк развивал идею «стареющего» общества в особом смысле. Согласно нему, чем более зрелым является капиталистическое общество, тем больше трудовых и экономических ресурсов перенаправляется из производственных отраслей, в прямом смысле слова, в сферу «услуг» (особенно в сектор дистрибуции). В этой идее есть крупица истины. Резкий рост расходов на дистрибуцию — характерная черта упадка капитализма. Это не меняет того факта, что «закон» Колина Кларка не имеет того абсолютного значения, которое он хочет ему придать. Рост так называемой «третичной» сферы во многом отражает историческую задержку в механизации и автоматизации розничной и оптовой торговли, банковских и страховых услуг, задержку, которая может быть быстро преодолена, с поразительными последствиями для структуры занятости. Индустриализация экономически отсталых стран Остается последний аспект марксистско–ленинской теории империализма, неоднократно подвергавшийся критике буржуазных, и в особенности реформистских экономистов: речь идет о концепции невозможности серьезной индустриализации колониальных и полуколониальных стран под эгидой империализма и «национального» капиталистического класса. В отношении «национальных» капиталистов, ни один серьезный автор не решится взять под сомнение правильность этой концепции, когда факты столь убедительны. С другой стороны, после 1945 г., и особенно после победы китайской революции, капиталисты, в первую очередь американские, начали задумываться всерьез. Они определенно сделали вывод, что нищета слаборазвитых стран способствует «росту коммунизма». Сегодня Запад готов оказывать значительную помощь этим странам, чтобы создать «барьер на пути красных». Империализм заинтересован и с другой точки зрения, ведь экспорт капитала и новые рынки сбыта обеспечивают его отличными «компенсирующими выходами», которых ему так не хватает. Некоторые готовы пойти так далеко, что говорят о «десятилетиях» мирного развития на основе индустриализации экономически отсталых стран благодаря иностранным инвестициям. К несчастью для авторов таких утверждений, факты рисуют совсем другую картину. С конца Второй мировой войны частные вложения, для большинства этих стран, оказались ниже, чем они были на протяжении всего периода между мировыми войнами. Отдельные исключения (примечательные, поскольку речь идет об американской нефтяной промышленности) сразу показывают ограниченность этого явления. Уважаемые ассоциации капиталистов, в особенности международная конференция торговых палат, довольно откровенно объясняют причину такого положения: нестабильность, которая преобладает в колониальных и полуколониальных странах, и угроза революций, конфискаций, национализаций без компенсации и т.п. Таким образом, для реализации заманчивых перспектив, необходимо полностью изменить политический и социальный климат в экономически отсталых странах, а это не так просто. Даже там, где существуют весьма благоприятные для империализма политические условия, капиталовложения сосредоточиваются на добыче сырья, торговле, транспорте и банках, а не на создании местной обрабатывающей промышленности. В этой связи экономическое развитие стран, находящихся под контролем Вашингтона, таких как Филиппины, Южная Корея, Тайвань, Таиланд, Турция и центральноамериканские республики, должно стать предметом серьезного анализа. Для того чтобы продемонстрировать утопичность этих «гармоничных» концепций, стоит привести две цифры. В разгар Второй мировой войны Колин Кларк написал книгу под названием «Экономика 1960 года», в которой предсказывал, что индустриализация Индии потребует, в период с конца войны до 1960 г., 60 млрд. долларов американских и британских инвестиций. Подобная оценка исходила из потребностей этой огромной страны для ее становления как индустриально развитого общества. За прошедшие десять лет, с 1945 по 1954 гг., Индия получила лишь 1,5 млрд. долларов. Даже если все пойдет «нормально» для капитализма, эта страна не получит и 10% капитала, обещанного Кларком к 1960 г. Этот пример наглядно демонстрирует импотенцию буржуазной экономической и социологической мысли, неспособной противопоставить марксизму ничего, кроме мифов, иллюзий и лжи. 1955 Перевод Ильи Будрайтскиса, Виталия Атанасова Научный редактор – Александр Устенко

Эрнест Мандель "Социализм и будущее"

17.03.2008

Мы публикуем одну из основных работ бельгийского политэконома Эрнеста Манделя, написанную в 1992г., в период крушения Советского Союза и формирования современного, монополярного мира. Работа посвящена тактике революционных марксистов в нынешних условиях.

Мы критически относимся к идеям Манделя, которые оказали колоссальное влияние на социалистов, в том числе и на российских. Публикация и обсуждение современных материалов должны положить начало широкой дискуссии, без которой практика марксистов останется туманной и неосознанной. 

 

 

Начиная с середины 1970-х, нарушение баланса классовых сил приняло международный масштаб. Главной причиной этого явилось начало волнообразной депрессии в капиталистической экономике с продолжающимся увеличением безработицы. В империалистических странах безработица выросла на цифру от 10 до 50 миллионов человек; в третьем мире она достигла 500 миллионов человек. В последнем случае это означает, что пятьдесят или более процентов от трудоспособного населения оказались без работы.

 

Массовое повышение безработицы и опасения потерять работу среди тех, кто уже имеет рабочие места, ослабило пролетариат. Оно облегчило международное капиталистическое наступление, нацеленное на увеличение нормы прибыли через снижение реальной заработной платы и сокращение социальных выплат. Волна неоконсерватизма – всего лишь идеологическое выражение этого социально-экономического наступления на права трудящихся.

 

Большинство лидеров массовых партий, претендующих на звание социалистических, сдалось перед неоконсервативным натиском, заняв соглашательские позиции. Это произошло в таких разных странах как: Франция, Испания, Нидерланды, Швеция, Венесуэла и Перу.  Что дезориентировало рабочий класс и, в течение целого периода, значительно усложнило ведение оборонительной борьбы.

 

Капитуляция социал-демократии связана с идеологическим и политическим эффектом системного кризиса в Восточной Европе, бывшем СССР, КНР и Индокитае, который дал начало глубокому и универсальному кризису доверия идеям социализма.

 

В глазах подавляющего большинства населения планеты, две основные попытки построения бесклассового общества – сталинизм/пост-сталинизм/маоизм и социал-демократия – потерпели крах.

 

Разумеется, массы отлично понимают, что в данном случае речь идет об отказе от тех или иных радикальных идеологий. Что вовсе не подразумевает отрицательную оценку конкретных изменений в пользу эксплуатируемых. В этом смысле, бухгалтерский счет более 150-ти лет рабочей борьбы уверенно продолжает прирастать.

 

Но это отнюдь не то же самое, что уверенность миллионов рабочих в том, что борьба за частичные изменения постепенно приведет к уничтожению капитализма и созданию бесклассового общества. В отсутствии таких настроений, сиюминутная борьба фрагментирована.

 

Политическая инициатива находится в руках империализма, буржуазии и ее агентов. Это становится ясно при взгляде на Восточную Европу, где падение бюрократических диктатур при содействии широких масс привело не к социалистическим преобразованиям, а к восстановлению капитализма. То же самое происходит и в бывшем Советском Союзе.

 

Массы в Восточной Европе и бывшем СССР, не говоря уже о таких странах как Камбоджа, отождествляют сталинскую и постсталинскую диктатуру с марксизмом и социализмом, и люди одинаково отвергают всех их.

 

Сталин убил миллионы коммунистов и репрессировал миллионы крестьян и рабочих. Диктатура не была продуктом революции, социализма или марксизма; она был результатом кровавой контрреволюции. Но массы до сих пор считают по-другому, - и это объективный факт, который имеет значимые последствия для социальных процессов.

 

Этот кризис доверия социализму объясняет основное противоречие мировой ситуации в эпоху, когда массы борются во многих странах в больших масштабах, чем когда-либо прежде.

 

С одной стороны, империализм и международная буржуазия не способны сокрушить рабочее движение, как они сделали это в 1930-х и начало 1940-х в Европе и Японии. Но, с другой стороны, рабочие массы еще не готовы бороться за глобальное антикапиталистическое преобразование. Поэтому мы живем в период международного кризиса, когда ни один из основных общественных классов не способен к историческому триумфу.

 

Основная же задача социалистов и коммунистов состоит в том, чтобы реабилитировать социализм в сознании миллионов мужчин и женщин. Это станет возможным, только если нашей отправной точкой станут злободневные проблемы и потребности масс. Любая альтернативная модель политической экономии должна включать в себя способы решения этих проблем. Такие проекты должны предоставить наиболее конкретную и эффективную помощь массам в удовлетворении их насущных требований.

 

Мы можем сформулировать эти требования почти библейским языком: устранить голод; одеть тех, у кого нет одежды; дать достойную жизнь каждому; спасти жизни тех, кто умирает из-за отсутствия надлежащего медицинского обслуживания; обеспечить свободный доступ к культурным ценностям и устранить безграмотность; расширить демократические свободы, права человека, и устранить репрессивное насилие во всех его проявлениях.

 

Ни одно из этих требований не является догматическим или утопическим. Хотя массы и не готовы бороться за социалистическую революцию, они могут полностью принять эти цели, если они сформулированы конкретно. Массы могут вести борьбу в самых разнообразных формах и сочетаниях. Для этого мы должны быть конкретными в наших суждениях настолько, насколько это возможно. Какой тип пищевого производства является оптимальным? При помощи каких аграрных технологий? В каких регионах? Какие материалы могут быть произведены? На каких территориях национального или интернационального масштаба?

 

Но когда мы исследуем условия достижения этих целей, мы приходим к необходимости радикального перераспределения ресурсов и смену социальных сил, которые ими распоряжаются. И мы должны быть уверены, что массы, которые сражаются за эти цели, не покинут поле боя, когда реальность покажет им истинный смысл борьбы.

 

Это один из исторических вызовов, стоящих перед социалистическим движением: способность, без предварительных обоюдных соглашений, возглавить движение масс за удовлетворение актуальных нужд человечества.

 

Действительно ли такая альтернативная модель возможна в сегодняшнем обществе без краткого или среднего периода взятия власти? Или участия в уже имеющихся властных органах? Я полагаю, что это неверная постановка вопроса. Ясно, что нет никакого способа избежать проблемы политической власти. Но конкретная форма борьбы за власть и, прежде всего, конкретные формы государственной власти, не могут быть предрешены заранее. Прежде всего, формулировка конкретных целей и конкретных форм борьбы не должна быть привязана к политическим целям, даже в ближайшей перспективе.

 

Напротив, цели и формы борьбы должны быть определены без политических предубеждений вообще. Наша установка должна соответствовать формуле величайшего тактика Наполеона Бонапарта, которую много раз повторял Ленин: “on s’engage et puis on voit” («втянемся в драку, а там поглядим»).

 

Именно так международное рабочее движение в период его наибольшей активности выиграло две своих главных кампании: восьмичасовой рабочий день и всеобщее избирательное право.

 

Но, возможно, современный империализм, или, точнее, империализм, слитый с крупным капиталом, способен воспрепятствовать осуществлению этих целей? Например, в тех же странах Латинской Америки? Разве империализм не может блокировать приток капитала и перенос технологий даже в большей степени, чем это уже делалось через давление со стороны Международного валютного фонда и Международного банка?

 

И вновь я полагаю, что подобная постановка вопроса ведет нас в тупик. Истина состоит в том, что никто не может дать ответ заранее. В конечном итоге, все это зависит от конкретного соотношения сил. Но соотношение это отнюдь не предопределено и находится в процессе постоянного изменения.

 

Кроме того, борьба за осуществимые, конкретные цели методом массового действия – это уж точно единственный способ, которым можно изменить силовой баланс в пользу рабочих и всех угнетенных.

 

И ни в коем случае нельзя забывать, что империализм переживает глубокий кризис руководства. Сохраняя военное господство, янки-империализм утратил господство технологическое и финансовое. Он больше не способен навязывать собственные прихоти своим основным конкурентам - японскому и немецкому империализму. Кроме того, янки-империализм уже не может полностью контролировать массы ни в Соединенных Штатах, ни в мире.

 

В сложившихся условиях открываются возможности для успешной борьбы за списание внешних долгов. Но маловероятно, что латиноамериканские государства и правительства стран третьего мира предпримут серьезные шаги в этом направлении. Однако, если, например, Бразилия, в случае победы Партии трудящихся, откажется выплачивать долг, то мы не сможем предугадать реакцию империализма. Янки могут начать экономическую блокаду, но куда труднее блокировать Бразилию, наиболее развитую страну в Латинской Америке, чем небольшие государства вроде Кубы, не говоря уже о Никарагуа.

 

Тогда Бразилия сможет перейти в наступление, возглавить международное движение масс, говоря: вы видите, что наш народ страдает из-за того, что хочет избавиться от голода, болезней и бесправия? Ответ рабочих масс мира непредсказуем; он может быть как ошибочным так и прогрессивным. Но это – серьезное дело, которое может изменить политическую ситуацию в мире. Оно положит начало дальнейшим изменениям в балансе сил, и сможет восстановить веру в лучший мир.

 

Это фундаментальный методологический подход Карла Маркса: борьба за социализм - не догматическое наложение предустановленной цели на реальное движение масс. Социализм – это сознательное выражение этого движения, которое дает элементам нового общества прорасти из семян старого.

 

Мы можем проиллюстрировать этот подход на примере основных проблем современности. Многонациональные корпорации покоряют все большие и большие секторы мирового рынка. Эти компании представляют качественно высшую ступень международной централизации капитала. Что приводит  к большей интернационализации классовой борьбы.

 

К сожалению, буржуазия более слаженна и последовательна в этом смысле, чем рабочий класс. Есть два фундаментальных ответа со стороны рабочих на действия корпораций. Это либо отступление в протекционизм и защиту так называемой национальной конкурентоспособности. То есть, сотрудничество рабочего класса с правительством своей страны против “японцев”, “немцев” или “мексиканцев”. Либо солидарность рабочих всех стран против всех национальных и межнациональных эксплуататоров.

 

В первом случае неизбежна нисходящая спираль сокращений в заработной плате, социальной защите и трудовых условиях. Причина в том, что корпорации всегда могут эксплуатировать страну с более низкой заработной платой. Они могут перенести туда производство или шантажировать рабочее движение концессиями.

 

Во втором случае, есть, по крайней мере, возможность устойчиво повышающейся спирали, которая сможет увеличить социальную защиту менее развитых стран. Она сгладит различия в жизненном уровне в положительную сторону.

 

Второй ответ нисколько не препятствует экономическому росту или созданию рабочих мест в третьем мире. Этот вариант подразумевает альтернативную модель, которая основана не на экспорте низкой заработной платы, а на росте национального рынка и удовлетворении потребностей людей.

 

Борьба за интернационалистский ответ на наступление корпораций требует немедленных общих инициатив на профсоюзном уровне, особенно между делегатами. Кроме того, она пердполагает независимые активистские инициативы на всех заводах мира, которые работают на ту же корпорацию или в той же отрасли. Мало помалу это уже начало происходить; североамериканское Соглашение о свободной торговле, при помощи которого Мексику пытаются превратить в обширную maquiladora [низкооплачиваемую “свободную экономическую”] зону, открывает дорогу интернационалистскому ответу, который может быть расширен на всю Латинскую Америку.

 

Так называемые новые социальные движения отражают уязвленность относительно широких слоев динамикой позднего капитализма. Эта динамика создает опасность того, что эти слои обеспечат базу для правых выступлений против демократии, включая неофашистские нападения. Любая же политика “социального мира” или псевдореалистичного согласия с буржуазией производит впечатление, что других вариантов нет, и это усугубляет опасность. Вот почему для рабочего движения так жизненно важно создать альянс с "люмпенизированным слоем", неорганизованными элементами. Рабочий класс должен помочь им защититься, сохранить чувство собственного достоинства и надежду.

 

Это должно быть сделано недогматическим, свободным от категорических претензий способом. Никто не обладает всей полнотой истины. Строительство социализма – это огромная лаборатория исторических экспериментов, многие из которых до сих пор остаются неясными. Мы должны учиться на практике, в особенности же на практике масс. Поэтому нам надо быть открытыми для диалога и братской дискуссии со всеми левыми, отстаивая при этом наши основные принципы.

 

 Рассуждая более широко, мы должны принять во внимание тот факт, что события в мире принимают драматический оборот. Речь идет о физическом выживании человечества. Голод, эпидемии, ядерное вооружение, разрушение окружающей среды, все это фундаментальные черты как старого, так и нового мирового беспорядка.

 

В странах третьего мира 16 миллионов детей в год умирают от неизлечимых болезней и голода. Это эквивалентно 25 % от общего числа смертей во Второй мировой войне, включая Хиросиму и Аушвиц. Другими словами, каждые четыре года против детей ведется мировая война. Это – реальность современного империализма и капитализма.

 

Бесчеловечная реальность производит бесчеловечную политику и бесчеловечную идеологию. В северо-восточной Бразилии, нехватка витаминов в рационе бедноты произвела новую разновидность пигмеев. Эти мужчин и женщин подверглись органическим изменениям, став на 30 сантиметров ниже среднего роста у людей той же страны. На данный момент в Бразилии проживают миллионы этих несчастных. Господствующий класс называет их «человеческими крысами» - в лучших традициях немецкого фашизма.

 

С восстановлением капитализма, на территории Восточной Европы и в бывшем СССР возродились все виды варварства и социальной реакции. Приватизация больших предприятий привела к 35-40 миллионной безработице и к 40%-му падению дохода рабочих. Социализм сможет восстановить доверие к себе, если он будет полностью совпадать с борьбой против этих невзгод. Это предполагает три условия:

 

1. Прежде всего, нельзя подчинять массовое движение какому бы то ни было политическому проекту. Мы должны быть безоговорочно на стороне масс во всей их борьбе.

 

2. Второе - то, что мы ведем пропаганду и осуществляем образование масс с точки зрения полной социалистической модели, которая принимает во внимание опыт и новые формы сознания.

 

Мы должны защитить модель социализма, который будет нести полное освобождение во всех областях жизни. Этот социализм должен быть самоуправляемым, феминистическим, экологическим, радикально-пацифистским. Он должен качественно расширить демократию, быть плюралистичным – в том числе и в смысле многопартийной системы.

 

Но суть дела состоит в том, чтобы эмансипировать непосредственных производителей. А это невозможно без исчезновения общественного разделения труда между теми, кто производит и теми, кто управляет.

 

Производители должны получить реальную власть над производственным процессом, присваивая лучшую часть общественного продукта. Эта власть должна осуществляться в демократической манере, то есть, она должна выражать реальные устремления масс. Это невозможно без партийного плюрализма и возможности масс выбирать между различными конкретными вариантами центрального экономического плана. Это также невозможно без радикального сокращения ежедневной и еженедельной рабочей нагрузки.

 

Почти каждый согласен, что в буржуазном обществе резко возрастает уровень коррупции и криминала. Но надежды на морализацию гражданского общества и государства без упразднения рыночной экономики – утопия.

 

Невозможно защищать последовательное видение социализма, систематически не выступая при этом против логики индивидуальной выгоды, пренебрегающей интересами общества. Приоритет должен принадлежать солидарности и сотрудничеству. А это предполагает резкое сокращение товарно-денежных отношений в обществе.

 

3. Третье условие - полный отказ со стороны социалистов и коммунистов от всех патерналистских и авторитарных методов. Мы должны осмыслить и перенести в жизнь основной политический вклад Карла Маркса: освобождение рабочих – дело рук самих рабочих. Это освобождение не может быть достигнуто при помощи государства, правительства непогрешимых вождей или разного рода экспертов. Все этим вещи очень полезны, даже обязательны, для борьбы за освобождение. Но они всего лишь помогают массам освободить себя, они не могут подменить саму свободу. Это не только безнравственно, но и непрактично, пытаться осчастливить людей против их собственной воли. Это - один из основных уроков, который можно извлечь из опыта крушения бюрократических диктатур в Восточной Европе и СССР.

 

Действия социалистов и коммунистов должны полностью совпадать с их принципами. Мы не можем оправдывать никакое отчуждение или репрессивные методы. Мы должны на практике понять то, что Карл Маркс называл категорическим императивом: бороться против всех условий, в которых люди терпят отчуждение и угнетение. Если наша практика будет соответствовать этому императиву, то социализм еще раз станет необоримой силой.

Июль 1992

 

Перевод Владимира Плотникова

О соотношении самоорганизации класса и авангардной партии

 

Соотношение между самоорганизацией масс и авангардной партией относится к сложнейшим проблемам марксизма. Это касается и основателей научного социализма, хотя Энгельс говорил об этом во многих статьях, и Маркс занимался этим, хотя и в меньшей мере.

Наиболее известные работы, посвященные этой проблеме - от ленинской "Что делать?", "Организационных вопросов российской социал-демократии" Розы Люксембург, статей Каутского против Бернштейна, Розы Люксембург и большевиков до "Детской болезни левизны" Левина и "Нелегальной партии" Отто Бауэра - имеют полемическую природу. Им присущи поэтому фрагментарный характер, приуроченность к тому или иному случаю. Работы молодого Дьердя Лукача "История и классовое сознание" и "Ленин" настолько абстрактны, что не могут претендовать на систематическую разработку темы. Наиболее близки к этому, пожалуй, работы Грамши начала 20-х годов, хотя речь здесь идет преимущественно о разрозненных газетных статьях.

Но картина изменится, если посмотреть на совокупное творчество некоторых классических марксистов. Ленин и Люксембург на протяжении четверти века добивались решения этой центральной проблемы марксистской теории и практики. Их соответствующие работы свидетельствуют о происходившем на основе опыта процессе созревания их взглядов и позволяют вывести из них цельную теорию. Остается, правда, открытым вопрос, признали ли бы рассматриваемые авторы результаты подобной попытки, как полностью и целиком соответствующие их взглядам.

Троцкий, живший дольше, чем Люксембург и Ленин, мог, занимаясь проблемой соотношения класса и партии, самоорганизации и авангардной организации, черпать из более богатой сокровищницы международного опыта. При этом он опирался на непосредственное знание рабочего движения в десятке стран и оценивал, кроме того, опыт других важнейших стран, которые он весьма точно изучил. Он сумел проанализировать новые явления фашизма и сталинизма, а также проблемы действенной борьбы с ними. Тем не менее - а может быть именно поэтому - его работы отличаются гораздо большей разнородностью, чем работы Ленина и Люксембург. Троцкий менял свою позицию по проблеме соотношения класса и партии, самоорганизации и организации авангарда как минимум пять раз, хотя через все изменения проходит общая "красная нить". Если в случае Ленина и Люксембург можно попытаться нарисовать синтез их взглядов, то в случае Троцкого придется представить итог его эволюции.

I. Опасность централистской авангардной партии при отсутствии самоорганизации класса.

Как известно, Троцкий полностью стоял на стороне Ленина, Плеханова и Мартова в их борьбе против "экономистов" во время первой "Искры". Ленин высоко оценивал его вклад и называл его "(наше) перо". По настоянию Ленина Троцкий был включен в редакцию "Искры", став самым молодым ее членом.

Более того, он уже в 1901 году, за год до Ленина, подчеркивал в сибирской ссылке необходимость централизованной партии для того, чтобы иметь возможность обобщить фрагментарный, ограниченный отдельными уровнями и формами, непосредственный опыт рабочего класса и способствовать становлению его политического сознания. Именно эта политическая цель, а не какая-либо преимущественно организационная концепция составляет главную часть ленинскою централизма - от такого взгляда Троцкий, к сожалению, отошел в 1902-1916 годах.

Когда на II съезде РСДРП произошел первоначальный раскол на большинство (большевиков) и меньшинство (меньшевиков) съезда, Троцкий вступил в ряды меньшинства.

Его полемика против Ленина привела к написанию брошюры "Наши политические задачи" (1904), которая стала известна прежде всего благодаря абзацу, который позднейшее развитие РКП и история Советской России сделали пророческим:"... во внутренней политике партии эти методы, как мы еще увидим, ведут к тому, что партийная организация подменяет саму партию, ЦК - парторганизацию,' и, наконец, диктатор - ЦК; далее они ведут к тому, что комитеты задают и снова отменяют "направления", в то время как "народ безмолвствует".

Многочисленные политические противники Ленина делают из дальнейшего хода событий заключение, что в этом вопросе история подтвердила правоту Троцкого, а не Ленина. Они упрекают Троцкого в том, что он с 1917 года пересмотрел свою позицию и рассматривал свое поведение на II съезде и после него как ошибку. Но фактически правда выглядит несколько иначе: Троцкий, как и меньшевики и Роза Люксембург, в значительной мере были неправы по отношению к Ленину, вырывая тезисы из работы "Что делать?" из их конкретного - и ограниченного во времени - исторического контекста и приписывая им универсальный характер.

Ленин стремился своей брошюрой о непосредственных задачах нелегальной партии внести вклад в подготовку широкого, самостоятельного политического массового движения рабочего класса. Он отнюдь не ставил перед собой цель изложить общую теорию соотношения класса и партии, тем более заявлять, что класс подчиняется партии и должен быть опекаем ею. В той же брошюре Ленин написал строки, звучащие вполне в духе Р.Люксембург и Л.Троцкого: "Организация профессиональных революционеров имеет смысл лишь в соединении с действительно революционным классом, который стихийно начинает борьбу... Всякий согласится, вероятно, что "широкий демократический принцип" включает в себя два следующих необходимых условия: во-первых, полную гласность, во-вторых, выборность всех функций... Мы назовем демократической организацию немецкой социалистической партии, ибо в ней все делается открыто вплоть до заседаний партийного съезда..."

Еще более недвусмысленно, частью самокритично он высказался после опыта революции 1905 года: "Конечно, основным условием этого успеха было то, что рабочий класс, цвет которого создал социал-демократию, отличается в силу объективных экономических причин из всех классов капиталистического общества наибольшей способностью к организации. Без этого условия организация профессиональных революционеров была бы игрушкой, авантюрой, пустой вывеской..." И там же: "Социал-демократическая партия, несмотря на раскол, с 1903 по 1907 год ... дала публике наибольшие сведения о своем внутреннем положении ... Социал-демократическая партия, несмотря на раскол, раньше всех других партий воспользовалась просветом свободы для осуществления идеального демократического строя открытой организации, с выборной системой, с представительством на съездах по числу организованных членов партии."

И еще более четко: "Мне сдается, что тов. Радин неправ, ставя... вопрос: Совет рабочих депутатов или партия? Мне сдается... что решение безусловно должно быть: и Совет рабочих депутатов, и партия ... Мне сдается, что в качестве профессиональной организации Совет рабочих депутатов должен стремиться к тому, чтобы включить в свой состав депутатов от всех рабочих, служащих, прислуги, батраков и т.д., всех, кто только хочет и может бороться сообща за улучшение жизни всего трудящегося народа, всех, кто обладает только элементарной политической честностью, всех, кроме черносотенцев." В соответствии с этим Ленин расценивал скорее позитивно роль Троцкого в Петербургском Совете.

И снова: "Принцип демократического централизма и автономии местных учреждений означает именно свободу критики, полную и повсюду, раз не нарушается этим единство определенного действия..." "Мы все сошлись на принципе демократического централизма, на обеспечении прав всякого меньшинства, всякой лояльной организации, на автономии каждой партийной организации, на признании выборности, подотчетности и сменяемости всех должностных лиц партии."

В свете этих высказываний становится ясно: утверждение о том, что теория и практика обюрокраченного централизма Сталина ("Эти кадры могут быть отстранены только гражданской войной") каким-либо образом заложены в ленинской организационной модели, совершенно не обосновано и не соответствует действительному историческому развитию.

Альтернатива меньшевиков недооценивала условия, проистекавшие из нелегального положения, опасности для последовательной классовой деятельности, необходимой, но трудной централизации фрагментарного опыта борьбы и прежде всего из борьбы за политическую автономию, а позднее - политическую гегемонию рабочего класса в революции. Раскол на II партийном съезде уже нес в себе зерно, из которого позднее выросли различные политические взгляды большевиков и меньшевиков относительно роли российской буржуазии в грядущей революции. Но ни Роза Люксембург, ни Лев Троцкий не перешли на такого рода меньшевистские позиции. Троцкий с его мнением о политической самостоятельности пролетариата в российской революции оказался даже левее большевиков. Эта позиция обобщена в формуле "перманентной революции". Она была полностью подтверждена историей революции 1917 года и практически идентично сформулирована Лениным в "Апрельских тезисах", хотя, возможно, тот и не читал две главные работы Троцкого по этому вопросу 1904 и 1906 годов.

Остается, однако, фактом, что если Ленин на всех фазах революционного подъема массовой активности отказывался от всякого "субституционизма"* , то для большинства "старых большевиков" это было верно в различной мере. Именно этим объясняется то, что они заняли выжидательную, если даже не откровенно критическую позицию по отношению к созданию Петербургского Совета и тишь позднее решились войти в него, или полностью поддержать его.

Троцкому принадлежит бесспорная заслуга первым увидеть в Совете созданную самой историей форму не только широчайшей самоорганизации класса, но и будущей рабочей власти. То, что Ленин классически описал в "Государстве и революции", а позднее теоретико-социологически подкрепили Грамши, Коминтерн и Карл Корш, Троцкий предсказал еще в "Итогах и перспективах" в 1906 году.

Советы - органы пролетарской революции. Они не могут сохраняться на нереволюционной фазе. Это исторически подтвердили неудавшиеся стремления голландских левых коммунистов Гортера и Паннекука, а также Коммунистической рабочей партии Германии. Массовые профсоюзы могут расти и процветать и в условиях временной стабилизации капитализма, Советы - нет. И даже после завоевания государственной власти рабочим классом неожиданный спад самодеятельности класса может ограничить Советы в их функции органа непосредственной власти пролетариата или даже ликвидировать их.

Поэтому Советы не являются сами по себе лекарством от всех болезней и могут действовать лишь как инструменты самоорганизации и самоосвобождения пролетариата в соединении с другими организационными формами - прежде всего, массовыми профсоюзами и авангардными партиями.