Киплинг р. Баллада о Востоке и Западе (и еще одна-две баллады). Мандалей. Пыль. Брод через Кабул. Холерный лагерь. Томми Аткинс. Денни Дивер. Если.

В «Балладе о Востоке и Западе» и романе «Ким» (Kim, 1901) —

по-философски, пожалуй, самых содержательных произведениях

Киплинга речь идет вроде бы о взаимной непроницаемости ритуалов

Востока и Запада — «им не сойтись никогда». Тем не менее

право сильного хранить верность своему кодексу чести и тем самым

принадлежать к особому ордену формально уравнивает между

собой все кодексы. Общее в них — послушание, почитание старших,

иерархическое устройство. Это своеобразная нерелигиозная

религиозность, не знающая конфессиональных различий, но способная

вызвать к жизни тот тип героики, о котором мечтал еще

Т.Карлайл («О героях, культе героев и героическом в истории»,

294

1841). В поэзии и прозе Киплинг довольно часто именует своих

приверженцев лично постигаемой образцовости каменщиками и

мастерами. Каждый из них должен стоически делать свое дело в

надежде на то, что независимо друг от друга закладывает очередной

кирпичик некоего общего «плана», империи империй, грядущего

Строителя (образ из стихотворения «Дворец»). Такова, в известном

смысле, и главная идея «Кима».

Однако социум как таковой для Киплинга все же второстепенен

и поэтому грубоватость повествования, чуждого всякого психологизирования,

в какой-то момент приобретает притчеобразный

характер. К тому же писатель выводит все же не персонажей,

подчинившихся среде, а пусть и падших, ущербных, по-своему

примитивных, но личностей, среде сопротивляющихся. Здесь и

начинается соприкосновение Киплинга с романтизмом. Вкрапление

в имперсональное повествование вместе с героическим началом

элементов эпического сказа, а также сказочности и даже ирреальности

придает жестокой натуралистической прозе неожиданную

для нее экспрессивность, а рассказчик, как бы он ни дублировал

себя увиденным и услышанным, расцвечивает свой цинизм

непроизвольным обаянием, становится моралистом без морали.

Наличие гротескного, фантастического, ужасного в заурядном,

отблески в предметном мире дневного и ночного, сознательного и

бессознательного, — все это напомнило у Киплинга о магическом

реализме Э. По, о традиции английской готики, которая нет-нет

да и намекает о себе в связи с образом подполья у Ч.Диккенса.

Более осторожно расшатывал силлаботонику Киплинг. Он продолжал

традицию Браунинга, приближая поэзию к разговорной

речи. Приметой его формального новаторства являются не столько

строчные переносы (как у Браунинга), сколько удлинение строки:

фраза у Киплинга, стремясь соответствовать естественной речи,

довольно редко «выплескивается» из одной строки в следующую,

но это удлиняет строку — вместо ямба пятистопного получаются

шести- или семистопники.

Для английской — британской! — культуры 1900-х годов тематика

поэзии Киплинга оказалась весьма привлекательной. Он был

269

патриотом, знал жизнь в колониях Британской Империи и мог со

всей ответственностью чеканно сказать ясное:

Oh, East is East, and West is West, and never the twain shall meet,

Till Earth and Sky stand presently at God's great Judgment Seat...

(The Ballad of East and West, 1889)

Запад есть Запад, Восток есть Восток, не встретиться им никогда —

Лишь у подножья Престола Божья, в день Страшного Суда!

(«Баллада о Востоке и Западе», пер. В. Потаповой)

Правда, нередко забывают, что за этим общеизвестным тезисом

следует другой:

But there is neither East nor West, nor Border, nor Breed, nor Birth,

When two strong men stand face to face, tho they come from the end

of the earth!

Но нет Востока, и Запада нет, если двое сильных мужчин,

Рожденных в разных концах земли, сошлись один на один.

Не менее известна и поэтическая декларация Киплинга относительно

неблагодарного и все же высокого предназначения белого

человека:

Take up the White Man's burden —

The savage wars of peace —

Fill full the mouth of Famine

And bid the sickness cease;

And when your goal is nearest

The end for others sought,

Watch Sloth and heathen Folly

Bring all your hope to nought.

(The White Man's Burden, 1899)

Неси это гордое бремя —

Воюй за чужой покой —

Заставь Болезнь отступиться

И голоду рот закрой;

Но чем ты к успеху ближе,

Тем лучше распознаёшь

Языческую Нерадивость,

Предательскую Ложь!

(«Бремя белого человека»,

пер. А.Сергеева)

Сейчас взгляды Киплинга могут кому-то показаться «политически

некорректными». Так думали уже и многие современники,

переставшие читать его поэзию. Но ведь киплинговское прославление

«сильной личности» не было связано ни с социальной, ни с

270

национальной, ни даже с расовой принадлежностью. В стихотворениях

«Томми» (Tommy, 1890) и «Пыль» (Boots, 1903) выведены

очень простые люди. Эти, согласно образу Киплинга, «сыновья

Марфы» делают свое дело в любых обстоятельствах, исполнены

подлинного величия. Вспомним и стихотворение «If» («Если», 1910),

несколько раз переведенное на русский язык и ставшее фактом

русской культуры. Его смысл — что есть «сильная личность» —

несводим к ницшеанской идее, потому что в нем предполагается

возможность больших неудач, говорится о смирении гордыни и

демократизме героя:

...If you can trust yourself when all men doubt you,

But make allowance for their doubting, too...

If you can meet with Triumph and Disaster

And treat those two impostors just the same...

If you can make one heap of all your winnings

And risk it on one turn of pitch-and-toss,

And lose, and start again at your beginnings

And never breathe a word about your loss...

If you can talk with crowds and keep your virtue,

Or walk with Kings — nor lose the common touch...

If all men count with you, but none too much...

...Верь сам в себя, наперекор вселенной,

и маловерным отпусти их грех...

Равно встречай успех и поруганье,

Не забывая, что их голос лжив...

Умей поставить, в радостной надежде,

На карту все, что накопил с трудом,

Все проиграть и нищим стать, как прежде,

И никогда не пожалеть о том...

Останься прост, беседуя с царями,

Останься честен, говоря с толпой...

(Зд. и далее пер. М.Лозинского)__

Рильке Р.М. Новые стихотворения. Сонеты к Орфею.

Следующий этап поэтического роста Рильке связан с созданием

двух книг «Новых стихотворений» (Neue Gedichte, 1907, Der

Neuen Gedichte anderer Teil, 1908). К этому времени концепция

«вещи» Рильке претерпела изменения — причиной тому стал парижский

опыт поэта. Если в России Рильке ощущал себя «дома»,

поскольку окружающая действительность там максимально совпадала

с его внутренним состоянием, то Париж, куда он постоянно

наезжал, начиная с августа 1902 г., стал для него тяжелым, хотя и

необходимым испытанием. «Россия стала, в известном смысле,

основой моего жизненного восприятия и опыта... точно так же,

как Париж... стал исходной базой моего творческого развития после