Релятивизм Г. Коллинза

В науковедении Коллинз известен прежде всего как автор наиболее радикально конструктивистских высказываний, в частности: «Естественный мир не имеет никаких возможностей влиять на представления о себе самом,»79 - и, - «Роль естественного мира в формировании научного знания мала или даже ничтожна»80. Эти заявления Коллинза были адресованы не практикующим ученым-естественникам, которые могли воспринять подобные сентенции только как признак помешательства или антинаучное шарлатанство, а коллегам-социологам. Невмешательство внешнего мира в научные дела он предлагал принять в качестве исследовательской гипотезы, нацеленной именно на обнаружение влияния реальности. В практических исследованиях он предлагал держаться этой гипотезы так долго, как только возможно, а «там, где ее продвижение становится невозможным, и есть точка вторжения «природы»81.

На выявление таких точек была направлена его «эмпирическая программа релятивизма». Первый шаг программы предполагал выявление ситуаций, в которых между учеными возникли противоречия по поводу решения той или иной задачи. Именно эти ситуации представляют интерес для социолога науки, так как в отсутствие дискуссии, в случае коллективного принятия научного результата в качестве факта выявление процессов формирования знания является затруднительным – пути, приведшие к единодушно принятым открытиям, как правило, остаются скрытыми. Поднять всю предысторию своих выводов ученого может заставить лишь отказ признать его результат. И вот тут выясняется, что раскрытие методов, прежде всего экспериментальных редко может убедить его оппонентов. Самостоятельно изменить точку зрения противника чрезвычайно сложно, поэтому обычно прибегают к помощи арбитров, и второй шаг программы Коллинза направлен на изучение тех социальных механизмов, которые участники задействуют, отстаивая свои точки зрения.

Один из примеров Коллинза – спор о происхождении плесени, разгоревшийся между французскими учеными XIX в. Луи Пастером и Феликсом Пуше: Пастер отстаивал происхождение плесени из спор, передающихся воздушным путем, Пуше – спонтанное зарождение такой формы жизни. Экспериментальные методики, которые они использовали, были недостаточно надежны, чтобы исключить подозрения в ошибочности результатов. Итогом спора было обращение во Французскую академию наук, вынесшую решение в пользу Пастера. Таким образом, окончательный результат был получен с

79Collins H. Son of seven sexes: the social destruction of a physical phenomenon // Social Studies of Science, 11, 1981, P. 54.

80Collins H. Stages in the Empirical Programme of Relativism // Social Studies of Science, 11, 1981. P. 3.

81Collins H., Graham C. Recovering relativity: did prophecy fail? // Social Studies of Science, 6, 1976. P. 439.

114

помощью социального института, а не путем получения неопровержимой информации от природы. Дальнейшие исследования подтвердили правильность выводов Пастера, и, по всей видимости, члены жюри Французской академии наук руководствовались стремлением найти верное решение спора. Однако признание, что содержание естественной науки может определяться не экспериментальными результатами, а путем привлечения на свою сторону социальных институтов, в самом деле лишает научное знание особого статуса и ставит его в один ряд с судебными решениями, спортивными состязаниями и др.

Выявление того, насколько научное знание зависит от ненаучных соображений лиц, облеченных властью выносить решения (в случае Пастера и Пуше – французские академики), как раз и предполагает третий шаг «эмпирической программы релятивизма». В принципе, там, где их власть заканчивается, начинается власть природы.

Этнометодология науки

Несмотря на то, что эдинбуржцы и Коллинз были зачинщиками бунта против структурно-функциональной социологии науки, они оказались гораздо ближе мертонианцам, чем последовавшие за ними исследователи. Главной парадигмой для новой волны стала этнометодология, возникновение которой ассоциируется с выходом в 1967 г. книги профессора Калифорнийского университета Гарольда Гарфинкеля «Исследования по этнометодологии». В ней была предпринята попытка универсализировать методы этнографии, применяемые для исследования примитивных культур, и на этой основе создать базу социологического анализа.

Суть этнометодологического смещения акцентов заключалась в отказе от изучения социальных структур, которым приписывалась стабильность, и переключение на исследование социальных практик. Если логика структурно-функциональной социологии исходила из того, что социальные структуры изначально формируются поведением людей, однако в дальнейшем приобретают самостоятельность, то этнометодологи отказывались признать существование социальных структур вне зависимости от формирующего их поведения людей. Устойчивые формы такого поведения – это практики, однако практики от структуры отличает то, что первая существует лишь постольку, поскольку она воспроизводится людьми. Из этого следуют два вывода: вопервых, самостоятельных структур не бывает – все они практики, существующие пока ими пользуются, а, во-вторых, практикам свойственен гораздо более низкий уровень стабильности, чем структурам: любое индивидуальное воспроизведение практики – это

115

преобразующая ее интерпретация. Процесс изменения практик непрерывен, и получается, что они не могут существовать не изменяясь.

Для социологии науки принятие этнометодологии означало смещение исследований к непосредственному наблюдению научных практик в процессе их осуществления, т.е. в лаборатории. Наблюдение ученых за работой становилось единственной приемлемой методикой еще и потому, что к этому моменту социология науки выработала стойкое недоверие к научным публикациям, скрывающим действительно совершенный ученым путем и его мотивацию и представляющие результат как неизбежный итог следования правилам научного метода и нормам этоса науки.

Самым влиятельным исследованием, основанным на этнометодологических принципах, стала работа Бруно Латура и Стивена Вулгара «Лабораторная жизнь: социальное конструирование научных фактов», опубликованная в 1979 г. В нем авторы объявили о своей приверженности так называемому этнографическому подходу. Этот подход требует от исследователя наблюдений за повседневной деятельностью ученых, в которых он должен отказаться от всех предварительных представлений о научной деятельности. К ученым, занятым экспериментальной работой в лаборатории, он должен относиться точно так же, как относился бы к туземцам, исполняющим колдовской ритуал. Такой взгляд позволяет, по мнению авторов, увидеть скрытые механизмы организации научного сообщества, которые тщательно маскируются как в научных публикациях, так и в собственных рассказах ученых о своей работе.

Два года, проведенные Латуром в наблюдениях за работой ученых в биохимической лаборатории, позволили авторам «Лабораторной жизни» сформировать оригинальное видение: по сути, наука является предприятием по производству литературы особого рода (scripture). Создание этой литературы связано с использованием «писчих приборов» (inscription devices) - «любой аппарат или конфигурация аппаратов, обладающая способностью превращать материальную субстанцию в число или диаграмму»82. Важным уточнением этого определения является возможность использовать полученное «двумерное изображение» в качестве аргумента в научном споре. Конфигурация аппаратов, производящая графические изображения или надписи, может также включать технических специалистов, которые обладают навыками, необходимыми для управления аппаратами,

На основе данных, полученных в результате работы «писчих приборов» и почерпнутых из научной литературы, ученые формулируют утверждения, которые в

82 Latour B., Woolgar S. Laboratory Life: the Construction of Scientific Facts. Princeton: Princeton University Press, 1986. P. 51.

116

дальнейшем составляют содержание новых научных публикаций. Для классификации научных утверждений Латур и Вулгар выделяют пять различных «модальностей». Отнесение утверждения к той или иной модальности зависит от того, как оно воспринимается учеными. Так, утверждения первой модальности воспринимаются как простые предположения, второй – как предположения, опирающиеся на определенные доказательства, третьей – в качестве предположений, которые признаются верными большинством ученых, но не считаются до конца подтвержденными, к четвертой модальности относятся доказанные утверждения и к пятой – «прописные истины» – общеизвестные факты, не нуждающиеся в доказательствах. Задача ученых – производство новых утверждений или изменение модальности утверждений, сформулированных ранее, а конечная цель научной работы – создание утверждений четвертой модальности, которые со временем могут перейти в пятую и использоваться другими исследователями для обоснования новых утверждений. «Цель заключалась в том, чтобы убедить коллег отказаться от модальной классификации в отношении определенного утверждения и принять его к использованию в качестве общеизвестного факта, лучше всего – путем цитирования статьи, в которой оно было опубликовано»83. Эта цель достигается ученым путем проведения собственного утверждения через так называемое «поле противоречий» (agonistic field) – сеть противоречащих утверждений, актуальных для данного этапа развития дисциплины. Задача ученого, действующего в этом поле, – добиться признания собственного утверждения (повысить его модальность) и поставить под сомнение противоречащие ему заявления (снизить их модальность). Латур и Вулгар рассматривают науку как остро конкурентную среду и «поле противоречий» рассматривается ими в качестве важного элемента ее организации.

По мнению Латура и Вулгара, организация науки осуществляется не на основе особого свода норм, а на основе экономических законов, использование которых в объяснении научной деятельности требует некоторых уточнений. Прежде всего, основным предметом научного оборота, своего рода валютой, выступает признание (credit). Признание может быть использовано для обмена на необходимые для научной деятельности ресурсы (например, получение доступа к оборудованию за включение директора лаборатории в авторы статьи), оно поддается делению (автор статьи может разделить признание с коллегами, участвовавшими в работе), его можно украсть (плагиат и разработка чужих идей) и, что самое главное, его можно аккумулировать и инвестировать – пользующийся широким признанием исследователь, автор большого числа публикаций может своим участием поднять статус целой исследовательской

83 Ibid. P. 81

117

группы, обеспечить ей доступ к необходимым ресурсам и увеличить шансы всех ее участников на получение признания по результатам работы. Помимо определенного уровня признания, ученый может рассчитывать еще и на некоторое доверие со стороны сообщества (credibility). «Признание как вознаграждение связано с распределением наград

ипремий, символизирующих высокую оценку, которой удостоились предыдущие научные достижения со стороны коллег. Доверие же, с другой стороны, связано с навыком научной работы, которым обладает ученый»84. В качестве свидетельств обладания таким навыком могут приниматься не только публикации. Взяв в качестве примера карьеру конкретного ученого (некоего Дитриха), добившегося за десять лет работы лишь невысокого уровня цитирования собственных статей, не получившего ни одной научной премии и не пользующегося известностью в кругу коллег, Латур и Вулгар указывают на то, что, несмотря на низкий уровень признания, эту карьеру можно считать успешной, если более подробно изучить трудовую биографию Дитриха. Такие моменты его трудовой биографии как получение образования и ученой степени в одном из наиболее престижных университетов, опыт сбора данных по новейшим методикам под руководством признанных ученых, а также должность в одном из ведущих научно-исследовательских институтов, позволяют ему рассчитывать на признание его статуса как высококлассного специалиста и доверие со стороны научного сообщества. Такое доверие также может инвестироваться в научные предприятия с расчетом на получение прибыли в виде дополнительного доверия или признания. Таким образом, эти две категории позволяют описать личный вклад ученых в научную работу как особого рода инвестиции.

Помимо личных вкладов, проведение исследования требует вполне материальных вложений – оборудования, расходных материалов и денежных средств, а также идей – новых теорий, гипотез и методик. Идейная составляющая научного исследования – это то, что может обеспечить сверхприбыль на вложенный капитал. Однако, как отмечают Латур

иВулгар, «…только в редких случаях объектом «купли-продажи» выступает информация сама по себе. Гораздо чаще объектом «приобретения» становится способность ученого создать какую-либо информацию в будущем»85. Единственная же форма прибыли, на которую могут рассчитывать исследователи, вложившие в данную научную работу свои ресурсы, является признание и доверие. Правда, организация науки устроена таким образом, что такой капитал может обмениваться на необходимые для дальнейших исследований материальные ресурсы – путем получения грантов, занятия должностей, обеспечивающих доступ к оборудованию и материалам и т.д.

84Ibid. P. 198.

85Ibid. P. 207.

118

Итогом «научных предприятий» являются публикации, в которых ученые представляют свои выводы как единственно возможные. Вопреки этому, Латур и Вулгар утверждают, что в лаборатории осуществляется, по сути, конструирование научных фактов. Главный вывод работы авторы сформулировали следующим образом: «Мы не хотим сказать, что фактов не существует или что не существует ничего, что можно было бы именовать реальностью… Наш вывод заключается в том, что «запредельное» (out- there-ness) является следствием научной работы, а не ее причиной»86. Одновременно с отказом от представлений о социально независимой реальности, Латур и Вулгар поставили под сомнение и существование некоей универсальной рациональности. Однако в дальнейшем Латур заявил о том, что рациональная реконструкция исследовательского процесса возможна при условии, что такая реконструкция осуществляется исключительно на микроуровне, в отношении конкретного исторического случая, конкретной научной идеи и с учетом исторического контекста. Как указывает Латур, «значение утверждения зависит от того, где, когда и кем оно сделано»87. В то же время Латур не согласен с Фейерабендом, что «все сойдет». Научный процесс «не может быть описан как хаос случайных движений и удачных догадок», так как «этот процесс не лишен смысла, или точнее не лишен гетерогенных, краткосрочных, обусловленных обстоятельствами смыслов»88. Единой логики или единой системы рациональности не существует, однако это не значит, что каждый отдельный момент в истории науки вообще бессмысленен. Смыслы претерпевают изменения, представления о рациональности меняются, и в этом, по словам Латура, «нет ничего скандального». «Если лишить логику того доминирующего значения, которое она приобрела со времен Аристотеля, и рассматривать ее как логос или путь, тогда мы могли бы сказать, что исследовательский процесс – это процесс прокладывания путей или, если использовать другой источник метафор, процесс сложения правдоподобных историй»89. «Мы постоянно занимаемся осмыслением мира, прокладываем пути от одного утверждения к другому, и убеждаем окружающих, что именно этот путь является более прямым, нежели любой другой»90. Для науки является нормой постоянное перестраивание связей между утверждениями, «прокладывание новых путей», ведущих к открытиям. В духе этнометодологии Латур и Вулгар превращают жесткую структуру рациональности, диктующую свои правила, в практику, которая

86Ibid. P. 181-182.

87Latour B. Is it Possible to Reconstruct the Research Process? Sociology of a Brain Peptide // Knorr-Cetina K., Krohn R., Whitney R. (eds.) Social Process of Scientific Investigation. Sociology of the Sciences Yearbook 4. Dordrecht: Reidel 1981, p. 56.

88Latour B., Woolgar S. Laboratory Life: the Construction of Scientific Facts. Princeton: Princeton University Press, 1986, p.62.

89Ibid, p. 66.

90Ibid. P. 69.

119