5 курс / Инфекционные болезни / Доп. материалы / История_эпидемий_в_России_От_чумы_до_коронавируса
.pdfРоссию, равно как и в трудах русских врачей, позволяет предположить, что эта болезнь имела в России весьма ограниченное распространение, почему и не привлекла к себе особого внимания.
Фальк отметил, что в XVII веке проказа была распространена «в Уральских и смежных с ними местностях»[422].
Более подробные сведения о проказе на Урале мы находим у Палласа, который называл ее болезнью малоизвестной. Народ прозвал ее «черной немочью». По словам автора, она появилась недавно: «При Яике начала показываться особливая и малоизвестная проказа, от которой могут произойти худые следствия, если не будет употреблена предосторожность»[423].
На Урал проказа, по мнению Палласа, была занесена из Астрахани, куда она проникла из Крыма: «… Сия болезнь есть та же самая, которая в Астрахани под именем крымской болезни известна, потому что во время военных походов принесена из Крымской земли… Яицкие казаки… называют черной немочью потому, что сперва начинает лицо синеть».
Минх привел сообщение Чистовича и Платова, что в 1776–1795 гг. проказа наблюдалась среди донских казаков[424]. Он же отметил, что Гмелин и Паллас нашли ее на Урале, в Астрахани и на побережье Терека[425].
Наблюдая на Урале многих больных с тяжелой формой проказы («в высочайшей степени одержимых оною болезнею»), Паллас довольно подробно описал клиническую картину заболевания. Болезнь в среднем длилась около 7 лет и заканчивалась смертью. Симптомы заболевания нарастали в течение 4–5 лет.
«Зараженные почти не чувствуют слабости в теле или боли. Они лицом сини, как удавленники, выходят багровые, боли непричиняющие пятна или плоские чирьи, отчасти по наружной стороне на сгибе руки, а отчасти на боках, на коленках и на лице, которые кажутся в лишаях… иногда сначала показывается некоторый род лихоманки. Но по прошествии двух лет у всех начинается сильный лом в членах и згибах; у больного уменьшается как охота к еде, так и сила, также он худеет и чувствует
внутреннюю слабость. Проказа выступает скорее и распространяется по всему телу, членам и лицу, и при том же не простыми багровыми пятнами, но плоскими чешуйчатыми чирьями, которые по малу прорываются, отчего делается провал, и не так скоро заживает, как обыкновенная проказа. Если провал подсохнет, то бывает свербяж, и тогда уже кожа под корою нарочито зажила. Но если больной сколупит таковую кору, то сделается ядовитая, расширяющаяся и до кости прогнивающая болячка, отчего по большей части бывают изрыты пальцы, да и целые члены отгнивают… Ноги обыкновенно покрыты проказою, и по времени, не остается ни единого целого места на всем теле, кроме ладоней и пальцев, также опречь згиба у руки, подмышек, ягодниц и подколенок. В сих местах и при высочайшей степени болезни всегда бывает чистая кожа, да и на голове никогда проказа не выступает… Но которые уже страждут пятой или шестой год оною болезнью… у тех бывают чирьи и в ноздрях, во рту, да и в самом горле и уповательно тогда умирают сею болезнью, если чирья распространяются до внутренних нежных частей. Между тем, оная злая болезнь, выключая только последнее время, изнуряет тело и силы истощений меньше, нежели как думать надлежало. Боль обыкновенна сносна, так же не примечено, чтобы
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
головные волосы лезли, кроме безпрестанно зудящих ресниц, и тех мест, в коих бывают болячки»[426].
В Крыму и на Урале для лечения проказы употреблялись ртуть и «кислая трава». Об эффективности терапии Паллас писал: «Страждущему оною казаку в Оренбурге давали ртуть и тем произвели течение слюны… и после того начал оправляться. Но как он опять начал употреблять прежнюю пищу и жить невоздержанно, то проказа опять появилась вдвое сильнее». По мнению Палласа, полезнее было бы «употреблять снаружи меркуриальное лечение, а внутрь принимать антимониальное лекарство».
Употребление ртути для лечения проказы основывалось на том, что XVIII веке среди врачей был распространен взгляд, будто проказа часто сочетается с сифилисом. Шиллинг писал: «Ничто столь часто не случается, как сопряжение прокаженного и любострастного яда вместе». Объяснялось это тем, что прокаженные «чудным образом возбуждаются к частому коитусу… и тако сами сообщают прокаженный яд другим, так и от других взаимообразно любострастным ядом заражаются».
Решительным противником этого взгляда был Максимович-Амбодик, заявляя: «Однакож надлежит ведать, что настоящая проказа не поражает детородных частей, ртутью не врачуется и весьма давно, еще прежде познания любострастной болезни, врачам была уже известна»[427].
Довольно подробные данные сохранились о распространении проказы в Прибалтике, куда болезнь была занесена во время ее наибольшего распространения в Западной Европе, т. е. в XII или XIII столетиях. В это время в Западной Европе насчитывалось около 19 000 лепрозориев (в одной только Франции их было около 2000). Вероятнее всего, проказу занесли в Лифляндию «псы-рыцари» Тевтонского ордена, завоевавшие эту страну. Предположение это основано на наличии известного числа прокаженных среди войск Тевтонского ордена. Согласно статуту «ордена св. Лазаря», входившего в состав Тевтонского ордена, гроссмейстер первого ордена должен был избираться из числа прокаженных[428].
В XIII, XIV и XV веках в Лифляндии имелось около 100 специальных учреждений для прокаженных. Одни из них служили исключительно в качестве лепрозориев, другие же функционировали и как больницы, имея лишь отделения для прокаженных. Наибольшей известностью пользовались лепрозории в Ревеле и Риге. Ревельский лепрозорий, носивший название «госпиталя св. Иоанна», был расположен за городской стеной. Благодаря богатым пожертвованиям к концу XIV века он превратился в крупное поместье. В Риге лепрозорий назывался «госпиталем св. Лазаря». Он также был основан в XIV веке и находился за пределами города.
Изоляция и госпитализация лепрозных больных производились в Риге в конце XIV века следующим образом. В магистрат поступало сообщение о новом прокаженном. Так как городского врача в то время в Риге не было, то можно предположить, что осмотр больного возлагался на одного из служителей госпиталя. Установив окончательный диагноз, два таких служителя препровождали больного в церковь св. Иоанна. На почтительном расстоянии от него следовали за ним его родные и друзья. Пастор в полном облачении выходил навстречу больному и увещевал его «со смирением и терпением нести ниспосланную на него богом тяжелую болезнь». Затем пастор кропил больного святой водой, служил над ним похоронную мессу и лишь после этого больного
препровождали в лепрозорий. Выходить из лепрозория больным разрешалось лишь в определенное время дня. Перед выходом больным нашивали на каждой стороне груди знаки в виде белой руки или же давали колотушку для того, чтобы прохожие могли издали узнавать прокаженного. Больные должны были избегать прохожих. Но если это оказывалось неизбежным, больной должен был остановиться на почтительном расстоянии против ветра[429].
В самом лепрозории содержание больных было довольно скудным, однако в Рижском лепрозории 3 раза в неделю больным давали свежую свинину, не столько для усиленного питания, сколько для лечения, ибо в то время свинине приписывали лечебные свойства против проказы.
Постепенно в Прибалтике проказа стала сокращаться, и к концу XVI – началу XVII века совершенно исчезла. Лепрозории один за другим свертывались: в 1436 году был закрыт лепрозорий на острове Эзель, в 1525 г. – лепрозорий в Риге; в 1535 г. ревельский лепрозорий был превращен в обычную гражданскую больницу.
С XVII века и до 60-х годов XIX века проказа в Прибалтике не обнаруживалась.
Глава 16. Сибирская язва
ВДревней Руси и в России XVIII века сибирская язва была широко известна. Ее часто смешивали с другими эпизоотическими заболеваниями, слывшими под наименованиями «мор на скот», «коровья смерть», «скотский падеж». Название же «сибирская язва» появляется в России лишь в 80-х годах XVIII века, хотя клинические симптомы этой болезни описаны русскими врачами на много лет раньше.
Врусских летописях можно найти несколько упоминаний об эпизоотиях на домашних и диких животных и связанных с ними эпидемических заболеваниях среди людей
(«моры» 1050, 1158, 1284, 1308, 1393, 1444, 1448 гг.). Основываясь на этих кратких упоминаниях, очень трудно сказать, о какой болезни идет речь.
Эпизоотии на Руси были явлением не редким, причем летописцы иногда связывали с ними и эпидемии среди людей. Нет возможности определенно высказаться, существовала ли в действительности такого рода связь и если да, то во всех ли описанных летописцами случаях. Так же трудно определить характер этих эпизоотий и эпидемий, но несомненно, что часть из них была сибирской язвой.
В XVII веке встречаются уже более ясные следы связи между эпизоотиями и эпидемиями – следы, которые дают хотя бы до известной степени право предполагать, что речь идет именно о сибирской язве.
Так в 1643 г. «дохтуры Артман Граман да Яганце Белов» подали «сказку о болезни ангина», где они, между прочим, сообщали: «Да бывает тая же немочь людей от мертвой де животины, которая помирает от поветрия, как де тое животину станут одирать и с тово стерва или от кожи пар попадет на человека и с тово помирают»[430]. Возможно, что ангиной именовался сибиреязвенный отек в области шеи.
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
В 1693 г. «…июля в 9-й день села Хупавки поп Абросим, да староста Нармен Иванов в расспросе сказали: умер у них крестьянин Игнашка, что с лошади снял кожу, да его ж приходу крестьянин Панкратко закапывал падежную лошадь, и от тое падежные лошади брызнула на него руда (т. е. кровь) и от того умер»[431].
Огромные экономические потери, причинявшиеся эпизоотиями, и частая в связи с ними заболеваемость людей сибирской язвой побудили правительство в XVIII веке принять ряд профилактических мер для борьбы со «скотским падежом».
Бродячие коновалы практиковали на Руси уже в XVII веке, но лишь в 30-х годах XVIII века положено начало подготовке ветеринарных кадров в России[432].
В1732 г. кабинет-министру дана инструкция, в которой говорилось: «Выбрать из всех конюшенных волостей подъяческих, также церковных и земских дьячков и пономарских детей, умеющих грамоте от 12 до 15 лет пятьдесят человек и взять их в Москву и отдать для обучения в школу латинского языка читать и писать, дабы оные могли знать на латинском языке имена трав и прочих медикаментов, а потом, когда в той школе обучатся, раздать их для обучения к иноземным коновалам и, пока в школе будут давать сермяжный мундир и обувь»[433].
Вто же время для лошадей дворцового ведомства были организованы специальные лазареты, где больные лошади изолировались и где обучались «коновальские ученики»[434]. Так, в 1737 г. из конюшенной канцелярии послан указ: «В том селе лековую конюшню (т. е. конский лазает) построить немедленно из старого конюшенного двора, а для больных лошадей, пока вновь лековые конюшни построены будут, занять на время сарай».
В1740 г. дворцовая конюшенная канцелярия послала «ундер-сталмейстеру» приказ:
«По инструкции о содержании конюшенных заводов… больных лошадей от здоровых отлучать в лековые конюшни»[435].
В40-х годах XVIII века утверждены армейские штаты, согласно которым в каждом конногвардейском полку полагалось содержать «коновалов иностранных, в каждой роте по одному, и того 10 человек».
Вэто же время были опубликованы указы об обязательном обследовании всех
«лошадиных падежей»: «…Конюшенным надзирателям, как скоро возможно, в те места, где падеж учинился, посылать коновалов и велеть о том падеже разведать; и что тот посланный коновал, будучи там, учинит и какой падеж или опасную заразу усмотрит, о том, по возвращении его в конюшенную канцелярию, немедленно уведомить… буде же та новая опасность окажется в самой близости или, паче чаяния, и в самых конюшенных в волостях, в крестьянских и в прочих лошадях, то с палых лошадей тогда сдирать кож не велеть, а зарывать оных и с кожами тотчас, выбрав место, где хлеба не сеют и земля ни к какому употреблению не годна, разстоянием от жилых мест до трех верст, в ямы вкапывая глубоко, до пяти аршин и заливая известью или золой, и потом землю засыпать, и сверх оной около аршина, подобием степных курганов»[436].
Такие меры предосторожности и объяснились частотой эпизоотий и большим количеством их жертв. Так, с 24 июля по 6 августа 1745 г., т. е. за 10 дней, в 3 волостях Владимирского уезда пало 2085 лошадей[437].
В 1744, 1745, 1746 гг. наблюдались сильные эпизоотии «…во многих Великороссийских городах и во всей малой России скотской, а инде и лошадиный падеж… тамо от того и людям жестокие болезни приключились»[438].
Судя по дошедшим до нас сообщениям, часть из этих «жестоких болезней» была сибирской язвой. Так, в июне 1745 г. в сенате было заслушано сообщение, что в Суздальском уезде «людям и скоту приключилась опасная болезнь, скот всякий падет, а люди много мрут, а язвы такие: весь распухнет и будет багрово, с тем и умрет одним часом»[439].
В том же году из одной деревни Выборгской губернии пришло сообщение о том, что там «один мужик объят моровою язвою… и что тот мужик того ж утра умре от того, что егда де он… палую свою лошадь зарыл, то получил де в губу или в лицо колотье, от чего де тот умерший распух и умре, а другой же той же деревни человек получил недавно тому назад на руке колотье ж от чего де вся рука весьма опухла и он толь тяжело заболел». Для выяснения характера заболевания из губернской канцелярии были посланы два лекаря, которые донесли, что «по свидетельству их явилось у мертвого на правой стороне под щекою аитонова огня пятна, одно величиною с денежку, а 3 поменьше того, а у живого правая рука до состава совсем объятна антоновым огнем, а от того состава до локтя имеет великую инфламацию»[440].
Это описание позволяет сделать предположение, что первый крестьянин умер от сибиреязвенного сепсиса в результате множественных сибиреязвенных карбункулов на лице. У второго же, очевидно, был такой же карбункул на руке.
Тогда же в сенате было заслушано донесение, что «за Москвою рекою имеется скотский падеж во многих деревнях и… крестьяне Петр Иванов, Федор Назаров, Алексей Назаров… померли с черными язвами, а оные язвы на носах…»[441].
Виюле 1745 г. в сенате было заслушано сообщение Выборгской канцелярии, что «назад тому несколько дней в той провинции великая болезнь заразилась…а в такое же де время не точию скота пало, но и люди некоторою необычною болезнию…, заболели и сперва от того до 4-х человек померло, и еще повсядневно от той же болезни… заболевают». Для освидетельствования больных был призван лекарь, который в своем «доношении» написал: «Находящаяся тамо болезнь состоит из фебрис малигни и из внутри наружу выходят чирьи с опухолью, и ежели де предосторожность употреблена не будет, то паки вступит внутрь и кровь заразит»[442].
Виюне 1747 г. «правительствующий сенат имели рассуждения», и было доложено
«ведение» о том, что в Кашинском уезде «появился скоропостижною заразою скотский и конский падеж, а 2 и 13 чисел оного месяца из тех же вотчин, в которых тот падеж имелся… померло подобною ж тому скоропостижною заразою из крестьян 4 человека… которыми де те палые лошади и зарытию были тасканы… Пострелом некоторых из них в бока, а прочих в груди, с опухолостью быв в той болезни по одним только суткам».
Сенат, очень встревоженный этим сообщением, постановил принять чрезвычайные предупредительные меры «ежели, паче чаяния, по достоверному посланных от Медицинской конторы доктора или лекаря (свидетельству), в выше упоминаемых деревнях 4 человека людей померли от опасной болезни и таковая же болезнь (отчего боже спаси) имеется на людях в тех же или в других ближних деревнях». При этом
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
предписывалось «учинить в самой крайней скорости следующее: «поставить крепкие заставы», для чего отправить туда, «в крайней же скорости» трех офицеров и с ними до 200 солдат, «а люди из тех деревень, около которых поставлены заставы будут, вывесть всех в поля и в леса, и больных отделить особо, и около них учинить засеку или какую городьбу, чтоб они из этого места никуда расходиться не могли, а пищу и питье велеть здоровым к ним и класть одаль и самым отходить прочь». Кроме того, приказано в 100 верстах от тех деревень устроить «особливую заставу» и задерживать проезжающих из Кашинского уезда к Москве.
Для связи с доктором или лекарем офицер этой заставы должен был посылать от себя «нарочных, умеющих грамоте». Нарочные обязаны не доезжая до деревенских застав, «столько, как можно голос человеческий слышать, закричать караульным, чтоб они к той заставе выслали вышеписанных доктора или лекаря и офицера, через крик и спрашивать у них: все ль в команде их состоит благополучно или больные люди есть, и какими именно болезнями». Все эти сведения нарочный должен был записать «своею рукою» и, переписав с нее копию, бросить доктору или лекарю с тем, чтобы они прочли «так ли он записал, как они сказывали… А самому в то время оттого места отдалиться… и которая записка к ним брошена будет, назад от них не брать… а ту свою записку, окуря и омоча в уксус, привести к нему, штаб-офицеру, которому с оной писав свои рапорты, прислать в сенаторскую контору… а те записки оставлять у себя». По приведенным скудным клиническим данным можно предполагать, что дело шло о сибиреязвенной пневмонии или сибиреязвенном сепсисе.
Первые сведения о заболевании сибирской язвой людей в Сибири относятся к 1748 г. В августе этого года командир Сибирского военного округа уведомил сенат, что в Сибирском полку «появилась ветренная болезнь», причем «язвило того полка драгун 10 человек и пользуют оных особо табаком и нашатырем». По донесению того же года «в Верхнеиртышских крепостях и форпостах… язвилось тою же безъизвестною болезнию регулярных и нерегулярных 63, из коих выздоровело 43 человека, а пользуют де оных больных табаком и нашатырем».
В качестве клинических симптомов этой болезни упоминалось лишь, что она «показалась в ногах, щеках и других местах».
Сенат затребовал более подробных сведений и врачебных описаний болезни, но были ли такие сведения представлены, неизвестно. В протоколах сената за 1749 г. сообщается только о том, что болезнь «не прилипчивая и никакого повреждения людям не было».
О сибирской язве говорится также в рапорте Сибирской губернской канцелярии 1750 г. В нем написано, что в июле в пригородных деревнях Тюмени имелся падеж скота и болезнь на людях. От этой болезни умерло 3 крестьянина «да девка». При этом все находились в болезни дней по семь и «весьма разгорелись». У двух из умерших «были признаки: у одного на правом плече пятно черное, небольшое, а у другого на шее под горлом… и разсуждали де, что не тою ж ли худой болезнию, какой ныне скотина валится, те люди мрут…».
Рассуждали совершенно правильно, но «по искусству лекарскому» полкового лекаря, осматривавшего больных, «оная болезнь таким долгим временим – через 7 дней – без
опухоли не продолжается, а хотя на людях и были пятна, да не язва; случается и пятноватая горячка».
Как видно из лекарского заключения, искали «язву», т. е. заразу. «Черные пятна» у больных отнесли к сыпному тифу («пятноватой горячке»), но что это были за пятна,
трудно сказать, весьма возможно, что сибиреязвенные карбункулы. Очевидно, к этой же мысли пришли и местные власти, приказавшие: «Всем обывателям накрепко истолковано, что где имеется рогатому скоту падеж, то бы отнюдь мяса и молока в пищу (от чего приходит самая нездоровость) не употреблять».
В июле 1756 г. в Петербургском уезде была эпизоотия и отдельные случаи заболевания среди людей. Сенат заслушал рапорты доктора Лерхе и лекаря, отправленных в село Чудово для освидетельствования больных. Врачи в своих рапортах указали: «Кажется де им, что опухоль у лошадей некоторое сходство имеет с опухолью, которая примечена у людей, и хотя они опасность описанной болезни не весьма великою ставят, однако рдзсудили всякую употребить предосторожность, дабы оное зло не могло распространиться далее». С этой целью врачи распорядились вывезти из зараженных домов как больных, так и здоровых в «избранный на конце деревни пустой двор…, а после умерших платье и постели сжечь»[443].
Сколько было больных и умерших людей, неизвестно, но болезнь, очевидно, распространилась довольно широко. Сенат на основании этих рапортов заключил, что «болезнь людей скорее и жесточае побеждает, нежели они в состоянии подать им настоящую помощь». Поэтому отдано распоряжение «для наивящей предосторожности… от Новгорода до С.-Петербурга по прешпективной дороге… никого до указа не пропускать…, а чтоб по той прешпективной дороге никто не ездил и не ходил, учредить заставы: одну от Новгорода, а другую от Петербурга…». Но эта предосторожность была уже запоздалой и бесполезной, так как «падеж скоту и лошадям» охватил почти всю Петербургскую губернию, пробрался в Петергоф и в самый Петербург. По рапортам Петербургской губернской канцелярии «оказалось, что в Петергофе и в прочих ближних местах падеж скоту и лошадям есть…в Чудове и в близости онаго с людьми продолжается…». Из Любани было получено известие «о умершей скоропостижно женке, да 2 человеках, заболевших опухолью». Лерхе было предписано: «Ежели по осмотру лекарскому в Любани такая ж заразительная болезнь, что и в Чудове на людях окажется то ему, доктору, ехать туда тотчас же и оное место велеть окружить крепкими заставами…».
Эпизоотия была в Петербурге настолько сильная, что палый скот валялся на улицах. Поэтому сенат приказал главной полиции «оный (скот) осматривать здесь от главной полиции, определяя от оной особого к тому офицера… и ежели усмотрен будет больной скот, то немедленно отделять особо и потому же пристреливать и зарывать от дорог в отдаленных местах, и везде наблюдать, чтоб так просто падалища не было».
Эпизоотия эта настолько встревожила правительственные власти, что было издано несколько именных указов о борьбе с этой болезнью. Так, в июле 1756 г. опубликован был указ о том, чтобы всех заразившихся лошадей без всякого замедления выгнать и «впредь выгонять от жилищ далеко в леса и поля… и людям к ним приближаться запретить, падаль же зарывать в глубокие ямы…».
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
Второй указ, от того же 11 июля 1756 г. был разослан во все губернские и провинциальные присутственные места. В нем говорится: «Из тех мест, где окажется скотский падеж дабы в С.-Петербурге скота прогоняемо не было и по тракту, в которых городах скотский падеж есть, чтоб чрез те места и здорового скота отнюдь не прогоняли и оного б не пропускали»[444]. 24 июля указ этот был подтвержден по причине «как около С.-Петербурга, так и во многих местах умножившегося конского и скотского падежа». При этом, по представлению Медицинской канцелярии, было предписано: «Яко к зараженному скоту и лошадям многие люди касаются и от того и людям не малая опасность воспоследовать может – к зараженному скоту, живому и палому, отнюдь руками не касаться»[445].
В1761 г. была сильная эпиоозотия в Петербурге и его окрестностях, сопровождавшаяся многочисленными заболеваниями среди людей. Трупы животных валялись на улицах столицы и по дорогам, ведущим к ней. Медицинской канцелярией было отмечено, что люди заболевали либо при снятии кож с палых животных, либо вследствие укусов мух:…от такой валяющейся мертвечины, как через Медицинскую канцелярию известно, и людям тяжелые болезни приключаются, а особливо, когда мухи с того падалища укусят человека, то по примечанию, непременно тот на некоторое время болезнь получит»[446].
Вэто же время эпизоотия и заболевания среди людей наблюдались также и в Москве. В июле сенат «имел разсуждение» о том, что около Москвы и по Петербургской дороге продолжается «не малый конский и скотский падеж, который больше от того происходит, что палый скот… в отдаленных от жилья местах с предосторожностью не зарывают в ямы, а бросают в лесах и на полях, от чего на том палом скоте от вони являются мухи, которые, укусая и здоровый скот, тем ядом заражают и от того оный умирает, что от таковых мух и людям от укушения приключаться могут некоторые болезненные припадки…».
По распоряжению сената посланы нарочные для обнаружения незарытого в землю палого скота, и им предписывалось «оный скот тотчас в отдаленных от жилья местах зарывать, посыпая известью, в глубокие ямы». Больных же людей «тотчас, не допуская до сообщения с другими, отделяя от здоровых, отсылать далее в пристойные места и, чиня засеки, всякими удобовозможными способами пользовать»[447].
Первыми исследователями, упоминавшими о сибирской язве в России, были лекари Колывано-Вознесенских заводов Абрам Эшке и Никита Ножевщиков. Эшке принадлежит, представленное им в Медицинскую канцелярию, сочинение под названием «Краткое известие о Колывани и окололежащих местах о свирепствующих там болезнях между людьми и скотом, напоследок о растущих в некоторых местах Сибири травах и минералах». В нем, между прочим, описывается болезнь, поражающая скот и людей и по клинической картине сходная с той, что определяется теперь как сибирская язва.
Дальнейшее изучение сибирской язвы продолжал Ножевщиков, сменивший в 1758 г. Эшке на посту лекаря Колывано-Вознесенских заводов.
В рапорте, присланном в Петербург в 1763 г., Ножевщиков писал: «При здешних всех заводах и в ведомстве оных предписанного морового поветрия на людей не бывало, а бывает каждогодно в Барнауле, Колыване, на рудниках и заводского ведомства в
слабодах и деревнях, по большей части в июле месяце и первой половине августа, пока большие жары продолжаются на людей обоего пола некоторой род чирьев, моровым чирьям или карбункулам подобный; здесь называют оную болезнь язвою и пятном, а по деревням ветроносною болезнию; по линии же Иртышской, то есть в Ямышевской, Симиполодской, Устька меиогорской, Бийской и прочих крепостях оный род чирьев называется неизвестной болезнью»[448].
По словам Ножевщикова, «еще в 1715 г. посланные солдаты и казаки для построения крепости Ямышевской заражены были, из чего заключить можно, что помянутая болезнь давно уже в Сибири обращается».
Описанные Ножевщиковым клинические симптомы заболевания дают полное право считать, что эта была кожная форма сибирской язвы.
«Сколько мне самому оную случилось видеть и пользовать, – писал Ножевщиков, – то оная бывает следующим образом: на всех частях тела, кроме пахов и пазух… уколет в какую-нибудь часть тела так чувствительно, как шилом или иглою, без всякого в те минуты знаку опухоли, язвы; по прошествии же несколько минут станет оная часть краснеть, твердеть и пахнуть, не причиняя никакой боли, а по происшествии суток, колми паче двух или трех, на середине является черное пятно, а по сторонам пузыри, пасокою острою наполненные, каковые в обжиге случаются. Знаки оной болезни суть опухоль с распалением, твердая, безболезненная. Шилом или иглою ежели оную прокалывать, то оные скрыпят, пока не пройдет до здоровой части… Притом с начала оной болезни больному всегда приключается маленький жар с жаждою и тоскою немалою, которые не продолжаются долее трех суток, ежели помянутый чирей заблаговременно, то-есть в первой или другой день шилом или иглою заколот не бывает».
Прогноз при описанной Ножевщиковым «ветроносной язве» был в общем благоприятен, причем исход зависел от своевременного и надлежащего лечения. «В здешних заводах в бытность мою ни одного оного не умерло, а по слободам и по деревням от невежества и от того, что им скорой помощи подать иногда бывает некому, умирают, и то уже редко, ибо во всех деревнях способ закалывания и натирания табаком и нашатырем ныне известен».
Ножевщиков приводил следующие данные о распространении и исходе сибирской язвы: в 1761 г. в августе в Чауской и Бераской слободах «одержимых оною 99 человек, а умерших из того числа только два человека было, и то от того, что в тех деревнях заколоть было некому и не знали». В 1761 г. в Бийской и Ануйской крепостях «были оною болезнью зараженных разного чипа людей около 500 человек, однако… все выздоровели…». Местные жители считали болезнь незаразительною и вместо «закалывания» чирьев закусывали их зубами, «а иногда из проколов сукровицу высасывают накрепко и потом выплевывают».
К сожалению, доклад Ножевщикова похоронен в архивах Медицинской канцелярии, откуда попал в «портфели Миллера», где нам и удалось его разыскать[449].
В 1764 г. наблюдался сильный падеж скота, причем отмечались также частые случаи заболевания среди людей: «тамо от того и людям жестокие болезни приключились». В изданном вследствии этого сенатском указе очень подробно излагались инструкции по
Рекомендовано к покупке и изучению сайтом МедУнивер - https://meduniver.com/
борьбе с заболеванием и прилагались переводы наставлений докторов Шрейбера и Кау-Бургава[450]. В связи с этим Медицинская коллегия рекомендовала ряд средств для предохранения от скотского падежа: «дабы в тех местах, где скот заражен язвою, обыватели пользоваться могли» этим скотом. В 1771 г. Шрейбер опубликовал «Краткое наставление, каким образом поступать в случае заразы между рогатым скотом и как оной пользовать»[451].
Вэтом сочинении заболевание называется «язвою» и «заразою», но, судя по описанию клинической картины, болезнь была ящуром («на языке и губах появятся трещины и сыпь…, а у копыт трещины»).
В1774 г. описаны клинические симптомы болезни рогатого скота, по-видимому, сибирской язвы: «когда на шее и на пахах покажутся опухоли и небольшие желваки»[452].
В1786 г. сенат предложил Медицинской коллегии послать специальную комиссию в Челябинский округ для изучения болезни, причинявшей там большой урон людям и скоту. Коллегия выбрала для этой цели штаб-лекаря Степана Семеновича Андреевского
(1760–1818).
С 1786 по 1789 г. Андреевский подробно изучал малоизвестное тогда заболевание. Им собрано большое количество клинических наблюдений, сделано патологоанатомическое вскрытие и, наконец, с целью подробного изучения течения заболевания произведен опыт заражения на самом себе. 18 июля 1788 г. в Челябинске в присутствии лекаря и двух чиновников Андреевский привил себе сибирскую язву. Заболевание протекало тяжело, но пока больной не потерял сознание, он продолжал свои наблюдения и делал записи.
Результатом работ Андреевского было два его доклада «О сибирской язве», посланных в Медицинскую коллегию в 1778 и 1789 гг.[453]
В 1790 г. штаб-лекарь Иван Петерсон опубликовал в Тобольске книгу под названием «Краткое описание болезни, называемой в Сибири ветреною или воздушною язвою» и в 1795 г. направил эту книгу в Медицинскую коллегию. Одобрив книгу, коллегия указала, что «о сей болезни было уже наперед сего в сей коллегии разсмотрение».
В 1792 г. описание сибирской язвы сделал штаб-лекарь Михайло Гамалея, опубликовавший в Перми сочинение о сибирской язве и «О ея народном лечении».
Сибирская язва была, очевидно, очень широко распространена в Сибири. В 1789 г. Гофман писал: «В обширных сибирских губерниях, а особливо по берегам рек Иртыша, Ишима и Тобола ежегодно, по открытии лета, властвует особенного рода эпидемическая болезнь, известная тамо ветреной язвы… Сия болезнь… ровно на людях, как и на лошадях и на рогатом скоте появляется и в другой или третий день смертью кончается»[454]. Последнее утверждение, однако, противоречит тому, что писали об этой болезни Ножевщиков, Петерсон и др. Вероятно, Гофман никогда сибирской язвы не видал и основывался лишь на случайных сведениях.
В 1792 г. эпидемия сибирской язвы, кроме Урала и Сибири, охватила также и центральную Россию и Прибалтийский край, где во многих имениях вымерли почти все лошади и рогатый скот.